Досовременные основы современных обществ

В книге «Общества...» обсуждалось развитие культурных инно­ваций в небольших обществах-«рассадниках» — в древних Израи­ле и Греции. Анализ был сосредоточен на условиях, при которых могло осуществиться значимое культурное новаторство, а со вре­менем отделиться от своих изначальных социальных корней. Две эти модели были избраны по причине их решающего вклада в последующую социальную эволюцию. Берущие начало в «класси­ческих» иудейских и греческих истоках элементы, претерпев ос­новательные изменения и взаимные комбинации, составили боль­шинство из главных культурных компонентов современного об­щества. Их ядром было христианство. Как культурная система оно в конечном счете доказало свою способность и впитать в себя наи­более значительные компоненты светской культуры античности, и создать матрицу, из которой смогли выделиться новые устои секу-лярной культуры.

Христианская культура, включая ее мирские компоненты, смог­ла утвердить более четкую и последовательную дифференциацию от социальных систем, с которыми находилась в отношениях вза­имозависимости, чем это удавалось любой из ее предшественниц. Благодаря такому отделению от общества христианская культура смогла выступить в качестве более действенной и новаторской силы в развитии всей социокультурной системы, чем другие культурные комплексы, появлявшиеся до нее.

Никакая культурная система, однако, не институционализиру-ется сама по себе; для этого она должна быть интегрирована с социальным окружением, которое обеспечивает удовлетворение функциональных потребностей реального общества (или несколь­ких обществ). Эволюция предполагает непрерывное взаимодейст­вие между культурной и социальной системами, равно как и меж­ду их соответственными компонентами и подсистемами. Соци-

альные предпосылки эффективности культуры таким образом не только меняются, но и на каждом из этапов могут зависеть от предыдущих этапов институционализации культурных элементов.

В этом плане для нашего анализа особое значение имеет Рим­ская империя. Во-первых, она была основной социальной сре­дой, в которой получило развитие христианство. Поскольку рим­ское общество исключительно многим было обязано греческой ци­вилизации, греческое влияние проникло в современную систему не только «культурным» путем, через христианскую теологию и светскую культуру Ренессанса, но и через структуру римского об­щества, особенно в восточной части империи, где образованные классы оставались эллинизированными после римского завоева­ния. Во-вторых, в основания современного мира было инкорпо­рировано наследие римских институтов. Чрезвычайно важный момент состоит в том, что греческое культурное и римское инсти­туциональное наследия оказали воздействие на одни и те же струк­туры. Правовой порядок империи оказался незаменимым условием для христианского прозелитизма, в результате чего произошло со­вмещение образцов, нашедшее отражение в том, что элементы рим­ского права вошли и в канонический закон церкви, и в светские законы средневекового общества и его преемников.

Начнем наш анализ с набросков, относящихся к двум глав­ным социальным «мостам» между древним и современным мира­ми — христианству и некоторым институтам Римской империи. Затем, перескочив через несколько веков, рассмотрим более близ­ких предшественников современного общества — феодальное об­щество с его кульминацией в позднем Средневековье, потом Ренессанс и Реформацию.

РАННЕЕ ХРИСТИАНСТВО

Христианство зародилось как сектантское движение в палес­тинском иудаизме. Вскоре, однако, оно порвало со своей религи­озно-этнической общиной. Решающим событием в этом процес­се стало решение апостола Павла, согласно которому нееврей мог стать христианином без того, чтобы стать членом еврейской общины и соблюдать иудейский закон¹. Таким образом, ранняя христианская церковь превратилась в религиозное сообщество типа ассоциации, независимое от каких бы то ни было естественно заданных сообществ аскриптивного типа, будь то этнических или

¹ Nock A D St Paul NY Harper, 1938

территориальных. Она сосредоточилась вокруг чисто религиозной задачи — спасения души каждого отдельного человека — и в этом отношении особо отличалась от всякой светской социальной ор­ганизации. Благодаря прозелитской деятельности апостолов и дру­гих миссионеров христианская церковь постепенно распростра­нилась по всей Римской империи. На ранних этапах она пользо­валась успехом в основном в небогатых слоях городского населе-,ния — у ремесленников, мелких торговцев и т.п., которые были свободны и от крестьянского традиционализма, и от присущей высшим классам заинтересованности в status quo².

С точки зрения религиозного содержания наиболее важными элементами преемственности от иудаизма был трансцендентный монотеизм и представление о договоре с Богом. Таким образом, сохранился дух «избранности» Богом для совершения особой бого­данной миссии. В классическом иудаизме этим статусом был наде­лен народ Израиля; в христианстве он закрепился за всеми испове-| дующими веру индивидами, через веру получающими доступ к веч-1 ной жизни³. Спасение можно было обрести в церкви и посредст-1 вом церкви, особенно после того как утвердился институт святых таинств. Ранняя церковь была добровольной ассоциацией, как со­циологический тип совершенно противоположной такой общнос­ти, как «народ». Иудеем можно было быть только в качестве то­тальной социальной личности, одного из «народа»; в христианстве на уровне участия в социуме человек мог быть одновременно хрис­тианином и римлянином или афинянином, членом церкви и этно-территориального сообщества. Этот шаг имел решающее значение для дифференциации и ролевых, и коллективных структур.

Это новое определение оснований религиозного коллектива и его отношения к мирскому обществу требовало теологической легитимизации. Новым теологическим элементом стал Христос, который не был просто еще одним пророком или мессией иудей­ской традиции — эти фигуры были чисто человеческими, без пре­тензий на божественность. Христос же был и человеком, и Бо­гом, «единосущным сыном» Бога-Отца, но также и человеком во плоти и крови. В этой своей двойной сущности он явился, чтобы дать человечеству спасение.

Трансцендентность Бога-Отца послужила основным источни­ком резкого разделения между тем, что позже получило название «духовного» и «светского». Основанием их интеграции послужи-

² Harnack A. The mission and expansion of Christianity. N.Y.: Harper, 1961.

³ Bultmann R, Primitive Christianity. Cleveland: Meridian, 1956.

ли отношения между людскими душами и Богом через посредство и «во» Христе и его церкви, которая теологически определяется _как «мистическое тело Христово» и сопричастна божественности Христа через Дух Божий⁴. Христос не только принес спасение ду­шам, но и освободил религиозное сообщество от прежних терри­ториальных и этнических привязок.

Отношения между тремя лицами Святой Троицы и каждого из них к человеку и другим сторонам бытия чрезвычайно слож­ны. Устойчивое теологическое упорядочение этих отношений тре­бовало интеллектуальных ресурсов, отсутствовавших в профети-ческом иудаизме. Именно в этом направлении сыграла решаю­щую роль поздняя греческая культура. Христианские теологи III в. н. э. (особенно александрийские отцы Ориген и Климент) мобили­зовали утонченные средства неоплатонической философии для ре­шения этих сложных интеллектуальных проблем⁵, тем самым со­здав прецедент сближения со светской культурой, каковое не было доступно другим религиозным движениям, в частности исламу.

Представление о христианской церкви как одновременно о божественном и человеческом учреждении имело теологическое происхождение. Представление же о ней как о добровольной ас­социации с весомыми признаками эгалитаризма и корпоратив­ной независимости по отношению к социальному окружению во многом сложилось на основе институциональных моделей антич­ности. Поразительным символом было использование св. Авгус­тином слова «град» в значении, близком к слову «полис»⁶. Безу­словно, церковь была ассоциацией религиозных «граждан», напо­добие полиса, особенно в том, что касалось местных конгрега­ции. Подобно тому как империю можно представить в виде городов-государств, так и церковь создала соответствующую модель, по мере того как разрастающееся движение стало нуж­даться во властных структурах для стабилизации отношений между ее местными конгрегациями. Необходима была и опре­деленная централизация, которая постепенно осуществлялась в утверждении римского папства. Хотя церковь институционально Дифференцировалась от всех светских организаций, в то же время структурно она стала больше соответствовать окружающей ее со­циальной реальности.

