Понимание сложного сообщения (текста)

Речевое сообщение лишь в отдельных случаях исчерпывается изолированным предложением. Как правило, оно состоит из се­рии следующих друг за другом предложений, составляющих раз­вернутое повествование о каком-нибудь событии; эта серия пред­ложений и образует то, что условно можно назвать текстом.

Было бы неправильно думать, что смысл воспринимаемого текста исчерпывается смыслами отдельных предложений. Процесс понимания смысла целого текста несравненно сложнее и имеет совершенно иную психологическую структуру, которая на этот раз выходит далеко за пределы лингвистических закономерностей. Анализ понимания смысла целого текста так же не может сво­диться к анализу последовательных предложений, построенному по принципу марковских цепей, как и понимание предложения не сводится к пониманию просто следующих друг за другом от­дельных слов.

Только в относительно простых повествовательных текстах типа Наступила весна. Солнце начало пригревать. Дни стали длиннее. В саду расцвели деревья и т.д. смысл целого текста является про­стой последовательностью смыслов отдельных, следующих друг за другом предложений.

В более сложно построенных текстах смысл целого отнюдь не сводится к последовательности смыслов частей и нуждается и слож­нейшем процессе анализа и синтеза, с сопоставлением отдель­ных, иногда далеко отстоящих друг от друга фрагментов сообще­ния, с созданием гипотез об общем смысле и нередко — с выхо­дом за пределы «внешнего» текста, с переходом в «подтекст», заключающий в своем составе общую мысль всего высказывания, а иногда — оценку тех мотивов, которые скрыты за этим текстом.

Быть может, лучше всего эта сложность смысловой структуры текста проявляется в басне (притче), процесс понимания кото­рой может быть оценен как модель любого сложного процесса понимания текста. Не случайно Л. С. Выготский в одной из своих ранних работ посвятил именно психологическому строению бас­ни специальное исследование.

Остановимся на одном примере, который позволит показать сложность структуры декодирования смысла подобных текстов.

Слушающему читается краткий рассказ Л. Н.Толстого «Галка и голуби»:

«Галка услыхала, что голубей хорошо кормят, побели-лась в белый цвет и влетела в голубятню. Голуби подумали, что она тоже голубь, и приняли ее. Но она не удержалась и закричала по-галочьи. Тогда они увидели, что она галка, и выгнали ее. Она вернулась к своим, но те ее не признали и тоже не приняли».

Понимание смысла этого отрывка предполагает очень слож­ный психологический процесс.

Прежде всего, в этот процесс входит смысловое объединение отдельных предложений, которое Л. С. Выготский обозначил в свое время как процесс «влияния (вливания) смыслов». Смысл каж­дой последующей фразы включает в свой состав смысл предыду­щей, и только при этом условии содержание целого отрывка мо­жет быть понято. Сказанное означает, что последующие части дан­ного отрывка должны сохранять отношение к тому предмету или событию, о котором шла речь ранее и указание на которое было эксплицитно выражено в первой из входящих в отрывок фраз. Если этого не будет, целый отрывок неизбежно распадается на ряд изо­лированных, не связанных друг с другом предложений.

Это условие, скрытое в тексте, можно выразить в следующем его прочтении:

«Галка услыхала, что голубей хорошо кормят; (она, гал­ка) побелилась в белый цвет и (она, галка) влетела в голу­бятню. Голуби подумали, что она (галка) тоже голубь, и (голуби) приняли ее (галку). Но она (галка) не удержалась и закричала по-галочьи. Тогда голуби увидели, что она (гал­ка) — галка, и выгнали ее (галку). Она (галка) вернулась к своим, но те (галки) не узнали ее (галку) и тоже не приня­ли (ее, галку)».

Такое вынесение наружу обозначения объекта, о котором идет речь, отсутствующее во внешнем тексте, указывает на первое ус­ловие, необходимое для единства понимания целого текста. Одна­ко оно не исчерпывает всех условий, необходимых для понима­ния общего' смысла отрывка.

Вторым, пожалуй, наиболее существенным условием понима­ния смысла целого текста является оценка внутреннего, скрытого смысла, стоящего за сообщением.

Такое декодирование внутреннего смысла может выступать уже при понимании некоторых относительно простых конструкций (например, метафор) или при понимании- внутреннего смысла фразеологизмов (например, пословиц). Хорошо известно, что выражение золотой человек имеет внутренний смысл «добрый и умный человек», золотые руки — смысл «умелец», а синий чулок — характеризует определенные особенности характера женщины. Столь же известно, что смысл пословицы Не все то золото, что блестит отнюдь не ограничивается констатацией внешнего фак­та, а имеет внутренний смысл «не оценивай вещи или людей по внешности», который близок к смыслу совершенно иной по внешнему содержанию пословицы Не красна изба углами, а крас­на пирогами.

Легко видеть, что во всех этих случаях понимание фразеоло­гизма не ограничивается расшифровкой его внешней граммати-

ческой структуры, но включает и переход к его внутреннему смыс­лу, или «подтексту».

В еще большей степени это выступает при понимании целого текста, и прежде всего текста басни (или притчи). В этом случае подлинное понимание смысла текста предполагает интерпрета­цию сначала скрытого смысла отдельного фрагмента, а затем и общего смысла всего текста в целом.

Попытаемся пояснить это основное психологическое условие дополнительным представлением текста, в котором этот внутрен­ний смысл вынесен наружу.

Приведенный выше текст примет при этом следующий ха­рактер (в верхней строке дан открытый, «внешний», текст, в нижней — его скрытый смысл):

Галка услыхала, что голубей хорошо кормят,

(она позавидовала голубям)

(Она) побелилась в белый цвет

(решила сделаться похожей на голубя, сделать так, чтоб ее не узнали)

и влетела в голубятню.

(чтоб питаться так же, как голуби)

Голуби подумали, что она тоже голубь, и (голуби) приняли ее. (ее замысел удался, она оставалась нераспознанной, голуби были об­мануты)

Но она не удержалась и закричала по-галочьи. {она была неосторожна и выдала себя)

Голуби увидели, что она галка, и (голуби) выгнали ее (галку), (обман был раскрыт, и перекрасившаяся галка была разоблачена)

Она (галка) вернулась к своим,

(галка захотела снова жить по-прежнему)

но те (галки) не узнали ее и тоже не приняли

(двуличие галки получило свою оценку, и она оказалась наказанной)

Легко видеть, что восприятие («прочтение») каждой части от­рывка включает наряду с пониманием «открытого» текста еще и параллельное заключение о «внутреннем смысле» (подтексте) каждой части. Только из сопоставления всех составных частей это-^[го подтекста делается вывод об общем смысле всего отрыв­ка: оценка галки как двуличной, лживой и вывод общей морали Данного отрывка («нужно жить честно», «не нужно выдавать себя За другого», «нужно оставаться самим собой», «ложь и двуличие всегда бывают наказаны» и т.д.).

Совершенно понятно, что психологический процесс подобно-

fo понимания текста выходит далеко за пределы декодирования

отдельных грамматических структур, включенных в текст; он тре-

Вует абстрагирования от частного значения, выраженного от-

Лельными элементами текста, и от сообщения, которое являет-

Вя его «внешним» содержанием; наиболее существенным звеном

понимания текста становится его внутренний смысловой анализ, психологическая структура которого остается до сих пор еще по­чти полностью не изученной.

