2017-11-01
246
После этого бала мы с Наденькой не расстаемся до сего времени, хотя ругаемся каждый день и разводимся каждую неделю. Если, что касается любви, то это было оформлено в песню, которую я посвятил тогда своей возлюбленной. Слова этой песни довольно наивные, но ради истории приведу ее в своих «Зигзагах...»
Сочинил я для тебя
Эту песню про любовь.
Извини, что от меня
Те признанья слышишь вновь.
Припев: Но поверь, я люблю лишь тебя одну.
Извини ты меня, что так люблю, люблю тебя я.
Без тебя я сам не свой.
Лишь в твои глаза взглянуть
И услышать: «Милый мой»,
В твоих ласках утонуть.
Припев.
Вот такая смешная песня, наподобие сегодняшней попсы. Но песня эта тогда оказалась даже в репертуаре одного кабацкого ансамбля. Эта была первая песня, посвященная Наде. Чуть позже были другие с такими же почти словами: «Моя милая Наденька, ничего, что ты маленькая, никому тебя я не отдам…»
Сколько же я посвятил моей Надежде песен за всю жизнь!
Мои мечты
Но любовь любовью, а что же с моими мечтами – кем быть? С музыкой не получилось, прогулял. С футболом – опоздал. Учителем, как папа, -- не захотел.
Но несмотря на мое «неправильное» самовоспитание, родители приучили меня ходить с ними в Дзержинский драматический театр, в который я влюбился, будучи еще подростком. Помню до сих пор его особый запах. В те годы я даже альбом оформил с надписью «Театр – это счастье!» и с фотографиями наших ведущих дзержинских артистов. Знал бы я тогда, что через десять лет мне придется с ними вместе играть на сцене!
Ну, а пока к нам в школу пришла наша известная любимая актриса нашего драмтеатра Евдокия Дмитриевна Белянкина и организовала школьный театр, в который я, конечно же, вступил. Супруги Белянкины – это была легенда. Владимир Александрович, ее муж, был прекрасным актером, неважным директором, нервным парторгом и прямолинейным человеком. Евдокия Дмитриевна была напротив – душевной и талантливой, доброй и доверчивой. Один раз я даже воспользовался ее доверчивостью. Как-то с Петей и Валерой захотелось сходить в кабак, а денег не было. Я пошел домой к Белянкиным и слезно попросил десять рублей на лыжи, которые якобы я взял в прокат и нечаянно сломал, но не хочу расстраивать родителей. Обещал, накопив, вернуть. Я вернул.
Это был мой первый театральный этюд, который я успешно выполнил. Из-за своей доверчивости она через несколько лет и ушла из жизни. Я уже тогда уехал из Дзержинска. Рассказывают, что она в темноте, доверившись монтировщикам, шагнула с высокого станка прямо на сцену. Можно сказать, умерла на сцене, хотя после этого долго лечилась. Заслуженная артистка Белянкина стала моей крестной театральной мамой, назначив меня на роль трактирного слуги в школьном спектакле «Ревизор». Хлестакова играл подающий надежды 10 «а» класса и всей 9-ой школы Миша Гилевич. Хорошо, по-моему, играл, но почему-то успех этого спектакля зависел от моей малюсенькой роли. Школьные зрители на моих выходах безумно смеялись, а на уходах умно аплодировали.
Этот успех заставил педагога дать мне главную роль Василия Теркина, где я очередной раз проявил себя, как баянист. Поделившись своей мечтой стать актером с Евдокией Дмитриевной, я получил одобрение и пожелания доброго пути. На этот путь, должен сказать, так и не смог никто из нашего школьного театра вступить, как не пытались.
Кроме театрального кружка у меня были выступления и на уроках. Наша Химичка поручает мне как-то провести классный час. Я, подготовив музыкальную лекцию о Римском-Корсакове, вышел на «сцену». Бедный композитор! Я не виноват, что на меня нашло вдохновение артиста, а не лектора! Во-первых, я придумал один прикол загодя, а выдал его как оговорку или описку. «Римский-Корсаков был не только композитор, но и критиН…к» Этот экспромт предрешил мою лекцию. Отсмеявшись, все стали внимательно меня слушать, пытаясь не пропустить моих новых приколов. Когда же, поставив пластинку с арией Снегурочки, она стала непроизвольно, без моей подготовки заикаться, тут и я уже поплыл. Что-то добавил я в арии от себя, и классный час продолжился хохотом, до конца урока так и не сумевший остановиться. Антонина Федоровна только постоянно икала, как та пластинка, вытирая слезы лабораторным полотенцем.
В школе также проявилась моя любовь к гриму. Я покрасил свои волосы, и Сэма (Игоря Саматова) при этом совратил, в рыжий цвет, после чего встал вопрос о моем исключении из школы, но.. обошлось.
И еще: как-то я захотел проверить, кто в «театре» главный – электрик ли?.. И выключил на этаже рубильник и сорвал уроки. Главным оказался… директор школы Пал Андреич Гежовский, ходящий по школе с вечно поднятой головой. Тогда мы подсмеивались над ним и боялись его, а на самом-то деле он был прекрасным человеком, великолепным педагогом и организатором.
А какой был незабываемый урок-спектакль на уроке химии в моем «театре одного актера»! Днем раньше меня Химичка вызывала к доске, поставив какую-то оценку, поэтому я следующий урок и не учил. Но она наверно запамятовала и пригласила меня опять, на что я ответил, что, мол, нельзя же подряд выходить к доске, надо и другим, но… прихватив с собою учебник, начал, нахально подглядывая, отвечать. За кафедрой Антонине не было заметно мое нахальство, но одноклассники же видели и фыркали в парту. Подвел меня наводящий вопрос: «Из какого стекла делают бутылки?» Ответ на этот вопрос я не смог так сразу найти в учебнике и съерничал: «Из бутылочного». Урок был также сорван, Антонина Федоровна опять со слезами от смеха ставила в дневник мне жирный кол, обзывая меня всячески, как это она умела. Девчонки на нее из-за этого всегда обижались, они же все гордые, а парни нет - они умные.
Из-за этих моих выходок мне НЕ вручили на выпускном вечере грамоту, как активному участнику художественной самодеятельности, хотя я сидел, как придурок, с баяном и играл туш, когда грамоты вручались моим однокашникам. Слезы текли от обиды, пришлось потом заглушать ее принесенным на бал портвейном. Кто-то из взрослых понял ошибку, и сам потом Гежовский извинился, выпив со мной шампанского, обещая на следующей неделе ее исправить.