⁴ Neck A.D. Early gentile Christianity and its Hellenistic background. N.Y.: Harper, 1964.

¹ Jaeger W. Early Christianity and Greek Paideia. Cambridge (Mass.): Harvard Univ. Press, 1961.

Cochrane Ch.N. Christianity and classical culture. N.Y.: Oxford Univ. Press. 1957.

Важной чертой дифференциации христианской церкви от мир­ского общества была четкость и резкость проведенных границ: ранний христианин жил «в миру», но был «не от мира сего». Большое общество было языческим и представлялось христиа­нину совершенно обесцененным, царством неискупимого греха. Знаменитое предписание «кесарю — кесарево» нужно было пони­мать как признание того, что кесарь — языческий монарх, символ языческого политического и социального порядка. В том, что здесь выражалось «принятие» римской власти, проявлялась христиан­ская пассивность по отношению ко всему мирскому. Как реши­тельно настаивал Э. Трельч, раннее христианство не было дви­жением социальных реформ или революционным движением. Признание власти кесаря ни в коем случае не означало пози­тивной интеграции, ибо оно коренилось в эсхатологических ожи­даниях близкого второго пришествия, конца света и Страшно­го Суда⁷.

Христианское движение как целое было изначально двойст­венным в своем отношении к секулярному миру, что во многом опять-таки было унаследовано от иудаизма. С одной стороны, оно утверждало приоритет «вечной жизни» перед всеми мирски­ми делами. Поэтому, наряду с прозелитизмом, оно делало акцент на такие средства спасения, как личное благочестие и аскетизм. С другой стороны, Христос и его церковь, подобно народу Из­раиля, имели назначенную Богом миссию на этой земле, что на деле означало миссию в человеческом обществе. И хотя положе­ние церкви в имперском обществе вынужденно отодвигало этот компонент на второй план, его эволюционный потенциал был весьма значительным.

Христианская отрешенность от мирских дел сталкивалась со все более серьезными проблемами по мере обращения в христи­анскую веру широких слоев населения, и особенно представите­лей высших, социально и политически более ответственных клас­сов⁸. Этот процесс достиг кульминации в начале IV в. н. э. с про­возглашением новой имперской религиозной политики, нашед­шей отражение в Миланском эдикте (объявившем о терпимос­ти к христианству), в обращении в христианство императора Константина и в объявлении христианства государственной религией⁹.

¹ Troeltsch E. The social teachings of the Christian Churches. Vol. 1. N.Y Harper, 1960. ^s Ibid. ⁴ Lietzinann H. A history of the early Church. Cleveland: Meridian, 1961. Vols 2. 3

Эта кульминация была не только великим триумфом, но и ис­точником огромных напряжений внутри христианства, поскольку церковь оказалась перед опасностью потерять свою независимость и превратиться в орудие светской политической власти. Знамена­тельно, что именно в этот период утверждается монастырство¹⁰. Предписание апостола Павла «оставаться в том положении, в ка­ком вы были призваны» уже в самом начале казалось недоста­точно радикальным определенному меньшинству христиан, которые целиком порывали с миром и становились отшельника­ми. Теперь же подобные настроения приводили к созданию орга­низованных общин верующих, полностью посвятивших свою жизнь религии и покинувших мир, приняв обет нестяжания, безбрачия и послушания¹¹.

Хотя христианство было «рассадниковым» движением с по­тенциальными возможностями для будущего социального разви­тия, оно не могло преобразовать Римскую империю, поскольку там отсутствовали необходимые условия его институционализа-ции. Монастырское же движение образовало еще один, особый вид «питомника рассады» уже внутри христианства и стало мощ­ным и все более усиливающимся эволюционным рычагом воздей­ствия как на «мирскую» церковь, так и на секулярное общество.

Институциональное структурирование христианской миссии в мире, в котором монастыри играли повсюду важную роль, ока­залось теснейшим образом связано с процессом дифференциа­ции восточной и западной ветвей церкви. Отчасти в результате ослабления на Западе светской власти, включая потерю Римом статуса имперской столицы, церковь получила там большие возможности стать независимым «субъектом действия». Высту­пая как единая организация всех христиан, мирян и клира, за­падная церковь создала «универсальную» епископальную систе­му, централизованную под эгидой папского престола в Риме¹². В период «мрачного Средневековья» и на протяжении почти всей эпохи более поздних Средних веков эта организация показала себя более эффективной, чем любая из числа светских, и произо­шло это благодаря длительному воздействию трех важных мо­ментов в развитии церкви.

Во-первых, во многом под влиянием Августина на самом вы­соком теологическом уровне за «градом людским» утвердилось

Tufari P. Authority and affection in the ascetics status group: St. Basilic definition of monasticism/Unpubl. dissert. Harvard University.

'' Workman H.B. The evolution of the monastic ideal. Boston. 1962. ^}~ Liet-mann H. Op. cit. Vol. 4.

почти легитимное место, при том, что проводилось различение между ним и «градом Божьим». В противоположность характерно­му для раннего христианства тотальному отчуждению от мирского I общества, в концепции Августина утверждалась мысль о «негатив­ной терпимости» по отношению к нему и допускалась возмож­ность его морального совершенствования под христианским влия- | нием как вполне законного стремления¹³. Августин также пошел гораздо дальше своих предшественников по пути принятия секу-лярной культуры древнего мира.

Во-вторых, с учреждением ордена бенедиктинцев западное монашество стало уделять гораздо больше внимания мирским де­лам, чем восточное монашество. Интерес к светскому миру укре­пился с появлением в западной церкви других орденов, таких, как клюнийские монахи, доминиканцы, францисканцы и, нако­нец, иезуиты.

В-третьих, организация церкви была скреплена посредством таинств, которые обрели свою окончательную форму до начала Средних веков. Священнический сан превратился в должность, независимую от личных качеств занимающих ее персон, а зна­чит, и от их партикуляристских связей¹⁴. Западная церковь до­стигла значительно более высокого уровня «бюрократической» не­зависимости своего белого духовенства, чем восточная церковь, где епископы обязательно должны быть выходцами из монахов, а при­ходские священники тесно вовлечены в жизнь местных общин.

ИНСТИТУЦИОНАЛЬНОЕ НАСЛЕДИЕ РИМА

Хорошо известно, какой резкий упадок пережила Римская империя, достигшая высочайшего уровня цивилизации. Особен­но этот упадок выразился в дезинтеграции политической власти; на Западе и в появлении на ее месте множества меняющих свои очертания племенных и региональных группировок и авторите­тов. Эти перемены сопровождались фактическим исчезновением денежно-рыночной экономики и возвращением к местной само­достаточности и бартеру¹⁵.

ⁿ Cochrane С/7. N. Op. cit; Troeltsch E. Op. cit.

¹⁴ Weber M. The Sociology of religion Boston: Beacon, 1963. [Вебер М. Социоло­гия религии//А?5е/) М. Избранное. Образ общества. М.: Юрист, 1994.J

^ь Moss H.St.L В. The birth of the Middle Ages. L.: Oxford Univ. Press, 1935: Lot F. The end of the Ancient World and the beginning of the Middle Ages. N.Y.. Harper, 1961.