Естественно, что декодирование текста требует от субъекта ограничения всей работы над его расшифровкой только предела­ми данного контекста и постоянного торможения всех побочных связей, которые могут всплывать по ходу его анализа. Иначе го­воря, расшифровка содержания текста требует такой же избира­тельности психологических операций, какая требовалась и при понимании значения отдельных слов или грамматических кон­струкций. Если бы это условие не соблюдалось и если бы по ходу слушания (или чтения) текста у субъекта всплывали побочные ассоциации, которые он не тормозил бы, то понимание текста переставало бы быть адекватным и весь процесс легко соскальзы­вал бы на побочные, уводящие от текста, ассоциации.

Мы еще увидим, какое значение имеет соблюдение этого ос­новного условия, когда будем рассматривать те случаи, когда оно нарушается.

Только что сказанное имеет большое значение для психологи­ческой оценки того, что принято называть «глубиной прочтения» текста.

Нет сомнения в том, что глубина прочтения текста может быть очень различной и что она варьирует от одного субъекта к друго­му, вероятно, в значительно большей степени, чем анализ «внеш­него», грамматически оформленного значения предложений.

Известно, что отрывки могут быть прочтены с разной глуби­ной и, как.показывают исследования немногочисленных авторов, занимавшихся анализом смыслового понимания текста (см. Л. С. Вы­готский, 1934; Н.Г.Морозова, 1947, 1953), в одних случаях такое понимание ограничивается пониманием внешнего сюжета, в то время как в других случаях — переходит к анализу его внутренне­го подтекста, доходя до выделения общего смысла, а в дальней­шем и мотивов, которые скрывались за действием фигурирующих в тексте лиц.

Как мы уже говорили выше, исследование «глубины прочтения» текста и тех психологических процессов, которые с ним связаны, проводилось в основном не профессиональными психологами, а теми режиссерами, глав­ная цель которых заключается в раскрытии перед актером внутреннего смысла текста, мотивов, которые лежат в основе действий изображаемого ими лица. Только выполнение этого условия обеспечивает успех актерской игры, которая должна донести до зрителя не только внешнюю цепь собы­тий, но и их внутренний (и в конечном счете эмоциональный) индивидуаль­ный смысл.

Путь, который используют режиссеры, пытающиеся вскрыть внутрен­ний смысл текста, как и психологическая характеристика декодирования этого внутреннего смысла, или «подтекста», пожалуй, лучше всего просле-

жен гениальным режиссером К.С.Станиславским (1954) и его учениками (см. М.О.Кнебель, 1964).

Как известно из их исследований, приемы, обеспечивающие переход от внешнего текста к его подтексту, или общему смыслу, вовсе не ограничива­ются простым разъяснением актеру того, что именно хотел сказать автор тем или другим высказыванием, и того, какой подлинный смысл должен скрываться за той или иной репликой актера.

Эта работа проходит трудный путь; она начинается с того, что актер, еще не получивший в руки текста роли, должен «вживаться» а характери­стические особенности действующего лица, изучать ситуацию, в которой это лицо действует, разыгрывать ряд этюдов, и только после длительной работы с «реальными действиями», обеспечивающими понимание общего подтекста поведения изображаемого лица, актер может перейти к конкрет­ному тексту роли. На этом пути понимание подтекста высказываний героя обеспечивается лишь общей работой над характером и ситуацией и явля­ется свернутым эффектом этой большой работы.

Указанный путь еще нуждается в подробном психологическом изучении, и мы не будем на нем останавливаться¹.

Мы не можем сказать большего о сложном психологическом процессе декодирования общего смысла сложного текста. Эта про­блема, как уже было сказано, еще очень мало изучена психолога­ми; исключением являются, пожалуй, только классические рабо­ты К.Бюлера (1908, 1909, 1934) и тех авторов, которые шли по его пути. Лишь в самое последнее время она стала тщательно изу­чаться некоторыми (к сожалению, немногочисленными) лингви­стами; однако здесь делаются только первые шаги, и семантиче­ский анализ целого текста еще ждет своих исследователей.

Мы остановились на этом последнем этапе — процессе деко­дирования целого сообщения — лишь потому, что при дальней­шем нейропсихологическом анализе данной проблемы процесс понимания целого текста займет у нас не меньшее место, чем про­цесс декодирования значений отдельных слов и синтаксических структур, и, как мы увидим далее, анализ того, как изменяется процесс декодирования целого текста при локальных поражениях мозга, будет иметь для нас не меньшее значение, чем анализ изме­нения в понимании отдельных слов и синтаксических структур.

2. Методы исследования понимания речевого сообщения; значение нейропсихологического анализа

Проблемы понимания (декодирования) речевого сообщения, как мы уже говорили, еще очень мало изучены, и ни лингвисти­ка, ни психология не располагают пока достаточным материалом

¹ Мы сделали попытку анализа процесса кодирования и декодирования «внут­реннего смысла» в другом месте и отсылаем читателя к этой публикации (см. М.О.Кнебель и А.Р.Лурия, 1971).

для детального анализа процессов, входящих в состав этого вида деятельности.

Еще менее разработанными являются методы объективного ис­следования указанных процессов.

Лингвистика, которая после работ Хомского (1957, 1965; и др.) стала внимательно изучать вопрос о семантической структуре ре­чевых сообщений, постепенно поставила этот вопрос в центр своих интересов; внимание психолингвистики также в значительной мере было перенесено на пристальный анализ семантической структу­ры речевых сообщений. Однако несмотря на то, что в разработку этой проблемы включились такие крупные лингвисты, как Филл-мор (1970, 1972), Лаков (1971, 1972), Ромметвейт (1968), Катц (1966-1967, 1972), Мак-Коли (1968, 1972), Бирвиш (1966, 1972) и др., а в нашей стране А.К.Жолковский, Н.Н.Леонтьева и Ю.С.Мартемьянов (1961), А.К.Жолковский, Н.Н.Леонтьева, Ю. К. Щеглов и др. (1964), А. К. Жолковский (1967,1969), И. А. Мель­чук (1961, 1972), Ю.Д.Апресян (1966), С.Д.Кацнельсон (1972), А.А.Брудный (1972), А.Леонтьев (1969, 1974) и такие крупные психологи и психолингвисты, как Дж. Миллер (1951 — 1970), Би-вер (1968, 1970), Фодор (1964-1967; и др.), Гарретт (1966, 1970), анализ процесса понимания речевого сообщения до сих пор не выходил за пределы феноменологического описания и построе­ния гипотетических функциональных моделей, которые должны отразить основные черты семантического строя речевого сообще­ния и его компонентов.

Отсутствие нужных научных методов, позволяющих проанали­зировать реальный процесс декодирования смысла речевого со­общения, с особенной отчетливостью выступает в работах Н.Хом-ского (1957, 1965, 1968, 1972), который различает абстрактное знание языка (competence) и конкретное выполнение речевых операций (performance) и считает возможным принять за исход­ное следующее положение: основным методом исследования язы­ковых (в частности, грамматических) структур является их инту­итивное постижение; таким образом, опора на языковую интуи­цию говорящих оказывается краеугольным камнем лингвистики.

Нет сомнения, что непосредственное восприятие языковых структур, интуитивное умение отличать правильно построенные структуры от грамматически неправильных, «чувство языка» и «языковая интуиция» являются важными моментами при наблю­дении языковых явлений.

Важнейшую эвристическую роль играет и построение гипоте­тических моделей.

Однако никто не может быть убежден, что схемы, представ­ленные подобными моделями, действительно соответствуют ре­альным процессам декодирования речевого сообщения челове­ком, и проверка этих моделей на электронных вычислительных

машинах может, скорее, говорить о степени логичности их по­строения, чем служить доказательством реальности механизмов, предполагаемых функциональной моделью.

