2017-11-30
295
Хоровая мелика дала Греции, вероятно, самого почитаемого лирика древности - Пиндара. Однако это и самый, пожалуй, трудновоспринимаемый ныне читателем поэт, поскольку стихи его перенасыщены близкими и понятными древним грекам, но, увы, не нам, тонкостями мифологии и нюансами времени.
Для того, чтобы хотя отчасти приблизиться к творчеству Пиндара, необходимо сначала поговорить и вообще о хоровой мелике и о его предшественниках. Но прежде всего нужно вспомнить о соревновательном духе греков, наиболее ярко выразившемся в учреждении и всеобщей популярности олимпийских и других спортивных соревнований.
В своей книге "Занимательная Греция" М.Л. Гаспаров рассказывает об этом так:
"Олимпия - это городок в южной Греции, а Пелопоннесе, в области Элиде: зеленая дубовая роща, посвященная Зевсу, при роще - храм Зевса, а при храме - место для знаменитых олимпийских состязаний... Раз в четыре года, в пору летнего солнцестояния, по всей Греции объявлялось священное перемирие: все войны прекращались, и в Олимпию по всем дорогам стекались толпы народа - участвовать в состязаниях или поглядеть на состязания... Таких общегреческих праздников, сопровождавшихся священным перемирием, было четыре: кроме Олимпийских, это были Пифийские в Дельфах, Истмийские в Коринфе и Немейские в тех местах, где Геракл когда-то убил каменного льва. Но Олимпийские считались самыми древними... Наградой в Олимпии был только оливковый венок, а в Дельфах - лавровый. Но эта награда означала, что носитель ее - любимец бога, даровавшего ему победу на своих играх. И его чтили и славили как любимца бога. В честь его устраивались праздники, воздвигались статуи, слагались песни". (М.Л. Гаспаров. Занимательная Греция. С. 31-32).
О том, как проходили сами игры, какие атлеты в них участвовали и какие достижения устанавливали, вы можете узнать из той же книги, а в художественно-публицистическом жанре обо всем этом написал в своем "Олимпийском диске" польский писатель и знаток античности Ян Парандовский.) Пиндар в своих знаменитых одах как раз и чествовал победителей олимпиад и других соревнований. Он сочинял большие произведения для хора, который под музыку пел эти здравицы победителям. Но прежде чем говорить о стихах Пиндара, надо вспомнить о стихах его предшественников. Это были поэты, сочинявшие преимущественно обрядовые песнопения для мужских, мальчишеских или реже женских хоров. Из наиболее ранних известных нам авторов назовем спартанца Алкмана (вторая пол. VII в. до н.э.), сицилийца Стесихора (первая пол. VI в. до н.э.) и италийца же Ивика (вторая пол. VI в. до н.э.). Алкман некогда был привезен в Спарту рабом, но поэтический талант позволил ему быстро выдвинуться и стать почетным устроителем хоров. Он и сам был высокого мнения о своих способностях, сравнивая их с естественным голосом природы. Об этом свидетельствуют сохранившиеся отрывки (пер. В. Вересаева):
Слова и мелодию этуСочинил Алкман-певец,У куропаток заимствовав их.
Знаю все напевы яПтичьи...
Вероятно, этим своим звонким "птичьим" голосом он и пел гимны богам и эпиталамии (свадебные песни). Так, в единственном известном нам парфении (песни для девичьего хора в честь Артемиды) сначала упоминается старинный миф, приводящий автора к размышлению о могуществе богов; за ним следует характерное для всей хоровой лирики назидание, затем прославляется красота участниц хора, особенно предводительницы. Примерно так строились и прочие произведения хоровой мелики. Для нас с вами особенно интересно процитировать еще одно маленькое стихотворение (или отрывок), получивший развитие в литературе Нового времени. Вот он в точном переводе Викентия Вересаева:
Спят вершины высокие гор и бездн провалы,Спят утёсы и ущелья,Змеи, сколько их черная всех земля ни кормит,Густые рои пчел, звери гор высокихИ чудища в багровой глубине морской.Сладко спит и племяБыстролетающих птиц.
Узнали? Догадались, чей перевод, или, правильнее, чья вариация на эту тему известна всем нам с самого детства? Конечно, это же "Горные вершины" Лермонтова (недосягаемо прекрасный перевод, по словам В.Я. Брюсова):
Горные вершиныСпят во тьме ночной;Тихие долиныПолны свежей мглой;Не пылит дорога,Не дрожат листы...Подожди немного,Отдохнешь и ты.
Правда, Лермонтов в данном случае переводил не столько Алкмана, сколько великого немецкого поэта XVIII в. Иоганна Вольфганга Гёте (его стихотворение называется "Ночная песнь песнь путника и входит в состав большого романа "Годы учения Вильгельма Мейстера"), но тому-то, знатоку античности, тему задал именно Алкман. Более точный, сохраняющий метр подлинника Гёте, перевод этого стихотворения принадлежит поэту начала XX в. Иннокентию Федоровичу Анненскому:
Над высью горной Тишь.В листве, уж черной, Не ощутишь Ни дуновенья.В чаще затих полёт...О, подожди!.. Мгновенье -Тишь и тебя... возьмёт.
Так живут многие поэтические мотивы, родившиеся в глубокой древности, живут, варьируясь иной раз почти до неузнаваемости, а иной раз входят в творчество поэта как бы неузнанные или намертво забытые им самим. Вряд ли последнее замечание применимо к Гёте, а вот к Лермонтову - вполне возможно, ибо, как уже было сказано, переводил (или варьировал) он стихотворение именно немецкого поэта.
Следующий по времени автор хоровой мелики - Стесихор. Настоящее имя его Тисий, а Стесихор - прозвище, собственно и означающее "устроитель хоров". В своих значительно драматизированных песнях, он как бы подготовлял путь для греческой трагедии. Кроме того, именно он установил принцип "лирической триады" (строфа, т.е. "поворот" хора - антистрофа, т.е. "обратный поворот" - эпод, т.е. "припев"). Так стали писать и другие поэты, а за ними и драматурги.
Со странствующим поэтом Ивиком связана одна из прекрасных греческих легенд, впоследствии разработанных в мировой поэзии. Однажды, когда поэт шел лесной тропинкой, на него напали разбойники и смертельно ранили его. Умирающий Ивик увидел в небе журавлей и попросил их отомстить за него, что вызвало у разбойников только смех. Оставив мертвого Ивика в лесу, они, прихватив его добро, пошли в город на состязания, куда, собственно, держал путь и поэт. Когда во время состязаний в небе показались журавли, один убийца сказал другому: "Смотри, вон летят Ивиковы мстители!" Народ услышал эти слова, и убийцы были схвачены, а потом казнены. Так свершилось правосудие. Истинным шедевром мировой лирики стала баллада обо всем этом, написанная другом Гёте, поэтом и драматургом Фридрихом Шиллером, которую на русский язык великолепно перевел Василий Андреевич Жуковский, учитель и старший друг Пушкина.
Поскольку до нас от Ивика мало что дошло, а то, что дошло, крайне обрывочно, я приведу здесь только один крохотный фрагмент, тонко, с неожиданным сравнением (слова и строки, выделенные мной курсивом), подобным Сапфо, передающим состояние влюбленного человека.
