2015-10-22
655
На XII съезде партии, состоявшемся в 1923 г., когда рассматривался весь процесс, уже к этому времени завершившийся, были выделены три последовательные стадии в развитии советской национальной политики. На первой стадии "цепи национального угнетения" были разорваны Октябрьской революцией, которая "завоевала русскому пролетариату доверие его инонациональных братьев не только в России, но и в Европе и Азии". Второй стадией был период интервенции и гражданской войны, когда народы России объединяла необходимость защитить себя и "сотрудничество приняло форму военного союза". Третья, и последняя, стадия, которая наступила после победоносного окончания гражданской войны, отличается сотрудничеством, "принявшим на этот раз характер военно-хозяйственного и политического объединения народов" [6]. Эти стадии носили скорее логический, чем хронологический характер.
Местные условия и перипетии гражданской войны способствовали тому, что вторая стадия уже охватила некоторые западные народы, в то время как на Востоке едва началась первая стадия, а подход к последней стадии, упорядоченный и неторопливый в одних районах, был резким и насильственным в других. Однако классификация имеет свойство четко выявлять и регулярность процесса, и запутанную, противоречивую природу способствующих ему явлений. В более поздних материалах отразилось стремление описывать непрерывный процесс развития, в котором первоначальные мотивы отделения и разъединения выступали в качестве заранее обдуманной искусной прелюдии заключительного акта воссоединения. Это была ошибочная
оценка, преувеличивавшая предусмотрительность большевистских руководителей и скрывавшая двойственный характер процесса.
Отчасти, без сомнения, проводившаяся политика была проявлением верности принципу самоопределения наций. Его осуществление, как и многих других политических решений той поры, обеспечивалось влиянием воли Ленина на его колеблющихся сторонников. Ленин понимал, что необходимо признать и превзойти буржуазный принцип самоопределения, применяя его ко всем без исключения нациям Российской империи. Он понимал, что этот смелый план дает лучшую и, в сущности, единственную возможность в конце концов воссоздать прежнее единство не насилием, "а исключительно добровольным соглашением" [7].
Но необходимо также помнить, что в первые три-четыре месяца после Октября 1917 г. предписания Советского правительства не всегда распространялись за пределами крупных центров и что с лета 1918 г. до начала 1920 г. оно постоянно вело борьбу, находясь в критическом состоянии. В тот период, когда Российская империя распалась и никакая сила не могла ее воссоединить, полное признание права на самоопределение оказалось отличным способом извлечь из необходимости пользу. Когда гражданская война бушевала в отдаленных районах российской территории, в основном населенных нерусскими народами, это давало возможность сделать местное население своим союзником против тех, кто стремился воссоздать Российскую империю. Наконец, когда была завоевана победа в гражданской войне и настало время восстановить порядок, который бы пришел на смену хаосу, советская национальная политика была достаточно гибкой и дала Москве возможность поддержать в среде нерусских народов своих друзей и союзников и вновь объединить разрозненные территории в добровольный союз. Однако объяснять весь процесс ловким расчетом руководителей или умышленной подтасовкой теории в интересах политики – это значит неверно понять природу действия основных сил.
[1] Полный список вместе с численностью каждой группы, согласно переписи 1926 г., см. в: F. Lonmer. The population of the Soviet Union. Leaque of Nations. Geneva, 1946, Table 23, p. 55-60
[2] Эти цифры приводил Сталин в 1921 г. (И.В. Сталин. Соч., т. 5, с. 114). Они вполне подтвердились данными переписи 1926 г., когда общее количество населения достигло 147 млн.