Вот почему среди передовых психолингвистов все больше осо­знавалась необходимость перехода к объективным (и прежде все­го психологическим) методам изучения процессов речевой ком­муникации в целом и процессов декодирования речевого сооб­щения, в частности. Такой путь должен в результате привести к созданию моделей тех реальных процессов, о которых выше шла речь.

Легко видеть, что такой психологический путь создания моде­лей, адекватно отражающих психологические процессы, лежащие в основе речевой коммуникации, будет существенно отличаться от лингвистических моделей языка по объекту: если в лингви­стике моделируются конструкции языка — соответствия между смыслами и текстами (чаще всего в отрыве от психологического анализа реальных процессов), — в нашем случае главным объек­том моделирования будут реальные психологические процессы ко­дирования и декодирования речевого сообщения.

Как мы уже говорили, экспериментально-психологические методы исследования процесса понимания (декодирования) выс­казывания находятся еще на самых первых ступенях и как их чис­ло, так и их полнота еще совершенно недостаточны.

Большая часть этих исследований направлена на изучение пра­вил и процессов декодирования отдельных предложений.

Сюда относятся прежде всего многолетние исследования таких ученых, как Дж. Миллер (Миллер, 1951, 1962; Миллер и Хом-ский, 1963; Миллер и Селфридж, 1951; Миллер и Изард, 1964; и др.), Мортон (1964 и др.), Гарретт (1966, 1970), Бивер (1968, 1970, ■972), Фодор (1964, 1967), Катц (1963, 1964, 1972; и др.).

Эти исследования распадаются на ряд групп.

В одних испытуемому предлагались грамматические конструк­ции, последовательно приближающиеся от неправильных (со слу­чайным расположением слов) к правильным, причем вычислял­ся коэффициент правильности грамматических структур и про­слеживался процесс их понимания (тест предложен Дж. Миллером и затем разработан Мортоном).

В других применялся своеобразный прием предъявления звуко­вых щелчков, расположенных в различных моментах предъявле­ния фразы, и испытуемому предлагалось оценить, в каком имен­но месте фразы он воспринимает этот щелчок (Миллер и др., 1964—1969; Фодор и Бивер, 1965; и др.); данный метод показал,:что испытуемые, воспринимающие сложное предложение, склон­ны делить его не случайно, а в соответствии с теми составляющи­ми предложение синтаксическими «кусками», которые и являют­ся объектом их непосредственного восприятия.

В третьих изучались латентные периоды, необходимые для по­нимания различно построенных предложений, воспринимаемых на фоне маскирующих шумов или одновременно предъявляемых в правое и левое ухо; эти опыты позволили установить, какие из предъявленных предложений являются более доступными для вос­приятия и восприятие каких именно грамматических структур оказывается особенно важным для их понимания.

В четвертых специальные исследования были направлены на детальное психологическое описание процессов, происходящих при понимании грамматических структур различной сложности, в том числе и многозначных структур (Бивер, 1968, 1970, 1972; Фодор и Гарретт, 1967; Гарретт, 1972; Мелер, 1963, 1967; и др.).

Наконец, целая серия исследований была посвящена анализу процесса понимания 1) активных и пассивных конструкций (Уосон, 1969; Мак-Магон, 1963; Кларк, 1966, 1972; Гоу, 1966; Колеман, 1964; и др.), 2) явлений инверсии, в частности конст­рукций, применяющих форму отрицания, в том числе и двойного (Смит, 1965; Бивер, 1970, 1972; Слобин, 1966; Беллуджи, 1967), 3) конструкций, выражающих временную последовательность и включающих служебные слова, как не требующих смысловой ин­версии (типа «А перед Б»), так и конструкций, требующих такую инверсию (типа «А после Б») — (Бивер, 1968, 1970, 1972; Кларк, 1968, 1969, 1972; Смит и Мак-Магон, 1970; и др.), и наконец -процессу понимания 4) сложных сравнительных конструкций (Кларк, 1968, 1969; Флорес д'Аркайс, 1966, 1972; Гуттенлохер, 1967, 1968; и др.) и — что представляет особый интерес — изуче­нию понимания 5) обратимых и необратимых грамматических конструкций (Слобин, 1966, 1972; и др.).

Все эти исследования дают существенную информацию в от­ношении тех реальных трудностей, которые возникают при по­нимании грамматических конструкций различной сложности, а также тех промежуточных трансформаций, которые использу­ются для их понимания, и тем самым открывают важные пути для дальнейших психологических и психолингвистических ис­следований.

Значительно меньшее число исследований было посвящено психологическому анализу понимания семантической структуры предложений. Эти исследования в значительной мере сводятся к изучению понимания переносных смыслов, метафор и пословиц, и почти целиком ограничиваются теми работами, которые были посвящены характеристике особенностей понимания, наблюдае­мых при умственной отсталости или у больных с различными формами деменции (Б. В.Зейгарник, 1962, 1969, 1973; и др.). Они показали, насколько сложным в этих условиях является процесс отвлечения от непосредственного значения фразы или послови­цы и переход к выделению их переносного значения.

Сюда следует присоединить и уже упоминавшиеся выше ис­следования, посвященные тем особенностям, которые проявля­ются в понимании смысла грамматических конструкций у глухо­немых, речь которых развивалась вне непосредственного влияния речевого общения (Боскис, 1939, 1953; Морозова, 1947, 1953; Коровин, 1950; Шиф, 1968; и др.).

В отличие от психологического и психолингвистического изу­чения понимания отдельных предложений, понимание целых смысловых отрывков, их общей мысли и их внутреннего смысла, почти совсем не располагает сколько-нибудь достаточ­ной литературой.

Классическими здесь являются исследования Бюлера (1908, 1909, 1934) и Бартлетта (1932), которые мы уже упоминали, рав­но как и известные исследования других представителей Вюрц-бургской школы, проведенные в первом десятилетии XX века. Все эти исследования были прямо посвящены анализу понимания сложных отвлеченных предложений и сообщений, и именно их результатом было установление того факта, что восприятие и за­поминание мыслей (= содержания текстов) протекают относи­тельно независимо от восприятия и запоминания отдельных со­ставных элементов самих текстов. К близким результатам при­шли и некоторые исследования, проведенные представителями немецкой гештальт-психологии.

Известные исследования Ф. Бартлетта (1932 и др.), посвящен­ные проблемам запоминания и рассуждения, показали, что запо­минание и воспроизведение целого смыслового отрывка является не столько процессом его непосредственного запечатления и «счи­тывания», сколько процессом его сложнейшей реконструкции — выделения основных смысловых компонентов, анализа их соотно­шений и восстановления тех смысловых схем, которые образованы этими компонентами. Аналогичные данные были получены в рабо­тах А.А.Смирнова (1948, 1966), посвященных проблеме запоми­нания и проследивших тот процесс деления отрывка на «смысло­вые куски», который включается испытуемым при запоминании текста. Важные данные были получены и в исследовании А, Н. Со­колова (1966), который предъявлял испытуемому сложный текст и прослеживал, какие компоненты выделяются им при анализе этого текста и в каком порядке эти компоненты воспроизводятся.

Среди всех исследований, посвященных анализу процесса по­нимания (декодирования) сложных речевых сообщений, особен­ный интерес представляют те, которые проводились над людьми с патологическим состоянием (недоразвитием или распадом) функций мозга.

