Октябрь 1783 – апрель 1785 года 18 страница

– Я вас обманула, – сказала Демельза и снова заплакала. – Я соврала про крючки. О Росс, откажись от меня, если ты меня ненавидишь. Я обманщица… я сказала неправду…

Но Росс ничего на это не ответил, потому что теперь уже ничто не имело значения: ни ложь, ни поэзия, ни принципы, ни какие‑то там доводы разума или сердца.

Он отпустил Демельзу и зажег еще одну свечу.

 

Глава седьмая

 

Демельза проснулась на рассвете. Она открыла глаза и зевнула, но не сразу поняла, где находится. А потом увидела, что стропила под потолком расположены иначе, чем в ее комнате…

На каминной полке – трубка и серебряная табакерка. Над полкой – овальное, пораженное плесенью зеркало. Его спальня. Она повернулась на бок и посмотрела на каштановые волосы мужчины, который лежал рядом с ней на кровати.

Демельза закрыла глаза и постаралась вспомнить все, что произошло с ней в этой комнате. Девушка притворилась спящей, но ее выдавало частое, судорожное дыхание.

Пробудились птицы. Наступил еще один теплый весенний день. Под карнизом крыши принялись насвистывать зяблики, их пение напоминало звуки капели.

Демельза тихонько, чтобы не разбудить Росса, выскользнула из‑под одеяла и подошла к окну. Прилив уже почти достиг высшей точки. Туман серой шалью укрывал цепь прибрежных утесов. Накатывающие волны оставляли неровные черные борозды на серебристой поверхности моря.

Платье… Платье превратилось в бесформенную гору шелка на полу. Демельза подхватила его и завернулась в ткань, как будто могла таким образом спрятаться от себя самой, и тихо, на цыпочках, ушла в свою комнату. Пока она одевалась, темный проем окна стал светлее.

Дом еще спал. Демельза всегда вставала первой и частенько, еще до того, как Джуд и Пруди начинали недовольно кряхтеть на своей кровати, убегала на край долины за цветами. Сегодня она должна первой выйти из дома.

Спустившись босиком по низким ступенькам, девушка пробежала через холл и распахнула парадную дверь. Море за домом могло быть серым и неприветливым, но долина за короткую летнюю ночь сохранила тепло и благоухание, накопленные землей накануне. Демельза вышла из дома и полной грудью вдохнула утренний воздух. На горизонте застыли легкие перистые облака, словно кто‑то небрежно разметал их веником по углам неба.

Демельза босиком прошла через сад, но мокрая от росы трава не показалась ей холодной. Она присела на мостки у ручья, прислонилась спиной к перилам и кончиками пальцев ног потрогала журчащую воду. Деревца боярышника вдоль ручья были в цвету, однако белые лепестки уже порозовели и начали опадать. Так что по ручью, словно после свадебного торжества, плыли бесконечные розовые лепестки.

Демельза чувствовала боль между ног и в пояснице, но боль и все страхи прошедшей ночи меркли при воспоминании о триумфе, которым она закончилась. Демельза не испытывала угрызений совести из‑за того, каким способом достигла этого триумфа. Разве можно испытывать угрызения совести из‑за того, что стремишься жить полной жизнью? Вчера это казалось невозможным. Сегодня стало явью. И никто у нее этого не отнимет.

Через несколько минут солнце поднимется и осветит край долины, за который закатилось всего несколько коротких часов назад. Демельза поджала ноги, посидела так немного, потом встала на колени и, набирая пригоршни воды, ополоснула лицо и шею. После чего, внезапно почувствовав прилив сил, вприпрыжку подбежала к яблоне. На соседних ветках соперничали в пении два дрозда. Девушка встала под дерево, листья прикоснулись к ее волосам и забрызгали каплями росы ухо и шею. Демельза опустилась на колени и стала собирать букет колокольчиков, которые словно дымкой укрывали землю в саду. Но собрала не больше дюжины, поскольку у нее вдруг переменилось настроение: девушка села под яблоню, прислонилась спиной к покрытому лишайником стволу, откинула назад голову и прижала колокольчики к груди.