[3] В.Б. Станкевич. Судьбы народов россии. Берлин, 1921, с. 16. "Анархистские" тенденции славянских народов и необходимость сильной власти, чтобы принудить эти народы к государственности, были излюбленной темой русских историков. На память приходит известный отрывок из воспоминаний Горького о Толстом: "То, что называют "анархизмом Толстого", в существе и корне своем выражает нашу славянскую антигосударственность, черту опять-таки истинно национальную, издревле данное нам в плоть стремление "разбрестись розно". Мы и по сей день отдаемся стремлению этому страстно, как вы знаете и все знают. Знают — но расползаются, и всегда по линиям наименьшего сопротивления, видят, что это пагубно, и ползут еще дальше друг от друга; эти печальные тараканьи путешествия и называются: "История России", государства, построенного едва ли не случайно, чисто механически, к удивлению большинства его честно мыслящих граждан, силами варягов, татар, остзейских немцев и околоточных надзирателей" (М. Горький. Собрание сочинений в 16-ти томах. М., 1979, т. 16, с. 112-113).
[4] Г.К. Гинс. Сибирь, союзники и Колчак. Пекин, 1921, т. 2, с. 332.
[5] И.В. Сталин. Соч., т. 5, с. 246.
[6] "КПСС в резолюциях...", т. 3, с. 81-82.
[7] В.И. Ленин. Полн. собр. соч., т. 34, с. 379.
б) Теория в развитии
После взятия власти перед большевиками встала задача смягчить явное противоречие между тенденциями национального самоопределения, ведущими к разделению, и необходимостью более тесного соединения, которая ощущалась как международным капитализмом, так и международным социализмом. Буржуазные государственные деятели, перед которыми в то же самое время стояла та же самая проблема, были способны лишь объяснить с точки зрения практической выгоды, почему следует помогать одним нациям осуществить право на
самоопределение и не следует помогать другим. Но этот чисто эмпирический критерий не годился для марксистов. Действия должны были опираться на теорию. Проблему решал исторический подход, признававший не только стадии развития во времени, но и наличие разных стадий в одно и то же время в разных странах. Таким образом, в разные периоды или в разных странах в один и тот же период могли быть оправданы и необходимы разные политические решения. Так последовательность и гибкость большевиков противопоставлялись необъяснимой непоследовательности буржуазного подхода к требованиям самоопределения.
Большевистская теория самоопределения наций, как и другие взгляды большевиков на политические права, была условной и динамичной. Конкретная сущность права на самоопределение зависела от природы общества, которое его требовало и в котором его осуществляли. В XIX веке буржуазная демократия отстаивала это право, ведя борьбу с пережитками феодальной автократии. При таких обстоятельствах оно было прогрессивным: и буржуазия, и рабочие были заинтересованы в освобождении от чужеземного господства. В России эта борьба еще не завершилась в 1917 г. В XX веке колониальные и полуколониальные народы отстаивали право на национальное самоопределение – пусть, в сущности, буржуазно-демократическое, – противодействуя империализму более развитых буржуазно-демократических держав. Таким образом, естественно возникал союз между русским пролетариатом, стремившимся после отступничества русской буржуазии завершить буржуазную революцию в России, и буржуазными элементами и рабочими колониальных стран, стремившимися осуществить свою собственную буржуазную революцию через процесс национального освобождения. Но все это следовало рассматривать в свете предпринятого в России в октябре 1917 г. перехода от буржуазного этапа революции к социалистическому.
Рабочее движение было по сути своей интернациональным. Хотя для пролетариата достижение национальных целей было шагом необходимым и прогрессивным, но оно имело значение лишь как составная часть всемирной социалистической программы. На социалистическом этапе революции, в то время как буржуазия все еще выступала за полное отделение, рабочие придавали главное значение требованиям международной солидарности революционного пролетариата и так организовали страну, чтобы это способствовало победе социализма во всем мире. Право на самоопределение наций все еще признавалось. Но решат ли рабочие, говорившие теперь от имени страны, воспользоваться этим правом, зависело от их отношения к высшим интересам мирового пролетариата. Такова была теория самоопределения наций, разработанная Лениным и большевиками до Октябрьской революции на основе марксистских принципов [1].
