Глава 18 Три пророчества 7 страница

Дай мне кровь, много крови!»

«Так пей», – в отчаянии сказал я, – «пей, и будь, что будет».

Она шептала неуверенным голосом: «Бримо[585] – я думаю, так ты зовешь ее – древняя – так она началась – та, что родила сына – могущественный ХАП, выросший из ее стыда, боровшийся за жену Небесную, что изгибается над землей, ибо Бримо, вверху и внизу, объемлет сына.[586] Она рождает и растит его. Рожденный снизу, он оплодотворяет Верх, поскольку его жена – его мать, а мать – его жена».

«Проклятое учение! Разве недостаточно ужасающего Mysterium?» – кричал я в ярости и отвращении.

«Если Небо зачинает и не может больше удерживать плод, оно рождает человека, который несет тяжесть греха – это древо жизни и нескончаемой длительности. Дай мне свою кровь! Слушай! Эта загадка ужасна: когда Бримо, небесная, была беременна, она родила дракона, сначала послед, а затем сына, ХАП, и того, кто нес ХАП. ХАП – это восстание Низа, но птица приходит Сверху и размещается на голове ХАП. Это мир. Ты сосуд. Говори, Небо, излей свой дождь. Ты скорлупа. Пустые скорлупы не разливаются, они захватывают. Пусть все вливается со всех четырех ветров. Я скажу тебе, что иной вечер приближается. День, два дня, много дней подошли к концу. Свет дня спускается и освещает тень, сам он тень солнца. Жизнь становится тенью, а тень оживляет себя, тень, которая больше тебя. Ты думаешь, твоя тень – это твой сын? Он мал в полдень и заполняет небо в полночь».[587]

Но я был утомлен, в отчаянии и не мог больше слышать, и потому сказал мертвой:

[588] «Так ты представляешь ужасного сына, который жил подо мной, под деревьями в воде? Он дух, который изливают небеса, или он бездушный червь, которого породила земля? О Небо – о зловещее лоно! Ты хочешь высосать из меня жизнь ради тени? Должно ли человечество полностью растратиться ради божественности?[589] Мне жить с тенями вместо живых? Все стремления живых должны обратиться к вам, мертвые? У вас не было своего времени жить? Вы не использовали его? Живой должен отдать свою жизнь ради вас, вас, не живущих вечным? Говорите, немые тени, стоящие у моей двери и требующие моей крови!»

Тень мертвой возвысила голос и сказала: «Ты видишь – или ты еще не видишь, что живые делают с твоей жизнью. Они растаскивают ее. Но со мной ты живешь собой, ведь я принадлежу тебе. Я принадлежу к твоим невидимым последователям и сообществу. Ты веришь, что живые видят тебя? Они видят только твою тень, не тебя – ты слуга, ты носитель, ты сосуд…»

«Как ты разглагольствуешь! Я в твоей милости? Мне больше не увидеть света дня? Мне стать тенью с живым телом? Ты бесформенна и неуловима, ты испускаешь холод могилы, дыхание пустоты. Дать закопать себя заживо – о чем ты думаешь? Слишком рано, кажется, я должен в первый раз умереть. У тебя есть бальзам, смягчающий мое сердце и огонь, согревающий мне руки? Кто вы, скорбные тени? Вы призраки детей! Зачем вам моя кровь? Воистину, вы даже хуже людей. Люди дают мало, а что даете вы? Вы даете жизнь? Теплую красоту? Или, может, радость? Или все это идет в ваш мрачный Ад? Что вы предлагаете взамен? Тайны? Живут ли ими живые? Я считаю твои тайны обманами, если ими нельзя жить».

Но она прервала меня и закричала: «Остановись, пылкий, дай перевести дыхание. Мы тени; стань тенью, и постигнешь, что мы даем».

«Я не хочу умирать, чтобы спуститься в твою тьму».

«Но», – сказала она, – «тебе не нужно умирать. Ты лишь должен дать закопать себя».

«В надежде на воскрешение? Без шуток!»