Демельза сидела неподвижно, юбки у нее задрались, и она кожей чувствовала траву и листья. Зяблик спорхнул с дерева и начал посвистывать совсем рядом с ее рукой. Демельзе очень хотелось к нему присоединиться, но она знала, что так у нее никогда не получится.

А тут еще прилетела большущая муха и уселась на лист возле лица Демельзы. У мухи были огромные выпуклые глаза, и с такого близкого расстояния она походила на доисторическое животное из первобытных джунглей. Сначала муха встала на четыре передние лапки и, ловко приподнимая и опуская крылья, потерла две задние. Потом встала на четыре задние лапки и, словно какой‑нибудь льстивый торговец, потерла две передние.

– Бзз‑бзз! – прожужжала Демельза.

Муха испугалась и улетела, но практически сразу вернулась на то же самое место и в этот раз начала тереть лапками голову, словно мылась над тазом.

Прямо над Демельзой поблескивала украшенная капельками росы паутина. Черный дрозд оборвал свою песню, посидел на ветке еще пару секунд, качнул похожим на веер хвостом и улетел, потревожив цветок с двумя последними лепестками. Лепестки, плавно покачиваясь, опустились на землю. Зяблик начал клевать их один за другим.

Демельза протянула руку в его сторону и тихонько заворковала, но зяблика обмануть не удалось – он отпорхнул на безопасное расстояние. Где‑то в поле замычала корова. В этот утренний час люди еще не вторглись в природу, и тишину нарушало только пение птиц.

Низко над землей, шумно рассекая крыльями воздух, пролетел взъерошенный грач. Солнце наконец встало и залило светом всю долину, его бледные лучи проникали между деревьев, по саду потянулись бледные влажные тени.

 

Глава восьмая

 

Росс проснулся только в восьмом часу.

Он встал и сразу почувствовал неприятный привкус во рту – в «Бойцовом петухе» подавали отвратное пойло.

Демельза… Жесткий шелк старого платья… Крючки… Что это на нее нашло? Он был пьян, но от спиртного ли? «Издержки духа и стыда растрата – вот сладострастье в действии… И тот лишен покоя и забвения, кто невзначай приманку проглотил…»[18]Прошлой ночью этот сонет ему не вспомнился. Поэты сыграли с ним злую шутку. Странное приключение. Но издержки духа в нем определенно присутствовали.

А старые сплетницы из трех деревень просто предвидели, чем все это может закончиться. Но слухи Росса больше не волновали. Теперь его волновали отношения с Демельзой. Кого он встретит сегодня утром? Трудолюбивую и преданную служанку, которую привык видеть при свете дня, или укутанную в шелка незнакомку, что явилась ему в эту летнюю ночь?

Она прошла весь путь, но под конец, похоже, испугалась.

Верх глупости – сожалеть о полученном удовольствии, и Росс не собирался ни о чем сожалеть. Что сделано, то сделано.

То, что произошло ночью, могло в корне изменить их отношения, могло разрушить их зарождающуюся дружбу, исказить смысл всех их поступков.

Его отказ, тогда в гостиной, был единственным разумным поступком, который он совершил за весь вечер. Пуританским, если угодно. Щепетильность и сдержанность. Насколько крепки их позиции в сознании циника?

В то утро Росс мог лишь формулировать вопросы, не находя ответов на них.

С какой стороны он ни пытался посмотреть на прошедшую ночь, было в воспоминаниях о ней что‑то неприятное. И ни Демельза, ни он сам не были в этом виноваты. Видимо, все дело в истории их взаимоотношений. Чушь? А что сказал бы на это отец? Высокопарный дешевый треп ради оправдания собственной глупости.

Росс кое‑как оделся и решил на какое‑то время дать своей голове отдых. Он спустился вниз и постоял под струей из водокачки, изредка поглядывая на далекий утес, где строился Уил‑Лежер.

Потом снова оделся и съел поданный Пруди завтрак. Она бубнила что‑то себе под нос и без конца хваталась за поясницу, явно напрашиваясь на сочувствие. Покончив с завтраком, Росс послал за Джудом.

– Где Демельза?