Ее практическое осуществление происходило постепенно. Партийная конференция в апреле 1917 г., когда большевистские руководители собрались в Петрограде после Февральской революции, была примечательна тем, что на ней впервые выступил Сталин в качестве докладчика по национальному вопросу. Партия в целом еще не успела переварить то новое, что Ленин со времени 1914 г. внес в партийную теорию, и все еще пребывала в состоянии растерянности, вызванной Апрельскими тезисами 1917 г., где провозглашался переход от буржуазной революции к социалистической. Сталин пока еще в основном был склонен рассматривать. национальное самоопределение как проблему буржуазной революции, направленную против феодализма, а национальное угнетение – как нечто такое, с чем можно постепенно покончить даже в условиях буржуазной демократии [2]. Пятаков, который вернулся в Петроград с Лениным и знал о недавних спорах, осудил Сталина за то, что тот учитывает лишь "национальное угнетение старой формы... национальное угнетение феодального периода".
Но он также воскресил "польскую ересь", поскольку отрицал, что самоопределение наций может занимать какое-либо место в социалистической программе. И Пятаков встретил такую поддержку со стороны участников конференции, что редакционная комиссия большинством в семь голосов против двух одобрила резолюцию, в которой указывалось, что разрешить национальный вопрос может лишь "метод социалистической революции под лозунгом "прочь границы!", отвергалось такое решение, как "раздробление крупных государственных образований на мелкие национальные государства", и утверждалось, что право наций на самоопределение "есть просто фраза, без всякого определенного содержания" [3]. Этот мятеж заставил Ленина резко выступить против Пятакова [4]. Ленин настолько поколебал конференцию, что добился отмены проекта, предложенного Пятаковым, и принятия значительным большинством голосов резолюции, основанной на испытанных принципах оставления "за всеми нациями, входящими в состав России", права на "свободное отделение и на образование самостоятельного государства" [5].
Однако предстояло еще определить значение национального самоопределения, при социалистическом строе. Да и у партии не возникла еще необходимость в связи с национальным самоопределением предпринимать какие-либо практические действия, кроме осуждения Временного правительства за его медлительность в отношении выполнения требований Финляндии и Украины [6].
Взятие власти большевиками не сразу покончило с буржуазным истолкованием национального вопроса. В первые несколько недель после Октябрьской революции было мало времени и не было.повода для пересмотра большевистской теории самоопределения, будь то применительно к быстро распадав-
шейся царской империи или по отношению к полуколониальным народам, которые вступили в контакт с новым Советским правительством. Национальная политика, так же как и вся политика новой власти, вначале приняла форму не столько административной деятельности, сколько публичных заявлений. Декрет о мире, принятый II Всероссийским съездом Советов, призвал к миру "без аннексий" и определил, что аннексия – это "всякое присоединение к большому или сильному государству малой или слабой народности без точно, ясно и добровольно выраженного согласия и желания этой народности", в какое бы время и при каких бы условиях ни происходило такое присоединение. На применение этого принципа к угнетенным народам царской империи указывала ссылка в другом месте декрета, где было сказано относительно "аннексий великороссов" [7]. Впервые эти принципы были специально провозглашены в Декларации прав народов России 2 (15) ноября 1917 г. [8], а через несколько недель за нею последовало специальное воззвание "Ко всем трудящимся мусульманам России и Востока" [9]. В этих документах без каких-либо оговорок или ограничений признавалось право всех наций на самоопределение.
"Нам говорят, – писал Ленин в то время, – что Россия раздробится, распадется на отдельные республики, но нам нечего бояться этого. Сколько бы ни было самостоятельных республик, мы этого страшиться не станем. Для нас важно не то, где проходит государственная граница, а то, чтобы сохранялся союз между трудящимися всех наций для борьбы с буржуазией каких угодно наций" [10].