Когда снова началось постепенное возрождение и консолида­ция, между церковью и светской властью возникло новое важное взаимоотношение. Легитимизация режима Карла Великого зави­села от его отношений с церковью, что нашло символическое выражение в его коронации папой Львом III в 800 г. н. э. Эта церемония послужила моделью для всей Священной Римской им­перии, которая хотя и не была никогда высокоинтегрированной политической системой, все же служила легитимизирующей ос­новой для единого христианского светского общества¹⁶.

В этих институциональных рамках великий средневековый «синтез» выглядел как дифференциация церкви и государства, пос­леднего — в специфически средневековом значении этого терми­на. Эта дифференциация определялась как разделение духовных и светских «орудий» христианской миссии. В результате этого особого способа дифференциации и интеграции образовалось ядро того, что Э. Трельч называл первым вариантом идеи Христиан­ского общества¹⁷. Главные институциональные элементы римско­го происхождения, пережившие Средние века, были, таким обра­зом, тесно связаны с развитием церкви.

В период переселения народов универсалистские структуры римского права были тяжелейшим образом подорваны ввиду «пер-сонализации» права, когда человека стали судить по закону его племени¹⁸. Эту партикуляристскую отсылку к племенной принад­лежности можно было преодолеть в юрисдикции и правопримене­нии только путем постепенного возрождения территориального принципа, ибо эта сторона права непосредственно связана со ста­тусом территориальной политической власти. Хотя и было при­знано, что гражданским правом вновь образованной империи яв­ляется римское право, империя была слишком рыхлой, чтобы слу­жить эффективным субъектом детальной разработки закона и его претворения в жизнь. Так что правовая традиция ограничивалась тем, что оказывала своего рода «культурное давление» в виде леги-тимизирующего воздействия на процесс установления территори­альных законодательств, не охватывающих всю империю целиком¹⁹.

Тем не менее едва ли ставилось под сомнение, что право, как таковое, означало римское право и что правовая система импер­ского Рима сохраняла силу даже в английском общем праве, кото­рое было не столько новой правовой системой, сколько адапта-

"' Pirenne H. A history of Europe. 2 vols. Garden City; N.Y.: Anchor, 1958.

" Troeltsch E. Op. cit. Vol. 1.

" Mcllwam C.H. The growth of political thought in the West. N.Y.: MacmiUan, 1932.

" Ibid; Gierke 0. van. Political theories of the Middle Ages. Boston: Beacon, 1958.

цией римского права к условиям Англии²⁰. Более того, и церковь приспособила значительную часть римского права в виде канони­ческого закона для регулирования своих собственных дел и созда­ла внутри клира специальный разряд юридических экспертов. Воз­можно даже, что «бюрократизация» средневековой церкви имела меньшее значение, чем ее упорядочение средствами универсалист­ской правовой системы.

Твердая территориальная привязка политических институ­тов — это второй существенный компонент современных обществ, существованию которого они более, чем какому-либо иному ис­точнику, обязаны римскому наследию. Несмотря на многие раз­личия между римскими и современными государственными ин­ститутами, римское наследие и римская модель послужили важ­нейшим отправным пунктом для развития раннесовременного ев­ропейского государства, не в последнюю очередь через легитими-зацию, заложенную в представлениях о преемственности государ­ственной организации²¹.

Третьим основным компонентом институционального насле­дия античности был принцип и образец «муниципальной» орга­низации. Римский municipium вел свое происхождение от более древних городов-государств — греческого полиса и городов Рима и других италийских провинций. Municipium давно утратил по­литическую независимость, но сохранил многие из давних инсти­туциональных установлений. Самым важным из них было пред­ставление о его структурном ядре в виде корпорации граждан. В определенных основополагающих отношениях граждане muni­cipium представляли собой объединение равных, имеющих одина­ковые юридические и политические права и одинаково несущих военные и другие подобные обязанности граждан. Хотя во всех municipia, как и в Риме, постепенно возникли аристократии бога­тых и знатных граждан, которые монополизировали обществен­ные должности, в них все же в достаточной мере сохранялся, в отличие от сельского общества, особенно периода феодализма, дух ассоциации. Выживание таких городских общин составляло важ­ную отличительную особенность предсовременной Европы, если сравнивать ее с любым восточным обществом, находившимся на приблизительно такой же стадии развития²².

²⁰ Maitland F.W. The constitutional history of England. Cambridge (Eng).: Cam­bridge Univ. Press, 1908.

²¹ Morrall l.B. Political thought in Mediaeval Times. N.Y.: Harper. 1962

²² Weber M. The city. N.Y.: Free Press, 1958. [Ведер М. Город//Вебер М. Избран-ноеХЭбраз общества. М.: Юрист, 1994.)

СРЕДНЕВЕКОВОЕ ОБЩЕСТВО

То, что период развития и перехода от конца Средневековья к первым новообразованиям общества, вступившего на путь модерни­зации, был длительным и неровным, во многом объясняется тем, что в средневековом обществе прихотливо сочетались черты, благо­приятствующие этому процессу, с такими, которые в основе своей были несовместимы с современностью и становились очагами со­противления переходу к ней. Рассмотренное в качестве «типа» со-циетального устройства феодальное общество резко противополож­но более развитым типам — как тем, что предшествовали ему, так и тем, что пришли ему на смену. Оно характеризовалось кардиналь­ным отступлением почти от всех элементов развитого римского об­щества к более архаичным формам. Однако, как только была до­стигнута точка максимальной регрессии, быстро началось выздоров­ление и динамичное продвижение вперед. Ключевым моментом в этом развитии было то, что феодализм — продукт попятного движе­ния — получил лишь вторичную легитимизацию. Хотя лояльности феодального типа и были, несомненно, романтизированы и получи­ли, фактически, церковное благословение, это признание носило условный и ограниченный характер. В целом же они оказались до­вольно легко уязвимы со стороны иных притязаний, которые мог­ли появиться и раньше, и позже их и которые были глубже укоре­нены в культуре с достаточно высокорационализированными клю­чевыми компонентами.

Начиная с XI в. в обществе стали утверждаться элементы, спо­собные породить первичную легитимизацию, инициируя процесс дифференциации и связанные с ним изменения, которые в конце концов привели к созданию современного структурного типа. Об­щее направление этой эволюции определялось достижениями в рам­ках «структурных мостов», о которых уже было сказано выше: это основная ориентация западного христианства, относительная функ­циональная обособленность организационной структуры церкви, территориальный принцип политического подданства, высокий статус римской правовой системы и принцип ассоциации, лежа­щий в основе городских общин.

Дробление социальной организации Римской империи посте­пенно вело к созданию в высшей степени децентрализованного, локализованного и утратившего структурную дифференцированность типа общества, обычно именуемого «феодализмом»²³. Общей тен-

"^ч Наиболее авторитетным и полезным для социологического анализа, всеохва­тывающим источником может служить книга М. Блока: Block M Feudal society. Chicago, '°1- [Бюк М. Феодальное общество//Блок М. Апология истории. М.: Наука, 1973.j

денцией феодального развития было уничтожение универсалист­ской основы порядка и замена ее партикуляристскими связями, изначально «племенного» или местного характера. Попутно ста­рые элементы относительного равенства индивидуальных членов ассоциаций уступали место, по крайней мере на уровне основных политических и юридических прав, размытым иерархическим от­ношениям, базирующимся на неравенстве взаимных обязательств вассального подчинения, покровительства и служения.