– Откуда мне знать? – сказал Джуд. – Наверное, болтается где‑нибудь неподалеку. Я видел, как она с час тому назад вышла из дому.

– А детишки Мартина уже пришли?

– Они на турнепсовом поле.

– Хорошо. И Пруди, как будет готова, пусть вместе с Демельзой тоже там поработает. На шахту я сегодня утром не пойду. Помогу вам с Джеком на сенокосе. Пора уже начинать.

Джуд что‑то буркнул и не спеша вышел.

Росс еще некоторое время посидел за столом, а потом пошел в библиотеку и с полчаса занимался делами шахты. Покончив с бумажной работой, он отправился в сарай, взял косу и хорошенько ее наточил. Работа – верное лекарство, всегда излечит от дурных последствий ночи.

«Издержки духа и стыда расплата…»

Помнится, минувшим вечером, еще до того, как у них с Демельзой все случилось, он размышлял о том, что минувший день начался с поражения и поражением закончился. Утром все старые моральные ограничения вновь заняли свои позиции и пытались убедить его в том, что подобное суждение остается верным. Жизнь словно пыталась доказать Россу: удовлетворение желаний неминуемо влечет за собой разочарование. Правда, большинство людей считают иначе, однако это всего лишь распространенное заблуждение.

Первые правила этого урока Росс усвоил десять лет назад. Но тогда он еще не был таким сластолюбцем, поэтому вряд ли мог что‑то в этом понимать. А вот отец Росса всегда был сластолюбцем и циником. Он знал цену любви и принимал ее такой, какая она есть. Разница между отцом и сыном состояла не в том, что Росс был холоден по натуре (это было далеко не так), а в том, что он слишком многого ждал от любви.

В то утро Росс особенно остро ощутил свое одиночество. Он думал о том, возможно ли получить от жизни удовольствие, если все, как и он сам, в конечном итоге испытывают разочарование?

Но так было не всегда. Детство Росса было безоблачным и довольно счастливым. Затем он в полной мере вкусил все прелести и опасности военной службы. А вот разочарование настигло его только по возвращении домой. Оно делало безуспешными все его попытки выработать собственную жизненную философию и обращало в прах все, к чему он ни прикасался.

Росс положил косу на плечо и зашагал на сенокосные угодья, которые тянулись от яблоневого сада в северо‑восточной части долины до самого Уил‑Лежера. Огромный луг был огорожен – где стенами, а где живой изгородью. Трава выросла высокая и сочная, а за последнюю неделю солнце успело хорошенько ее подсушить, так что накосить нынче можно было гораздо больше, чем в прошлом году.

Росс снял сюртук и набросил его на большой камень в углу поля. Он был без головного убора и сразу почувствовал, как пригревает утреннее солнце. Неудивительно, что в стародавние времена люди поклонялись этому светилу, обожествляя его. Особенно здесь, в Англии, в краю туманов и затяжных дождей, куда переменчивое солнце заглядывает не так уж и часто.

Росс принялся за работу. Слегка нагнувшись вперед, он ловко поворачивался, делая взмахи в виде широких полукружий. Трава неохотно поддавалась и плавно ложилась на землю. Иногда под косу попадали островки сиреневой скабиозы, белой ромашки, ажурного кервеля и желтых лютиков, которые выросли в неположенном месте и теперь разделили печальную участь травы.

Вскоре на поле поднялся своей размашистой походкой Джек Кобблдик, а следом за ним появился и Джуд. Вместе они проработали до самого полуденного пекла. Только временами кто‑нибудь останавливался, чтобы наточить косу. Разговаривали мало, каждый предпочитал держать свои мысли при себе. Почти все утро компанию косарям составляли два жаворонка. Они то взмывали высоко в небо, то ныряли к земле и при этом не переставая выводили свои заливистые трели.