Именно в этих случаях те закономерности, которые, по вы­ражению И.П.Павлова (1949, с. 316), выступают «слито и не­раздельно в физиологической норме», оказываются отчетливо

расчлененными и диссоциированными; поэтому изучение того, как нарушается процесс «влияния (вливания) смыслов», выделе­ния существенных смысловых элементов информации, их синтеза в единое смысловое целое и особенно изучение нарушений про­цесса перехода от внешнего значения отрывка к его внутреннему смыслу, может внести ценный вклад в разработку проблемы ме­ханизмов понимания речи.

Такие исследования остаются до сих пор немногочисленными: как уже было сказано, они ограничиваются отдельными публика­циями, посвященными психологическому анализу понимания смысловых отрывков у глухонемых и у больных с органической деменцией и шизофренией.

Однако особенно большое значение может иметь исследование процесса понимания (декодирования) текста у больных с локаль­ными поражениями мозга, иначе говоря — применение к анализу процесса декодирования речевого сообщения метода нейропси­хологии, уже использованного нами для анализа процесса фор­мирования (кодирования) речевого сообщения.

Мы уже видели, что различные по локализации поражения мозга приводят к тому, что разные компоненты речевого выска­зывания страдают неодинаково.

Поражения вторичных систем левой височной области коры приводят к распаду прежде всего фонематического слуха и суще­ственному нарушению лексических компонентов высказывания. Поражения третичных систем теменно-затылочной области ле­вого полушария вызывают распад пространственного анализа и синтеза, затрудняют перевод последовательно поступающей ин­формации в одновременные, симультанно-обозримые схемы и приводят к нарушению операций логико-грамматическими от­ношениями. Поражения премоторных отделов левого полушария ведут к нарушению кинетических мелодий и существенно отра­жаются на плавной, развернутой, просодической речи. Наконец, поражения лобных долей мозга вызывают распад активной целе­направленной деятельности, приводя к распаду прочно удержи­ваемых программ и к легкой замене их инертными стереотипами, бесконтрольно всплывающими побочными ассоциациями или вплетением непосредственно получаемых впечатлений.

Мы уже имели случай показать, какую важную информацию может дать нейропсихологический метод для анализа процесса формирования речевого сообщения. Не меньшие результаты мо­жет дать анализ того, как нарушается процесс понимания (деко­дирования) речевого сообщения при различных по локализации поражениях мозга.

Как мы видели, процесс декодирования речевого сообщения включает в свой состав по крайней мере три основных компо­нента: понимание лексических единиц (значений отдельных слов),

понимание синтаксических структур и, наконец, понимание смыс­ла целого высказывания с синтезом его отдельных компонентов и с переходом от общего «внешнего» значения текста к его внут­реннему смыслу (подтексту). Мы видели также, что процесс деко­дирования высказывания в разных случаях требует в большей или меньшей степени специальной работы над фразой или текстом: выделения существенных смысловых компонентов, их сопостав­ления друг с другом, использования вспомогательных трансфор­маций, создания гипотезы о смысле высказывания и, наконец, принятия окончательного решения об этом смысле.

Возникает естественный вопрос: в каких именно звеньях нару­шается сложный процесс декодирования высказывания при раз­личных по расположению локальных поражениях мозга? Имеет ли место при всех подобных поражениях равномерное нарушение всех трех указанных выше компонентов декодирования или же различные по локализации мозговые поражения приводят к дис­социированному нарушению отдельных компонентов? Возникает ли во всех этих случаях однородное нарушение работы над деко­дированием речевого сообщения или же разные формы пораже­ний мозга приводят к неодинаковым нарушениям этой работы, так что изменяется нормальное соотношение организованного анализа высказывания и тех интеллектуальных процессов (дога­док о значении текста, соскальзываний на побочные связи), ко­торые могут лишь помешать организованной, избирательной дея­тельности по декодированию сообщения?

Если такая диссоциация имеет место, то применение нейро-психологического метода к анализу процессов декодирования ре­чевого сообщения будет иметь решающее значение для психоло­гии и лингвистики и внесет ценный вклад в построение нейро-лингвистики — этой новой отрасли науки о языке.

Немногих примеров будет полностью достаточно для того, чтобы ответить на поставленные вопросы и признать, что диссоциация отдельных компонентов декодирования высказывания действитель­но имеет место. Поэтому анализ того, как именно нарушается процесс понимания речевого сообщения у больных с различны­ми по локализации поражениями мозга, может действительно дать существенные результаты.

Остановимся сначала на кратком обзоре соответствующих дан­ных, чтобы уже затем перейти к их детальному рассмотрению.

Наблюдения показывают, что ограниченное поражение вто­ричных отделов левой височной области неизбежно приводит к распаду фонематического слуха; однако оно оставляет сохранным восприятие интонационной, мелодической стороны речи. Поэтому больные с таким поражением перестают узнавать отдельные сло­ва, реализуемые комплексами фонем (явление, хорошо извест­ное в неврологии под названием «отчуждения смысла слов»), но

продолжают хорошо улавливать интонационно-мелодическую сто­рону речи, безошибочно оценивая тон, которым передается со­общение и эмоциональное содержание, которое за ним скрыто. Едва ли не наиболее интересным фактом является то, что боль­ной, страдающий нарушением фонематического слуха и распа­дом понимания лексических единиц речи, в известных пределах продолжает воспринимать общие логико-грамматические схемы (взаимного подчинения, ограничения, утверждения или отри­цания), — во всяком случае в той мере, в какой они основаны на интонационно-мелодических компонентах речи. Нередко та­кой больной, сохраняющий способность к синтезу последова­тельно поступающих элементов в симультанные схемы, может даже в известных пределах оценить общую структуру предложе­ния, несмотря на то, что у него существенно страдает понимание отдельных лексических элементов.

Иную картину дают больные с поражением нижнетеменных и теменно-затылочных отделов левого полушария.

Поражение этих отделов мозговой коры, являющихся «третич­ными» (наиболее поздно сложившимися) областями задних отде­лов полушария и обеспечивающих перевод последовательно посту­пающей информации в симультанно обозримые схемы, приводит к совершенно иным результатам. Больные с такими поражениями не проявляют никаких дефектов фонематического слуха, четкое понима­ние значения отдельных лексических единиц (прежде всего — конк­ретных слов) остается у них сохранным. Однако в силу возника­ющей в этих случаях невозможности укладывать отдельные после­довательно поступающие возбуждения в симультанные (и прежде всего пространственные или квазипространственные) схемы, та­кие больные начинают испытывать совершенно иные трудности. Как правило, затруднения возникают здесь каждый раз, когда пе­ред больными этой группы, хорошо воспринимающими значение отдельных слов, встает необходимость объединить эти слова в смыс­ловые структуры, например, усвоить значение такого казалось бы элементарного предложения, как На ветке дерева — гнездо птицы. Значение каждого элемента сообщения (ветка —дерево—гнездо— птица) воспринимается с достаточной четкостью, но больной ока­зывается не в состоянии объединить эти отдельные элементы в еди­ную систему, построенную по принципу грамматического подчи­нения, и начинает беспомощно искать, что именно может означать ветка дерева или гнездо птицы. Трудности, возникающие у таких больных при декодировании логико-грамматических структур, в ко­торых участвуют сложные флективные отношения (например, кон­струкции родительного атрибутивного — отец брата) или служеб­ные слова, выражающие пространственно-временные отношения (под и над, справа и слева, после и перед), оказываются настолько значительными, что невозможность различить такие обратимые

синтаксические конструкции, как круг под квадратом и квадрат над кругом, брат отца и отец брата, давно стала надежным ди­агностическим симптомом этих поражений. Легко видеть, что при сохранении одного из языковых уровней декодирования текста (уровня усвоения значений отдельных слов) больные этой группы проявляют большие затруднения в операциях на другом уровне (уровне анализа и синтеза логико-грамматических структур). Менее оче­видным, но очень важным является тот факт, что, несмотря на всю трудность, иногда даже полную невозможность сразу же ус­воить значение синтаксических структур, такие больные могут по-прежнему воспринимать общий смысл сообщения, что, очевидно, может осуществляться с помощью общей догадки и не требует четкого логико-грамматического анализа отдельных синтаксиче­ских сочетаний.