Феодальные иерархические отношения начинались как «до­
говорные», когда вассал, давая присягу на верность, соглашался
служить господину в обмен на его покровительство и иные при­
вилегии²⁴. На практике, однако, они быстро превратились в на­
следственные, так что только при отсутствии у вассала законно­
го наследника его господин мог свободно распорядиться его фе­
одом и назначить преемником «нового человека». Для крестьян
феодальная система устанавливала наследственную несвободу в
виде института крепостничества. Полное признание законной
наследственности статуса было, однако, и одним из признаков
аристократии. I

Вероятно, самой насущной повседневной проблемой в то время | было обеспечение простой физической безопасности. Беспоря- 1 док, порожденный «варварским» нашествием, продолжался и даль- I ше ввиду постоянных набегов (например, мусульман — на восто- ^ ке и на юге, гуннов — на востоке и севере, скандинавов — на севере и на западе) и непрерывной междоусобицы как следствия политической раздробленности²⁵. Поэтому военная функция по­лучила преимущественное развитие, и военные средства проти­востояния насилию стали основой безопасности. Опираясь на мощные традиции античности, в светском обществе возвысилось военное сословие, закрепившее свое положение посредством ие­рархического института вассальной зависимости.

Однако с течением времени возможность поддерживать про- * стые и ясные иерархические отношения становилась все более 1 проблематичной. Они сделались настолько запутанными, что мно- I гие люди осуществляли свои феодальные права и обязанности в рамках сразу нескольких потенциально враждебных друг другу ие­рархий. Хотя ленные отношения, считавшиеся главными по отно­шению ко всем другим обязательствам, и были попыткой разре­шить эту проблему, все же, скорее, они являлись знаком того, что

-* Ganshoff F.L. Feudalism. N.Y.: Harper, 1961. ²-- Ibid. Part I.

институт королевской власти не феодализировался окончательно и постепенно восстанавливал свое верховенство²⁶.

После XI в. территориальная организация государства, тесно связанная с монархическим принципом, стала уверенно набирать силу, хотя и не везде одинаково. В Европе постепенно увеличива­лась плотность населения, росла экономическая организованность, возрастала физическая защищенность, все это в целом вело к сдвигу в принципах равновесия от феодальной организационной зависи­мости вассалов (с ее весьма хрупкими равновесием) к территори­альному. Попутно совершалась важная кристаллизация института аристократии, который можно рассматривать как «компромисс» между феодальным и территориальным принципами организации²⁷. В своих полностью раскрытых формах аристократия была явлени­ем позднего Средневековья. На макросоциальном уровне она пред­ставляла собой фокус двухклассовой системы, из которой развил­ся современный тип секулярной социальной стратификации на­ционального государства.

С политической феодализацией раннего Средневековья тес­но переплетался резкий экономический упадок. Ресурсная база общества становилась все более аграрной, обретая относительно устойчивую форму организации в виде института феодального землевладения. Поместье было относительно самодостаточным аграрным хозяйством с наследственно закрепленной за ним ра­бочей силой, зависевшей в своем-легализованном статусе «не­свободы» от феодала, обычно какого-то физического лица, но часто им выступала и какая-нибудь церковная корпорация — монастырь или соборный капитул. Функциональная размытость поместья отражалась в статусе 'землевладельца, который сочетал в себе роли собственника земли, политического лидера, военно­го предводителя, судьи и организатора хозяйственной жизни²⁸. Такая диффузность вполне соответствовала манориальному по­местью как средоточию гарантированной безопасности посреди феодального хаоса, но помешала ему стать организацией, спо­собствующей осуществлению модернизации на местах. К такого типа организации гораздо ближе стояли города.

Можно утверждать, что в широком смысле социальная струк­тура церкви была основным институциональным мостом между Древним и современным (модернизованным) западным общест-

¹⁶ Block M. Op. cit. ²⁷ Ibid.

Ibid. Part V; Pirenne H. Economic and social history of Medieval Europe. N.Y.: Harvest, 1937. Part Ш.

вом. Но для того чтобы эффективно повлиять на эволюцию, цер­ковь должна была в каких-то стратегически важных точках со­единиться со светскими структурами. М. Вебер настаивал на том, что именно одну из таких стратегических точек представ­ляла собой европейская городская община²⁹. Что касается при­общенности к церкви, то социальные различия в рамках город­ских общин были в известном смысле приглушены, хотя и не уничтожены вовсе. Прежде всего это выражалось в том, что всем членам городской общины без всяких различий был открыт до­ступ к мессе³⁰.

Какова природа религиозного компонента в городской орга­низации, наиболее наглядно продемонстрировал кафедральный собор, который был не просто зданием, а институтом, в котором соединялись два уровня церковной организации — местонахож­дение епархиальной власти и средоточие кафедрального капиту­ла, представляющего собой важный коллегиальный элемент цер­ковной структуры³¹. Весьма значительное участие гильдий в фи­нансировании капитулов и строительстве храмов указывает на то, что религиозная организация была тесно связана с экономи­ческой и политической жизнью набирающих силу городов.

Важнейшим явлением в развитии в городах ассоциаций се-кулярного типа стало возникновение городского варианта арис­тократии в виде патрициата — высшего слоя горожан, органи­зованного в корпоративное целое. Отличительная особенность этих групп заключалась в самом принципе их организации, про­тивоположном феодальному принципу иерархии³². Они были организованы в гильдии, среди которых наиболее заметное и влиятельное место занимали гильдии торговцев. Но сама каж­дая отдельная гильдия, следуя образцу полиса или municipium, была в основе своей ассоциацией равных^. Хотя в пределах од­ной городской общины существовали гильдии, находившиеся

²⁹ Weber M. The city.

⁴ В сельской местности обычный порядок состоял в том, что хозяин поместья ходил к мессе в свою часовню, а простолюдины ходили в деревенскую церковь или в храмы близлежащего монастыря или города, если вообще посещали богослуже­ния. Всякий мало-мальски благородный человек имел собственного духовника. В этой связи примечательно, что Фома Аквинский утверждал большую по сравне­нию с сельским пригодность городского образа жизни для воспитания христиан­ской добродетели. См.: Troehsch E. Op. cit. Vol. 2. P. 255.

" Southern R W. The making of the Middle Ages. New Haven: Yale Univ Press, 1953. P. 193-204.

³² Block M. Op. cit. P. 416.

^j3 Pirenne H. Early democracies in the low countries. N.Y.: Harper, 1963.

на разных уровнях престижа и власти,, занимавшие неравные позиции в политической структуре города, и хотя сами города могли занимать различное место в более широких политических структурах феодального общества, все-таки городские общины представляли собой образчик организации, противоположный феодализму и созвучный основному направлению будущего раз­вития³⁴.

Вероятно, самые важные эволюционные события раннего Сред­невековья произошли в церкви — единственной достаточно все­объемлющей структуре, чтобы оказать влияние на институцио­нальное устройство по всей Европе. Поворотный момент насту­пил, возможно, в конце XI в., во времена папства Григория VII. В церкви к этому времени уже возобновился интерес к широким философско-теологическим темам, связанным с утверждением су­губо христианского свода знаний, который мог бы служить путе­водителем на пути создания Христианского общества³⁵. На гори­зонте вырисовывалось создание первого великого схоластического синтеза. Уже началось систематическое изучение канонического закона и светского римского права, и папа Григорий VII поддер­жал эти начинания. На уровне социальной структуры, однако, ре­шающим моментом было, по всей вероятности, настояние Григо­рия на том, чтобы религиозная дисциплина в церкви в целом при­ближалась к монастырской, в сочетании с отстаиванием интересов церкви в миру³⁶. Он и некоторые из его преемников возвели могу­щество церкви и ее структурную независимость на такие высоты, что противники такого положения говорили о преобладании цер­кви над секулярными структурами. Такое преобладание невозможно было вообразить в Византийской империи.

