Финляндизация, или вторая республика

«Финляндизация» — историографически интересное явле­ние. Отношение как к самому понятию, так и к тому, что под ним подразумевается, очень быстро получило новые перспекти­вы. Понятие использовалось во многих значениях, и не всегда было ясно, что под ним подразумевалось. Кроме того, его при­менение так тесно связано с собственной риторикой каждой эпохи, что понять его исторический смысл, особенно для моло­дого поколения, вероятно, довольно трудно. Сам вопрос о том, была ли Финляндия «финляндизирована», абсурден, но фор­мально над ним все-таки следует поразмышлять.

Термин «финляндизация», так же как, например, «балка-низация», относится к тем терминам международной поли­тики, которые даются данной стране извне, невзирая на ее реакцию. Это понятие появилось в Западной Европе в 1960-х гг. и очень широко использовалось в следующем де­сятилетии. В международной полемике его использовали чаще всего, когда говорили о той возможности, используя которую СССР мог бы влиять на европейскую политику, то есть «финляндизировать» ее. В таком смысле понятие «фин­ляндизация», конечно, предполагало, что Финляндия вос­принималась как марионетка СССР, что не делало ей чести. Если бы в подобной ситуации оказалась какая-нибудь из крупных европейских держав, то ее положение бы еще бо­лее позорным и опасным.

Те, кто говорили о «финляндизации», как правило, не очень интересовались самой Финляндией и ее проблемами. Правда, некоторые известные интеллектуалы, например Вальтер Лакер, посвятили «финляндизации» Финляндии ряд статей, а норвежец Йорвик написал об этом целую книгу. Зато в рабо­те француза Алена Минца «Финский синдром» вообще ни сло­ва не сказано о Финляндии. Финляндии была отведена сомни­тельная роль статиста, некого символа неопределенных и уст­рашающих симптомов.

Что же в действительности подразумевалось под «финлян-дизацией», или оно было бессодержательным ругательством?

Обобщая, можно сказать, что под этим словом подразуме­валась зависимость от СССР. Согласно во многом удачной характеристике Вальтера Лакера, СССР имел в делах Фин­ляндии право вето, и финны, считая его легитимным, стреми­лись предвосхищать пожелания СССР. Лакер зашел так дале­ко, что отрицал независимость Финляндии «в любом допусти­мом» значении этого слова. Хотя Финляндия и не была сател­литом, она не была также и независимой, нейтральной, а представляла собой особую категорию.

Таким образом, на Западе под «финляндизацией» подразу­мевалась как основная внешнеполитическая линия Финляндии, так и связанная с ней политическая культура. В риторике Ла­кера такие ключевые понятия, как «независимость», получали совсем другое значение, чем это было в финском понимании. Лакер довольно зло заметил, что к «финляндизации» относит­ся и такая черта, как непризнание самого факта ее существо­вания.

Утверждения Лакера вызывали в Финляндии вполне по­нятное раздражение. Там «финляндизацию» считали бранным словом, которое использовали потому, что не понимали сути. По мнению финнов, Финляндия все-таки была независимой страной, и СССР не вмешивался в ее дела. Эта независимость сохранялась и даже увеличивалась благодаря государственной мудрости, которая воплощалась в такой схеме: чем больше к нам доверия на Востоке, тем более мы свободны действовать на Западе. Согласно этой риторике, искренняя доверительная политика Финляндии была тайным оружием финнов: у СССР просто-напросто не было никакой необходимости влезать в дела Финляндии, если он был уверен, что его интересы будут должным образом и в определенном объеме приниматься во внимание в ее политике. Речь шла об обоюдно выгодной си­туации, которая Финляндии приносила еще и прибыль в виде

-^чци.*, или вторая республика

процветающей торговли в то время, когда западная экономи­ка корчились в муках кризиса.

Внешняя политика Финляндии была историей успеха. Та­кой ее видели и многие видные западные интеллектуалы. На­пример, Джордж Ф. Кеннан считал пееративную «финлянди-зацию» плохим названием для хорошей политики.

Ссылаясь на успехи нашей внешней политики, Кекконен пытался сделать из «финляндизации» почетное название для соглашательской политики в отношении СССР.

Слава, однако, не приходит тогда, когда ее зовут, и, к со­жалению, это слово сохранило свой побочный привкус, хотя, например, главный редактор «Die Welt» объявил, что он отка­зывается от применения этого слова в своем журнале: Фин­ляндию не хотели оскорбить, но «финляндизацию» не хотели ' рассматривать как заслугу.

Что же касается внешней политики Финляндии, то у фин­нов были причины для гордости. Ведь почти невероятно, что страна, которая до 1917 года 100 лет была частью Российской империи и трижды сражалась против вооруженных сил свое­го восточного соседа, сохранила независимость и обществен­ную систему. На ее территории не было чужих вооруженных сил, в ее демократической системе и гражданских свободах не было такого, к чему можно было придраться даже по самым строгим западным меркам. Есть основания говорить, что со­временная демократия в Финляндии имела более сильные и прочные корни, чем где бы то ни было: в США были свои проблемы с гражданскими правами, в Англии всеобщее право голоса было более поздним явлением, во Франции были свои Виши и кризисы четвертой республики, в Швейцарии женщи­ны только лишь недавно получили право голоса, а про Герма­нию в этой связи не стоило даже говорить. Лишь скандинав­ские демократии, основанные на древней крестьянской свобо­де, можно было поставить рядом с Финляндией. Да и из них, если подумать, только Швецию.

Что же касается независимости страны, то можно было от­метить, что соседям США также следовало принимать во вни­мание интересы ближайшей великой державы, а великие за­падные демократии намного активнее вмешвались в дела сво­их задворков, чем СССР в дела Финляндии. Именно своей разумной внешней политикой Финляндия обеспечила себе та­кую независимость, на которую вообще можно было надеять­ся, и в качестве дивидентов за это она получила маленькие

расходы на оборону и выгодную торговлю с соседом, у кото­рого покупала сырье, продавая ему готовую продукцию.

Представления о том, что внешняя политика Финляндии основывалась на принуждении или устрашении, были безосно­вательны, опросы мнения неопровержимо свидетельствовали, что внешнеполитическое руководство пользовалось чрезвычай­но большой популярностью у народа. Внешняя политика Фин­ляндии действительно была политикой доверия и одновремен­но политикой всего народа.

Если Финляндия чем и платила за свои достижения, так это лишь воздержанием от антисоветских высказываний, как внутри страны, так и на международной арене. Это воздержа­ние все же было, во всяком случае формально, добровольным. Никакой явной системы санкций не было, просто каждый при­вык обдумывать то, что говорил. Цена не казалась чрезмерной, если принимать во внимание, что позиция Финляндии не мог­ли существенно повлиять на систему или действия соседа.