В полдень все трое уселись на скошенную траву и перекусили пирожками с зайчатиной и ячменным печеньем, обильно запив все это пахтой. За едой Джек Кобблдик низким голосом, растягивая слова, что очень напоминало его походку, болтал обо всем подряд. О том, что припекает так, что пьешь больше, чем пузо может вместить. О том, что ходят слухи, будто в Мингусе в следующем месяце две хорошие семьи закатят свадьбу, каких свет не видывал. А еще он давеча повстречал старого Джо Триггса, так тот сказал, что, мол, стыд и позор, что Джек Картер в тюрьме мается, а Ник Вайгус на свободе разгуливает как ни в чем не бывало. И многие еще так считают. Говорят, что Картера отправили в бодминскую тюрьму, самую лучшую в Уэс‑Кантри. Там не так мрут от лихорадки, как в лонсестонских или плимутских блокшивах. Капитан Полдарк не знает, случаем, правда ли это? Росс ответил, что правда.

Потом Джек Кобблдик поведал о том, что все считают, что, если бы капитан Полдарк не выступил в суде и не дал отповедь судьям, Картера бы сослали на каторгу лет на семь, не меньше. И еще люди толкуют, будто судьи от злости чуть с ума не посходили.

Джуд поведал, что знавал когда‑то человека, которого ни за что ни про что засадили в бодминскую тюрьму, так он там в первый же день подхватил лихорадку, а на второй уже скопытился.

Кобблдик сказал, что люди говорят, мол, будь побольше таких сквайров, как всем известно кто, тогда и нищеты такой не было бы, и голода, и шахты бы не закрывались.

Джуд вспомнил историю о том, как в восемьдесят третьем году в Лонсестоне свирепствовала такая лихорадка, что тюремщик со своей женушкой в одну ночь заразились, а наутро уже окочурились.

Кобблдик рассказал о том, что Гриты и Нэнфаны подбивали людей выгнать Вайгуса из округи, но Зак Мартин заявил, что этого делать никак нельзя, потому что не было еще такого, чтобы зло злом искореняли.

Джуд заметил, что ничуточки не сомневается в том, что третий ребенок Джима Картера народится сиротой.

После этого они встали и снова принялись за работу. Вскоре Росс, подгоняемый азартом, оставил Джуда и Джека далеко позади. Солнце опускалось все ниже, Росс решил несколько минут передохнуть и, только остановившись, заметил, что они уже почти закончили. У него болели спина и предплечья, но зато на душе полегчало. Повторяющиеся взмахи косы и повороты туловища, мерное продвижение от края до края поля, отдых на скошенной траве – все это помогло Полдарку избавиться от назойливых мыслей о преследующих его разочарованиях. Подул легкий северный бриз, жара спала. Росс сделал несколько глубоких вдохов и выдохов, промокнул платком лоб и посмотрел на отставших работников. А потом он увидел, что со стороны дома к ним бежит маленькая фигурка.

Это была дочка Заки, Мэгги, жизнерадостное дитя шести лет от роду, с рыжими, как у всех Мартинов, волосами.

– С вашего позволения, сэр, – пропела она тоненьким голоском, – там вас одна леди пришла повидать.

Росс указательным пальцем приподнял ее подбородок:

– Какая леди, милая?

– Леди Полдарк, сэр. Из Тренвита.

Верити не навещала его уже несколько месяцев. Что ж, возможно, пришло время возобновить их былую дружбу. Именно этого и не хватало Россу больше всего.

– Спасибо, Мэг. Я уже иду.

Он подхватил сюртук, положил косу на плечо и зашагал вниз по холму.

Подойдя к дому, Росс заметил, что на этот раз Верити приехала верхом.

Он поставил косу возле парадной двери и, помахивая сюртуком, вошел в гостиную. В кресле сидела молодая женщина. У Росса екнуло сердце.

Элизабет. Она была в длинной темно‑коричневой амазонке с манжетами и жабо из превосходных гентских кружев. Отороченная кружевом фетровая треуголка подчеркивала овал лица и оттеняла густые блестящие волосы.

Элизабет протянула Россу руку и улыбнулась. Эта улыбка пробудила в его памяти болезненные воспоминания. Истинная леди. И к тому же очень красивая.

– Здравствуй, Росс. Мы уже месяц тебя не видели. Вот проезжала мимо и подумала, почему бы…

– Не стоит извиняться за то, что приехала, – перебил ее Росс. – Только за то, что не приезжала раньше.