В некоторых отношениях главной новацией Григория VII было его требование безбрачия для белого духовенстве?¹. В то время как в феодальной системе на смену более «личному» принципу фео­дальной верности стремительно шел принцип наследственности, он решительно изъял из сферы действия последнего духовенство и особенно епископат. Каковой бы ни была мораль белого духо­венства в области сексуальных отношений, у священников не могло быть законных наследников, а их приходы и должности не

^ч Pirenne H. Mediaeval cities. Princeton: Prmceton Univ. Press, 1925. Ch.2 «Muni­cipal institutions».

^ъ Southern R. W. Op. cit.; Troeltsch E. Op. cit. * Man-all J B. Op. cit.

' Lea H C. History of Sacerdotal Celibacv in the Cristian Church. N Y.: Macmil-lan. 1907.

стали институционализированной наследственной функцией, как это произошло с институтами монархии и аристократии. Это положе­ние не могло быть разрушено даже тем, что согласно распростра­ненной практике высшее духовенство назначалось из числа аристо­кратов. Хотя священнослужители, епископы и в общем-то папы в течение многих столетий избирались во многом с учетом их родовых связей, попытки узаконить такой порядок в основном отвергались, в то время как во множестве светских контекстов принцип наслед­ственности все более укоренялся. Состояние напряженности меж­ду духовным универсализмом церкви и феодальным мирским пар­тикуляризмом, которое проявлялось в организациях и религиоз­ного, и мирского типа, послужило мощным противодействием против соскальзывания западного общества в удобный традицио­нализм.

ДИФФЕРЕНЦИАЦИЯ ЕВРОПЕЙСКОЙ СИСТЕМЫ

До сих пор речь шла о феодальном обществе в плане составля­ющих его структур безотносительно к их дифференцированному распространению по различным географическим ареалам европей­ской системы. Теперь остановимся на выяснении, насколько ны­нешняя дифференциация Европы как системы была предвосхи­щена в периоды, предшествующие началу модернизации, и рас­смотрим для этого, как распределялись по территории Европы различные институциональные компоненты³⁸.

Социальная среда европейской системы складывалась из ее отношений с соседними обществами, которые сильно различались в зависимости от их географического положения³⁹. Социальная сре­да на северо-западе Европы не была проблемной, так как этот регион граничил с Атлантикой, которая в те времена не представ­ляла собой зону сколько-нибудь значительных социальных и по­литических взаимообменов. На юге и востоке, однако, социальная среда была чрезвычайно важна. Испания на протяжении всего сре-

³⁸ Четкое описание этого распределения можно найти у М. Блока в цитируе­мом здесь сочинении. В его подходе впервые обозначена идея о том, что подобное дифференцированное распределение, с определенными оговорками насчет после­дующих изменений в ходе развития, может быть отнесено к временам, далеко пред­шествующим первым основным этапам развития современной системы, как они трактуются в последующих главах этой книги,

" См.: Halecki О. The limits and divisions of European history. Notre Dame (Ind.)' Univ. of Notre Dame Press, 1962. Хейлескм описывает общий эволюционный ^°^д социогеографической дифференциации в Европе.

невекового периода была частично оккупирована маврами, а для восточного Средиземноморья в тот период решающее значение имели отношения с сарацинами. На юго-востоке лежала Визан­тийская империя, к концу Средних веков оказавшаяся в руках турок, а к северо-востоку была область распространения пра­вославного христианства, в конце концов оформившаяся в Рос­сию. Восточное пограничье было зоной борьбы и колеблюще­гося по религиозному и этническому направлениям равнове­сия. Поляки, чехи и хорваты стали в большинстве своем рим­скими католиками, в то время как русские и большая часть южных славян обратились в православие. В то же время от Ав­стрии далее на север проходила неустойчивая граница между гер­манскими и славянскими народами, не совпадавшая с религиоз­ным разграничением. Стратегическим анклавом сразу к востоку от области германского заселения был венгерский этнос — осколок гуннского нашествия.

Таким образом, между восточным и западным пределами Ев­ропы существовала огромная разница относительно социальной среды этих мест — как в смысле физико-географических особен­ностей, так и по степени предшествующего проникновения рим­ского влияния, и по последствиям раскола западной и восточной церквей. Существовали также серьезные различия между севером и югом, порождаемые наличием физического барьера в виде Альп и Пиренеев. Италия была местонахождением центра управления римско-католической церкви, но никогда — столицы Священной Римской империи. Хотя латинская культура, прежде всего через язык, проникла в Испанию, Францию и некоторые другие при­граничные регионы, основной этнический состав трансальпийских обществ не был латинским.

Италия играла особую роль в становлении средневекового об­щества по двум главным причинам. Во-первых, в ней находился церковный престол и, следовательно, в наиболее концентриро­ванном виде осуществлялось влияние церкви. Во-вторых, здесь наиболее прочно были укоренены римские институты, которые и смогли быстрее восстановиться после минимального периода раз­вития феодализма.

В условиях Средневековья церковь переплеталась экономически и политически с секулярным обществом, конечно, гораздо теснее, чем в современную эпоху. Особенно важным аспектом вовлечен­ности церкви в мирские дела была прямая государственная юрис­дикция пап над территорией, получившей название Папской об­ласти. В то же самое время общая децентрализация средневеково-^г° общества привела к тому, что городской компонент римского

наследия наиболее сильно проявился в Италии. К северу от Рима господствующей организационной формой в Италии стал город-государство. Высшие классы северных городских общин превра­тились в своего рода амальгаму укорененных в селе изначально феодальных аристократий и городских «патрициатов». И все-таки это были высшие классы городского типа; даже если их члены вла­дели почти всеми сельскохозяйственными землями, они решительно отличались от феодальной аристократии Севера⁴¹¹. Такие условия сильно препятствовали появлению сначала преимущественно фе­одальной структуры, а позднее территориальных государств, вы­ходящих по масштабам своей политической структуры за пределы того, что может контролироваться единым городским центром. Поскольку широкое применение римского права в секулярном обществе зависело от развития территориальных государств, то оно не достигло здесь расцвета вплоть до самых поздних времен. По­добно своим древним собратьям, городам-государствам античнос­ти, итальянские города не смогли отстоять свою политическую целостность в системе «больших держав». Тем не менее Италия на том этапе была, возможно, для европейского общества основной подсистемой сохранения и воспроизводства образца, главным рас­садником последующих изменений и в светской, и в церковной культуре⁴¹.

Восточное пограничье было в целом наиболее феодализиро-ванной частью европейской системы, хотя здесь, особенно в Гер­мании, сложились самобытные и весьма разнообразные формы организации⁴². К востоку от долины Рейна и к северо-востоку от Балтийского моря городской компонент постепенно ослабевал, снижаясь до самого низкого в Европе уровня. Экономические и культурные условия здесь безусловно были примитивнее, чем в других регионах, а близость границы заставляла делать упор на военные занятия. Феодальная структура и социальная стратифи­кация — в целом более жестко иерархизованы, чем в западных регионах, что создавало основу для более авторитарных режимов. Иерархическая дифференциация и политическая власть занима­ли, таким образом, преимущественное положение по сравнению с экономикой и культурой. Сложившаяся в результате иерархи­ческая политическая централизация создавала условия для свое­го рода накопления ресурсов политической эффективности, что имело важные последствия для будущего всей европейской сис-

⁴¹¹ См.: Schevill F. The Medici. N.Y.: Harcourt, 1949.