Если же рассматривать историю внешнеполитической ли­нии Финляндии (линии Паасикиви — Кекконена), то в ее по­литической гениальности не могло быть никакого сомнения. В то время как СССР укреплял свою безопасность, превращая соседние страны в сателлиты, Финляндия сохранила свою по­литическую систему и все время расширяла свою сферу дея­тельности, вступив в Северный совет, в ООН и в качестве ас­социированного члена в ЕАСТ и даже заключила в 1970-х гг. торговое соглашение со странами Общего рынка.

Интересам безопасности СССР служил Договор о дружбе, сотрудничестве и взаимопомощи, который обязывал Финляндию защищать свою территорию, что независимая страна в любом случае и без того делала бы. Военная статья договора о взаимо­помощи была связана с кризисной ситуацией, предотвращение которой на Севере, конечно, и так было в интересах Финляндии. Линия Пасикиви, ставшая краеугольным камнем внешней по­литики Финляндии в послевоенный период, была не проявлени­ем минутного оппортунизма, а органическим продолжением ста­рой политики времен автономии, возможно даже, «великой ли­нии» во всей истории финской нации, которая наметилась уже в XVIII в. во время Аньяльского союза и Спренгпортена¹. Если

¹ Барон Г. М. Спренгпортен (1740—1819)— один из идеологов и руководителей маньяльских конфедератов, выступавших за независи­мость Финляндии, перешел на русскую службу, был советником Екате­рины II и Александра I по финляндским делам, в 1808 г. стал первым генерал-губернатором Финляндии.

ч>инлян<)из(щия, или вторая республика

же учет интересов восточного соседа назвать «финляндизацией», то тогда «финляндизированными» были Снельман и Юрье-Кос-кинен¹. Если «финляндизация» не была столь же почетной, как не считавшаяся с последствиями линия поп possumus², которой поляки во все времена придерживались в отношении России, то во всяком случае ее последствия для финского государства и на­ции были намного более счастливыми тогда, когда ей следовали.

Если рассматривать послевоенное время с точки зрения со­временного знания, например, в свете документов Жданова, то ясно, что Финляндия после окончания войны действительно находилась на дне пропасти. Для того чтобы выбраться отту­да, судя по всему, была лишь одна-единственная тесная щель, по которой можно было выбираться ползком, а не рывком.

Ясно, что советское руководство считало, что социализм победит и в Финляндии, как у других ближних соседей. Но не в его интересах все же было использовать для этого силу, так как другие способы казались более выгодными.

Поскольку Красная Армия весной 1944 г. не попала в Фин­ляндию, то «демократизацию» страны следовало осуществлять без нее, и важно было, чтобы финны сделали это сами, чтобы борьба против социализма не приобрела финско-националист-скую и антирусскую окраску. Это стремление нейтрализовать национальные предубеждения имело старые ленинские корни, и Жданов в годы работы Контрольной комиссии очень стро­го придерживался этой линии. Финляндию пытались завое­вать таким же способом, какой Ленин собирался применить в момент признания ее независимости. СССР имел большой опыт того, как упорно финское общество следует своей наци­ональной линии в противостоянии СССР. Будучи уже на пен­сии, Молотов говорил писателю Феликсу Чуеву: «Финляндию пощадили как! Умно поступили, что не присоединили к себе. Имели бы рану постоянную. Не из самой Финляндии — эта рана давала бы повод что-то иметь против советской власти... Там ведь люди очень упорны, очень упорны».

Там произвол был бы очень опасен. Надо было победить другими методами. Линия фронта теперь проходила внутри финского общества: между социал-демократией и «народной демократией». От прочности общества, его морали и институ­тов зависела судьба общественной системы страны.

¹ Ю. В. Снельман (1806—1881) и Ю. С. Юрье-Коскинен (1830—
1903) — идеологи фенноманского движения.

² не можем (лат.) — форма решительного отказа.

Линия Паасикиви означала безусловное принятие во вни­мание интересов СССР во внешней политике страны. Следо­вало считаться с тем фактом, что в конфликте между велики­ми державами Финляндии выступить против СССР означало оказаться между молотом и наковальней. Это был выбор не в пользу коммунизма, а в пользу Финляндии. В этом смысле было совершенно все равно, была ли Россия царской или ком­мунистической: системы менялись, но геополитические интере­сы оставались прежними.

В то же время, когда Финляндия во времена Паасикиви учитывала внешнеполитические интересы СССР, в стране ве­лась яростная внутриполитическая антикоммунистическая борьба, и в этой связи особенно в период левого социал-де­мократического правительства Фагерхольма (1948—1950) даже сам президент на какое-то время попал под огонь критики СССР. Внутренняя политика Финляндии, по мнению Пааси­киви, была делом Финляндии, и внутриполитическим сувере­нитетом страны нельзя было торговать.

Правда, Паасикиви предупреждал, чтобы русских зря не раз­дражали, и осуждал всяческие демонстрации как ненужные и опасные. Его линией была классическая реальная политика, хотя он по своему складу был моралистом. Однако политика, по его мнению, была искусством, и слепая принципиальная политика могла обернуться против своих же собственных целей.

Если же под «финляндизацией» подразумевается не соб­ственно внешнеполитическая доктрина Финляндии, которой безукоризненно и разумно должна следовать маленькая страна, а явления, сопутствующие этой политике, которые привели к утверждению целесообразности в качестве единственной дос­тойной моральной цели и к отрицанию абсолютного морально­го мерила в политике, то можно отметить, что перелом в этом отношении произошел в период Кекконена. Парадоксально, что внешнеполитическая линия Финляндии развивалась так, что она стала принимать черты ортодоксальной церкви: разумные идеи и удачные политические ходы теряли гибкость и превра­щались в догмы, история прочитывалась задом наперед в све­те нового Евангелия, целесообразность считалась моралью, другие мнения считались преступлениями или глупостью.

По-моему, «финляндизацию» как отрицательное явление можно считать политической культурой периода правления Кекконена, в которой отношения с СССР стали главным сред­ством власти. Этих «доверительных» отношений стремились достичь разными путями, и возникла собственная традиция,

_____________________ •""ыыноизация, или вторая республика

при которой считавшееся основой национальных интересов доверие тоталитарного государства возвели в абсолютную цен­ность. Эта политическая культура через средства массовой ин­формации влияла на восприятие как современного положения, так и истории Финляндии. Борьба на политической арене не­редко сопровождалась соперничеством за дружбу и доверие восточного соседа.