Но она спокойно сказала: «Ты подозреваешь, что случится. Тройные стены перед тобой и невидимость – в ад твое стремление и чувство! По крайней мере, ты нас не любишь, так что мы для тебя не так дороги, как люди, которые вертятся в твоей любви и терпении, пока ты делаешь из себя дурака».

«Мертвая моя, думаю, ты говоришь моим языком».

Она насмешливо ответила: «Люди любят – и ты! Что за ошибка! Все это значит, что ты хочешь убежать от себя. Что ты делаешь людям? Ты искушаешь их и льстишь им в мании величия, жертвой которой ты пал».

«Но это меня огорчает, ранит, заставляет выть; я ощущаю великое стремление, все мягко жалуется, и мое сердце тоскует».

Но она была беспощадна: «Твое сердце принадлежит нам», – сказала она, – «Чего ты хочешь от людей? Защищай себя от людей – чтобы ходить на двух своих ногах, а не на человеческих костылях. Людям нужны нетребовательные, но они всегда хотят любви, чтобы суметь убежать от себя. Это нужно остановить. Зачем дураки идут и проповедуют евангелие неграм, а затем высмеивают его в собственной стране? Почему эти лицемерные проповедники говорят о любви, божественной и человеческой любви и используют то же евангелие, чтобы подтвердить право развязывать войну и совершать убийственные несправедливости? Самое главное, чему они учат других, если встают на колени в черную грязь заблуждения и самообмана? Они очистили собственный дом, они распознали и выгнали собственного дьявола? И поскольку они всего этого не сделали, они проповедуют любовь, чтобы бежать от себя и делать другим то, что должно делать себе. Но эта высоко желанная любовь, данная себе, жжет, как огонь. Эти лицемеры и лжецы заметили это – как и ты – и предпочитают любить других. Это любовь? Это ложное лицемерие.[590] Все всегда начинается с себя, и превыше всего – любовь. Ты считаешь, что тот, кто ранит себя безжалостно, делает доброе дело другим своей любовью? Нет, конечно, ты так не считаешь. Ты даже знаешь, что он лишь учит других, как ранить себя, чтобы принудить других выражать симпатию. Потому ты должен быть тенью, ведь это то, что нужно людям. Как им избежать лицемерия и глупости твоей любви, если ты и сам не можешь? Ибо все начинается с тебя. Но твоя лошадь все никак не удержится от ржания. Даже хуже, твоя добродетель – это виляющая собака, рычащая собака, лижущая собака, лающая собака – и ты называешь это человеческой любовью! Но любовь – это: нести и выносить себя. Она начинается с этого. Это подлинно о тебе; ты все еще не сдержан; иные огни еще придут на тебя, пока ты примешь свое одиночество и научишься любить.

Что ты спрашиваешь о любви? Что есть любовь? Жить, превыше всего – это больше, чем любовь. Война – это любовь? Ты все никак не увидишь, на что еще годится человеческая любовь – средство, как и прочие. Следовательно, превыше всего, одиночество, пока всякая снисходительность к себе не будет выжжена из тебя. Ты должен научиться замерзать».[591]

«Перед собой я вижу только могилы», – ответил я, – «что за проклятая воля надо мной?»

«Воля Бога, что сильнее тебя, ты раб, ты сосуд. Ты пал в руки более великого. Он не знает жалости. Твои христианские защиты пали, завесы, что ослепляли твои глаза. Бог снова стал сильным. Иго людей легче ига Бога; потому каждый стремится безжалостно надеть на другого ярмо. Но тот, кто не падает в руки людей, падает в руки Бога. Да будет он процветать и да падет на него горе! Спасения нет».

«Это свобода?» – закричал я.

«Высочайшая свобода. Только Бог над тобой, через тебя. Удовлетворись этим, насколько сможешь. Бог запирает двери, которые тебе не открыть. Пусть твои чувства скулят, как щенки. Уши в высоте глухи».

«Но», – ответил я, – «здесь нет проступка перед людьми?»