Вместе с тем Декларация прав трудящегося и эксплуатируемого народа, принятая III Всероссийским съездом Советов в январе 1918 г. и воплощенная в Конституции РСФСР, заявляла также о том, что "все нации России" имеют право "принять самостоятельное решение на своем собственном полномочном советском съезде: желают ли они и на каких основаниях участвовать в федеральном правительстве и в остальных федеральных советских учреждениях" [11], и это дополнялось резолюцией того же съезда "О федеральных и областных учреждениях Российской республики" [12]. Таким образом, в самом начале была установлена "федерация" (слово употреблялось без учета конституционных тонкостей) как приемлемая форма, через которую самоопределяющиеся народы по их собственной свободной воле могли вновь быть собраны воедино. Но все это относилось к сфере буржуазной революции; было достаточно – и ничего не стоило – провозгласить буржуазно-демократические принципы, чтобы дискредитировать буржуазно-демократическую практику.
Однако провозглашение принципа самоопределения наций на бывших территориях Российской империи должно было вскоре повлечь за собой трудные вопросы. Сталин и другие предвидели некоторые из этих вопросов. В апреле 1917 г., под-
черкивая обоснованность буржуазных требований относительно самоопределения наций, Сталин, по-видимому, ясно сознавал, что невозможно возражать против отделения Закавказья, даже если оно приведет к установлению там буржуазного режима.
"Я лично высказался бы, например, против отделения Закавказья, принимая во внимание общее развитие в Закавказье и в России, известные условия борьбы пролетариата и пр. Но если бы народы Закавказья все же потребовали отделения, то они, конечно, отделились бы, и они не встретили бы с нашей стороны противодействия" [13].
Но в 1913 г. он уже касался щепетильного вопроса о праве или обязанности партии вмешаться в такую именно ситуацию:
"Закавказские татары, как нация, могут собраться, скажем, на своем сейме и, подчинившись влиянию своих беков и мулл, восстановить у себя старые порядки, решить отделиться от государства. По смыслу пункта о самоопределении они имеют на это полное право. Но будет ли это в интересах трудящихся слоев татарской нации? Может ли социал-демократия равнодушно смотреть на то, как беки и муллы ведут за собой массы в деле решения национального вопроса? Не должна ли социал-демократия вмешаться в дело и определенным образом повлиять на волю нации? Не должна ли она выступить с конкретным планом решения вопроса, наиболее выгодным для татарских масс?" [14]
Правда, Сталин в 1913 г. имел в виду лишь проблемы пропаганды и партийной линии, в то время как в 1917 г. он уже думал о действиях, предпринимаемых государством. И возможно, в 1913 г. он говорил прежде всего как представитель народа Закавказья, а в 1917 г. – уже от имени великороссов. Следует также признать, что в 1913 г. он не дал откровенного утвердительного ответа на собственный риторический вопрос, а уклонился от него, добавив, что "все это – вопросы, решение которых зависит от конкретных исторических условий, окружающих данную нацию". Тем не менее было очевидно, что это один из неопределенных и неясных моментов партийной теории. Очевидно было также по тому, как Сталин сформулировал вопрос в 1913 г., что в сомнительных случаях "вмешательство" партии могло быть решительным.
Практический вопрос возник в декабре 1917 г., когда украинское буржуазное правительство, чье требование национального самоопределения Советское правительство не оспаривало, заняло по отношению к Петрограду враждебную позицию, вступило в переговоры с французской военной миссией и стало оказывать поддержку Каледину, предводителю казаков, который открыто выступил против Советской власти. Сталин сразу же сделал вывод, исполненный, казалось, здравого смысла:
"Выставлять принцип самоопределения для того, чтобы поддержать бесчинства Каледина и политику разоружения
революционных советских войск, как это делает теперь Генеральный секретариат, это значит издеваться над самоопределением и элементарными принципами демократии" [15].