Одной из особенностей политической культуры «финлян-дизации» была слабость или полное отсутствие оппозиции. Во внешней политике не могло быть даже мысли о возможности отклонения от «общей линии», и подозреваемые в этом демо-низировались. В период президентства Паасикиви внутриполи­тическая платформа была довольно пестрой, но внешняя поли­тика еще не стала решающим политическим ударным оружи­ем. Особенно избегал такой политики президент. В период Кекконена ситуация изменилась. Решающими событиями в этом отношении были «Ночные заморозки» 1958—59 гг. и «Нотный кризис» 1961—62 гг.¹

В результате этих кризисов личное положение Кекконена в качестве доверенного лица Москвы укрепилось, и одновремен­но был получен наглядный урок того, что Москва имеет пра­во вето на решения правительства и президента Финляндии. Согласно высказыванию Никиты Хрущева, Финляндия, конеч­но, была вольна поступать во внутренних делах так, как хоте­ла, но и у Советского Союза была свобода реагировать на это соответствующим образом. В связи с «Нотным кризисом» гла­ва соседней страны оценил Кекконена как надежного друга, а его противников назвал ненадежными. Эта же оценка касалась и сторонников кандидатов в президенты. В эти годы полити­ческая элита выучила правила игры, главным из которых было заслужить доверие соседа первым.

¹ «Ночные заморозки» — кризис в отношениях между СССР и Финляндией в 1958—59 гг. Демонстрируя недовольство правитель­ством К. А. Фагерхольма, сформированным вопреки пожеланиям Кремля, Москва прервала торговые переговоры и отозвала своего по­сла из Хельсинки. Кризис закончился отставкой правительства Фагер­хольма.

«Нотный кризис» — перед президентскими выборами 1962г. Н. С. Хрущев направил У. К. Кекконену ноту с предложением более тесного военного сотрудничества. От требования отказались, когда соперник Кекконена на выборах снял свою кандидатуру.

Во время «Нотного кризиса» Кекконен проявил себя как суверенный мастер внешней политики, и социал-демократичес­кая партия, которая, объединившись с коалиционной, пыталась сместить его с поста, вынуждена была уступить. За это в 1966 г. социал-демократы вошли в правительство. В 1968 г. ко­алиционная партия еще осмелилась выставить своего кандидата в президенты, но в 1970-х гг. все значительные партии уже со­ревновались в поддержке личности Кекконена.

Одной из особенностей политической культуры «финлян-дизации» было частое общение с официальными представите­лями СССР. Согласно так называемой русской «домашней системе», у всех известных политиков и у некоторых других функционеров в советском посольстве на Техтанкату были свои доверенные лица. По воспоминаниям работников КГБ, этот институт был старой традицией и частично уходил кор­нями в 1930-е гг. Делами социалистических партий, то есть коммунистов и социал-демократов, занимался международный отдел ЦК КПСС, а буржуазными партиями — КГБ. Посол, как правило, занимался чисто государственными контактами, хотя в некоторых случаях его интересы простирались значи­тельно дальше.

По мнению бывшего работника ЦК КПСС Анатолия Смир­нова, этот отдел управлял всей Финляндией, которую и без того почти считали одной из республик СССР и которую за­ставляли плясать под дудку Кремля.

Эта оценка, конечно, явно преувеличена, как и мнение Хан­ну Рауткаллио, который считал, что в качестве президента Кекконен представлял «интересы советской власти», забивая мяч в свои ворота.

То, что это не соответствовало действительности, совершен­но понятно уже в свете подсчета голов. Финляндия никоим об­разом не была советской республикой. КПСС, правда, пользо­валась значительным влиянием в Финляндии через систему «домашних русских», она финансировала некоторые газеты и партии, начиная от «Paivan Sanomat»¹ до «Tiedonantaja»². Пуб­ликуемые ею статьи были прямым вмешательством в политику Финляндии. Однако окончательное решение всегда оставалось за финнами. Основная идея Кекконена была далеко идущей: фин-

¹ «Paivan Sanomat» — орган социал-демократической оппози­
ции — социал-демократического союза рабочих и мелких земледель­
цев как самостоятельной партии.

² Орган левого, промосковски настроенного крыла КПФ.

\^иплянаизация, или вторая республ1

ны могли себе позволить вести переговоры, когда они добро­вольно делали то, что было в интересах СССР, и тогда они имели возможность отстаивать свою точку в менее существен­ных делах. Прямое вмешательство СССР, особенно официаль­ное, в первую очередь могло навредить ему самому. Но в яро­стной борьбе за место под солнцем доверия финские политики создали политическую культуру «финляндизации». Они сдела­ли это сами. Во многом, например в переоценке истории и в дискриминации «антисоветизма», они сделали больше, чем смог бы сделать сосед. Для СССР Финляндия была витриной, кото­рую надо было содержать в хорошем состоянии. Она могла стать примером для других. Кроме того, внешнеполитическая «финляндизация» Западной Европы казалась многообещающей, во всяком случае в угрожающих картинах местной оппозиции в Западной Германии в 1970-х гг.

СССР, таким образом, прямо не вмешивался в дела Финлян­дии, «финляндизация», по сути дела, была домашним продуктом.

Может быть, в игре в кошки-мышки Финляндия выступа­ла в роли Джери, который издевался над большим Томом, как предположил Юрий Дерябин¹, который непосредственно на­блюдал за развитием событий.

Возможно, следует сказать, что в период «финляндизации» отношения между Финляндией и СССР с точки зрения их взаимных интересов были очень удачными во многих отноше­ниях. Финляндия понесла, главным образом, лишь моральный ущерб, но и в этом финны были виновны сами, их никто к этому не принуждал. В так называемых «Письмах с мельни­цы»¹, опубликованных в президентский период Кекконена — что само по себе уникально, — обращает на себя внимание, как Кекконен болезненно реагировал на то, что его патриотизм подвергся сомнению.

Вполне вероятно, что речь шла о неприятии того, что свиде­тельствовало о том, что его политика действительно была раз­рушением души финского народа. Следует, однако, считать ве­роятным, пока не будет доказано обратное, что Кекконен верил в то, что его политическая деятельность была во благо отечества.

¹ Юрий Дерябин — советский политический функционер, кото­
рый в 1970—80-х гг. под псевдонимом Юрий Комиссаров написал не­
сколько книг о Финляндии. В 1990-х гг. был послом в Финляндии.

² Опубликованное в 1970-х гг. собрание писем Кекконена с откро­
венной критикой адресатов.

гл

Возможно, он действовал искренне даже тогда, когда вме­шивался в историографию, возлагая вину за финско-советские войны на Финляндию и возвеличивая Ленина за признание независимости Финляндии.