«Проступка? Я смеюсь над твоим проступком. Бог знает только силу и творение. Он приказывает, и ты действуешь. Твои тревоги смехотворны. Есть только одна дорога, военная дорога Божественного».

Мертвая говорила мне эти безжалостные слова.[592] Поскольку я не хотел никому подчиняться, мне пришлось подчиниться этому голосу. И она говорила безжалостные слова о силе Бога. Мне пришлось принять эти слова.[593] Мы должны приветствовать новый свет, кроваво-красное солнце, болезненное чудо. Никто не принуждает меня; только чужая воля во мне приказывает, и я не могу спастись, ибо не нахожу для этого оснований.

Солнце, явившееся мне, плавало в море крови и скорби; потому я сказал мертвой:

«Это должно быть жертвоприношением радости?»

Но мертвая ответила: «Жертвоприношение всей радости, готовое, чтобы ты провел его сам. Радость не нужно создавать и искать; она придет, если должна прийти. Я требую твоего служения. Не служи своему личному дьяволу. Это ведет к излишней боли. Истинная радость проста: она приходит и существует сама по себе, ее не нужно искать то тут, то там. Рискуя встретить черную ночь, ты должен посвятить себя мне и не искать радости. Радость не может быть подготовлена, она существует в согласии с собой или вообще не существует. Все, что ты должен сделать – это выполнить свою задачу, и больше ничего. Радость приходит от исполнения, а не от стремления. У меня есть власть приказывать, ты подчиняешься».

«Я боюсь, что ты меня уничтожишь».

Но она ответила: «Я жизнь, что уничтожает только неподходящее. Потому не беспокойся, что ты неподходящий инструмент. Ты хочешь управлять собой? Ты правишь кораблем по пескам. Построй свой мост, камень на камне, но даже не думай захватить штурвал. Ты собьешься с пути, если избегнешь служения мне. Нет спасения без меня. Почему ты мечтаешь и колеблешься?»

«Ты видишь», – ответил я, – «что я слеп и не знаю, с чего начать».

«Все начинается с ближнего. Где церковь? Где сообщество?»

«Это чистое безумие», – закричал я в негодовании, – «почему ты говоришь о церкви? Я что, пророк? Как я могу сам такое утверждать? Я лишь человек, которому не дано знать больше других».

Но она ответила: «Я хочу церкви, она необходима тебе и другим. Иначе что ты собираешься делать с теми, кого я брошу к твоим ногам? Прекрасное и естественное найдет приют в ужасном и темном и покажет путь. Церковь – это нечто естественное. Святая церемония должна исчезнуть и стать духом. Мост должен вести по ту сторону человечности, нерушимый, далекий, воздушный. Есть сообщество духов, основанное на внешних знаках с твердым значением».

«Слушай», – закричал я, – «думать об этом невозможно, это непостижимо».

Но она продолжила: «Сообщество с мертвыми – это то, что нужно и тебе, и мертвым. Не соединяйся с мертвыми, стой от них отдельно и отдавай каждому то, что должно. Мертвые требуют твоих искупительных молитв».

И сказав эти слова, она возвысила голос и позвала мертвых от моего имени:

«Мертвые, я призываю вас.

Тени ушедших, которых освободились от мук живых, придите!

Моя кровь, сок моей жизни, будет вашей пищей и питием.

Подкрепитесь мной, чтобы обрести жизнь и речь.

Придите, темные и бессонные, я освежу вас моей кровью, кровью живого, чтобы вы обрели речь и жизнь, во мне и через меня.

Бог принуждает меня направить эту молитву к вам, чтобы вы возродились к жизни. Слишком долго мы оставляли вас.

Построим связи сообщества, чтобы образ живых и мертвых был един, и прошлое жило в настоящем.

Наше желание тянет нас к миру живых, и мы забылись в этом желании.

Пейте живую кровь, пейте сполна, чтобы мы спаслись от неумолимой и безжалостной власти пылкого стремления к видимому, понятному и ныне сущему.