Эрос влажно мерцающим взглядом очейСвоих черных глядит из-под век на меняИ чарами разными в сети КипридыКрепкие вновь меня ввергает.Дрожу и боюсь я прихода его.Так на бегах отличавшийся конь неохотно под старостьС колесницами быстрыми на состязанье идет. (Пер. В. Вересаева)
И не пожалеем бумаги и времени, прочтем знаменитую балладу об Ивике Фридриха Шиллера в переводе В.А. Жуковского.
Ивиковы журавлиНа Посидонов пир веселый,Куда стекались чада ГелыЗреть бег коней и бой певцов,Шел Ивик, скромный друг богов.Ему с крылатою мечтоюПослал дар песней Аполлон;И с лирой, с легкою клюкоюШел, вдохновенный, к Истму он.
Уже его открыли взорыВдали Акрокоринф и горы,Слиянны с синевой небес.Он входит в Посидонов лес...Все тихо: лист не колыхнется;Лишь журавлей по вышинеШумящая станица вьетсяВ страны полуденны к весне.
"О спутники, ваш рой крылатый,Досель мой верный провожатый,Будь добрым знамением мне.Сказав: прости! родной стране,Чужого брега посетитель,Ищу приюта, как и вы;Да отвратит Зевес-хранительБеду от странничьей главы".
И с твердой верою в ЗевесаОн в глубину вступает леса;Идет заглохшею тропой...И зрит убийц перед собой.Готов сразиться он с врагами;Но час судьбы его приспел:Знакомый с лирными струнами,Напрячь он лука не умел.
К богам и к людям он взывает...Лишь эхо стоны повторяет -В ужасном лесе жизни нет."И так погибну в цвете лет,Истлею здесь без погребеньяИ не оплакан от друзей;И сим врагам не будет мщеньяНи от богов, ни от людей".
И он боролся уж с кончиной...Вдруг... шум от стаи журавлиной;Он слышит (взор уже угас)Их жалобно-стенящий глас."Вы, журавли под небесами,Я вас в свидетели зову!Да грянет, привлеченный вами,Зевесов гром на их главу".
И труп узрели обнаженный;Рукой убийцы искаженныЧерты прекрасного лица.Коринфский друг узнал певца."И ты ль недвижим предо мною?И на главу твою, певец,Я мнил торжественной рукоюСосновый положить венец".
И внемлют гости Посидона,Что пал наперсник Аполлона...Вся Греция поражена;Для всех сердец печаль одна.И с диким ревом исступленьяПританов окружил народИ вопит: "Старцы, мщенья, мщенья!Злодеям казнь, их сгибни род!"
Но где их след? Кому приметноЛицо врага в толпе несметнойПритекших в Посидонов храм?Они ругаются богам.И кто ж - разбойник ли презренный,Иль тайный враг удар нанес?Лишь Гелиос то зрел священный,Все озаряющий с небес.
С подъятой, может быть, главою,Между шумящею толпою,Злодей сокрыт в сей самый часИ хладно внемлет скорби глас;Иль в капище, склонив колени,Жжет ладан гнусною рукой;Или теснится на ступениАмфитеатра за толпой,
Где, устремив на сцену взоры(Чуть могут их сдержать подпоры),Пришел из ближних, дальних стран;Шумя, как смутный океан,Над рядом ряд, сидят народы;И движутся, как в бурю лес,Людьми кипящи переходы,Всходя до синевы небес.
И кто сочтет разноплеменных,Сим торжеством соединенных?Пришли отвсюду: от Афин,От древней Спарты, от Микин,С пределов Азии далекой,С Эгейских вод, с Фракийских гор...И сели в тишине глубокой,И тихо выступает хор.
По древнему обряду, важно,Походкой мерной и протяжной,Священным страхом окружен,Обходит вкруг театра он.Не шествуют так персти чада;Не здесь их колыбель была.Их стана дивная громадаПредел земного перешла.
Идут с поникшими главамиИ движут тощими рукамиСвечи, от коих темный свет;И в их ланитах крови нет;Их мертвы лица, очи впалы;И, свитые меж их власов,Ехидны движут с свистом жалы,Являя страшный ряд зубов.
И стали вкруг, сверкая взором;И гимн запели диким хором,В сердца вонзающий боязнь;И в нем преступник слышит: казнь!Гроза души, ума смутитель,Эринний страшный хор гремит;И, цепенея, внемлет зритель;И лира, онемев, молчит:
"Блажен, кто незнаком с виною,Кто чист младенчески душою!Мы не дерзнем ему вослед;Ему чужда дорога бед...Но вам, убийцы, горе, горе!Как тень, за вами всюду мы,С грозою мщения во взоре,Ужасные созданья тьмы.
Не мните скрыться - мы с крылами;Вы в лес, вы в бездну - мы за вами;И, спутав вас в своих сетях,Растерзанных бросаем в прах.Вам покаянье не защита;Ваш стон, ваш плач - веселье нам;Терзать вас будем до Коцита,Но не покинем вас и там".
И песнь ужасных замолчала;И над внимавшими лежала,Богинь присутствием полна,Как над могилой, тишина.И тихой, мерною стопоюОни обратно потекли,Склонив главы, рука с рукою,И скрылись медленно вдали.
И зритель - зыблемый сомненьемМеж истиной и заблужденьем -Со страхом мнит о Силе той,Которая, во мгле густойСкрываяся, неизбежима,Вьет нити роковых сетей,Во глубине лишь сердца зрима,Но скрыта от дневных лучей.
И все и все еще в молчанье...Вдруг на ступенях восклицанье:"Парфений, слышишь?.. Крик вдали -То Ивиковы журавли!"И небо вдруг покрылось тьмою;И воздух весь от крыл шумит;И видят... черной полосоюСтаница журавлей летит.
"Что? Ивик!.." Все поколебалось -И имя Ивика помчалосьИз уст в уста... шумит народ,Как бурная пучина вод."Наш добрый Ивик! наш, сраженныйВрагом незнаемым, поэт!..Что, что в сем слове сокровенно?И что сих журавлей полет?"
И всем сердцам в одно мгновенье,Как будто свыше откровенье,Блеснула мысль: "Убийца тут;То Эвменид ужасных суд;Отмщенье за певца готово;Себе преступник изменил.К суду и тот, кто молвил слово,И тот, кем он внимаем был!"
И бледен, трепетен, смятенный,Незапной речью обличенный,Исторгнут из толпы злодей:Перед седалище судейОн привлечен с своим клевретом;Смущенный вид, склоненный взорИ тщетный плач был их ответом;И смерть была им приговор.
Выдающийся мастер хоровой лирики, Симонид Кеосский (556 - 467 гг. до н.э.) настолько прославился своими френами (похоронными песнями, плачами), что в древности существовала даже поговорка "Симонидова слезы". Естественно, поэт обслуживал не только похороны, он писал и гипохермы (плясовые песни) и эпиникии (победные песни). Древние высоко ценили и его эпиграммы, особенно те, в которых он прославлял героев войны с персами (мы помним, что сатирическое направление эпиграмма получила только в римскую эпоху). Собственно, и Симонид, и Пиндар, и Вакхилид - авторы, завершающие первый и высший взлет древнегреческой лирики - по сути принадлежат уже иной эпохе в развитии античного мира, и следовало бы потому предварить рассказ о них главой об исторических событиях. Но это нарушило бы последовательность нашего знакомства собственно с литературой. Поэтому здесь я ограничусь только напоминанием об этих войнах, в которых маленький свободолюбивый греческий народ отстоял свою самобытность против значительно превосходящего силой и численностью восточного соседа. Более подробный разговор об истории - в следующей главе, а здесь, рассматривая творчество трех последних крупных лириков, скажем сразу, что они, как и сама Греция по-разному относились к историческим событиям и по-разному выразили это в своих стихах.