Одним из наиболее значительных сопутствующих явлений политической культуры «финляндизации» было такое пред­ставление об истории Финляндии, которое, особенно на попу­лярном уровне, стало незаметно согласовываться с официаль­ной советской точкой зрения. С этим было связано представ­ление об СССР как о процветающей великой державе, кото­рую не следовало критиковать и система которой основыва­лась на глубоко демократичном характере.

Этот взгляд на историю не был, конечно, личным достиже­нием Кекконена, во всех своих составляющих он не был даже чисто финским явлением. Послевоенное поколение, которое во всем западном мире переживало леворадикальное пробужде­ние, повсюду стремилось абстрагироваться от истории и рас­сматривать прошлое с радикальных, так называемых «безкор-невых» позиций. То, что в Финляндии к этому добавилось еще отождествление с легитимными интересами бывшего вра­га и уничижение собственной истории, в той или иной степе­ни было логичным, так же как маоизм во Франции или тер­роризм в Германии.

Со времен «финляндизации» Финляндия все еще считает­ся лучшим знатоком России. Для этого, конечно, есть опреде­ленные основания. Финляндия занимала одно из первых мест во внешней торговле СССР с капиталистическими странами. Сотни и тысячи финнов работали на строительных объектах СССР, было много и других контактов. Считалось, что фин­ны знали, как следует вести себя с русскими, и благодаря это­му знанию они добивались успеха.

В то же время академическое изучение СССР было в Финляндии очень незначительным, и на финском языке прак­тически не издавалась никакая западная научная литература о восточном соседе. Лишь несколько маленьких издательств ге­роически издавали памфлеты и другую литературу, доверие к которой в тогдашней информационной системе Финляндии приближалось к нулевой отметке.

Настоящей революцией среди существующей критической литературы было издание на финском языке «Архипелага ГУ-ЛАГа» Солженицына — вероятно, самого значительного произ­ведения XX века. Это сопровождалось тем, что политики стре­мились препятствовать изданию, и произведение было напеча-

ляниизация, или вторая республика

тано за пределами Финляндии. Зато, например, классическая «История России» Николая Рязановского так и не была изда­на, хотя была уже не только переведена на финский язык, но и набрана.

Издатели, так же как и газетчики, усвоили истину: лучше не писать об СССР ничего, чем писать такое, что не одобрит сосед.

Со стороны старшего поколения в самоцензуре присутство­вали, вероятно, элементы истинного соглашательства: картина Финляндии и СССР времен войны и того, за что в этих вой­нах сражались, была все еще свежа в памяти, но печальные дела прошлого без надобности ворошить не хотелось. В моло­дежной среде ситуация была другой. В атмосфере «финлянди-зации» для нее открылся радикальный, то есть «безкорневой», внеисторический взгляд на недавнее прошлое. Этому способ­ствовал царивший в культурной элите настоящий культ СССР, сопровождавшийся национальным самобичеванием. Ан­тисоветизм считался моральным грехом, и его отождествляли с русофобией и правым экстремизмом. Возникла новая поли­тическая культура, корректность которой предполагала, что оп­ределенные вещи вообще не подлежат критике и обсуждению, чтобы не подвергнуть опасности великое общее дело.

Принимая во внимание близость Финляндии к СССР и многочисленность практических контактов с ним, кажется по­чти невероятным существование в молодежной культурной среде такого явления, как «тайстовство». Его, конечно, нельзя отождествлять с «финляндизацией», но можно предположить, что внешнеполитическая линия Финляндии, политическая культура, образовавшаяся вокруг нее, волна левого радикализ­ма, сотрясавшая все страны Запада, — все это вместе создало основу для этой особенности финской культуры 1970-х гг., ко­торую по ее значимости можно сравнить с движением АКС 1920-30-х гг.

Однако у молодежных движений есть своя история, и в конце 1970-х гг. во всем западном мире начался откат от ради­кализма предшествующего периода. На это повлияли трудно­сти реального социализма в разных странах от Польши до Дальнего Востока, афганская война и диссидентское движение в СССР.

Пародоксально, что критика «реального социализма» в Финляндии началась в кругах неортодоксальных левых ради­калов. Это объясняется тем, что у маленьких левацких групп в политике не было никаких авторитетных позиций, которые

они могли потерять. Определенную отдаленность от КПСС все это время сохранял СКДЛ-ДСНФ¹, несмотря на постоянные упреки со стороны братской партии. Постепенно всеобщая вера в советскую систему настолько ослабла, что радикальная мо­лодежь перестала ею интересоваться.

С началом перестройки в середине 1980-х гг. «тайстовство» растаяло, как майский снег, и одновременно стало заметно, что политическая атмосфера в целом тоже изменилась.

Вероятно, одним из главных факторов изменения полити­ческой атмосферы была личность президента Койвисто.

На президентских выборах 1982 г. ставленником СССР был Ахти Карьялайнен², о чем совершенно беззастенчиво было за­явлено в одной из статей «Правды». Однако это не только не помогло, а скорее воспрепятствовало Карьялайнену попасть даже в кандидаты. Президентские выборы проходили в усло­виях чрезвычайной гражданской активности, что объяснялось тем, что при единогласном голосовании за Койвисто полити­ки не могут протолкнуть черную лошадку (Карьялайнена).

Как президент, Койвисто коренным образом повлиял на политическую культуру тем, что не выставлял себя на первый план. Когда в период Кекконена президент пользовался влас­тью преимущественно единолично, то Койвисто стремился уважать решения других органов и воздерживаться от полити­ки диктата. Он не хотел также, подобно предшественнику, уп­равлять внутренней политикой внешнеполитическими сред­ствами. Сокрушительным нововведением периода Койвисто был приход в правительство бывших внешнеполитических жу­пелов — коалиционной и сельской³ партий. Этот явление,

¹ СКДЛ—ДСНФ — Демократический союз народа Финляндии —
политическое объединение социалистов, соцал-демократов и комму­
нистов. Был создан после войны как завуалированная коммунисти­
ческая организация. К концу 1960-х гг. стал влиятельной политичес­
кой силой.

² Ахти Карьялайнен — политик, представляющий Аграрный со­
юз — партию центра, неоднократный премьер-министр и министр
иностранных дел, директор Банка Финляндии. Пользовался довери­
ем СССР, известно также, что в 1970-х гг. у него были проблемы с
алкоголизмом.

³ Коалиционная партия — умеренная правая партия. СПФ -
сельская партия Финляндии — популистская партия бедного народа,
которая получила поддержку, особенно после войны, со стороны
бывших фронтовиков, основавших свои маленькие усадьбы и среди
эвакуированных из Карелии.