Пейте из нашей крови желание, которое порождает зло, ссоры, разногласия, уродство, жестокие деяния и голод.

Берите, ешьте, это мое тело, что живет для вас. Берите, ешьте, пейте, это моя кровь, желания которой текут для вас.

Придите, празднуйте Тайную Вечерю со мной ради вашего искупления и моего.

Мне нужно сообщество с вами, чтобы не стать мне жертвой ни сообщества живых, ни моего желания и вашего, чья зависть ненасытна и потому порождает зло.

Помогите мне, чтобы я не забыл, что мое желание — жертвенный огонь для вас.

Вы мое сообщество. Я живу так, как могу жить, для живых. Но крайность моего стремления принадлежит вам, мои тени. Нам нужно жить с вами.

Будьте к нам благоприятны и откройте наш запертый дух, чтобы нас благословил искупительный свет. Да будет так!»

Когда мертвая закончила молитву, она повернулась ко мне и сказала:

«Велика нужда мертвых. Но Богу не нужна жертвенная молитва. У него нет ни благосклонности, ни недоброжелательства. Он добрый и пугающий, хотя на самом деле не так, это только тебе кажется так. Но мертвые слышат твою молитву, ведь они по природе все еще люди и не свободны от благосклонности и недоброжелательства. Ты не понимаешь? История человечества древнее и мудрее тебя. Было ли время, когда не было мертвых? Пустой обман! Только недавно люди начали забывать мертвых и думать, что начали реальную жизнь, приводя их в бешенство»,

 

{5} Когда мертвая произнесла все эти слова, она исчезла. Я погрузился в мрачность и тупое замешательство. Взглянув снова, я увидел свою душу в высших мирах, порхающую, освещенную отдаленным сверканием, что изливалось от Божественного.[594] И я позвал:

«Ты знаешь, что произошло. Ты видишь, что это превосходит силы и понимание человека. Но я принимаю это ради тебя и меня. Быть распятым на древе жизни, о горечь! О болезненное безмолвие! Если бы не ты, моя душа, коснувшаяся огненных Небес и вечной полноты, как бы я мог?

Я бросаю себя человеческим животным – о нечеловеческая мука! Мои добродетели, мои лучшие способности должны быть разорваны, потому что они все еще остаются шипами со стороны человеческого животного. Не смерть ради лучшего, а загрязнение и разрывание прекраснейшего ради жизни.

Увы, неужели нигде нет целительного обмана, который защитил бы меня от свершения Тайной Вечери с моим собственным телом? Мертвые хотят жить мною.

Почему ты сочла меня тем, кто должен пить из выгребной ямы человечества, которую наполняли христиане? Тебе не хватало созерцания огненной полноты, душа моя? Ты все еще хочешь всецело порхать в ослепительном белом свете Божественного? В какие тени ужаса ты погружаешь меня? Неужели омут дьявола столь глубок, что его грязь пачкает даже твое сверкающее одеяние?

Откуда у тебя право так грязно поступать со мной? Да минует меня сия чаша отвратительной нечистоты.[595] Но если нет на то твоей воли, поднимись через огненное Небо, предъяви свои требования и опрокинь трон Бога, ужасного, объяви право людей перед Богами и отомсти им позорные деяния человечества, ведь только Боги могут принудить человеческого червя[596] к невероятным зверствам. Да будет этой доли мне достаточно, и пусть люди сами управляют своей судьбой.

О, моя материнская человечность, изгони от себя ужасного червя Бога, душителя людей. Не чти его из-за ужасного яда – капли достаточно – и что для него капля – который в то же время и вся пустота, и вся полнота?»