Естественно, что все это позволяет наблюдать, к чему приво­дит факт выведения из игры разных факторов, включенных в де-I. кодирование сложного сообщения, и делает нейропсихологиче-ский анализ фактов, наблюдаемых у обеих групп больных, мето-[ дом нейролингвистического анализа процесса декодирования сообщения.

Возможности нейропсихологического анализа не ограничивав [ ются этими двумя только что приведенными примерами, позво-I ляющими последовательно проследить роль понимания лексиче-[ ских элементов и роль синтеза логико-грамматических структур, при декодировании сообщения.

Нейропсихологический метод дает возможность вынести за скоб­ки ту роль, которую играет в декодировании сообщения кратко-[ временная (оперативная) память, с одной стороны, и подвиж-I ность нейродинамических процессов, с другой, — факторы, кото-[ рые до сих пор оставались труднодоступными для исследования.

Выше мы уже указывали, что декодирование сообщения явля-I ется последовательным, текущим во времени, процессом, кото-| рый включает в свой состав удержание предшествующих звеньев, Е совершенно необходимое для осуществления того «влияния (вли- f вания) смыслов», на значении которого мы имели случай оста-I новиться. Однако — как это было очевидно — объем кратковре-j менной (оперативной) памяти человека оставался трудноучиты-[ ваемым фактором, так что о конкретной роли такого условия в [ декодировании сложного речевого сообщения можно было лишь I догадываться.

Нейропсихологические исследования последних лет (Б.Мил-нер, 1958—1970), как и исследования автора этой книги, отчет-[ ливо показали, что процессы в кратковременной (оперативной) I памяти обеспечиваются вполне определенными аппаратами мозга 1 и что поражение медиальных отделов височной области (стенок г¹ третьего желудочка, гиппокампа и аппаратов, входящих в «круг

Пейпеца») приводит к существенным нарушениям кратковременной памяти, точнее — к повышенной тормозимости следов интерфериру­ющими воздействиями (Лурия, 1971, 1973). В тех случаях, когда поражение задевает медиальные (или глубокие) отделы левой ви­сочной области, дефекты кратковременной (оперативной) рече­вой памяти могут выступать с особенной отчетливостью. Больные, продолжающие хорошо понимать отдельные лексические компоненты сообщения и не теряющие возможности синтезировать их в логико-грамматические структуры, начинают проявлять заметные трудно­сти в длительном сохранении отдельных элементов сообщения, а по­этому начинают испытывать затруднения в нормальном осуществ­лении указанного выше процесса «влияния (вливания) смыслов».

Наблюдения над такими больными показывают, что, пытаясь декодировать длинное сообщение, они, дойдя до конца сообще­ния, легко забывают то, что было в его начале, а пытаясь вос­произвести сообщение, нередко теряют его элементы, располо­женные в конце. Это, естественно, существенно затрудняет воз­можность сохранить как поверхностную, так и глубинную син­таксическую структуру как единое целое и сделать ее предметом последовательного анализа. Тщательное изучение процесса деко­дирования сообщений у этих больных может позволить вскрыть ту роль, которую играет в названном процессе кратковременная (оперативная) память, что обычно оставалось недоступным при проведении исследования другими методами.

Нейропсихологическое исследование позволяет остановиться и на следующем факторе декодирования сообщения, который почти полностью оставался в тени и совсем не был предметом специального анализа.

Сложное сообщение включает в свой состав многократный пе­реход от одного звена (или фрагмента) к другому, а этот переход требует постоянного переключения от одного элемента к другому, иначе говоря — значительной подвижности нервных процессов.

В нормальных условиях подвижность нервных процессов настоль­ко велика, что быстрая смена содержаний, необходимых для де­кодирования сложного сообщения, не встречает препятствий, а следовательно, и не попадает в сферу исследования.

Совершенно иначе обстоит дело при патологических состоя­ниях мозга. Нормальная подвижность нервных процессов в этих случаях может заметно нарушаться, и выступающая патологиче­ская инертность раз возникших возбуждений (или точнее — раз возникших стереотипов) становится существенным препятстви­ем для протекания психических процессов.

Влияние этой патологической инертности было подробно про­слежено при анализе двигательных процессов у ряда больных, в частности с глубокими поражениями передних отделов мозга, и при исследовании затруднений в их экспрессивной речи, письме,

счете (см. Лурия, 1963, 1966, 1969, 1970; Лурия и Хомская, 1966; Лурия и Цветкова, 1966, 1967); однако нет никаких оснований думать, что такая патологическая инертность нервных процессов не может стать существенным препятствием и для процессов по­нимания (декодирования) речевого сообщения.

Легко видеть, что отдельные фрагменты сообщения могут вы­зывать такие побочные ассоциации, которые должны быть затор­можены, для того чтобы сообщение было правильно понято. Так, в рассказе Л.Н.Толстого «Муравей и голубка» фраза Назавтра охотник расставил сети, чтоб поймать голубку может легко вы­звать стереотип Рыбак расставил сети; однако правильное пони­мание отрывка предполагает преодоление этого первичного сте­реотипа «сети —рыбак—рыбка», так что декодирование смысла рассказа может быть обеспечено лишь при условии блокирования побочных ассоциаций указанного типа.

Если принять во внимание, что декодирование сообщения никогда не протекает на чистом фоне и отдельные фрагменты сообщения легко вызывают неучитываемые побочные ассоциа­ции и стереотипы, трудности, возникающие перед воспринима­ющим сообщение, выступают с достаточной отчетливостью.

Необходимость вовремя блокировать всплывающие побочные I связи, которая может быть обеспечена только достаточной под­вижностью нервных процессов, остается до сих пор малоучитыва-| емым фактором декодирования сообщения, и можно думать, что лишь дальнейшие пристальные исследования могут заполнить этот I пробел.

Нам осталось упомянуть о последнем условии декодирования J сообщения, которое также оставалось полностью вне сферы объек-I тивных исследований.

Декодирование сложного речевого сообщения требует от вос- I принимающего известной активности, направленной на то, что-[ бы расшифровать связи между элементами сообщения и чтобы [ затормозить бесконтрольно всплывающие побочные ассоциации, I иначе говоря — для того, чтобы придать процессу декодирования I сообщения устойчивый избирательный характер.

При наиболее простых сообщениях декодирование соверша-I ется автоматически и не требует специальных усилий; декодиро-I вание сложных сообщений требует иногда очень значительной [ работы, направленной на сопоставление отдельных фрагментов I сообщения, на анализ их логико-грамматических связей и на про-I никновение в основную мысль сообщения.

Если бы такая активная работа не проводилась, субъект риско-

[ вал бы остаться на уровне регистрации отдельных фрагментов

I сообщения, не мог бы проникнуть в его подтекст, выделить ос-

[ новную мысль, а иногда оказался бы не в состоянии затормозить

непроизвольно всплывающие побочные ассоциации.