Симонид происходил с острова Кеоса, подобно Анакреонту жил при дворах различных тиранов, пел "золотую середину", считая что поистине добродетельны могут быть только боги, а людям должно прощать даже дурные поступки, если они совершены непреднамеренно. Симонид считал, что лучшим поучением современникам могут быть герои и события "золотого века", поэтому приводил много сравнений с мифологическим прошлым.
Прочтем образцы Симонидова "плача", фрагмента эпиникия и эпиграмм. Вот отрывок из френа, в котором Даная оплакивает свою судьбу. В нем использован сюжет, часто встречающийся в мировой литературе (самый явный для всех пример - "Сказка о царя Салтане..." А.С. Пушкина): отец Данаи аргосский царь Акрисий получил предсказание, что будет убит собственным внуком. Он запирает свою дочь Данаю в подземелье, однако для Зевса это не препятствие, и он проникает к Данае в виде золотого дождя (знаменитые полотна Рембрандта, Тициана, Тинторетто, ван Дейка, опера на этот же сюжет Р. Штрауса), следствием чего является рождение будущего героя Персея, которому суждено будет убить чудовищную Медузу Горгону. Акрисий велел заколотить дочь и ее младенца в ящик и бросить его в море. В ожидании смерти и в надежде на чудесную милость Зевса Даная и произносит свой монолог в стихотворении Симонида:
Крепкозданный ковчег по мятежным валам ветер кидал, Бушевала пучина.В темном ковчеге лила, трепеща, Даная слезы.Сына руками обвив, говорила: "Сын мой, бедный сын!Сладко ты спишь, младенец невинный,И не знаешь, что я терплю в медных заклепахТесного гроба, в могильнойМгле беспросветной! Спишь и не слышишь, дитя, во сне,Как воет ветер, как над нами хлещет влага,Перекатывая грузными громадами валы, вторя громам; Ты ж над пурпурной тканьюМилое личико поднял и спишь, не зная страха.Если б ужас мог ужаснуть тебя,Нежным ушком внял бы ты шепоту уст родимых.Спи, дитя! Дитятко, спи! Утихни, море!Буйный вал, утомись, усни!И пусть от тебя, о Зевс-отец, придет избавленье нам.Преклонись! Если ж дерзка мольба,Ради сына, вышний отец, помилуй мать!" (Пер. Вяч. Иванова)
Требуются ли комментарии к этим чудесным, трепетным речам, кажется, в действительности исходящим из уст Данаи?
А вот фрагмент надписи в часть героев, павших в сражении при Фермопилах (подробнее об этом сражении см. в следующей главе):
Светел жребий и подвиг прекрасенУбиенных перед дверью фермопильской!Алтарь - их могила; и плач да не смолкнет о них, но да будетПамять о славных живою в сердцах! ВремяНе изгладит не сей плите письмен святых,Когда все твердыни падут и мох оденет их следы!Тут схоронила свой цвет Эллада, любовь свою.Ты, Леонид, мне свидетель о том, спартанский воин,Чей не увянет вечный венец. (Пер. Вяч. Иванова)
Еще одна прекрасная эпитафия Леониду, царю спартанскому:
Лев на могиле Леонида
Между животными я, а между людьми всех сильнее Тот, кого я теперь, лежа на камне, храню.Если бы, Львом именуясь, он не был мне равен и духом, Я над могилой его лап не простер бы своих. (Пер. Л. Блуменау)
И в заключение еще одна эпиграмма, посвященная атлету, победителю на олимпийских играх:
Вот он, смотри, Феогнет, победитель в Олимпии, мальчик, Столь же прекрасный на вид, как и искусный в борьбе,И на ристалищах ловко умеющий править конями. Славою он увенчал город почтенных отцов. (Пер. Л. Блуменау)
Этот текст вплотную подводит нас к творчеству Пиндара. О Симониде же можно еще сказать, что он прожил очень долгую жизнь, был высоко ценим греками. Великий комедиограф Аристофан, в общем-то считавший его архаичным, что следует из пьесы "Облака", в комедии "Птицы" изобразил поэта, подражающего Симониду; Платон в диалоге "Протагор" сделал основательный разбор одного его стихотворения; многие другие философы и критики использовали тексты этого поэта в своих поучениях. Теперь, наконец, пришел черед Пиндара, великого лирика, певца богов и богоподобных спортсменов. Вольтер, правда, презрительно именовал его "певцом кучеров и кулачных боев", но "что позволено Юпитеру, то не позволено быку" и что простительно Вольтеру, то...
Фиванец Пиндар, выходец из знатного рода, жил и работал при различных дворах, но при этом легко становился тиранам и другом и мудрым советником, "поразительно независимым даже в своих похвалах, другом, способным сказать правду монарху, которого он прославлял: зрелище, исполненное величия!" - пишет А. Боннар (А. Боннар. Греческая цивилизация. Т. 2. С. 144.)
Недаром же, согласно древнему анекдоту, когда поэта спросили, почему Симонид поехал в Сицилию к тирану, а он не желает, Пиндар ответил: "Потому что хочу жить для себя, а не для другого". В общем, сочинитель всех видов и жанров лирики, особенно прославившийся эпиникиями, Пиндар в своем творчестве выражал мировоззрение аристократии. Причем, именно фиванской, хотя из прославил их сопреников, афинян за победу над персами, правда, несколько поздновато. Дело в том, что фиванская аристократия симпатизировала в греко-персидских войнах персам, или, точнее, искала в них не общеэллинских, но собственных выгод. Афины же возглавили патриотическое сопротивление. "В то время как другие греческие города требовали от населения самых суровых жертв, эвакуации территории, преданной огню и мечу, призывали воевать вдали от своих, Пиндар проповедовал своим согражданам непротивление захватчику". (Там же. С. 148.)
Разумеется, позже поэту пришлось в этом раскаиваться. Однако он сумел сохранить достоинство. "Если я сохранил свободу, то обязан этим тем, кто за нее сражался," - примерно так говорил он, человек предыдущего века. Ведь во время Пиндара Афины уже создали свои философию и науку, достаточно свободно относящиеся к религии. "Именно это Пиндар всегда ненавидел. Проблемы, которые себе ставили ученые Ионии и Афин, кажутся ему пустейшим делом в мире: он считает, что эти люди "снимают невызревший плод Мудрости". Пиндар - человек, которого не коснулась философия даже середины V века до н.э., и этим объясняется отсутствие у него любви к Афинам. Проблемы, которые ставят себе ионийские ученые (из какой материи сделан мир? чем вызываются солнечные затемения?), были для него давно решены его согражданином - поэтом Гесиодом и культом Аполлона. Явления, исследуемые учеными, - для него чудеса богов. И нечего по поводу этого задавать себе какие-либо вопросы". (Там же. С. 149.)