Этот небрежный ответ не избавлял тем не менее от неувязок теоретического характера. На III Всероссийском съезде Советов руководитель меньшевиков Мартов задал вопрос о том, почему во время Брест-Литовских переговоров говорили о необходимости референдума для "Курляндии, Литвы, Польши и т.д.", но в то же время утверждали, что на "Украине, Кавказе, в Финляндии и т.д." право голоса должны получить лишь трудящиеся (Конституция РСФСР, содержавшая подобное ограничение, еще не была составлена). Преображенский ответил, что первые из перечисленных стран еще не "сбросили с себя цепей монархического порабощения" и не "завоевали себе демократического строя", в то время как "на Украине, на Кавказе и т.д. буржуазный парламентаризм уже изжит". А Сталин добавил, что "было бы полной бессмыслицей требовать в западных областях Советской власти, когда в них и не существует еще Советов, когда там нет еще социалистической революции" [16]. Это был единственный возможный ответ, соответствовавший партийной теории. Но он позволял предположить, что революция уже перешла от буржуазного к социалистическому этапу. Теперь, после роспуска Учредительного собрания, предположение это. можно было – в сущности, нужно было – открыто высказать. Большевистскую теорию следовало приспособить к переходу; теперь было недостаточно лишь утверждать право на самоопределение для всех наций, независимо от их классовой структуры или стадии развития.
Доклад Сталина по национальному вопросу на съезде представлял собой первую попытку такого критического переосмысления. Сталин утверждал, что конфликты между Совнаркомом и окраинами "создавались не вокруг вопросов национального характера, а, именно, вокруг вопроса о власти" [17]. Буржуазные правительства просто пытались "за национальным костюмом скрыть борьбу с властью трудовых масс". Вывод был ясен:
"Все это указывает на необходимость толкования принципа самоопределения как права на самоопределение не буржуазии, а трудовых масс данной нации. Принцип самоопределения должен быть средством для борьбы за социализм и должен быть подчинен принципам социализма" [18].
Это служило критерием. На основе такого довода пролетариату Украины, Белоруссии и стран Прибалтики можно было помочь осуществить право на национальное самоопределение в ущерб требованиям его противника – местной буржуазии. Неудивительно, что Сталин примкнул к взглядам, которые были в это время весьма популярны в партийных кругах и особо связывались с именем Бухарина [19]. В декабре 1918 г. Сталин вновь подчеркнул, что "лозунг буржуазного национализма "Вся власть национальной буржуазии" сменяется лозунгом пролетар-
ского социализма "Вся власть трудящимся массам угнетенных национальностей" [20]. Эта точка зрения редко отражалась в официальных документах, но в обращении к народу Карелии в 1920 г. говорилось о "самоопределении трудящихся масс" [21].
Первая попытка – неудачная и преждевременная – применить принцип самоопределения для трудящихся к татарам и башкирам была предпринята весной 1918 г.[22] После крушения Германии, в ноябре 1918 г., этот принцип с благословения Сталина был применен на Украине (для которой он и был первоначально сформулирован), в Белоруссии (где он в значительной мере оказался неосуществимым) и в странах Прибалтики (где всего через год с лишним он был отвергнут под давлением британских военно-морских сил и были признаны буржуазные национальные правительства). Повсюду на территории нерусских окраин проблема самоопределения безнадежно переплеталась с проблемами гражданской войны.
Если верно, что большевистский режим никогда бы не смог установиться на Украине, в Белоруссии, в государствах Прибалтики без прямого вмешательства Москвы, то в равной мере верно было и то, что буржуазный режим в этих странах, который в Западной Европе слишком часто принимали за выражение интересов безгласных народов, тоже никогда бы не смог удержаться без поддержки иностранных правительств, заинтересованных в создании центров противодействия большевикам. То, что изображалось как борьба между национальным пролетариатом и крестьянством, с одной стороны, и национальной буржуазией – с другой, на деле оказывалось борьбой между русскими большевиками, с одной стороны, и, с другой стороны, русскими и нерусскими противниками большевиков за контроль над определенными территориями. Выбор делался не между зависимостью и независимостью, а между зависимостью от Москвы и зависимостью от буржуазных правительств капиталистического мира. Сравнительная численность местных сил, которыми располагала каждая из сторон, никогда не определялась и не могла быть определена. Даже для этих местных сил национализм также играл подчиненную роль по отношению к стоявшей перед ними социальной проблеме; буржуазия и революционеры одинаково жаждали найти вне своей страны союзников в борьбе за сохранение или свержение социального строя.