⁴¹ Plumb J.H. The Italian Renaissance. N.Y.: Harper, 1965. Ch. 10.

⁴² Bloch M. Op. cit.

темы. Можно сказать, что области восточного приграничья играли в европейской системе роль адаптивной подсистемы, так как соз­давали организационные формы для ее защиты от угроз социопо-литического, а за ними и культурного характера.

Почва, на которой появились важнейшие социальные и по­литические инновации, находилась главным образом на северо-западе Европы. Значение Парижа как центра схоластической фи­лософии и университетов в Оксфорде и Кембридже состояло в том, что и то и другое было культурным новаторством. Этот же географический ареал дал два особенно ценных социальных нов­шества. Во-первых, Англия и Франция дали самые ранние образ­цы территориальных государств, отличных от феодальных, хотя в их развитии была и феодальная подоплека⁴³. Во-вторых, здесь, на северо-западе империи, достигли расцвета городские общины, которые сосредоточились в основном вдоль долины Рейна — от Швейцарии до Северного моря.

Все это произошло во многом из-за организационной рых­лости империи. В связи с периферийным положением Англии и Франции их короли могли с ранних времен игнорировать свою подчиненность императору. Кроме того, многие городские об­щины на континенте стали «вольными городами» империи, по­лучив существенные свободы от феодальных структур и от на­рождающихся территориальных монархий⁴⁴. Поскольку эти горо­да обычно были и местонахождением кафедральных соборов, их позиция укреплялась союзом с церковью.

Процессы эти, имевшие первоначально центром Англию и Францию, составили первый этап дифференциации на пути ста­новления современной формы социетального сообщества. Раз­витие вольных городов, во многом параллельное развитию горо­дов Италии, послужило толчком для дальнейшей дифференциа­ции экономики от политических структур и от социетального со­общества как такового.

Ни одна из этих форм структурной дифференциации не была совместима с преобладавшей в целом феодальной организацией. Самые первые короли территориальных государств были одно­временно и королями в более позднем смысле этого слова и фе­одальными магнатами; теоретически они являлись знатнейшими вассалами императора Священной Римской империи, в то время как их «бароны» в свою очередь и главным образом были их фе­одальными вассалами. Феодальные сословия не просто вершили

' Petit-Dutaillis Ch. The feudal monarchy in England and France. L.: Routledge. 1936. Даже в наши дни Гамбург и Бремен имеют статус вольных городов.

власть в своих феодах, но образовывали ядро социетального сооб­щества; они как бы по должности представляли собой наиболее престижный слой, одновременно являясь символическим фоку­сом общественной солидарности. Расходящаяся от них сеть фео­дальных связей составляла основу социальной структуры. «Ниж­ние классы» вплетались в эту сеть через свой несвободный статус внутри поместья, напрямую принадлежа только своему господи­ну и никому больше. Практически никакая гражданская адми­нистрация не доходила до уровня владельца манора, не говоря уж о его крепостных. Одним из первых исключений из этих правил была прерогатива короля по поддержанию «мира», на­шедшая наиболее полное воплощение в английской судебной системе, через которую король мог вмешиваться в местные дела в случае серьезных преступлений или ссор между двумя феода­лами⁴⁵. С развитием феодализма вассальные отношения станови­лись все разветвленней, и это вело к дальнейшему распростране­нию королевского вмешательства и способствовало «националь­ной» интеграции⁴⁶.

Система феодального баронства постепенно трансформирова­лась в то, что стало аристократией ранних современных обществ. В политическом отношении, быть может, самым решающим нов­шеством стало присвоение королевскими правительствами двух тесно связанных между собой прерогатив — во-первых, иметь военные подразделения, независимые от феодальных контин-гентов, подчиняющихся в первую очередь баронам, и, во-вто­рых, установить прямое налогообложение, минуя феодальных посредников. Преемники системы баронства остались тем не менее «социальным» классом с наиболее престижным статусом, непосредственно связанным с монархией в том смысле, что король всегда был «первым джентльменом» государства и гла­вой аристократии. В результате этих перемен земельная собст­венность стала отрываться от статуса землевладельца, который пред­полагал политическую власть не только над землей, но и над людь­ми, но в то же время она оставалась основной экономической базой аристократии.

Там, где сил для установления государственного управления на больших территориях недоставало, бывало, что города стано­вились полностью независимыми. Помимо того, что зона воль­ного города стала местом появления традиции политической не­зависимости, препятствовавшей наступлению абсолютизма, она

⁴⁵ Maitland F. W. Op. cit. ⁴⁽¹ Block M. Op. cit.

также имела все условия для консолидации независимого соци­ального слоя, главной лидерской, альтернативной по отношению к аристократии группы — буржуазии⁴⁷. Экономическая база этой группы была сосредоточена не в землевладении, а в торговле и финансах. Хотя в городской структуре заметное место занимали и гильдии ремесленников, но торговые гильдии, особенно в наи­более значительных городах, обычно обладали большей влиятель­ностью.

По обе стороны Альп города стали главными центрами воз­никающей рыночной экономики; вероятно, самым существен­ным обстоятельством этого была их независимость как от недав­но образовавшихся монархий в Англии и Франции, так и от гос­подства империи. В рамках большой системы независимое поло­жение группы рейнских городов не могло не укреплять позиции их собратьев в Англии и Франции. При определенных обстоя­тельствах и особенно в столичных городах возникали союзы между королями и буржуазией, составлявшие важный противовес зе­мельной аристократии. Особенно это характерно для ситуации постфеодального времени.

В условиях относительной изоляции и сильной власти, уста­новившейся на острове после норманнского завоевания, Англия достигла более высокой, чем на континенте, степени политичес­кой централизации. В то же время она не пошла по пути развития королевского абсолютизма благодаря солидарности новой аристо­кратии, состоявшей из приближенных Вильгельма Завоевателя. Менее чем за полтора столетия бароны оказались способными на достаточно единые корпоративные действия, чтобы навязать свое­му королю Великую хартию вольностей⁴⁸. Эта корпоративная со­лидарность в свою очередь была связана с условиями, которые способствовали образованию парламента. Все это вело к тому, что английская аристократия дальше и быстрее, чем любая другая, отходила от своих феодальных начал, завоевывая тем самым осо­бенно значимые позиции власти и влияния в нарождающемся го­сударстве.

По сравнению с Фландрией и некоторыми другими областя­ми континента Англия долго оставалась экономически отсталой. Однако английская политическая структура создавала благопри­ятную почву для будущего экономического развития, поскольку мощь земельной аристократии в противостоянии королевской власти создавала для купечества ситуацию tertius gaudens. Таким

⁴ Pirenne H. Early democracies in the low countries. ^w Mankind F. VV. Op. cit.

образом, в Англии подспудно вызревали ингредиенты для будуще­го синтеза всех изменений, направленных в сторону дифферен­циации.

РЕНЕССАНС И РЕФОРМАЦИЯ

Ренессанс положил начало высокоразвитой секулярной куль­туре, выделившейся из бывшей до этого общей религиозной мат­рицы. Родиной Ренессанса была Италия, именно здесь произошло зарождение современных искусств и интеллектуальных дисцип­лин, включая смежную область правовой культуры. Действитель­но, даже сама теология испытала обратное воздействие новых эле­ментов секулярной культуры, что позже кристаллизовалось в виде философии.