^иплянии^сщия, или вторая республика

предпосылки для которого частично созрели также и в Моск­ве, доказывало, что правление средствами внешнеполитичес­кой дискриминации закончилось. Койвисто часто публично высказывался также по поводу истории Финляндии, при этом можно было заметить, что роль Ленина в качестве великого деятеля финской истории померкла и отношение к финским войнам изменилось. Круг замкнулся, когда Койвисто (старый фронтовик и хороший знаток истории) в конце своего второ­го срока президентства заявил, что политика Финляндии в военные годы была правильной.

Но прежде чем это случилось, политическая культура «фин-ляндизации» в конце 1980-х гг. медленно засыхала. По мере того, как СССР, где царил безудержный культ самовосхвале­ния «развитого социализма», в годы перестройки начал пере­ходить к самобичеванию, в Финляндии стало намного труднее называть кого-либо антисоветским и таким образом убирать с политической арены. Это стало совсем невозможным, когда в конце 1991 г. СССР исчез с карты мира.

Что же касается политической культуры «финляндизации» в целом, то можно сказать, что ее расцвет приходится на 1980-е гг., и вторая половина 1960-х гг. была еще предваритель­ным этапом, а первый президентский срок Койвисто прихо­дился на последующий период. Избрание Койвисто на второй срок произошло уже в условиях новой политической культу­ры, и к концу его президентства от «финляндизации» остались лишь воспоминания. Она стала историческим явлением, объяс­нение которого для старшего поколения было вызовом, а разъяснение ее смысла молодому поколению часто казалось почти невозможным, а иностранцам абсолютно невозможным.

Так что понимать все исторические явления следовало бы так, чтобы из них можно было извлечь уроки.

ПУТЬ К СТАЛИНИЗМУ

В 1953 г. Сталин был на вершине славы. На то были при­чины. Он решительным образом повлиял на достижение по­беды в самой нелегкой войне в мировую историю, и было со­вершенно понятно, почему ему было присвоено звание гене­ралиссимуса, которое раньше имели лишь двое русских, в том числе и непобедимый Суворов. К концу жизни он был руко­водителем великой ядерной державы, а в сфере внешней по­литики он был лидером так называемого «Восточного блока», в который входило почти полмира. В нем царило такое же единство и гармония, как в советском обществе, иначе гово­ря, он подчинялся воле одного диктатора, и эта была воля Сталина.

Сам Сталин говорил, что социализм вступил в новую фазу, так как он вышел за рамки одной страны. Это означало новый решительный шаг на пути преобразования всего мира, который ожидала такая же революция против эксплуататор­ского класса, какая произошла в России.

Мир стал двухполярным, и хотя Александр I довел свои войска до Парижа, Россия тогда не приобрела такого всемир­ного значения, какое она получила при Сталине.

С другой стороны, победа как в 1815г., так и в 1945 г. до­рого обошлись победителю. В обоих случаях она дала осно­вания к самолюбованию и дистанционированию от Запада. Считалось, что ни в Европе, ни в Америке уже нечему было учиться. Последствия такого самодовольства проявилось как

Путь к сталинизму

в конце 1850-х гг. в Крымской войне, как и в новой холод­ной войне 1980-х гг.¹.

Для последних лет Сталина было характерно помпезное возвеличивание и славословие. Творческое мышление подме­нялось изучением трудов вождя, и каждое его слово воспри­нималось как знак Божий.

Новая волна террора обрушилась не на классовых врагов, а на так называемые «наказанные народы», к которым относи­лись народы Кавказа, калмыки, немцы Поволжья и крымские татары, которые вынуждены были обживать пустыни Казахста­на. Финнов, конечно же, по известным причинам как народ никуда не переселяли, но зато как эвакуированные в Финлян­дию ингерманландские возвращенцы, так и бывшие в Финлян­дии военнопленные оказались в лагерях. Помимо политзаклю­ченных, в СССР теперь были миллионы пленных немцев и не­сколько тысяч пленных финнов. Наказали также собственных военнопленных, так как Сталин заявил, что нет пленных, а есть только предатели.

Сталин умер в тот момент, когда он, вероятно, хотел начать новые чистки. Новые тяготы обрушились на деревню, что в некоторых районах стало причиной голода.

Однако смерть вождя вызвала невиданную волну скорби, которая в психологическом плане была очень интересна. Как известно, убийца, который убивает одного человека, вызывает отвращение и ненависть, который убивает сто человек, вызы­вает восхищение, а который убивает миллионы, заставляет на­род плакать от радости и возбуждения, не говоря уже об ин­теллектуалах.

Как бы то ни было, вскоре после смерти Сталина с куль­том было покончено. Издание собрания сочинений вождя было прекращено на 13-м томе, и политзаключенных стали вы­пускать из лагерей и тюрем. Новое руководство, казалось, си­дело на двух стульях, одновременно и одобряя, и отрицая культ Сталина.

Лишь в 1956 г. началась так называемая десталинизация. XX съезд КПСС принял постановление «О преодолении культа личности и его последствий». Уже само название говорило само за себя. В нем, как и в соответствующем документе ЦК,

¹ Термин часто использовался для обозначения похолодания в отношениях между Востоком и Западом, начавшегося с войны в Аф­ганистане конца 1970-х гг. и проявлявшегося в виде гонки вооруже­ний и пропагандистской войне.

подчеркивалось, что партия никогда не сходила с правильно­го пути. Генеральная линия партии всегда была правильной и будет такой впредь. Партия так же непогрешима, как папа рим­ский. «Ошибки» допускали отдельные личности, что объясня­лось тем, что достижения социализма стали соединять с лич­ностью Сталина, хотя на самом деле заслуги принадлежали партии. На это повлияли также некоторые субъективные фак­торы, которые непосредственно были связаны с личностью Сталина.

Так называемая «десталинизация» не затронула основ ста­линской системы. Согласно ей, «ликвидация эксплуататорских классов» была действительно необходимой и правильной ме­рой. Новое и совершенное социалистическое общество смогли построить уже к 1936 г. Внешняя политика СССР всегда была правильной, отражавшей объективные интересы всех трудя­щихся мира и т. д. Естественно, что сталинская конституция

1936 г. до 1977 г. сохранилась без изменений.
«Десталинизация» продолжилась на XXII съезде КПСС в

1962 г., когда Хрущев в так называемом «секретном докладе» раскрыл некоторые сведения о том, в каких огромных количе­ствах Сталин уничтожал верных коммунистов. Это, естествен­но, было непростительной «ошибкой», и тело Сталина вынес­ли из Мавзолея. Для затуманивания истинной роли Сталина начали усиленно раздувать культ Ленина, что в свое время на­чал Сталин. Однако любому критическому наблюдателю было ясно, что советская система была прежде всего делом рук Ста­лина, точно так же как было ясно, что ее ближайшая история была диктатурой Сталина. Толкование истории по «Краткому курсу» сохранялось, по сути дела, до самой перестройки. Важ­нейшим отличием было то, что имя Сталина было почти со­всем забыто, хотя его заслуги и превозносились.