До нас дошли четыре книги эпиникиев Пиндара, сгруппированных по местам, где были одержаны воспеваемые им победы, т. е. на Олимпийских, Пифийских, Истмийских и Немейских играх, хотя сочинял он и гимны, и пеаны, и дифирамбы, и френы, и парфении, словом, работал во всех жанрах хоровой мелики. Пиндар - прежде всего поэт и поэт вдохновенный, считающий поэтическое искусство самой софией - мудростью, которая единственная может подарить долгую память герою, ну а автору обеспечить бессмертие. При этом Пиндар остается человеком, так сказать, старорежимным и глубоко религиозным: лучшие люди для него - аристократы, а "Зевс - властитель всего". Даже древние мифы он переосмысливает, облагораживая их героев в соответствии со своим о них представлением: боги не могут быть развратниками и чревоугодниками, коль скоро человек вообще "эфемерен", слаб и полностью от них зависит. А те самые лучшие люди лучше всего могут проявить себя, сделавшись благородными атлетами. И тогда, может быть, боги подарят им заслуженную победу.
Как же строит свои знаменитые оды Пиндар? "Три момента определяют содержание и построение пиндаровской оды, - пишет В.Н. Ярхо, - самый факт победы, в котором поэт видит проявление доблести и достоинств, искони присущих роду или городу победителя; миф, вспоминающий его благородное происхождение, подвиги предков, или содержащий - в порядке назидания - урок наказания человеческого высокомерия; этические сентенции (Сентенция - изречение на нравственную тему.), заключающие либо отдельные разделы, либо оду в целом. Нередко к этим трем элементам присоединяется четвертый - высказывание поэта о себе и поэтическом искусстве, которое он оценивает чрезвычайно высоко: только дар певца сохраняет в поколениях славу героя, и без Гомера никто не знал бы об Ахилле. При этом строгая последовательность в развитии мысли или логическая закономерность в присоединении друг к другу отдельных частей эпиникия никогда не является предметом заботы Пиндара: в его художественном мышлении несомненна наклонность к ассоциативности, символической насыщенности образов... затрудняющая понимание непосредственной связи между стоящими рядом членами. Однако при всей силе поэтического вдохновения, владеющего Пиндаром, его эпиникий проникнут определенным "единством измерения": сообщение о победе и древний миф, ходячая мудрость и собственные высказывания поэта - все они соотносятся с тем представлением о мире высших нравственных ценностей, которые составляют основу его миросозерцания. (История всемирной литературы. Т. 1. С. 342.)
Сегодня Пиндар - поэт, прямо скажем, трудно читаемый, хотя у многих поэтов Нового времени чувствуется его влияние. Так, черпали у Пиндара британцы Мильтон и Теннисон, немцы Виланд, Гёте и Гёльдерлин, француз Шенье, итальянец д' Аннунцио, наши Сумароков, Державин, Мерзляков, да и многие другие, отчего и возникло такое понятие "пиндарический стиль". Как говорит М.Л. Гаспаров, даже профессиональные филологи обращаются к нему неохотно. Может быть, одна из неосознаваемых причин такого отношения - естественное недоумение современного человека при первой встрече с основным жанром поэзии Пиндара, с эпиникиями: почему такой громоздкий фейерверк высоких образов и мыслей пускается в ход по такой случайной причине, как победа такого-то жокея или боксера на спортивных состязаниях?.. Причина этого недоумения в том, что греческие состязательные игры обычно представляются человеком наших дней не совсем правильно... В них подчеркивают сходство с теперешними спортивными соревнованиями; а гораздо важнее было бы подчеркнуть их сходство с такими явлениями, как выборы по жребию должностных лиц в греческих демократических государствах, как суд божий в средневековых обычаях, как судебный поединок или дуэль. Греческие состязания должны были выявить не того, кто лучше всех в данном спортивном искусстве, а того, кто лучше всех вообще - того, кто осенен божественной милостью. Спортивная победа - лишь одно из возможных проявлений этой божественной милости; спортивные состязания - лишь испытание, проверка... обладания этой божественной милостью. Именно поэтому Пиндар всегда прославляет не победу, а победителя. (М.Л. Гаспаров. Поэзия Пиндара. В кн.: Пиндар. Вакхилид. Оды. Фрагменты. - М.: Наука, 1980. С. 361-362.)
Попробуем теперь прочесть небольшой эпиникий Пиндара в переводе М.Л. Гаспарова. (Перевод выполнен верлибром. Это - свободный стих, не имеющий ни ритма, ни рифмы и отличающийся от прозы только разделением на строки. Здесь отсутствует деление на строфы-антистрофы-эподы, зато наиболее точно передается образный строй. Перевод цит. по кн: Пиндар. Вакхилид. оды. Фрагменты. - М.: Наука, 1980. С. 165-166.)
МЕЛИССУ ФИВАНСКОМУ,из рода Клеонимидов на немейскую победу в колесничном беге...
Кто из смертных изведал счастьеВ славной ли борьбе,В мощном ли богатстве,Но остался чист от пагубы пресыщения, -Тот вправеВитать в похвалах сограждан.Зевс,Не от тебя ли все смертные доблести?Долго живет блаженство при богобоязненных,И не вечен его цвет при лукавых уловках.
Но за славные подвигиВоздаяние доблестному - песня,Воздаяние ему - шествиеБлагодарно величающих голосов.Доля двойной победыК радости оборотила сердце Мелисса:И в истмийской лощине стяжал он венок,И в полом логе широкорёброго льваКонным одолением огласил он имя семивратных Фив.
Врожденная доблесть необманчива.Славен был в колесницах Клеоним;Колесничными трудами вымерил богатство и род его,По матери сверстный Лабдакидам.Но превратно время, катящее дни, -Только боги рождают неуязвимых.
Это, собственно, даже не ода, а только вступление к оде, поскольку здесь как бы заявлены почти все темы Пиндара, но нет темы мифологической, да и остальные только что заявлены, а не разработаны. Но Пиндар, повторюсь, чрезвычайно труден даже для подготовленного читателя. Уже в древности его современникам более созвучен был его соперник Вакхилид, племянник уже известного нам поэта Симонида. Как и Симонид, он оспаривал суждение Пиндара о врожденной доблести человека и не считал его судьбу игрушкой в руках богов. Эпиникии Вакхилида не столь вдохновенны, стихийны, как оды Пиндара, зато они гораздо сдержанней, ясней, понятней. Приведу здесь Вакхилидов дифирамб, посвященный афинскому царю и герою Тесею. Как говорит В.Н. Ярхо в уже неоднократно цитировавшейся работе, "мифологическое прошлое Афин служит здесь объяснением их возросшего значения в греческом мире после побед, одержанных при Марафоне и Саламине". Следовательно, и в политике Вакхилид - полная противоположность Пиндару.
ЮНОШИ, ИЛИ ТЕСЕЙ
Строфа I
Волны грудью синей рассекая,Море критское триера пробегала,А на ней, к угрозам равнодушный,Плыл Тесей и светлые красоюСемь юниц, семь юных ионийцев...И пока в угоду Деве бранейНа сиявший парус бореадыНалегали девы, Афродита,Что таит соблазны в диадеме,Меж даров ужасных жало выбрав,В сердце Миносу-царю его вонзила,И, под игом страсти обезволен,Царь рукой ланит коснулся девы,Эрибеи с ласкою коснулся...Но в ответ потомку Пандиона:"Защити" - юница завопила...Обернулся витязь, и, сверкая,Заметались темные зеницы;Жало скорби грудь ему пронзилоПод ее блистающим покровом,И уста промолвили: "О чадоИз богов сильнейшего - Кронида:У тебя бушуют страсти в сердце,Да рулем не правит совесть, видно,Что герой над слабыми глумится.