Объявив эти слова, я заметил, что за мной стоял ΦΙΛΗΜOΝ и дал мне их. Он приблизился невидимо, и я чувствовал присутствие доброго и прекрасного. И он говорил мне мягким глубоким голосом:

[597] «Удали, о человек, божественное из своей души, насколько сможешь. Что за дьявольский фарс она несет с тобой, все еще призывая на тебя божественную силу! Она неуправляемый ребенок и кровожадный демон одновременно, мучитель людей, которому нет равных, именно потому что она обладает божественностью. Почему? Откуда? Потому что ты чтишь ее. Мертвые хотят того же. Почему они не стоят тихо? Потому что они не перешли на другую сторону. Почему они хотят жертвы? Чтобы жить. Но почему они все еще хотят жить с людьми? Потому что хотят править. Они не покончили со своей тягой к власти, ведь они умерли, вожделея ее. Ребенок, старик, злая женщина, дух мертвого, дьявол – всем им нужно потакание. Бойся души, презирай ее, люби ее, совсем как Боги. Да будут они далеки от нас! Но превыше всего никогда не теряй их! Будучи утрачены, они становятся зловредны, как змеи, кровожадны, как тигр, неожиданно набрасывающийся сзади. Человек, сбивающийся с пути, становится животным, заблудшая душа становится дьяволом. Держись души с любовью, страхом, презрением, ненавистью и не упускай ее из виду. Она адско-божественное сокровище, которое следует держать за железными стенами в глубочайшем хранилище. Она всегда хочет выбраться и рассыпать сверкающую красоту. Будь осторожен, ведь ты уже был предан! Тебе не найти более неверной, коварной и противной женщины, чем твоя душа. Как мне славить чудо ее красоты и совершенства? Не стоит ли она в сверкании бессмертной юности? Не отравленное ли вино ее любовь, а мудрость ее – не первобытный ли ум змей?

Обороняй людей от нее, а ее от людей. Слушай ее стенания и песни в тюрьме, но не дай ей сбежать, или она немедленно превратится в шлюху. Как ее муж, ты благословлен через нее, и потому проклят. Она принадлежит к демонической расе Мальчиков-с-Пальчик и гигантов, и лишь отдаленно связана с человечеством. Если ты пытаешься постичь ее в человеческих терминах, ты пройдешь мимо себя.

Крайность твоей ярости, твоего сомнения и твоей любви принадлежит ей, но только крайность. Если даешь ей эту крайность, человечество будет спасено от кошмара. Ибо если ты не видишь своей души, ты видишь ее в ближних, и это сведет тебя с ума, ведь эту дьявольскую тайну и адский призрак не разглядеть.

Посмотри на человека, слабого в своем несчастье и мучении, которого Боги выбрали как свою добычу – разорви на части проклятую завесу, которыми утраченная душа укрыла человека, жестокие сети, сплетенные приносящей смерть, и удержи эту божественную шлюху, которая никак не придет в себя после отпадения от благодати и тянется к грязи и власти в бредовой слепоте. Запри ее как распутную суку, которая рада смешать свою кровь с каждой грязной дворнягой. Заточи ее, пусть достаточного будет достаточно. Пусть она хоть раз испробует твоих мучений, чтобы почувствовала человека и его молот, который он отнял у Богов.[598]

Пусть человек правит в человеческом мире. Пусть его законы будут верны. Но обращайся с душами, демонами и богами иначе, предлагая то, что требуется. Но не отягощай людей, ничего от них не требуя и не ожидая, тем, во что тебя заставили поверить твои дьявольские души и божественные, но терпи, безмолвствуй и благочестиво исполняй все, что подобает твоему роду. Действуй не на других, а на себя, если только другой не попросит у тебя помощи или мнения. Ты понимаешь, что делает другой? Никогда – как ты можешь? Другой понимает, что делаешь ты? Откуда у тебя право думать о другом и действовать на него? Ты пренебрег собой, твой сад полон сорняков, и ты хочешь учить ближнего о порядке и искать свидетельств его недостатков.