После падения Хрущева власть вскоре перешла к Брежневу и его ближайшему окружению, которое относилось к поколе­нию 1937 г. Эта когорта получила образование в советское время и сделала карьеру во время бурных лет первой пятилет­ки и коллективизации. В 1937 г. она сменила своих начальни­ков, которые стали жертвами чисток. В целом новые власти­тели активно участвовали в критической кампании весны

1937 г., предполагавшей чистки и ликвидации. Основу их ми­
ровоззрения составлял «Краткий курс», и они воевали с име­
нем Сталина. Его представители заполнили ЦК и Политбюро
и ушли из власти на пенсию или в могилу лишь в конце
1970—80-х гг. В эту когорту входили как Суслов и Пономарев,

OSfi

Путь к сталинизму

так и другие идеологи, мышление которых не изменилось с тех пор, когда Сталин в 1930-х гг. написал «Вопросы лениниз­ма». В этом не было ничего странного, так как марксизм-лени­низм предполагал, что истина в основном уже известна.

Брежневское поколение испытывало явный интерес к стали­низму, которому они были всем обязаны и в создании кото­рого они участвовали. Вернуть славу и честь Сталину хотели начать в 1969 г. к его 90-летию. Но от этого пришлось отка­заться из-за реакции в «братских странах». Однако без особо­го ажиотажа наследие Сталина все-таки сохраняли. В действи­тельности Сталин и то, что он представлял, было очень попу­лярно, хотя его имя и нельзя было прямо упоминать. С точ­ки зрения диалектики в этом не было проблемы, так как она предполагала единство противоположностей, однако с точки зрения нормального человека ситуация была шизофреничной.

Кимо Рентола сравнивал наследие сталинского террора в КПФ с инцестом. Это была грязная тайна внутри семейного круга, о которой знали, но о которой нельзя было говорить.

Коммунизм часто сравнивают с религией, и это сравнение во многом справедливо. Для великого дела можно пожертво­вать всем, не теряя веры и не спрашивая о численности жертв.

И тем ужаснее был момент осознания того, что все на са­мом деле было совсем другим, чем казалось. Героизм оборачи­вался преступлением, величие трагикомедией, а идейность лег­коверием.

Как уже говорилось, Сталин высоко ценил веру. В «штабе» партии не было места «маловерам». Подобные моменты иску­шения, сомнения, как известно, были присущи всем верую­щим, святым и даже самому Христу. Правомочность комму­низма в конечном итоге носила потусторонний характер: ком­мунистического общества еще нет, но в будущем оно будет построено, и именно благодаря этому все жертвы оправданны, и ни одна из них не будет слишком велика.

Согласно этой логике, тайстовская молодежь пренебрегала жертвами сталинизма и даже не очень интересовалась ими, ведь они относились к прошлому, а сейчас локомотив социа­лизма был на пути к будущему.

Несмотря на величие цели, и самых верных сталинистов иногда посещали сомнения.

Тойво Антикайнен, вернувшись после Зимней войны в СССР, удивлялся тому, что там происходило: офицеры щего­ляли в форме, в Стране Советов появились классовые разли-

чия. Однако самым странным было то, что ряды его друзей по­редели. Получивший международную известность во время су­дебного процесса «северный Димитров» пытался понять, в чем дело, но вскоре погиб в авиакатастрофе.

Даже Маури Рюомя, который, вероятно, лучше других из­вестных финнов отвечал сталинистским критериям, в 1941 г. написал письмо, в котором отрекся от политики Москвы. Од­нако очень скоро он вернулся в ряды верных сталинистов.

Инкери Лехтинен, которая в годы террора потеряла отца и двух мужей и, как принято было, вынуждена была отречься от них, хотела выйти из партии, когда из Москвы пришло изве­стие об осуждении ошибок Сталина. Ее считали благочестивой, как монахиню, и напрасно было предполагать, чтобы она ци­нично осудила своих близких. Миллионы людей в СССР были вынужены отрекаться от своих близких, и трудно сказать, с каким настроением это делалось. Иногда мотивы, очевидно, были такими же, как у военнопленных: в силу необходимости можно было сказать что-то, чтобы сохранить жизнь.

В целом в кругах КПФ очень не хотели говорить о сталин­ских чистках. Нетрудно догадаться, что во многих случаях это было обусловлено тем, что они сами сложили оружие перед партией и осудили товарищей либо перед их ликвидацией, либо после.

Как отметил Кимо Рентола, вопрос о терроре в КПФ при­нял гигантские размеры. Жертв было не несколько дюжин, а тысячи, и среди них все имели знакомых или родственников.

В 1960-х гг. в руководстве КПФ власть ушла из рук стали­нистов, но после этого они организовали партию в партии в духе подлинного ленинизма. Неудивительно, что они постоян­но пользовались поддержкой Москвы. Ведь сталинистское крыло построило свое существование на верности, интересы Москвы, то есть «магическая» генеральная линия, были для него тем же самым, что и свои, а также интересы всего про­грессивного человечества. Этим людям не надо было предавать страну, они верили, что, служа Москве, они наилучшим обра­зом служат ей. Такая великая вера в гармонию национальных интересов разных стран позднее проявилась разве что среди сторонников ЕС.

Сталинисты состарились в 1960-х гг., и в «Helsingin Sanomat» была опубликована карикатура на революционеров в «инвалидных колясках», которые могли попасть на баррикады, если бы их туда подняли. Но в конце 1960-х — начале 1970-х гг. в партию пришло много молодежи, которая нашла

Путь к сталинизму

духовное пристанище именно в сталинистском крыле партии, которое до сих пор не согласилось отчитаться о сталинизме.

Брежневский СССР в значительной степени основывался на сталинистской идеологии, которую он облекал в одежды ленинизма. Слово «сталинизм» не было в употреблении, и официально говорилось, что такого «изма» и быть не могло, существовал лишь научный социализм и его реальное вопло­щение. Это был один из способов сказать, что в ленинизме речь шла именно о сталинизме.

В Финляндии интеллигенция вначале была довольно наив­ной или, если сказать прямо, — вульгарной. Рауно Сетяля в 1970 г. опубликовал произведение «Исповедь неосталиниста». Сам он хорошо знал дело, и его произведение превозносилось в соседней стране без упоминания названия, которое считалось ошибочным.