Нейропсихология хорошо знает, что этот вид активности, оп­ределяющий избирательное выполнение заданной программы и постоянный контроль над протеканием действия, обеспечивается участием совсем иных отделов мозга, прежде всего корой префрон-тальной области; и именно в силу этого поражения лобных долей, оставляя сохранными элементарные функции гнозиса и праксиса, могут привести к глубокому нарушению целенаправленной изби­рательной деятельности (см. Лурия, 1962, 1963, 1966, 1969, 1973; Лурия и Хомская, 1966; Лурия и Цветкова, 1966; и др.).

Совершенно понятно, что все только что упомянутые наруше­ния активной избирательной деятельности должны отразиться на том изменении процесса работы над текстом, который требуется при декодировании сложного речевого сообщения. Именно е силу этого процесс декодирования сообщения может нарушаться при массивном поражении лобных долей мозга, причем в этих случаях нарушение носит совершенно иной характер, чем раньше. Чело­век, лобные доли которого выключены из работы или находятся в патологическом состоянии, как правило, сохраняет возможность улав­ливать значение отдельных лексических компонентов сообщения, воз­можность понимать простые логико-грамматические структуры, но оказывается не в состоянии ни проникнуть во внутренний смысл сообщения, ни выделить существенные звенья его подтекста, ни, что особенно важно, затормозить бесконтрольно всплывающие побочные ассоциации.

Нетрудно видеть, таким образом, что нейропсихологический анализ того, как нарушается процесс декодирования сообщения при различных по локализации поражениях мозга, действительно может стать новым дополнительным методом для анализа психо­логического строения декодирования сообщений и входящих в его состав компонентов, и его использование приобретает боль­шую ценность для решения основных вопросов понимания речи, имеющих в равной мере значение как для психологии, так и для лингвистики.

Обратимся теперь к рассмотрению соответствующих материа­лов, последовательно останавливаясь на том, как именно наруша­ется процесс декодирования речевого сообщения при локальных поражениях височных, теменно-затылочных, постцентральных и премоторных, глубинных и, наконец, лобных отделов мозга.

Это и составит содержание дальнейших разделов этой книги.

3. Нарушение понимания речевого сообщения при поражении височных отделов мозга и сенсорной афазии

Основной факт, с которым мы встречаемся, изучая речевую деятельность больных с поражением наружных (задневерхних) отделов левой височной области и картиной сенсорной (акустико-

гностической) афазии, сводится к нарушению фонематического слуха и выраженной нестойкости лексических единиц.

В этих случаях больной оказывается в затруднении перед зада­чей декодировать значение отдельных слов: они кажутся ему не­понятными, чужими; характерно, что корневая часть слова стра­дает в этих случаях особенно резко, в то время как система аф­фиксов (которые менее многочисленны и имеют более обобщенный характер) сохраняется относительно лучше. Именно поэтому боль­ной с массивным поражением вторичных отделов левой височной области, испытывающий трудности в дифференциации близких фонем, оказывается не в состоянии четко декодировать значение слова «голос» и не может совершить уверенный выбор из числа ряда альтернативных значений, которые имеют близкие по звуча­нию слова, проявляя колебания, так и не приводящие его к нуж­ному выбору: колос?холост?холст?колхоз? Характерно, что отне­сение слова к определенной категории по тому суффиксу, кото­рый представляет эту категорию, парадоксальным образом может сохраняться у такого больного значительно лучше, и, отчетливо ощущая, что слово, имеющее суффикс -ство («пространство», «крестьянство» и т.д.), имеет какое-то отвлеченное или собира­тельное значение, он оказывается не в состоянии вспомнить его

лексическое содержание.

Именно на этом основании у больных этой группы возникают многочисленные парафазии, на которых мы останавливались в предшествующем разделе. Пытаясь вспомнить слово «больница», такой больной иногда заменяет нужное слово близким по звуко­вому составу, давая литеральные парафазии, или близким по зна­чению, имеющим общий семантический признак {...милиция, f ...школа, Красная Армия), а иногда заменяя нужное слово описа­тельными выражениями {...ну вот... где вот нам легче делают...).

Характерным — и хорошо известным неврологии — является также тот факт, что глагольный состав речи (как и понимание глагольных форм) в этих случаях оказывается значительно более сохранным, чем номинативный (существительные), хотя меха­низм этого явления остается еще недостаточно понятным.

Эти явления были хорошо изучены рядом авторов (Э.С.Бейн, 1947, 1957; Уитеккер, 1972; и др.), и мы не будем останавливать­ся на них подробнее.

Существенным для нас является, однако, не просто значи­тельное число литеральных и вербальных парафазии, выступаю­щих в активной речи больного с поражением левой височной коры и с картиной сенсорной афазии. Наиболее важным в кон­тексте этого раздела является факт плохого узнавания значения отдельных слов, легко наступающего отчуждения смысла слова и известной размытости его значения, в результате чего у боль­ных этой группы наблюдаются выраженные явления «лексической

парагнозии», составляющие центр речевых нарушений при этой форме афазии.

Можно привести лишь немногие примеры, показывающие какие затруднения испытывают эти больные при восприятии пред­лагаемых им слов.

Так, больные этой группы, которым предлагается показать нос, могут беспомощно повторять нож... ноз... нош... ноч... и в конце концов заяв­лять: «Яне понимаю, чтоже такое «нош... ноз...». Когда им предлагается показать глаз, происходит то же самое, и после нескольких беспомощных попыток повторить слово («глаш... глас... глаз... газ») они также отказыва­ются понять его. Услышав слово «голос», они повторяют: голос... голош... колос... колхоз и оказываются перед непреодолимым затруднением разли­чить, обозначает ли это слово «голос», «колос», «колхоз», «холост» и т. п.

Подобные затруднения в понимании слов, связанные с диффузностью их фонематического состава, многократно описывались в литературе (Э.С.Бейн, 1947, 1957, 1967; Э.С.Бейн и П.А.Овчарова, 1970; А.Р.Лурия, 1947,19706; и др.) и являются основным симптомом, характерным для боль­ных с акустико-гностической (сенсорной) афазией.

Наиболее интересен, однако, тот факт, что поражения пони­мания лексического состава речевого сообщения, наблюдаемые у больных этой группы, не затрагивают в одинаковой степени дру­гих сторон речевого сообщения.

Не владея лексическим составом речи, больные этой группы сохраняют возможность улавливать интонационно-мелодическую сторону речи и ее значение; благодаря этому больные, не пони­мающие правильно значения отдельных слов, продолжают улав­ливать общее построение обращенного к ним высказывания и начинают строить догадки о его общем смысле, обходя те затруд­нения, которые связаны с невозможностью уловить смысл от­дельных лексических единиц.

Характерно вместе с тем, что больные этой группы в известной мере сохраняют и возможность оперировать общими синтаксиче­скими структурами воспринимаемой речи. Синтаксические валент­ности глаголов остаются у них относительно сохранными, и тот факт, что слово «продать» требует одних синтаксических связей и вызывает, в частности, вопросы «кому? что?», а слово «купить» имеет другие синтаксические связи и вызывает вопрос «что? у кого?», остается относительно сохранным у этих больных даже и в тех случаях, когда само лексическое значение этих слов оказывает-ся диффузным. То же относится и к значению имен: неясно пони­мая слово «пространство», такие больные сохраняют общее впе­чатление абстрактности этого слова, и основные типы синтаксиче­ских связей слов, по-видимому, остаются у них гораздо более со­хранными, чем непосредственное вещественное значение этих слов.

Все это приводит к очень своеобразным нарушениям процесса декодирования сообщения, которые можно наблюдать только у

больных описываемой группы: теряя возможность декодировать лексический состав сообщения и заменяя при передаче сообще­ния входящие в него слова иными всплывающими альтернатива­ми (парафазиями), больные этой группы сохраняют возможность улавливать как общую синтаксическую структуру фразы (опираю­щуюся на порядок слов, флективные признаки и интонационно-мелодическую структуру речи), так и общий смысл сообщения, который часто восстанавливается ими по его отдельным фрагмен­там и по общим контурам интонационной структуры речи.