Почему ты должен молчать о других? Потому что достаточно и того, что можно обсудить относительно твоих собственных демонов. Но если ты действуешь и думаешь о ближнем без его просьбы о твоем мнении или совете, ты поступаешь так, потому что не можешь отличить себя от своей души. Потому ты падаешь жертвой ее наглости и помогаешь ей в распутстве. Или ты думаешь, что должен отдать свою человеческую силу душе или Богам, или даже что было бы полезно и благочестиво привести Богов к другим? Слепец, это христианская самоуверенность. Богам не нужна твоя помощь, смехотворный обожатель, считающий себя Богом и желающий формировать, улучшать, осуждать, обучать и создавать людей. Ты сам стал совершенен? – потому молчи, думай о своих делах и каждый день смотри на свою неполноценность. Тебе больше всего нужна собственная помощь; храни свои мнения и добрые советы для себя, и не беги к другим, как шлюха, с пониманием и желанием помочь. Не играй в Бога. Кто же демоны, как не те, кто не действуют сами по себе? Так заставь их работать, но не через тебя, или сам станешь для других демоном; предоставь их самим себе и не завладевай ими неуклюжей любовью, мнением, заботой, советом и иным нахальством. Иначе будешь делать работу демонов; ты сам станешь демоном и впадешь в неистовство. Но демоны рады безумству беспомощных людей, принуждая и подталкивая их помогать другим. Так что молчи, исполняй проклятую работу искупления себя, ибо тогда демоны должны мучить себя, а также все твои ближние, не отличившие себя от души и предавшиеся издевательствам демонов. Жестоко предоставлять твоих слепых ближних человеческих существ их собственной участи? Было бы жестоко, если бы ты мог открыть им глаза. Но ты можешь открыть их глаза, только если они попросят тебя о мнении или совете. А если не попросят, им не нужна твоя помощь. Если ты, несмотря на это, будешь им помогать, ты станешь их демоном и увеличишь их слепоту, потому что подашь плохой пример. Облачись в терпение и молчание, сядь и предоставь демону исполнять его работу. Если он что-нибудь осуществит, то создаст чудеса. Так ты будешь сидеть под плодоносящими деревьями.

Знай, что демоны хотят побудить тебя объять их труд, а он не твой. Дурак, ты считаешь, что это ты и твой труд. Почему? Потому что не можешь отличить себя от своей души. Но ты отдален от нее, так что не блуди с другими душами, словно ты сам душа, а ведь ты бессильный человек, которому нужна вся его сила для собственного совершенства. Почему ты смотришь на другого? То, что ты в нем видишь, отвергнуто в тебе. Будь стражем тюрьмы своей души. Ты евнух своей души, защищающий ее от людей и Богов, или защищающий Богов и людей от нее. Сила дана слабому человеку, яд, парализующий даже богов, словно ядовитое жало, данное маленькой пчелке, которая намного слабее тебя. Твоя душа может захватить этот яд и устрашить им даже богов. Так сокрой душу в покровы, отличи себя от нее, ведь не только твои ближние, но и боги должны жить».

Когда ΦΙΛΗΜOΝ закончил, я обратился к своей душе, которая приблизилась сверху, пока ΦΙΛΗΜOΝ говорил, и сказал сей:

«Ты слышала, что сказал ΦΙΛΗΜOΝ? Как тебе этот тон? Его совет хорош?»

Но она сказала: «Не издевайся, или поразишь себя. Не забывай любить меня».

«Для меня трудно соединять ненависть и любовь», – ответил я.

«Я понимаю», – сказала она, – «но ты знаешь, что это одно и то же. Ненависть и любовь для меня значат одно. Как и для всех женщин моего рода, форма значит для меня меньше, чем то, принадлежит ли все мне или же никому. Я также ревную к ненависти, которую ты обращаешь на других. Я хочу все, ведь мне понадобится все для великого путешествия, которое я намереваюсь предпринять после твоего исчезновения. Я должна приготовиться заранее. Мне нужно своевременно заготовить провизию, и многого еще недостает».

«И ты согласна, чтобы я бросил тебя в тюрьму», – спросил я.