Антистрофа I
Если жребий нам метали богиИ его к Аиду Правда клонит,От судьбы мы не уйдём, но с игомПроизвола царского помедли.Вспомни, царь, что если властелиномЗачат ты на ложе Зевса дщерьюФеникса, столь дивно нареченный,Там, на склонах Иды, то рожденьемИ Тесей не жалок: ПосейдонуДочь меня Питфеева родила,Что в чертоге выросла богатом,И на пире брачном у невестыЗолотое было покрывало,Нереид подарок темнокосых.Говорю ж тебе и повторяю,О кносийских ратей повелитель,Или ты сейчас же бросишь самНад ребенком плачущим глумиться,Иль пускай немеркнущей денницыМне сиянья милого не видеть,Если я сорвать тебе позволю
Хоть одну из этих нежных веток.Силу рук моих изведай раньше -А чему потом случиться надо,Это, царь, без нас рассудят боги".
Эпод I
Так доблестный витязь сказал и умолк;И замерли юные жертвыПред этой отвагою дерзкой...Но Гелиев зять в разгневанном сердцеУзор небывалый выводит,И так говорит он: "О Зевс, о отецМогучий, коль точно женоюРожден я тебе белорукой,С небес своих молнию сынуПошли ты, и людям на дивоПусть огненной сыплется гривой!Ты ж, мощный, коль точно ЭфраТебя колебателю сушиДала, Посейдону, в Трезене,Вот эту златую красу,Которой десница сияла,Отважно в отцовский чертог снизойдя,Вернешь нам из дальней пучины.А внемлет ли Кроний сыновней мольбе,Царь молний, увидишь немедля..."
Строфа II
И внял горделивой молитве Кронид,И сыну, без меры могучий,И людям на диво почет он родит.Он молнией брызнул из тучи, -И, славою полный, воспрянул герой,Надменное сердце взыграло,И мощную руку в эфир голубойВоздел он, а речь зазвучала;Вещал он: "Ты ныне узрел, о Тесей,Как взыскан дарами отца я.Спускайся же смело за долей своейК властителю тяжко гремящих морей,И, славой Тесея бряцая,Заросшая лесом земля загудит,Коль так ей отец твой державный велит".Но ужас осилить Тесея не мог:Он за борт, он в море шагает, -И с лаской приемлет героя чертог,А в Миносе мужество тает:Триеру велит он на веслах держать, -Тебе ли, о смертный, судьбы избежать?
Антистрофа II
И снова по волнам помчалась ладья,Покорна устам бореады...Да в страхе теснилась афинян семья,Бросая печальные взглядыНа пену, в которой сокрылся герой;И в волны с сияющих линийГорячие слезы сбегали поройВ предчувствии тяжких насилий... Тесея ж дельфины, питомцы морей,В чертог Посейдона примчали, -Ступил за порог - и отпрянул Тесей,Златого Нерея узрев дочерей:Тела их как пламя сияли...И локоны в пляске у дев развились,С них ленты златые каскадом лились...И, мерным движеньем чаруя сердца,Сребрились их гибкие ноги,Но гордые очи супруги отцаГероя пленяли в чертоге...И, Гере подобясь, царица меж девПочтила Тесея, в порфиру одев.
Эпод II
И кудри герою окутал венец:Его темно-розовой гущейКогда-то для брачного пираЕй косы самой увенчала Киприда,Чаруя, златые увила.И чудо свершилось... для бога оноЖеланье, для смертного чудо:У острой груди корабельной -На горе и думы кносийцу -Тесей невредим появился...А девы, что краше денницы,Восторгом объяты нежданным,Веселые крики подъяли,А море гудело, пеанТоварищей их повторяя,Что лился свободно из уст молодых -Тебе, о Делосец блаженный,Да будешь ты спутником добрых,О царь хороводов родимых! (Пер. И.Ф. Анненского)
Наш разговор о древнегреческой хоровой лирике завершается. Этот, самый популярный у древних, жанр нам трудноступен. В немалой степени еще и потому, что если от текстов кое-что сохранилось, то вторая, музыкальная часть этой лирики нам неизвестна совершенно. Но ведь и сами архаические тексты сольных меликов постигаются гораздо проще. Почему? Давайте прочтем большой фрагмент из статьи М.Л. Гаспарова "Древнегреческая хоровая лирика", в которой наш замечательный современник-ученый объясняет это очень доступно. Может быть, что-то известное уже нам он повторит, а что-то откроет для нас впервые - это не страшно: повторенье - мать ученья. Так ведь? Филологи давно привыкли делить историю греческой классической литературы на четыре эпохи: VIIIв. до н.э. - это эпос, VII - VI вв. - лирика, V в. - драма, IV в. - проза. Эпос - это Гомер; лирика - Пиндар и Анакреонт; драма - Эсхил, Софокл, Еврипид и Аристофан; проза - Платон и Демосфен. Имена остальных писателей теряются: они или второстепенны, или - и это чаще всего - произведения их не дошли до нас, и мы можем судить о них лишь по скудным отрывкам и по отзывам античных ценителей...
Древнегреческая лирика имела две разновидности: монодическую лирику и хоровую лирику. Монодическую олицетворял Анакреонт, хоровую - Пиндар. И та и другая были пением под музыку; но в монодической лирике пел сам поэт, в одиночку и от собственного лица, а в хоровой лирике пел хор, то ли от лица поэта, то ли от лица самого хора, то ли от лица всех сограждан, выставивших этот хор. Темы монодической лирики были простые и понятные - вино, любовь, вражда, уходящая молодость; предметом хоровой лирики были славословия былым богам, отклики на забытые события, размышления о высоком и отвлеченном смысле жизни и судьбы. Формой монодической лирики были короткие складные строчки, легкие для восприятия и подражания; формой хоровой лирики - громоздкие периоды, в которых уловить стихотворный ритм было настолько трудно, что в течение столетий их читали не как стихи, а как поэтическую прозу. И даже когда Пиндар и Анакреонт перестали быть единственными именами, представляющими для нас греческую лирику, когда филология научилась по отрывкам восстанавливать облики тех поэтов, чьи произведения не сохранились, то положение не изменилось. За спиной Анакреонта обрисовались фигуры Сапфо, Алкея, Архилоха, и в каждой из них европейский читатель видел что-то близкое и понятное ему. А за спиной Пиндара встали тени Симонида, Стесихора, Алкмана, еще более загадочные и непонятные, чем сам Пиндар.
Причина этого проста. Читатель нового времени твердо привык считать, что из всех родов литературы лирика - это самое непосредственное выражение личности, ее мыслей и чувств, и привык представлять себе эту личность по собственному образу и подобию: "человек - всегда человек". Монодическая лирика давала ему такую возможность подставлять под слова древнего поэта свой собственный жизненный опыт; хорическая лирика - нет. Она неприятно напоминала ему, что люди, которые могли петь, слушать и переживать душою стихи Пиндара, были не так уж похожи на него, как ему хотелось бы, и что для того, чтобы понять этих людей, мало одного доброго желания, нужно еще и умственное усилие. Человек - всегда человек, но общество, в котором он живет, - это меняющееся общество, и понять личность, минуя общество, нельзя. Монодическая лирика была голосом личности, и позволяла читателю нового времени обольщаться иллюзией, что он слышит и понимает самого Анакреонта или саму Сапфо. Хоровая лирика была голосом общества и требовала от читателя понимать и представлять себе всю эпоху, все общество, всю культуру тех давних времен. А картина эта была далекой и непривычной. (М.Л. Гаспаров. Древнегреческая хоровая лирика. В кн.: Пиндар. Вакхилид. Оды. Фрагменты. - М.: Наука, 1980. С. 331-333.)