Характерно, что дефект декодирования лексических значений отдельных слов компенсируется у этих больных общим контек­стом, и четкая расшифровка сообщения по его отдельным состав­ляющим компенсируется здесь догадками о его общем смысле, которые занимают в декодированном сообщении у такого боль­ного значительно большее место, чем у нормального.

В результате такого коренного изменения самого психологи­ческого строения процесса понимания речевого сообщения и той роли, которую начинают играть в нем догадки, и возникает то непонимание или ошибочное понимание речи, которое состав­ляет центральное явление сенсорной афазии.

Этот факт легко проверить на очень простых опытах, то вводя обращенное к больному высказывание в привычный контекст, обеспечивающий догадку, то сталкивая это сообщение с привыч­ным контекстом так, чтобы адекватное понимание этого сообще­ния вступало в конфликт с ним. В первом случае больной будет, казалось бы, правильно понимать речевое сообщение, во втором его понимание окажется ложным, и легко обнаруживается, что на самом деле больной заменяет адекватное понимание сообще­ния догадкой, которая лишь воспроизводит упроченные у боль­ного связи. Так, если больному с выраженной сенсорной афазией дать инструкцию: «Закройте глаза!» или «Откройте рот!», воспро­изводящую привычную ситуацию осмотра больного врачом, он выполнит ее правильно. Однако если переменить место дополне­ний и придать инструкции непривычный характер: «Закройте рот!» или «Откройте глаза!», — больной по-прежнему будет откры­вать рот (реагируя на слово «откройте») и закрывать глаза (реагируя на слово «закройте»), откуда ясно, что его реакция на речевое сообщение является не подлинным декодированием со­держания услышанной фразы, а лишь догадкой о ее смысле, сде­ланной на основании одного фрагмента.

Все это позволяет нам представить патологию процесса декоди­рования сообщения в виде схемы (рис. 15) и с полным основанием полагать, что вся структура декодирования сообщения оказывается здесь глубоко измененной и что прямое декодирование, начинаю­щееся с непосредственной расшифровки составляющих лекси­ческих компонентов, замещается здесь догадками о смысловой

схеме сообщения, которые часто опираются на очень диффузное понимание его лексического состава.

Существенным оказывается и тот факт, что подобное наруше­ние процесса декодирования речевого сообщения в равной мере относится ко всем грамматическим структурам воспринимаемых сообщений, и понимание «коммуникации события», не включа­ющей сложных синтаксических конструкций, вызывает у больных этой группы такие же затруднения, как и понимание сложных конструкций «коммуникации отношения».

Этот факт еще раз показывает, что источником затруднения является у этих больных не столько декодирование сложных син­таксических конструкций, сколько невозможность вывести зна­чение речевого сообщения из его нестойкого и неполного лекси­ческого состава. Это положение еще нуждается в тщательном спе­циальном исследовании, но факты, которыми мы располагаем, подтверждают неравномерное нарушение отдельных сторон рече-

Рис. 15. Схема нарушения декодирования речевого сообщения у больных с акустико-гностической (сенсорной) афазией

вого высказывания, которое имеет место в этих случаях. Мы еще увидим далее, насколько этот факт отличает больных с височной (сенсорной) афазией от больных с поражением третичных, темен-но-затылочных, отделов коры, к анализу которых мы обратимся. На рис. 15 мы даем схему нарушения декодирования речевого сообщения у больных с височной сенсорной афазией.

Предлагаемая схема указывает несколько особенностей, харак­терных для описываемых расстройств: основное нарушение про­является здесь в номинативном звене (элемент NP), которое те­ряет свое четкое избирательное значение, легко заменяющееся соскальзыванием на смысловые или звуковые эквиваленты (это обозначено несколькими стрелками, исходящими из соответствен­ного номинативного звена). Предикативное звено (VP) остается здесь гораздо более сохранным. Дефекты понимания общего смысла отрывка, вытекающие из нестойкости или нарушенности значе­ний отдельных слов, компенсируются попытками схватить общий смысл, опираясь на догадки (что обозначено в нижней части схе­мы, указывающей на попытки восстановить общий смысл сооб­щения по сохранным (предикативным) фрагментам).

Приведем примеры, иллюстрирующие трудности декодирова­ния сообщения больными этой группы.

Б - н о й Ф р е й д., 62 года (кровоизлияние в левую височную область, синдром комплексной височной афазии). Читается рассказ «Умная галка». «Хотела галка пить. На дворе стоял кувшин с водой. Вода в кувшине была на дне, и галка не могла достать воду. Она стала бросать в кувшин камешки и столько набросала, что вода поднялась и галка смогла попить». Он передает содержание рассказа следующим образом (наблюдение С.А.Солдатовой): Белка (парафазия вместо «галка») хотела поймать ма­ленькую белочку (в смысле «выпить воды из сосуда с малым количеством воды»), которая могла бы принести воду такую, чтобы можно было напить­ся, но воды было мало и набрать было трудно... как из малой воды можно было найти?., надо набросать в воду... камушки... нет, крынышки... нет... вы понимаете... она поднимается... и напьется...». (Воспроизведение того же рассказа через 1 час.) «Помню... миска... чашка... кувшин... ковшик... нет, чашка... назвать не могу, там воды было мало, поэтому трудно было достать... Поэтому она... птичка... бросила... принесла... нет... просила туда камушки... пока воды не стало много... больше... и она стала пить...». (Воспроизведение того же рассказа через 2 часа.) «Белочка... нет... с крылышками... летела и хотела пить.... Но воды не было мало... так сказать... бросать... кишки... нет... их надо было бросать, и вода поднялась, можно было тогда пить...».

Б-ному Б у х., 62 года (субарахноидальное и паренхиматозное крово­излияние в левую височную область, синдром комплексной височной афа­зии) (наблюдение С.А.Солдатовой) читается тот же рассказ. Больной начи­нает воспроизводить его: «Летела во... и хотела пить... Увидела — вода далеко... не стала теда грязь. Как сказать? (делает жест бросания камней)...

ну, туда вниз... туда... и эта... как ее, ну? Я не знаю... (жест питья) и пить вода? воды стало много и она стала пить!..».

(Воспроизведение того же рассказа через 1 час.)

«Мы читали про птицу... про умную птицу... прокороку... Сорока хотела пить, но вода была... на внизу, на крышке... она бросила туда все... в бу­тылку, ну в эту... ну... жидкость... поднялась и ворона напилась».

Мы сделаем правильно, если в развитие только что данных примеров приведем полное описание одного больного с пораже­нием левой височной доли и с картиной сенсорной афазии, оста­новившись более детально на особенностях его понимания от­дельных слов, предложений и целых смысловых отрывков.

Такой анализ даст нам гораздо более ясное представление о той картине нарушения декодирования речевого сообщения, ко­торая имеет место у больных этой группы.

Б - н о й М а р к., 55 лет, инженер, с картиной нерезко выраженной сен­сорной афазии (данные истории заболевания приведены выше — см. гл. II).

Больному предлагается повторять данные ему фонемы; как мы уже ука­зывали выше, он делает это с трудом, оказываясь часто не в состоянии выделить существенные фонематические признаки и путая фонемы по по­бочным признакам. То же самое сохраняется в тех опытах, при которых повторение соответствующего речевого звука исключается и больному да­ется задание поднимать одну руку в ответ на предъявление одной формы (например, звонкого «б») и другую руку в ответ на предъявление другой фонемы (например, глухого «п»), И здесь обнаруживается, что возможность четко выделять фонематические признаки резко нарушена, и больной до­пускает большое число ошибок, которые приближают даваемую им услов­ную реакцию к простому угадыванию.