Элизабет вспыхнула, ей явно было приятно слышать это. Несмотря на материнство, она оставалась все такой же изящной и очаровательной. При каждой встрече Росс не уставал этому удивляться.

– Сегодня выдался жаркий день для поездок верхом, – заметил он. – Позволь предложить тебе что‑нибудь выпить.

– Нет, спасибо, мне совсем не жарко. – И действительно, вид у нее был свежий. – Сначала расскажи, как ты живешь, чем занимаешься. Мы так редко тебя видим.

Росс представил, как выглядит в мокрой от пота рубашке да еще с растрепанными волосами, и рассказал о том, чем был занят в то утро. Элизабет явно чувствовала себя некомфортно. Росс заметил, как она пару раз окинула взглядом гостиную, словно ощущала в комнате чужое присутствие. Хотя, возможно, гостья просто находила странным, что при всей убогости обстановки там было довольно уютно. Она не упустила из виду и вазу с лесными анемонами и листьями папоротника, которая стояла возле диванчика в нише окна.

– Верити рассказала, что тебе не удалось добиться смягчения приговора для твоего слуги. Мне очень жаль.

Росс кивнул:

– Мне тоже. На суде председательствовал отец Джорджа Уорлеггана. Мы расстались, испытывая взаимную неприязнь.

Элизабет бросила на него взгляд из‑под ресниц:

– Джордж расстроится. Возможно, тебе следовало с самого начала к нему обратиться, и тогда все было бы иначе. Хотя я правильно понимаю, что этого твоего парня поймали с поличным?

– Как дядя? – Росс решил сменить тему разговора, почувствовав, что не стоит обсуждать с ней дело Картера.

– Лучше ему не становится. Доктор Чоук регулярно пускает ему кровь, но это приносит лишь временное облегчение. Мы все надеялись, что чудесная погода снова поставит его на ноги, но увы.

– А как Джеффри Чарльз?

– У него все замечательно, спасибо. В прошлом месяце мы испугались, что он подхватил корь, когда эпидемия уже закончилась. Но оказалось, это просто зубки начали резаться.

Элизабет говорила спокойно, но что‑то Россу показалось странным. Никогда прежде он не слышал в ее голосе этих собственнических интонаций.

В такой милой манере, демонстрируя взаимную заинтересованность и доброжелательность, они поболтали еще несколько минут. Элизабет спросила, как обстоят дела на шахте. Росс принялся объяснять разные технические подробности, в которых, как он подозревал, его гостья вряд ли разбиралась, и уж совершенно точно они ее не интересовали настолько, насколько она пыталась это показать. Элизабет говорила о предстоящей свадьбе Рут так, будто не сомневалась в том, что он тоже приглашен. Росс не стал ее разубеждать. Гостья поведала, что Фрэнсис хотел, чтобы она осенью съездила в Лондон. Но Джеффри Чарльз еще слишком мал для подобных путешествий. Фрэнсис, видимо, не понимает, что она не может оставить малыша. В общем, она постоянно упоминала про мужа: Фрэнсис то, Фрэнсис се…

Внезапно на спокойное лицо Элизабет набежала тень. Она стянула перчатки и сказала:

– Росс, я бы очень хотела, чтобы ты чаще виделся с Фрэнсисом.

Росс вежливо согласился. Действительно жаль, что у него нет возможности чаще навещать кузена.

– Нет, я говорю не о простых визитах вежливости. Росс, мне бы действительно очень хотелось, чтобы у вас было какое‑то общее дело. Твое влияние на Фрэнсиса…

– Мое влияние? – удивился Росс.

– Ты мог бы как‑то попридержать его. Помочь ему остепениться. – Элизабет подняла на собеседника полные боли глаза и сразу же отвела взгляд. – Тебе, наверное, кажется странным, что я так говорю, но, пойми, я волнуюсь. Мы очень дружны с Джорджем Уорлегганом. Гостили у него в Труро и в Кардью. Джордж так добр. Но он очень богат, и для него азартные игры не более чем приятное времяпрепровождение. Но для нас теперь это далеко не так. Не для Фрэнсиса. Когда делаешь ставки, которые не можешь себе позволить… Похоже, Фрэнсис одержим игрой. Для него игра как глоток свежего воздуха. Он мало выигрывает и много проигрывает. Мы действительно не можем себе это позволить. Грамблер, как ты знаешь, терпит убытки.