«Конечно», – ответила она, – «там я обрету мир и соберу себя. Человеческий мир меня опьяняет – так много человеческой крови – я могу отравиться ею вплоть до безумия. Железные двери, каменные стены, холодная тьма и норма наказания – это благословение искупления. Ты и не подозреваешь о моей муке, когда кровавое отравление охватывает меня, снова и снова швыряя меня в живую материю из темной пугающей творческой жажды, что ранее приблизила меня к безжизненному и разожгла во мне ужасную страсть к воспроизводству. Удали меня от зарождающей материи, феминной половой охоты зияющей пустоты. Отправь меня к заключению, где я смогу найти защиту и собственный закон. Где я смогу подумать о путешествии, о котором говорило мертвое восходящее солнце, и о жужжащих, певучих золотых крыльях. Будь благодарным – не хочешь ли ты меня поблагодарить? Ты слеп. Ты заслуживаешь моей величайшей благодарности».

Преисполненный удовольствием от этих слов, я закричал:

«Как ты божественно прекрасна!» И в то же время бешенство овладело мной:

[599] «О горечь! Ты протащила меня через совершеннейший Ад, ты мучила меня почти до смерти – и я жажду твоей благодарности. Да, меня подталкивает твоя благодарность. Природа гончей в моей крови. Потому я горюю – ради себя, ведь это так подталкивает тебя! Ты божественно и дьявольски велика, где бы и как бы ты ни была. И я лишь евнух у твоих дверей, так же заточен, как и ты. Говори, наложница Неба, божественное чудовище! Разве я не выловил тебя из болота? Как тебе нравилась черная дыра? Говори без крови, пой собственными силами, обожравшаяся людьми».

Тогда моя душа скорчилась, извернулась, как раздавленный червь и закричала:

«Пощады, прояви сострадание».

«Сострадание? А ты сострадала мне? Жестокий зверский мучитель! Ты никогда не отличалась сострадательным настроем. Ты жила человеческой пищей и пила мою кровь. Ты разжирела от нее? Ты научишься уважать мучения человеческого животного? Чего твои души и боги хотят без человека? Почему ты стремишься к нему? Говори, шлюха!»

Она всхлипнула: «У меня отнялась речь. Я ужасаюсь твоим упрекам».

«Ты хочешь быть серьезной? Хочешь что-то переосмыслить? Хочешь научиться скромности или даже еще каким человеческим добродетелям, бездушная душа? Да, у тебя нет души, ты, дьявол, вещь по себе. Хочешь человеческую душу? Может, мне стать твоей земной душой, чтобы и у тебя была душа? Видишь, я учусь у тебя. Я научился, как быть душой, совершенно двусмысленной, загадочно неверной и лицемерной».

Пока я так говорил с душой, ΦΙΛΗΜOΝ молча стоял неподалеку. Но теперь он выступил вперед, положил руку мне на плечо и сказал от моего имени:

«Ты благословенна, девственная душа, да славится твое имя. Ты избранная среди женщин. Ты хранительница Бога. Славься же ты! Вечные слава и почет тебе.

Ты живешь в золотом храме. Люди приходят издалека и славят тебя.

Мы, твои вассалы, ждем твоих слов.

Мы пьем красное вино, разделяя жертвенный напиток в воспоминание вечери кровью, которую ты справляла с нами.

Мы готовим черного цыпленка для жертвенной пищи, неся венки плюща и роз в память о твоем прощании с опечаленными вассалами и прислугой.

Да будет этот день празднеством радости и жизни – день, когда ты, благословенная, совершишь обратное путешествие из земель людей, где ты научилась, каково быть душой.

Ты следуешь за сыном, что вознесся и ушел.

Ты поднимаешь нас как душа и предстаешь перед сыном Бога, осуществляя свое бессмертное право как одушевленного существа.

Мы радостны, доброе последует за тобой. Мы придаем тебе силы. Мы в землях людей, и мы живы».