Совершенно естественно, что и понимание слов на слух оказывается у больного резко нарушенным, в то время как написанное слово понимает­ся им более устойчиво.

Нарушение понимания отдельных слов одинаково отчетливо выступает в опыте с показом называемых картинок или с показом названных частей тела; в последнем случае, где зрительная основа устраняется, затрудне­ния часто выступают значительно более резко, чем в первом.

Все затруднения, которые мы констатируем в опыте с пониманием сло­ва, легко распадаются на два класса.

С одной стороны, больной, не уловивший достаточно четко значащих фонематических признаков, легко подменяет один такой признак на дру­гой. В связи с этим он неправильно повторяет названное слово, давая ли­теральные парафазии (например, вместо «нос» говоря «нош... нож»... или вместо «плечо» — «плисо... пляшо...»), и оказывается не в состоянии чет­ко понять его значение.

С другой стороны, нередко больной, который оказывается не в состоя­нии правильно повторить данное ему слово (об этом подробно было сказа­но ранее, гл. II), заменяет его другим словом из той же смысловой катего­рии (вербальные парафазии) и в ответ на предложение показать нос говорит: «Язык показать?», выполняя это измененное задание, или в ответ

на предложение показать лампочку говорит: «Значит, показать окошко?» и выполняет это замещающее действие.

В некоторых случаях нарушение понимания слов носит промежуточный характер, включая элементы как литеральных, так и вербальных смеше­ний. Так, на вопрос «Где часы?» больной говорит: «Столько числа?.. Како­го числа?..» и беспомощно пожимает плечами, оказываясь не в состоянии понять, а следовательно, и выполнить предложенное задание.

Вот несколько примеров таких явлений «отчуждения смысла слов», на­блюдаемых у больного (в числителе — задание, в знаменателе речевой ответ и действие больного).

______ Покажите нос ______________ _______ Покажите локоть ______

Показать... нош... рот? язык? — Показать нос... — Нет, локоть.

Нос. — На... знаете — вот у меня Я опираюсь на стол локтем. —

ноги замерзли.,. Подходит врач — Вот... рукой, кулаком?., нет,

я говорю — замерзли нос... нет... не знаю...

ноги... Четыре раза так, а на пя- _

^ ^к Покажите доску

тыи раз вспомнил, что все это — -гг. —-гтг;---------- ~ —*-----хг-

^И Шкаф? (показывает шкаф)

нос... а это — ноги. ^v

Покажите окно!Нет, доску, на которой пишут!

Квартира? Стол?

_______ Нет, окно! ______ Нет, доску, на которой

В окна смотреть?.. _________ пишут мелом _______

Доска... доска... для... для... (показывает правильно).

Ближайший анализ показывает, что значение слов оказывается у боль­ного очень размытым: оно либо легко заменяется значением, относящимся к той же смысловой сфере, либо смешивается со значением слова, близ­ким по звучанию, либо оценивается как аффективно знакомое, но далее не конкретизируемое значение, либо вообще не узнается. Характерно, что пути восстановления значения слова обычно идут через включение его в при­вычный контекст, что еще раз указывает на тот факт, что при нарушении парадигматического строя языка синтагматическая структура высказыва­ния остается более сохранной.

Приведем примеры, иллюстрирующие это положение.

Мы предъявляли больному слова, встречающиеся в русском языке с различной частотой, иногда близкие по звучанию, и просили определить их значение. Опыт дал следующую картину:

______ медуза ________ _______ гриб ___________ колебание _____

Что-то родное, а Это что-то близкое, на- Вот... затруднение,

что — я не знаю... верное, яблоко... нет... затемнение... что-то другое... ах, вот, он в лесу растет...

_____ мамонт _________ дирижер ______ туманность ______

Вот видно что... что-то Дирижер... тут его Туманность... чувст-родное, а что — не нет... это музыка... вую, что это родное,

помню... вот — кит!.. а что — не понимаю...

кит большой!

_____ ледокол _____ ______ секретарь ______ ______ винтовка ______

Лед... а-а... это... Это чтоже?.. вот... На самолете?., винт?..

самолет... нет... время... телефон! нет...

бьет рыбу... ры-бит... ага... я пом­ню! атомный! уни­чтожает...

______ бивень ______ _____ магнитофон _____ _____ рассадник ______

Не знаю... белый А-а! телевизор?! Это трава, наверное волк... медведь бе­лый?..

_______ семафор ______ бакенбарды _____

Паровоз... такое есть... Знаю, что родное, но метро... вроде механи- не понимаю... где это чки бывает... кажется,

здесь (показывает на волосы)

В протоколах с особенной отчетливостью выступает тенденция восста­навливать значение слова через его введение в контекст привычного вы­сказывания.

колун колонка колика

Вот... берево ру- Не знаю... вот... воду Не знаю... что-то бо-

бят открывают! лит живот...

_______ этаж _______ этажерка _________ затмение

Поднимаются на Этажерка... эта — жер- Не знаю... ах, вот...за-

этаж на... поднимается... нет, тмение солнца... кладут на нее...

скальпель карабин трудолюбие

Не знаю... что-то Вот... это из него Вот... надо работать,

родное... операцию стреляют ■ вот... делают...

Характерно, что слова, выражающие действие, особенно если они да­ются не в словарной форме, а в форме, позволяющей включить их в кон­текст или в готовом контексте, понимаются лучше, чем имена, имеющие наглядное значение.

Так, больной, как правило, легко выбирает изображение таких действий, как «отдыхает», «играет», «переживает», «кроит», «печалится», «занима­ется искусством», «приобретает знания», «изготовляет одежду», и до него легко доходит даже смысл отвлеченных слов, например:

________ лимитирует ________ программирует

Это, чтобы точно было... Это подсчитать

Особенно отчетливо выступает облегчение понимания значения слов, если они даются в готовой фразе вроде:

Нужно восстановить здоровьеОн ждет удачной добычи _____

Умственное? Это тоже важно,.. Значит, работу выполнить? За­работать? Подработать?..

I Мальчик может утонуть _____ Надо терпеливо ожидать

от-вот... так просто нельзя... Ну конечно, когда очередь

эказывает изображение купаю- к врачу и т. д.

эгося мальчика} Описанные трудности понимания слов и фраз отражаются и на процес- понимания сложных смысловых отрывков. Совершенно естественно, что декодирование значения отдельных со-авных элементов фразы, и прежде всего имен, оказывается у больного ень нарушенным; однако понимание общего смысла отрывка остается у го значительно более сохранным, и, опираясь на отдельные компоненты)бщий контекст, больной достаточно легко выделяет общий смысл пред-женного сообщения. Такая диссоциация между нестойкостью понимания значения отдель-IX слов и достаточной устойчивостью в понимании общего смысла выска-вания, лежащего за ним подтекста и даже мотивов, определяющих все высказывание, является одной из наиболее существенных особенностей декодирования речевого сообщения у нашего больного.

Приведем как пример этого процесса понимание предложенного рас­сказа, которое мы проследили у нашего больного.

Больному читается рассказ «Курица и золотые яйца». Он говорит: «Вот — там, значит, проверили — яйца золотые у криби... кри... нет... крып... кра... Ну, в общем, его уничтожили... обнаружили... а там нет зо­лотых яиц...» — «А