Как уже было сказано, хоровая лирика век спустя перейдет в иное качество: станет драмой. И, значит, к ней мы еще вернемся. А вот лирика монодическая, нет, не заканчивается, конечно, "существует - и ни в зуб ногой", как сказал о ней Маяковский, но ее высший взлет в Древней Греции - увы, подходит к концу. Александрийская поэзия, лирика эллинистического периода, какие бы формы она ни разработала, ни довела до совершенства, была все же ученой, умозрительной, "умной", скажем, поэзией, а, значит, неизбежно потеряла в естественности, свежести чувств и взгляда на мир. Именно поэзия этого периода уже и начала доказывать тот постулат, о котором я сказал в самом начале наших бесед, во введении к первой книге этих "Очерков...", который гласит: в литературе главное не "что", а "как".
Жаль, ей богу, расставаться с древними поэтами. Пусть впереди еще много прекрасного, неповторимого, интересного, но жаль закрывать эти дивные ветхие списки. А раз так, оглянемся напоследок и еще раз откроем книгу М.Л. Гаспарова "Занимательная Греция": кое-что повторим, кое-что вспомним, кое-что узнаем нового и послушаем вновь стихи древних поэтов. "Греки любили составлять списки знаменитостей. Великих эпиков было двое: Гомер и Гесиод; великих трагиков трое: Эсхил, Софокл и Еврипид; великих ораторов десятеро, и перечислять мы их сейчас не будем; чудес света семь... А великих лириков, преемников Терпандра и Ариона? Конечно, их было девять - по числу девяти Муз:
Муз провозвестник священный, Пиндар; Вакхилид, как сирена, Пеньем пленявший; Сафо, цвет эолийских харит;Анакреонтовы песни; и ты, из Гомерова русла Для вдохновений своих бравший струи Стесихор;Прелесть стихов Симонида; и снятая Ивиком жатва Юности первых цветов, сладостных песен любви;Меч беспощадный Алкея, что кровью тиранов нередко Был обагряем, права края родного храня;Женственно-нежные песни Алкмана, - хвала вам! Собою Лирику начали вы и положили ей грань.
(Разночтения в написании имён древнегреческих авторов не должно смущать нас: в разные времена они просто по-разному транскрибировались. Так, двести лет назад имя Анакреонта читалось и писалось без последней согласной: Анакреон; имя Сапфо по французской традиции - как Сафо да еще с ударением на последнем слоге вместо первого; Гомера в старину писали как Омира. Это касалось не только древних, но и гораздо более близких по времени авторов: великий сказочник Андерсен то ли Ганс Христиан, как писали раньше, то ли Ханс Кристиан, как преимущественно пишут сейчас; гений французского предвозрождения Франсуа Вийон писался как Виллон; имя шотландского барда Роберта Бёрнса из-за странной манеры русских книгоиздателей не ставить двух точек над буквой "ё" практически никогда не произносится правильно, ну а уж великий немецкий поэт Хайне и до сих традиционно пишется и читается у нас только как Гейне. При этом так же как русский читатель не знает, кто такой Хайне, точно так и немецкий читатель не знает, кто же такой Гейне.)
****
Попробуйте представить себе страшную картину: во всем мире вдруг исчезли все издания сочинений Пушкина. И собрания сочинений, и отдельные издания, и давние, и недавние - все до одного. Что было бы тогда? Так и осталось бы человечество без Пушкина? На первый взгляд - да. А если подумать - нет. Загляните в ваш учебник русского языка. Там к каждому правилу даны примеры и упражнения; по большей части это фразы из сочинений русских классиков. Выберите оттуда все фразы Пушкина - вы сами удивитесь, как их много. А теперь представьте себе, что точно так же вы пересмотрели и все учебники прошлых лет, все существующие книги по языкознанию, все словари и извлекли оттуда все цитаты из Пушкина. Это будет еще больше. Теперь перейдем к учебникам литературы: как много в них написано о Пушкине, как много там цитат; а кроме того, там есть пересказы многих произведений - это, конечно, не пушкинские слова, но они тоже помогают понять Пушкина и, что важнее, догадаться, какие цитаты взяты из каких произведений. А ведь, кроме учебников, о Пушкине написано великое множество книг, из которых можно извлечь очень много материала. Потом возьмемся за хрестоматии и сборники: ведь по нашему условию они не погибли. Они наверняка дадут нам в общей сложности несколько десятков законченных стихотворений и отрывков из поэм. Наконец, кроме русских хрестоматий, есть и иностранные; большинство стихов в них, конечно, те же самые, но вдруг в них найдется английский или испанский перевод какого-нибудь стихотворения, нам еще незнакомого. А потом, собрав этот пестрый материал, филолог будет долго и бережно его сортировать и группировать и после этого издаст отдельной книгой, на которой будет написано: "А.С. Пушкин. Отрывки". Уверяю вас, что получить общее представление о Пушкине по такой книге все же будет возможно.
Вот так, без всякого "если бы", приходится ученым составлять издания очень многих древнегреческих писателей. Целые произведения их не дошли до нас, а цитаты из них дошли. Мы только что перечислили девятерых лириков; из них законченные произведения - и то далеко не все! - сохранились лишь от великого Пиндара да от веселого Анакреонта. Всех остальных мы смогли представить себе лишь тогда, когда были собраны их отрывки, - лет двести-триста тому назад. Сперва такая возможность казалась странной: великий насмешник Свифт, автор "Гулливера", издевательски писал: "Как сообщает такой-то писатель в такой-то главе и параграфе своего полностью утраченного сочинения..." Потом привыкли, и теперь в чтении отрывков мы умеем находить не только пользу, а и удовольствие.
В самом деле: отрывки - это ведь по большей части цитаты, а в цитаты попадают обычно самые яркие строки поэта. Раскроем сборник отрывков неистового Алкея - и видим:
Медью воинской весь блестит, весь оружием убран дом - Аресу в честь.Тут шеломы как жар горят, и колышутся белые На них хвосты.Там медные поножи на гвоздях поразвешены; Кольчуги там.Вот холстинные панцири; вот и полые, круглые Лежат щиты.Есть булаты халкидские, есть и пояс, и перевязь, - Готово всё.Ничего не забыто здесь - не забудем и мы, друзья, За что взялись!
У отрывка нет ни начала, ни конца, но всё видно и всё понятно, а "за что взялись", мы догадываемся по биографии Алкея: за мятеж против митиленского тирана.
Раскроем теперь Сафо:
Я негу люблю, юность люблю, радость люблю и солнце.
Жребий мой - быть в солнечный свет и в красоту влюбленной.
Весь отрывок - две строки, и в них всё сказано. Раскроем Пиндара, высочайшего из поэтов; самый знаменитый из его отрывков - даже не два, а один стих:
Что есть бог? Бог есть всё!
Раскроем Архилоха - бродячего воина, которого греки считали вторым после Гомера начинателем поэзии, потому что он первым стал сочинять стихи не для пения, а просто для громкого чтения:
Сердце, сердце! Грозным строем встали беды пред тобой.Ободрись и встреть их грудью, и ударим на врагов!Пусть везде кругом засады - твердо стой, не трепещи!Победишь - своей победы напоказ не выставляй,Победят - не огорчайся, запершись в дому, не плачь!В меру радуйся удаче, в меру в бедствиях горюй:Смену волн познай, что в жизни человеческой царит.