Повсюду, под какой бы маской ни велась борьба, подлинным ее смыслом была жизнь или смерть революции. В то время Ленин был так же не готов, как и любой другой большевик – или антибольшевик, – рассматривать национальное самоопределение как абстрактный принцип или оценивать его вне контекста гражданской войны.
Лозунгу 1918 г. о "самоопределении трудящихся" не суждено было, однако, стать постоянным. Как бы он ни подходил для нескольких районов, где имелся промышленный рабочий класс, относившийся или способный относиться к большевикам с
сочувствием – будь то русский (как на Украине) или местный (как в Латвии и Эстонии), – но с этим лозунгом не так просто было обратиться к многочисленному нерусскому населению Восточной Европы и Азии, среди которого призыв к национальному самоопределению тоже раздавался.
Сам Ленин никогда не отказывался от более гибкой линии, изложенной в партийной резолюции еще в 1913 г., и именно к ней он вернулся во время следующего серьезного обсуждения национального вопроса на VIII съезде партии в марте 1919 г., когда была составлена и принята новая Программа партии. Сталин, поглощенный тогда военными делами, не выступал по поводу этой или какой-либо другой части Программы. Бухарин, умышленно сославшись на авторитет доклада Сталина, сделанного на III Всероссийском съезде Советов, снова провозгласил "самоопределение трудящихся классов каждой национальности". Он признал, что ему нужна формула, которая бы отстаивала требования "для готтентотов и бушменов, негров, индусов и пр.", а не польской буржуазии [23]. Пятаков опять осуждал самоопределение как буржуазный лозунг, "объединяющий все контрреволюционные силы", и считал, что "раз мы экономически объединяем, строим один аппарат, один Высший совет народного хозяйства, одно управление железными дорогами, один банк и т.д., то все это пресловутое "самоопределение" не стоит выеденного яйца" [24].
Ленин, почти никем не поддерживаемый, отстаивал прежнюю позицию партии. Лозунг "право трудящихся классов на самоопределение" был ошибочен, поскольку он годился только там, где уже произошло расслоение на пролетариат и буржуазию. Право на самоопределение должно быть дано народам, у которых расслоение еще не произошло – например, башкирам и другим отсталым народам бывшей царской империи, – и оно помогло бы ускорить расслоение. Это право должно быть предоставлено таким странам, как Польша, где коммунисты еще не составляют большинства рабочего класса. Лишь в этом случае русский пролетариат мог бы избежать обвинения в том, что он проявляет "великорусский шовинизм, прикрытый названием коммунизма" [25].
Ленин своего добился, и статьи по национальному вопросу в партийной Программе 1919 г. представляли собой наиболее убедительное и законченное краткое изложение позиции партии по этому вопросу. В первых двух пунктах впервые говорилось о единстве принципа и политики, применяемых к национальностям бьющей Российской империи и к национальностям, угнетаемым другими империалистическими державами, – это было связующим звеном между внутренней и внешней политикой: [26]
"1) Во главу угла ставится политика сближения пролетариев и полупролетариев разных национальностей для совместной революционной борьбы за свержение помещиков и буржуазии.
2) В целях преодоления недоверия со стороны трудящихся масс угнетенных стран к пролетариату государств, угнетавших эти страны, необходимо уничтожение всех и всяких привилегий какой бы то ни было национальной группы, полное равноправие наций, признание за колониями и неравноправными нациями права на государственное отделение"33.