– Не забывай, я тоже крупно проигрался накануне своего отъезда, – сказал Росс. – Мое влияние может оказаться не столь уж и благотворным, как ты думаешь.

– Не следовало мне начинать этот разговор. Да я и не собиралась. Я не вправе обременять тебя своими проблемами.

– Приму это бремя как комплимент.

– Но когда ты упомянул о Фрэнсисе… и о нашей старой дружбе… Ты всегда был таким чутким.

Росс заметил, что Элизабет искренне расстроилась, и отвернулся к окну, чтобы дать ей возможность прийти в себя. Ему очень хотелось оправдать доверие Элизабет, он многое бы отдал за возможность решить ее проблемы и стереть с ее лица это страдальческое выражение. Обида из‑за того, что она вышла замуж за другого, давно исчезла. Важно, что в трудную минуту она пришла именно к нему.

– Я думала, не рассказать ли обо всем этом Чарльзу, – призналась Элизабет. – Но боюсь, это окончательно его подкосит. И лучше от этого никому не станет. Ни мне, ни Фрэнсису.

Росс покачал головой:

– Да уж, это не дело. Давай я сначала повидаюсь с Фрэнсисом. Хотя вряд ли, конечно, я преуспею там, где другие потерпели поражение. Я одного не могу понять…

– О чем ты? – спросила Элизабет, но на самом деле она прекрасно поняла, к чему клонит Росс. – Фрэнсис очень рациональный и благоразумный во многих вопросах, но только не в этом. Тут я не могу на него повлиять. Мои советы он, скорее всего, воспримет как попытку посягнуть на его свободу.

– Уверен, что мои советы он воспримет точно так же. Но я попытаюсь.

Элизабет посмотрела на Росса:

– У тебя сильная воля, Росс. Когда‑то я это знала. Мужчина не станет слушать доводы своей супруги. Но вполне возможно, что он выслушает те же доводы от своего двоюродного брата. Ты умеешь убеждать, Росс. Я думаю, что если ты захочешь, то сможешь повлиять на Фрэнсиса.

– Тогда я попробую.

Элизабет встала:

– Извини, совсем тебя заболтала. Даже не могу выразить, как я тебе благодарна за то, что ты меня выслушал.

Росс улыбнулся:

– В знак благодарности пообещай чаще ко мне наведываться.

– С радостью. Я давно хотела тебя навестить, но мне казалось, что я не имею такого права.

– Уверяю тебя, это не так.

В холле послышались чьи‑то шаги, и в гостиную вошла Демельза с охапкой колокольчиков в руках.

Она увидела, что у Росса гостья, и остановилась как вкопанная. На ней было простенькое платье из голубого льна, с открытым воротом и вышитым пояском. Платье было все измятое. Дело в том, что девушка целый день провела, лежа в траве на холме к западу от дома, откуда наблюдала за тем, как на холме напротив Росс с Джудом и Кобблдиком косят сено. Она, как молодая собака, вдыхала запахи земли и выглядывала из‑за высокой травы, а потом перевернулась на спину и заснула сладким сном. В результате волосы у нее спутались, а к платью прицепился репейник.

Демельза встретилась с Россом взглядом, посмотрела на гостью, пробормотала какие‑то извинения и собралась уходить.

– Это та самая Демельза, о которой я тебе рассказывал, – представил ее Росс. – А это миссис Элизабет Полдарк.

«Две женщины, – подумал он. – Но какие разные. Как два сосуда, глиняный и фарфоровый».

Элизабет подумала: «О господи, так между ними все‑таки что‑то есть». Вслух она сказала:

– Росс часто мне о тебе рассказывал, милая.

А Демельза подумала: «Она опоздала на один день. Всего на один день. Какая она красивая. И как же я ее ненавижу».