Раскроем Гиппонакта - нищего насмешника, выдумавшего "хромой стих" с забавным перебоем ритма на конце:
Богатства бог - недаром говорят: слеп он!Ведь нет чтобы к поэту заглянуть в гостиДа молвить: "На, мол, тридцать серебра фунтов,А там и больше". Нет ведь, не зайдет: трусит!
Пять поэтов, пять отрывков, один короче другого; и ни одного не спутаешь с другим. Простимся на этом с девятью лириками и поблагодарим собирателей их отрывков. (М.Л. Гаспаров. Занимательная Греция. С. 96, 98 - 100.)
ВОПРОСЫ И ЗАДАНИЯ 1. В чем заключается принципиальное отличие хоровой мелики от сольной? 2. Кто такой Ивик и чем он знаменит в европейской и русской литературе? 3. Кто первым написал стихотворения о спящих горных вершинах и кто первым сделал его достоянием новой европейской литературы? 4. Что означает прозвище поэта Тисия - "Стесихор"? 5. Как переводятся на русский язык названия следующих древнегреческих поэтических жанров: френы, гипохермы, эпиникии? 6. В чьем литературном произведении впервые использован сюжет принудительного плавания по морю в бочке (ящике) и затем чудесного спасения? 7. Что такое эпитафия? 8. Что такое эпиграмма? В чем отличие древнегреческой эпиграммы от современной? 9. В чем заключается мировоззренческое (религиозное и политическое) отличие творчества Пиндара от творчества его современников? 10. Что такое ода и что конкретно представляет собой ода Пиндара? 11. Попробуйте, перечитав мифы, построчно расшифровать все непонятные вам места в приведенном дифирамбе Вакхилида "Юноши, или Тесей". Стали ли после этого понятнее, интереснее стихи древнего поэта? Какие, похожие на приключения Тесея (например, в подводном мире), события известны вам из других мифологий? 12. Почему эта глава "Очерков..." называется "Между лирикой и драмой"?
Боги и люди (От Миноса до Эзопа). Эзоп и его "язык"
В дополнение к разговору о лирике скажем несколько слов о древнейшем жанре, который поэтическим стал намного позже рассматриваемого периода, а здесь был прозаическим, однако, поскольку начало его европейской славы связано именно с этим временем, уделим ему немного внимания. Речь о басне и о ее, подчеркиваю это, европейском родителе, Эзопе.
Этот древнейший жанр, выросший, подобно песне и наскальному рисунку из самых корней, глубин истории, благополучно дожил до наших дней, конечно, в первую очередь благодаря именно древнему греку. Но Эзоп сочинял (или пересказывал) свои басни в прозе. Он был, согласно легенде, рабом, принадлежал философу Ксанфу и всегда превосходил своего хозяина в главном деле: болтовне и острословии. А еще был чрезвычайно уродлив, толст и ленив. Видимо, толщина и леность связаны с басней какими-то тайными узами, поскольку два других великих баснописца - француз Лафонтен и наш Крылов не уступали в этом Эзопу Внешняя леность (но никак не внутренняя, ведь истинный ленивец не создаст столько чудесных произведений искусства) Ивана Андреевича была поводом для насмешек всего Петербурга. Впрочем, и знаменитый мыслитель Сократ, которого традиция упорно связывает с баснями Эзопа (будто бы он, сидя в тюрьме и ожидая смертной казни, взял да и переложил прозу Эзопа в стихи), тоже не отличался ни худобой, ни внешним благообразием, ни замкнутостью. Это не значит, конечно, что и все прочие авторы, работавшие в этом жанре, были непременно толстяками и лентяями: советский поэт Сергей Михалков, автор многих десятков басен, выглядел полной противоположностью всему только что сказанному.
Но вернемся к Эзопу. Древность сложила о нем множество анекдотов, впоследствии переработанных и составивших знаменитое жизнеописание этого человека. В нашу задачу не входит подробное знакомство ни с самим Эзопом, ни с его баснями, поскольку басня - жанр чрезвычайно устойчивый и мало изменился за века и тысячелетия. Вы все читали и изучали басни Крылова, а значит, подробное знакомство с баснями Эзопа мало что может добавить к вашим знаниям. Достоверность же полуанекдотического жизнеописания его более чем сомнительна, поэтому поговорим лучше о самом жанре. М.Л. Гаспаров в статье "Басни Эзопа" (Основной ход изложения и цитаты взяты из книги: Басни Эзопа/ Пер., статья и коммент. М. Гаспарова. - Новосибирск: Новосибирское книжное издательство, 1992. С. 307-344.) начинает рассуждения с мысли о том, что первобытный человек, впервые осознав себя в мире, решал преимущественно два вопроса: теоретический о том, как устроен мир, и практический: как должен человек вести себя в этом мире? И отвечал на них, создавая в первом случае миф, во втором - басню, пословицу, поговорку, поучительную сентенцию. Из всех них только басня имела повествовательный характер, отчего наряду с мифом басня была одной из древнейших форм мышления и одним из древнейших жанров словесного искусства.
Басня родилась из примера: не делай так, это плохо, один мой сосед сделал так - и попал в беду. Это - апелляция от частного к частному, первая ступень логического мышления. С развитием человеческого сознания развивается способность мышления к обобщению. На смену умозаключению от частного к частному приходит умозаключение от частного к общему и от общего к частному. Конкретный пример перестает быть рассказом о единичном жизненном факте и становится обобщенным изображением целого ряда аналогичных случаев. Это уже вымышленный случай, изображающийся как действительный, следовательно бытовая речь становится художественной речью, а пример делается басней. Обобщенность басенного повествования проявляется в том, что действующими лицами басни оказываются схематически очерченные образы - животные вместо людей; в том, что круг мотивов и сюжетов сужается и упрощается применительно к возможностям этих новых персонажей; в том, что действие совершается вне определенного времени и пространства; в том, что концовкой басни часто делается влагаемая в уста какого-нибудь персонажа обобщительная сентенция ("Так всегда бывает со всяким, кто делает то-то и то-то"). Почему именно животные стали основными героями басни? Потому что их образы были хорошо знакомы народной фантазии еще со времен первобытного анимизма и тотемизма, когда религиозное сознание переносило человеческие характеры и отношения на мир животных так же, как впоследствии - на мир богов. Образы, созданные религиозным сознанием человека, стали первым достоянием его художественного сознания: боги и герои сделались персонажами мифа, животные - персонажами басни. Так басня становится фольклорным жанром. Функция ее остается функцией примера и служит подспорьем в аргументации. Басня рассказывается по какому-нибудь подходящему поводу, "кстати". И скоро станет существовать самостоятельно в ряду себе подобных.
Басня начинается с разговора, с речевого общения. Его простейшие формы одинаковы у всех народов, поэтому и басню мы встречаем практически у всех народов древности: у шумеров и вавилонян, у египтян, в Ветхом Завете. Однако жанром басня стала именно в Греции. В разговоре в виде притчи мы встречаем ее уже у Гомера (беседа Одиссея и свинопаса Эвмея). Далее - у Гесиода (см. притчу о Соловье и Ястребе в предыдущей главе этой книги), далее у Архилоха, Стесихора и Симонида.