После того, как ΦΙΛΗΜOΝ закончил, душа выглядела опечаленной и удовлетворенной, она колебалась и все же торопилась приготовиться покинуть нас и снова вознестись, счастливая обретенной свободой. Но я подозревал в ней нечто тайное, что-то, что она пыталась от меня скрыть. Поэтому я не дал ей удрать и сказал:[600]

«Что тянет тебя назад? Что ты скрываешь? Возможно, золотой сосуд, драгоценность, что ты украла у людей? Может, это камень, кусок золота, сияющий сквозь твои одеяния? Что за прекрасную вещь ты стянула, когда пила кровь людей и ела их священную плоть? Говори правду, ибо я вижу на твоем лице ложь».

«Я ничего не взяла», – раздраженно ответила она.

«Ты лжешь, ты хочешь напустить на меня подозрение, которого тебе не хватает. Времена, когда ты безнаказанно могла обворовывать людей, кончились. Сдай все его священное наследие, которое ты алчно присвоила. Ты украла у подданного и нищего. Бог богат и могуч, ты можешь украсть у него. Его царство не знает утраты. Постыдная лгунья, когда ты перестанешь изводить и обкрадывать свою человечность?»

Но она смотрела на меня невинно, как голубица, и мягко сказала:

«Я тебя не подозреваю. Я желаю тебе блага. Я уважаю твое право. Я признаю твою человечность. Я ничего у тебя не беру. Я ничего от тебя не утаиваю. У тебя есть все, у меня ничего».

«Однако», – воскликнул я, – «ты несносно лжешь. У тебя не только чудесные вещи, принадлежащие мне, тебе доступны также боги и вечная полнота. Потому сдай то, что украла, лгунья».

Теперь она была обеспокоена и ответила:

«Как ты можешь? Я тебя больше не узнаю. Ты сумасшедший, даже больше: ты смехотворен, ребячливая обезьяна, налагающая лапу на все блестящее. Но я не позволю отнять у меня мое».

Тогда я в ярости закричал: «Ты лжешь, ты лжешь. Я видел золото, я видел искрящийся свет драгоценности; я знаю, что она принадлежит мне. Ты не можешь забрать ее у меня. Отдай ее!»

Тогда она разразилась плачем и сказала: «Я не хочу ею делиться, она для меня слишком ценна. Ты хочешь отнять у меня последнее украшение?»

«Украшай себя золотом Богов, а не скудными сокровищами прикованных к земле человеческих существ. Попробуй небесной бедности, раз уж проповедовала земную бедность и нужду своему человечеству, как подлинный и правильный клерик, полный лжи, наполняющий пузо и кошелек, проповедуя бедность».

«Ты ужасно меня мучаешь», – стенала она, – «оставь мне только это. У вас, людей, всего достаточно. Мне не обойтись без этого единственного, несравненного, за что даже боги завидуют людям».

«Я не буду несправедлив», – ответил я. – «Но отдай принадлежащее мне и проси того, что тебе нужно. Что это? Говори!»

«Увы, мне не сохранить этого и не скрыть! Это любовь, теплая человеческая любовь, кровь, теплая красная кровь, священный источник жизни, объединение всего разделенного и желанного».

«Так это любовь», – сказал я, – «ты считаешь естественным правом и свойством, хотя ты все равно должна о ней молить. Ты хмелеешь от крови людей и моришь их голодом. Любовь принадлежит мне. Я хочу любить, а не ты через меня. Ты будешь ползать и молить о ней, как собака. Ты будешь воздымать руки и ластиться, как голодная гончая. У меня есть ключ. Я буду более справедливым распорядителем, чем вы, безбожные боги. Вы соберетесь вокруг источника крови, сладкого чуда, и вы придете с дарами, чтобы получить то, чего хотите. Я защищаю святой источник, чтобы ни один бог им не завладел. Боги не знают меры и жалости. Они пьянеют от драгоценнейшего глотка. Амброзия и нектар[601] – плоть и кровь людей, воистину благородная пища. Они тратят напиток в пьянстве, имущество бедных, ибо над ними нет ни бога, ни души как судей. Самонадеянность и неумеренность, жестокость и черствость ваша сущность. Жадность ради жадности, власть ради власти, удовольствие ради удовольствия, нескромность и ненасытность: вот как узнают вас, мои демоны.