Она снова посмотрела на Росса, и тут ее впервые, как предательский кинжал, пронзила страшная мысль. Вдруг его страсть вчера ночью была лишь желанием заглушить неудовлетворенную страсть к этой женщине? Весь день Демельза была поглощена только своими собственными переживаниями и совсем не думала о чувствах Росса. Теперь она многое увидела в его глазах.

– Спасибо, мэм, – поблагодарила Демельза, а у самой аж подушечки пальцев покалывало от страха и ненависти. – Принести вам что‑нибудь, сэр?

Росс посмотрел на Элизабет:

– Может, передумаешь? Чай будет готов через несколько минут.

– Я должна идти. Но все равно спасибо. Какие чудесные колокольчики.

– Вам нравится? Можете взять, если хотите, – предложила Демельза.

– Как это мило с твоей стороны!

Элизабет еще раз оглядела гостиную.

«Это все она. Эти занавески. Пруди вряд ли пришло бы в голову повесить здесь занавески. И бархатная драпировка на скамье. Сам Росс никогда бы до такого не додумался»

– Я приехала верхом, так что, увы, не смогу забрать цветы, – ответила она. – Оставь их себе, дорогая, но спасибо за столь милое предложение.

– Я могу привязать букет к седлу, – не сдавалась Демельза.

– Боюсь, цветы завянут. Смотри, они уже подвяли. Колокольчики, они такие, – сказала Элизабет и, приготовившись уходить, взяла свои перчатки и хлыст.

«Не стоит больше сюда приезжать, – подумала она. – Слишком поздно – после всего, что произошло».

– Непременно проведай дядю, Росс. Он часто о тебе спрашивает. И дня не проходит.

– Заеду на следующей неделе, – пообещал Росс.

Они вышли из дома, и Росс помог Элизабет оседлать лошадь, что она и сделала с присущей ей грацией. Демельза осталась в доме, но, пока никто не видел, наблюдала за ними из окна.

«Она стройнее меня, – думала Демельза. – Хоть и рожала. И кожа как слоновая кость. Сразу видно, что никогда по хозяйству не работала. Она – леди, Росс – джентльмен, а я – немытая потаскушка. Так? Возможно. Но не прошлой ночью. Только не прошлой ночью. – Ее так и распирало от воспоминаний. – Прошлой ночью я не была потаскушкой, я была женщиной Росса. Надеюсь, эта Элизабет растолстеет. Буду молиться, чтобы она растолстела, чтобы оспу подхватила, чтобы у нее всегда из носа текло и все зубы выпали».

– Ты не забудешь о своем обещании насчет Фрэнсиса? – спросила Элизабет.

– Конечно нет. Сделаю все, что в моих силах… Хотя и очень сомневаюсь в успехе своей миссии.

– И навести дядю Чарльза. Лучше всего приезжай на обед. Ждем в любой день. До свидания.

– До свидания.

В тот день они впервые после возвращения Росса окончательно примирились. И оба понимали, хотя при этом не были уверены друг в друге, что уже слишком поздно и примирение это все равно ни на что не повлияет.

Росс проводил Элизабет взглядом, заметив отблеск солнечного света на ее волосах. Долина постепенно погружалась в тень, птицы начали выводить свои вечерние трели.

После сенокоса Росс так устал, что не мог уже ни о чем думать и просто хотел отдохнуть. Но визит Элизабет вновь лишил его покоя.

Росс развернулся на каблуках и, тяжело ступая, вошел в дом через кухню. Пруди готовила ужин. Полдарк что‑то буркнул в ответ на одну из ее жалоб и пошел на конюшню.

Там он быстро закончил мелкие дела и, вернувшись в дом, прошел в гостиную.

Демельза с охапкой колокольчиков все еще стояла возле окна. Росс, казалось, ее даже не заметил. Он медленно прошел к своему любимому креслу, снял сюртук, сел и какое‑то время хмуро смотрел на стену напротив. Потом откинулся назад и сказал:

– Как же я устал!

Демельза тихо, как будто Росс спал, а она боялась потревожить его сон, подошла к креслу и, опустившись на ковер возле его ног, начала вроде бы бездумно, но с каким‑то странным удовлетворением разбирать охапку колокольчиков на букеты.

 

Книга третья