За этим следовал несколько внезапный переход к пункту, в котором была сделана попытка указать путь к окончательному объединению:
"3) В тех же целях, как одну из переходных форм на пути к полному единству, партия выставляет федеративное объединение государств, организованных по советскому типу".
Наконец, в партийную резолюцию по национальному вопросу было впервые включено важное различие между двумя историческими эпохами буржуазной и социалистической революций:
"4) В вопросе о том, кто является носителем воли нации к отделению, РКП стоит на исторически-классовой точке зрения, считаясь с тем, на какой ступени ее исторического развития стоит данная" нация: на пути от средневековья к буржуазной демократии или от буржуазной демократии к советской или пролетарской демократии и т.п."
Резолюция завершилась абзацем без номера, в котором предостережение против "империалистического" отношения со стороны пролетариата "угнетающих" наций сочеталось с последующим • напоминанием о единстве в качестве конечной цели:
"Во всяком случае, со стороны пролетариата тех наций, которые являлись нациями угнетающими, необходима особая осторожность и особое внимание к пережиткам национальных чувств у трудящихся масс наций угнетенных или неполноправных. Только при такой политике возможно создание условий для действительно прочного, добровольного единства национально разнородных элементов международного пролетариата, как то показал опыт объединения ряда национальных Советских республик вокруг Советской России" [27].
Именно в чрезвычайно важном четвертом пункте устанавливался порядок перехода от буржуазной к пролетарской демократии. Пока национальная буржуазия боролась за свое освобождение от "средневековья", она была законным выразителем "воли нации к отделению", и пролетариат ее поддерживал. И это могло относиться к поддержке пролетариатом буржуазии других наций, так же как и своей собственной. Но когда борьба против средневековья (то есть буржуазная революция) завершилась и наступало время перехода "от буржуазной демократии к советской или пролетарской демократии", тогда пролетариат становился единственным законным выразителем "воли нации к отделению". И это должно было, очевидно, осуществляться лишь при условии самого внимательного учета главного прин-
ципа – международного единства пролетариата и ломки национальных барьеров при социалистическом строе.
Таким образом, при свершении первой пролетарской революции примирялись два потенциально противоборствующих принципа – национализм и интернационализм, о которых было сказано в "Манифесте Коммунистической партии". Применение этой теории к российской революции не дает никаких оснований усмотреть непоследовательность в той политике, которая, пока не были еще свергнуты последние твердыни феодального строя, начала с безоговорочного признания права на самоопределение и отделение и которая затем, когда была одержана победа в гражданской войне и приступили к строительству социалистического строя, перешла к задаче воссоединения разрозненных наций в рамках Советского Союза [28].
Применить эту теоретическую схему на практике было, без сомнения, не так просто. Теоретически выбор зависел от ответа на вопрос, кто в данной исторической ситуации принимает решение об отделении: буржуазная страна или национальный пролетариат самостоятельно. На практике обе политические линии проводились одновременно. В Эстонии, Латвии и Литве независимые Советские республики были признаны в 1918 г., а независимые буржуазные республики – в 1920 г. В Грузии буржуазная республика была признана в 1920 г., а Советская республика – в 1921 г. В общем, первоначальному признанию права на самоопределение и отделение соответствовало его предоставление после 1917 г. – искреннее, полное и в целом неограниченное.
Однако там, где рабочие отделяющейся нации были слишком малочисленны, слишком слабы или слишком ненадежны для того, чтобы вновь начать процесс воссоединения и объединения (или, иными словами, где не было стихийных признаков начала второго этапа), и где военная или экономическая необходимость требовала ускорить этот процесс, большим соблазном для партии было, конечно, как сказал Сталин в 1913 г., "выступить с конкретным планом", чтобы исправить положение в соответствии с конечными интересами рабочих. И партия могла после 1917 г. – как не могла тогда, когда Сталин об этом говорил, – осуществить любой такой план с помощью власти Советского государства.