Брежневизм, как было сказано, был настоящим постстали­низмом, который отличался от своего прообраза прежде всего масштабом применения открытого насилия. Это можно объяс­нить структурным насилием, которое делало невозможным на­стоящую гражданскую активность. В атомизированном обще­стве у личности не было никаких возможностей против тота­литарного государства.

Реальный социализм, конечно, в определенный период пользовался у народа довольно значительной популярностью. Так, казалось, обстояло дело в начале 1960-х гг. Популярность, вероятно, могла основываться на описанном Александром Зи­новьевым факте, что социалистическая система тогда предла­гала легкую и надежную жизнь почти всем. Роскоши не было, но нормально существовать можно было, почти ничего для это­го не делая. По мнению Зиновьева, для простого человека это было почти райским существованием, которое давало возмож­ность реализовывать самого себя, не утруждая никаких своих способностей. Некоторые представители интеллигенции начали критиковать систему в середине 1960-х гг., выступая тогда еще за «подлинный социализм» и против искажений «реального» социализма. Имеющиеся материалы показывают, что вера ши­роких слоев народа в будущее реального социализма серьезно пошатнулась лишь в середине 1970-х гг. из-за продовольствен­ного кризиса.

Брежневское общество было однообразно серым. В нем вряд ли можно было найти что-нибудь красочное, кроме пышных военных парадов, если можно считать их таковыми. Печать

была заполнена восторженными эпитетами и превосходными степенями, которые функционеры использовали со всей изоб­ретательностью для самовосхваления, но будни были однооб­разными и унылыми, как их ни восхваляли.

В начале 1970-х гг. в Финляндии случилось почти неверо­ятное: студенты стали лавинообразно поддерживать постстали­нистский брежневизм. Они нашли в нем источник света и во­одушевления и в эйфории бросились вместе с коммунистами безоглядно поддерживать линию Москвы и в качестве лозун­га взяли слова Куусинена начала 1920-х гг. Тогда он сказал, что «безоговорочная поддержкам СССР является критерием каждого настоящего коммуниста».

Возведение некритичности на пьедестал не могло не напо­минать девиза, написанного на ремне эсэсовцев Unsere Ehre heisst Treue («Вера — наша честь»).

Что могло стать причиной такой некритичной лавинообраз­ной популярности, которая вскоре перевернула как сознание студенческих кругов, так и всю культурную жизнь Финлян­дии? Может быть, в реальном социализме наступил значитель­ный прогресс? Может, были предложены новые общественные инновации или произошли удивительные экономические чуде­са? Может, социалистический лагерь показал свое превосход­ство в устройстве межгосударственных отношений?

Ничего подобного не произошло. Произошло, скорее, об­ратное. Выдвинутая в 1961 г. программа строительства комму­низма потерпела явное фиаско, и о том, чтобы обогнать Аме­рику в чем-либо, кроме производства вооружения и некото­рых видов сырья, а также в некоторых отраслях тяжелой промышленности, не говорилось больше ничего. «Социалисти­ческий лагерь» был расколот: на советско-китайской границе стреляли и боялись полномасштаных военных действий. Че­хословакия оставалась в социалистическом лагере лишь с по­мощью танков. Интеллигенция в СССР вообще относилась к социализму, в том числе советскому, критически. В начале 1970-х гг. невозможно было представить советского человека, которого бы уважали в интеллигентских кругах и который бы одновременно был фанатичным приверженцем генеральной линии партии и готов был подписаться подо всем, что исхо­дило со Старой площади. Ирония состоит в том, что в Фин­ляндии в середине 1970-х гг. таких людей были тысячи, и в культурных кругах легко было прослыть умным человеком, цитируя речи Брежнева или передовицы «Правды», которые, благодаря газете «Tiedonantaja», можно было читать на фин-

Путь к сталинизму

ском языке. Для этого не требовалось даже изучать русский язык.

В так называемом «тайстовстве» бросается в глаза неожи­данный рост популярности брежневской идеологии и необыч­ная некритичность ее сторонников. Теперь «тайстовство» срав­нивают с АКСовством, и, конечно, определенное родство труд­но отрицать. Однако «тайстовство» при всей своей некритич­ности еще более неразумно, чем его предшественник, и, кроме того, явно настроено на служение чужой власти и подчинение ей. Такого нельзя было сказать про АКС, хотя у финских уль­траправых в целом были симпатии в отношении как Германии, так и Италии, и центральная криминальная полиция следила за ними.

Если принимать во внимание непопулярность идеи комму­низма в академическом мире в 1940—50-х и даже начале 1960-х гг., непонятно, почему она вдруг стала популярна тогда, когда, с точки зрения специалистов, она, казалось, уже изжи­ла себя. Со стороны кажется, что студенческая молодежь Фин­ляндии утратила духовные способности и у нее наступило по­мрачение разума, Verniehtung des Verstandes, которое в Герма­нии предшествовало приходу Гитлера к власти.

С 1950-х гг. молодежь не особенно интересовалась полити­кой. Обветшавшие патриотические лозунги, по представлени­ям того времени, больше угнетали, чем вдохновляли, а поддерж­ка коммунизма была убедительным признаком духовной тем­ноты.

В Финляндии, как и во многих других странах, свет иска­ли в аналитической философии. В Англии она была средством борьбы демократии против тоталитаризма, о чем свидетель­ствует сокрушительная критика историзма Карлом Поппером. В чистом виде суровый логический анализ можно было при­менять и в других целях. Бертран Рассел, чьи произведения переводились и на финский язык, доказывал разумность паци­физма и бессмысленность сексуальных табу.

Прямое влияние философии логического анализа просле­живалось в литературном модернизме, который отмежевался от устремлений в духе романтизма и классицизма предыдуще­го поколения. Литературный модернизм был аполитичным, но именно он был духовной почвой для культурного радикализ­ма 1960-х гг., который затем вылился в неосталинистское «тай­стовство».

После эгоцентичного модернизма и гедонизма 1950-х гг.

молодежь все больше увлекалась разъясняющим мир обще­ствоведением.

Ристо Алапуро обратил внимание на то, что вошедшая в моду в Финляндии в 1960-х гг. социология играла особую роль в зарождении молодежного радикализма. В то время со­циология особенно занималась изучением масс. Личность с точки зрения науки не была в почете, она сама по себе была совершенно ничтожной величиной, так как общественные зако­номерности осуществлялись лишь на уровне масс. При изуче­нии мнений в качестве объекта исследования брали большой представительный объект (множество), в котором было около тысячи человек. Общественные науки также были очень заин­тересованы в измерениях и хотели, чтобы результат был по возможности «точным». История как наука в той ситуации по сравнению с общественными науками оказалась оттесненной на задний план, ведь она была в состоянии лишь конструировать «конструктивные целостности» и выявлять ход событий, кото­рые, согласно новым взглядам, не относились даже к сфере науки, по своему характеру не были повторяющимися.