Культурные компоненты, составившие культуру Ренессанса, своими историческими корнями уходили не только в глубь Сред­них веков, но еще дальше — в античность. Сама античная культу­ра, однако, не достигла такого же уровня дифференциации, так как оставалась религиозной в известном смысле, который не был характерен для западной культуры послесредневекового времени. Схоластическая философия — наиболее важный целостный ком­понент рационализированной средневековой культуры, — не скры­вавшая своих классических корней, особенно явных в обращении томистов к Аристотелю, была тесно привязана к теологической системе мысли и не обладала культурной автономией, свойствен­ной постренессансной мысли⁴⁹.

Церковь в начале своего становления восприняла, а затем и развивала чрезвычайно важные элементы классической культуры. Эпоха Ренессанса ознаменовалась гигантским продвижением это­го наследия, главным образом в направлении его секуляризации. В соответствии с нашей аналитической схемой этот процесс мож­но определить как дифференциацию, но поскольку он оставлял возможность для восприятия элементов, которые в прежней, ме­нее дифференцированной культурной системе оказывались «неудо­боваримыми», то он был также и процессом включения.

Отличительной чертой этого процесса является то, что он про­ходил внутри религиозных рамок⁵⁰. Церковь и аристократия были самыми важными патронами нового искусства, в большей своей части посвященного религиозным сюжетам и украшению хра-

⁴⁹ Tmelrsch E. Op. cit. Vol. 2; Mcllwain С. Н. Op. cit. ³⁰ Tmeltsch E. Op. cit. Vol. 2.

мов, монастырей и других религиозных сооружений. Однако ху­дожники, а позднее и ученые все чаше рекрутировались из свет­ских, а не из духовных кругов, а в развитии сознания своей корпо­ративной принадлежности и автономности (как мастеров своего дела) они далеко ушли от строителей и декораторов средневеко­вых соборов⁵¹. Университеты еще не были особенно заметны, раз­ве что в отдельных областях, например в юриспруденции. Тем не менее в этот период были сделаны гигантские шаги относительно вывода из-под опеки церкви ролевой деятельности любого мало-мальски профессионального специалиста в делах культуры. Хотя некоторые идеи позднего Ренессанса проникли в протестантские регионы только после Реформации, они при этом тоже не были открыто антирелигиозными, а воспринимались и распространя­лись в рамках религии.

Похоже, что Ренессанс начался с возрождения литературных стилей и интересов к латинской античности, особенно в светских сочинениях гуманистов⁵². Возвращенные к жизни сюжеты и темы немедленно оказали колоссальное влияние на изобразительное и пластическое искусство — архитектуру, живопись, скульптуру. Наука лишь позже достигла сравнимого уровня совершенства, в результате процессов как внутренней дифференциации, так и бо­лее общей дифференциации светской культуры из социальной матрицы. Например, Леонардо был мастером и в художествен­ной, и в научной областях, тогда как Рафаэль не был ученым, а Г. Галилей — живописцем. Эта дифференциация, по всей веро­ятности, легла в основу многих проявлений современной культу­ры, так как новая наука, достигшая своей кульминации в XVII в. в лице И. Ньютона, стала точкой отсчета для первой великой волны современной философии. Эта философия в свою очередь послужила непосредственным фундаментом для развития ком­плекса светского знания, именуемого нами «интеллектуальными дисциплинами».

Искусство Ренессанса все больше обращалось к светским сю­жетам, часто к сценам из классической мифологии (как во мно­гих картинах Боттичелли), а также к пейзажам, портретам и т.п. Даже когда сюжеты были религиозными, в них просматривались новые светские мотивы. Без преувеличения можно сказать, что место центрального символа в искусстве итальянского Ренессан-

^м См. о на\т<е Ренессанса: Ben-David J. The sociology of science. Englewood Cliffs (N.J): Prentice-Hall, 1971.

Knsteller P.O. Renaissance thought: The classic, scolastic and humanist strains. ⁿy.: Harper, 1961.

са занимала мадонна с ребенком. В сугубо религиозном значении
это был серьезный отход от таких сюжетов, как распятие Христа,
мученичество святых и др. На первое место выходит и даже вос­
славляется человеческая семья и особенно отношения матери и
ребенка. Материнство стремились сделать всеобще привлекатель­
ным, изображая Марию красивой юной женщиной, несомненно
любящей свое дитя. Разве этот символизм не отражает дальней­
ший сдвиг христианского сознания в направлении позитивного
утверждения правильного, по его меркам, светского мироустрой- ₍
ства? I

По своим главным характеристикам Ренессанс был не движе- I нием к синтезу, а скорее периодом стремительных культурных I инноваций. Столь внушительные изменения едва ли могли про- I изойти без вовлечения в общий процесс самых высоких уровней I культуры — философии и теологии. Эта мысль подтверждается I динамическим характером и разнообразием схоластической фи- 1 лософии. Хотя томизм стал основной формулой позднесредневе- I кового синтеза, но продолжали существовать и многочисленные 1 иные течения мысли. Может быть, самым значительным из них I был номинализм, который, питаясь классической мыслью и те­мами, почерпнутыми из исламской философии, составил самую развитую ветвь схоластики. Он был более непосредственно, чем томизм, открыт для эмпирических изысканий и свободен от то-мистских усилий создать законченную христианскую картину мира⁵³.

В широком разнообразии других сфер культурной деятель­ности Ренессанс произвел не только дифференциацию религиоз­ного и светского, но и их взаимную интеграцию. Подобно тому как символ мадонны означал большую вовлеченность в «дела зем­ные», большее влияние приобрели новые течения в монашестве, в первую очередь ордена францисканцев и доминиканцев, про­являвшие повышенный интерес к благотворительности и интел­лектуальным занятиям. Ученые труды ренессансных гуманистов и правоведов имели глубокие философские, а по сути и теологи­ческие подтексты, которые стали особенно заметны, когда пер­вые великие достижения новой науки привлекли к себе внима­ние и потребовали истолкования. Осуждение Галилея церковью уж никак не назовешь демонстрацией простого безразличия к его работе. А проблемы, поднятые Галилеем, — никак не связанны­ми с более ранними идеями флорентийца Н. Макиавелли, перво­го европейского «социального мыслителя», который стремился

^я McJIwain С.И. Op. cit; Kristeller P.O. Op. cit. 68

не обосновать заранее заданную религиозно-этическую точку зре­ния, а понять, как действительно устроено мирское общество.

Ренессанс родился в Италии и там достиг своего наивысшего развития. Однако очень рано такое же движение, наиболее про­явившее себя в живописи и также перемежающееся со средневе­ковой культурой, началось к северу от Альп. В Германии оно не имело таких высочайших достижений, как в Италии, но и здесь оно дало миру выдающихся художников — Кранаха, Дюрера и Хольбейна. Рано проникло оно и во Фландрию, где получило пол­нокровное развитие, и значительно позже — в Голландию, где продолжилось в период протестантизма и расцвело в полной мере в XVII в. Не только в Италии это культурное движение брало начало в социальной среде итальянских городов-государств. Его распространение на север также почти в точности совпадало с регионом вольных городских общин, концентрирующихся вдоль долины Рейна. Ничего подобного не происходило с изобрази­тельным искусством в феодальных по преимуществу регионах, игравших ведущую роль в формировании крупных территори­альных государств.