Сложившуюся форму басни с устойчивым кругом мотивов, персонажей и моральных толкований мы впервые находим в греческой литературе VIII-VI вв. до н.э. Это не случайно. Эти века были бурным временем ожесточенной общественной борьбы в греческих городах - борьбы, сокрушившей господство старой землевладельческой знати и положившей начало демократическому строю. Ближний Восток не знал такого социального переворота, и это определило разницу в судьбе восточной и греческой басни. На Востоке басня осталась средством поучения, средством поддержания традиции, их рассказывали высшие низшим, старшие младшим. В Греции басня стала орудием борьбы, средством ниспровержения традиции, их рассказывали низшие высшим, народные ораторы - правителям: иносказательность басенной формы позволяла пользоваться ею там, где прямой социальный протест был невозможен.
Ну а греческие литераторы следующих столетий (Эсхил, Аристофан, Геродот) опираются уже на сложившуюся басенную традицию, используют басню как пародию, отчетливо осознают ее вымышленность, искусственность.
В дальнейшем басня уходит из высокой литературы, ее практически нет и в арсенале риторов и ораторов, она становится достоянием народных низов, "средством развлечения толпы" и... литературой для детей. То есть приходит в школу, где и остается до конца античности.
Младшие впитывали из нее народную мудрость, старшие пользовались ею как материалом для риторических упражнений... В школе басня впервые теряла связь с конкретным фактом действительности, впервые отделялась от контекста и выступала в свободном виде. А это давало возможность перейти к собиранию и записи басенных сюжетов "про запас", для нужд преподавания. Так на рубеже классической эпохи и эллинизма возникают первые сборники басен. Наиболее ранний из них составил около 300 г. до н.э. философ, оратор и теоретик красноречия Деметрий Фалерский. Затем эту книгу варьировали переписчики и другие составители, однако именно из этой и подобных ей книг ученые и смогли выбрать текст собрания собственно эзоповских басен. Он состоит из басен, которые можно тематически (по морали) разбить на следующие группы:
1. Дурной не станет хорошим, поскольку в мире царит зло, зато вот хороший еще как часто становится дурным. 2. Всё преходяще, и ничто не зависит от человека. 3. Умей различать дурного под личиной хорошего, поскольку видимость обманчива. 4. Страсти пагубны, потому что ослепляют человека и не позволяют различить за видимостью сущность. 5. Довольствуйся тем, что имеешь и не посягай на большее.
Язык, которым написаны басни эзоповского сборника, - обычный разговорный язык греков I-II в.в. н.э. (поскольку именно к этому времени относятся доступные нам тексты - В.Р.)... но составитель... не заботился о литературном мастерстве: он думал только о простоте, ясности, и общедоступности. Стиль басен эзоповского сборника сух, как либретто. (Либретто - сценарий оперного или балетного спектакля.) В основе своей это и было либретто: канва, которую ученики риторических школ должны были расшивать узорами своего мастерства... Массового же читателя Эзоповых басен интересовали в них не красоты стиля, а уроки житейской мудрости... Эта же сосредоточенность на содержании и равнодушии к форме определили дальнейшую судьбу басни в литературе... Она без ропота и без ущерба переодевала свои немногочисленные, но стойкие идеи по любой словесной моде, пересказывала их заново и заново, переводила с языка на язык, в зависимости от требований времени придавала им вид то проповеди, то занятной сказки, - и это дало ей возможность пережить крушение античной культуры, пережить средние века и дойти до современного читателя.
Когда в Риме, наследнике греческой культуры, утвердилась имераторская власть, политическое красноречие, бывшее главным инструментом римских писателей и политических деятелей, вынуждено было смениться парадным славословием. Это - для власть имущих, для прочих же - чем проще, чем понятнее, чем, не побоимся этого слова, примитивнее - тем лучше. Тут-то и пригодилась басня, совсем было вытесненная в школярский быт. Ораторам - для занимательности рассказа, философам и писателям - ради доступной иллюстрации. Пестрят баснями сочинения поэта Горация, историка Плутарха, знакомого нам уже "мастера разговорного жанра" Диона Хрисостома, сатирика Лукиана, Иосифа Флавия, Аппиана и Элиана, Ахилла Татия.
Однако самым важным событием этих лет в истории басни было творчество Федра и Бабрия. Римский поэт Федр в первой половине I в. н.э. и греческий поэт Бабрий в конце I - начале II в. н.э. впервые решились переложить "Эзоповы басни" стихами и издать эти переложения отдельными книгами. Это означало, что басня окончательно отделялась от всякого контекста, расставалась с вспомогательной ролью "примера" в аргументации и становилась самостоятельным, независимым литературным жанром, равноправным со всеми остальными жанрами "высокой литературы". Федр в своем подходе к басне берет пример с философов, Бабрий - с риторов; для Федра главное в басне - нравственный урок, для Бабрия - живая, занимательная сценка; Федр стремится к краткости и простоте, Бабрий - к изяществу и живописности...
Так, после развала империи, и живет этот жанр как бы в двух двойных ипостасях: греческой и латинской, высокой (риторической) и низовой (массовой). Латинскую высокую представляют Авиан (IV в.), низовую - сборник под условным названием "Ромул", якобы написанный на греческом самим Эзопом, а Ромулом переведенный на латынь. Этот сборник жил долго, переписываясь и видоизменяясь. Греческую высокую басню продолжили риторы Либаний, Фемистий, Гимерий, византийский патрист Григорий Назианзин; низкую - переделки, приспосабливающие старые басни к меняющемуся языку, сборник Афтония, ученика Либания. В Византии сборники басен Эзопа перерабатывались многократно, в т.ч. в IX и в XIV веках. Последняя переработка попала на Запад, где в то время уже возродился интерес к греческой античности. В XV в. итальянский гуманист Бон Аккурсий опубликовал в Милане первое печатное издание басен Эзопа.
Так после долгой разлуки западноевропейская, латинская басенная традиция вновь встретилась со своим источником - греческой басенной традицией. От этой встречи берет начало история новоевропейской литературной басни - жанра, которому суждено было возвеличиться именами Лафонтена, Лессинга и Крылова.
В заключение прочтем несколько басен. Вот коротенькая басенка из "Основного сборника Эзопа".
Кошка и куры
Кошка прослышала, что на птичьем дворе разболелись куры. Она оделась лекарем, взяла лекарские инструменты, явилась туда и, стоя у дверей, спросила кур, как они себя чувствуют? "Отлично! - сказали куры, - но только когда тебя нет поблизости".
Так и среди людей разумные распознают дурных, даже если те прикинутся хорошими. А вот византийская стихотворная басня с близкой моралью.
Волк-мудрец
Волк изучал творенья волчьей мудростиИ захотел сказать об этом курице;Но та, едва лишь пасть его увидела,Как бросилась подальше от ученого.
Можно было привести здесь и совсем поздние басенные разработки этого сюжета. Но... откройте книгу Ивана Андреевича Крылова и попробуйте сделать это сами. А мы прощаемся с лирикой и басней - и открываем новую страницу истории античной культуры.
ВОПРОСЫ 1. Что такое "эзопов язык"? 2. Как вы думаете, почему басню можно считать одним из самых простых и одновременно самых сложных жанров? 3. Если на Востоке басня была прежде всего средством поучения и поддержания традиции, а в Греции, напротив, орудием борьбы, выражением социального протеста, то чем, по-вашему, является басня у нас? Перечитайте с этой точки зрения басни И.А. Крылова и попробуйте ответить на этот вопрос.