Реформация была эпохой еще более радикальных культур­ных перемен, глубоко повлиявшая на отношения между куль­турными системами и обществом. Главная культурная новация носила теологический характер и состояла в учении о том, что спасение достигается, по лютеранской версии, «одной только ве­рой», а по кальвинистской версии предопределения, путем пря­мого общения индивидуальной человеческой души с Богом без участия каких-либо усилий со стороны человека. Это новшество лишало протестантскую церковь и ее духовенство «власти над райскими ключами», то есть посреднической миссии по обеспе­чению спасения через свершение святых таинств. Более того, «видимая» церковь — конкретный коллектив верующих и их ду­ховных предводителей — стала мыслиться как чисто человечес­кое объединение. Качество святости, статус церкви как «мисти­ческого тела Христова» стали присваиваться только невидимой Церкви, соединению душ во Христе⁵⁴.

Человеческое общество не могло базироваться на основе двух, столь глубоко различных, как это утверждал томизм, по своему религиозному статусу пластов — церкви, одновременно божест­венной и человеческой, и чисто человеческого земного мира. Ско-Рее, оно представляло собой единое общество, все члены которого

⁵⁴ Mcllwam C.H. Op. cit.; Kristeller P. О. Op. cit.

были одновременно «телами» в своем качестве мирских существ и «душами» в своих взаимоотношениях с Богом. Такое понимание представляло собой гораздо более радикальную институционали-зацию индивидуалистических компонентов христианства, чем рим­ский католицизм³³. В нем содержались также глубокие эгалитарные тенденции, развитие которых, однако, потребовало длительного вре­мени и осуществлялось очень неравномерно

Дальнейшим следствием того, что духовенство было лишено своей сакральной силы, стало разрушение той части римско-като­лической традиции, которую принято было именовать «вера и мо­раль» и по вопросам которой видимая церковь взяла опекунство над всеми людьми. Хотя многие протестантские движения пыта­лись сохранить церковное принуждение в нравственных вопросах, сам внутренний заряд протестантизма склонял к тому, чтобы счи­тать их делом в конечном счете личной ответственности индиви­да. Точно так же в протестантизме потеряла свою легитимность самая важная в рамках средневековой церкви форма стратифика­ции — противопоставление мирян и членов религиозных орденов. На человеческом уровне «образа жизни» все «призвания» получи­ли равноценный религиозный статус, и на пути мирского призва­ния можно было достичь высочайших религиозных заслуг и со­вершенств³⁶. Такая установка коснулась и брака, сам Лютер, как бы создавая символ этих перемен, покинул монастырь и женился на бывшей монахине.

Эти крупные сдвиги в отношениях между церковью и миром часто интерпретируются как серьезное ослабление религиозного начала в пользу мирских утех Однако такой взгляд представляет­ся ложным, поскольку Реформация в гораздо большей степени была движением за поднятие мирского общества на высочайший религиозный уровень В делах религиозной веры, хотя и не в повседневной жизни, каждый человек был обязан вести себя, как монах, то есть руководствоваться прежде всего религиозными со­ображениями Это был решающий поворот в начавшемся еще на ранних стадиях христианства процессе освящения вещей «от мира сего» религиозными ценностями и устроения «града человечес­кого» по образу Божьему³⁷

¹³ Webei M The protestant ethic and the spirit of capitalism N Y Cnbner, 1958 \Be6ep M Протестантская этика и дух капитализма//Вебер М Избранные произве­дения М Прогресс, 1990]

* Ibid

^ Ibid TioelRch E Op cit Vol 2 Troeltsch E Protestantism and progress Boston Beacon 1953 Paiwnf Т Chnstiamtv//lnternational Encyclopedia of the Social Sciences N Y Macmillan 1968

Институционализация этого представления о стоящем на ре­лигиозных основаниях человеческом обществе содержала в себе возможность установления социетального сообщества корпора­тивного характера, наподобие самой церкви, особенно церкви в ее протестантском варианте, освобожденном от стратификации по римско-католическому образцу Чтобы это могло осуществить­ся в масштабах крупных секулярных обществ, требовался иной спо­соб и уровень политической интеграции, далеко превосходящий все те, что имели место в периоды Средневековья и Ренессанса Реформации было суждено сыграть центральную роль в легити-мизации некоторых наиболее важных новых территориальных мо­нархий, в самом начале — немецких княжеств, с которыми Лю­тер вступал в союзы³⁸. Эти союзы были, вероятно, не только не­обходимы для выживания самого движения, но и породили осо­бый тип церковно-государственной организации, в которой смогли получить дальнейшее развитие некоторые существенные ингре­диенты современного общества В Англию Реформация пришла несколько иным способом, когда Генрих VIII обратился в про­тестантство и распахнул двери коренным преобразованиям в цер­кви и в ее отношениях с мирским обществом

Там, где образовались протестантские государственные цер­кви, везде (кроме Англии) наблюдалась тенденция религиозного и политического консерватизма, особенно в лютеранстве, открыто вступившем в союзы с территориальными монархическими ре­жимами Кальвинистская ветвь была гораздо более заметно во­влеченной в широкие движения, ставящие на первый план неза­висимость религиозных групп от политической власти³⁹, что осо­бенно явно проявилось в Соединенных Штатах Эволюция аме­риканского протестантизма сделала и религиозно, и политичес­ки приемлемыми первые шаги на пути отделения церкви от го­сударства

^ El/on GR Reformation Europe Cleveland Mendian, 1965 ¹¹ Важные исключения см Lobsei J J Calvinism, equalitv, and inclusion//Max Weber on charisma/Ed bv S N Eisenstadt Chicago Univ of Chicago Press, 1968

Глава третья

ПОЯВЛЕНИЕ ПЕРВЫХ КОМПОНЕНТОВ.
СОВРЕМЕННОЙ СИСТЕМЫ I

Мы предпочли датировать зарождение системы современных I
обществ не XVIII веком, с его эволюцией в сторону «демократии» I
и индустриализации, а XVII веком, с его изменениями в устройст- I
ве социетального сообщества и в особенности в отношении рели- I
гии к легитимизации общества. I

После того как Реформация сотрясла религиозное единство I западного христианского мира, появилось относительно устойчи- I вое разделение примерно по оси север—юг. Вся Европа к югу от I Альп осталась римско-католической; и римско-католический «полу- I остров» с Францией как его наиболее важной частью вторгся в I Северную Европу. Протестантизм в Швейцарии оказался защи- I щенным и гарантированным особым характером ее независимое- I ти. Хотя в начале XVII в. Вена была преимущественно протестант- I ской, Габсбурги сумели «рекатолизировать» Австрию, чему спо- Ц собствовала турецкая оккупация Венгрии, где были сильными по­зиции протестантизма.

По мере усиления религиозной борьбы происходила консоли­дация «южного пояса» политических образований. В XVI в. суще­ствовал союз двух наиболее важных государств, Австрии и Испа­нии, под личным правлением императора из династии Габсбургов Карла V. «Середина» этой империи была под покровительством Королевства обеих Сицилии, непосредственно граничившего с Папской областью. Присутствие в Италии папства и проникнове­ние в этот регион власти Габсбургов делали невозможным сколь­ко-нибудь продолжительное и действительно независимое суще­ствование здесь городов-государств.

Контрреформация навязала особо тесное единение церкви и государства, наиболее ярко проявившееся в инквизиции. В проти­воположность «либеральным» тенденциям в позднесредневековом и ренесс