Социология же утверждала, что она является наукой о за­кономерностях общественного развития. На основе обществен­но-научного мышления было просто понять, что личность была продуктом своего общества и что, если хотели, чтобы она из­менилась, необходимо было изменить общество. Человек «жил в системе», как сказал Ханну Таанила, а систему можно было изменять. Если хотели радикальных преобразований, то «сис­тему» нужно было менять радикально. На популярном уровне это можно было выразить лаконично: ничего не изменится, если не изменится все.

В 1960-х гг. популярность «реального» социализма среди финской молодежи не была очень высока. Наоборот, коммуни­стическое молодежное движение шло на убыль, и оно не име­ло отклика в студенческих кругах. Зато с середины десятиле­тия очень популярны стали так называемые «новые левые», в основе идеологии которых были различные социологические теориии, в частности, мысли молодого Маркса об отчуждении человека от капиталистического общества и о преодолении этого отчуждения.

Вскоре многих заинтересовала оптимистическая информация, поступавшая из Китая, где культурной революции удалось стре­мительными темпами создать нового человека, который в сво­ем совершенном обществе был совершенно счастлив, как следо­вало из насыщенных фактами репортажей шведа Яна Мюрдаля.

•>кл

Путь к сталинизму

Есть какая-то ирония в том, что критическое мышление, ко­торое способствовало преодолению груза традиций, помогло подвергнуть сомнению все прежние истины, не остановилось на критике, а активно искало и нашло новые «истины», к которым можно было безопасно причалить. Речь шла о старом тоталита­ризме, который в какой-то степени увлек финскую молодежь уже в межвоенные годы, но тогда еще не в марксистской фор­ме. Речь шла об иррационализме, замаскированном под рацио­нализм. Как говорит изучавший радикализм Французской ре­волюции Дж. Л. Тэлмон в своем произведении «Тоталитарная демократия», подобный радикализм считает, что существует лишь одна-единственная подходящая система, которая могла бы быть реализована, после того как в обществе будут уничтожены все такие черты, которые не продиктованы разумом и пользой. В обществе царила бы гармония, если бы люди были такими, какими они должны были быть и какими бы они и были, если бы условия существования были правильными. Если же люди не соответствовали этому идеалу, то их можно было бы скло­нить к этому насильно и угрозами, не нарушая, однако, принци­пов демократии. При правильных условиях противоречие меж­ду спонтанностью и принуждением исчезло бы, а вместе с ним и необходимость принуждения. Вообще-то, вопрос стоял не о том, можно ли заставить людей быть счастливыми, а о том, что они и сами — в силу своего врожденного разума — хотели именно такого принуждения, возможно, сами не понимая этого. В школе Руссо «всеобщая воля» (volonte generale) означала не точку зрения неграмотного большинства избирателей, а то, что людям, по сути, надо было хотеть.

Тоталитаризм в такой старой классической форме, равно как и его критика, существовали уже полтора века. В Финляндии такой критикой пренебрегали, поскольку в ней не было нужды. Характер системы соседа многим возрастным группам был ясен и без нее. А новые возрастные группы были еще на подходе.

В 1960-х гг. учиться пришли так называемые «большие воз­растные группы», которые во всем западном мире оказались восприимчивыми сторонниками разных радикальных и квази­тоталитарных движений. Общим для них было то, что их по­коление совершило, говоря по-фрейдистски, отцеубийство, от­рицая заслуги достижений военного поколения, то есть своих родителей.

В Финляндии это направление достигло своего логическо­го завершения, когда значительная часть учащейся молодежи восприняла лозунг «Вперед, по пути, указанному Куусиненом!».

Ажиотаж на пути Куусинена начался в 1У/и-е гг., когда на него встало много людей. Тогда речь часто шла лишь о полу­шутливом словесном радикализме, но через несколько лет на нем оказались уже серьезные молодые люди, которые с пафо­сом клялись в верности марксизму-ленинизму и советскому ре­альному социализму. О Сталине перестали говорить, когда за­метили, что название книги Рауно Сетяля в соседней стране не одобрили. Но это не меняло сути дела: тот, кто поддерживал советский реальный социализм, должен был поддерживать в отдельности Сталина, который был существенной частью систе­мы и даже, по мнению его сторонников, был неотделим от нее.

Так называемое тайстовское студенческое движение, а вслед за ним вскоре и значительная часть культурной жизни всей Финляндии превратились в своеобразную пародию, вы­смеивать которую было бы легко и весело, если бы оно не было таким печальным и устрашающим. Чтобы надеяться на извлечение из этого урока, следует понять, что для большей части молодежи это было делом, которое их искренне вооду­шевляло и которое взывало как к разуму, так и к чувствам.

Несколько слов о том, как это движение само представля­ло свою программную базу и какие понятия оно использова­ло, рассказывая о себе в наиболее взвешенных и уравновешен­ных текстах.

В 1975 г. финскому социалистическому движению испол­нилось 70 лет, и Социалистический студенческий союз (СОЛ) в своей резолюции заявил:

«Студенческий союз может с гордостью и с полной ответ­ственностью отметить, что он стал продолжателем лучших тра­диций социал-демократического объединения студентов и Ака­демического социалистического общества (АСО). Став после­довательным демократом и борцом за свободу и пропагандис­том марксизма, СОЛ продолжил начатую ими работу».

В честь юбилея председатель Рейо Карлмакурки опубли­ковал в газете «Soihtu» статью. В ней он писал, что как Со­циал-демократический союз студентов (СДСС) начала века, так и основанное в 1920-х гг. Академическое студенческое общество и СОЛ придеживались одной линии и, в частности, решительно поддерживали дружеские связи между Финлян­дией и СССР. С историей СДСС были тесно связаны име­на Отто Куусинена, Юрье Сиролы, Эдварда Гюлинга и Ээро Хапалайнена.

Путь к сталинизму

Об ужасах 1937 г. Рейо Карлмакурки упоминает лишь в связи с тем, что АСО был исключен из СДПФ. Зимнюю вой­ну он обходит молчанием, упоминая лишь, что «во время но­вого антисоветского военного конфликта» многие функционе­ры АСО сидели в тюрьмах и лагерях. Некоторым, однако, уда­лось бежать в СССР, где «они действовали на благо АСО, мира и дружбы с СССР».

Как вынужден был отметить Калмакурки, значение студен­ческого коммунистического движения в студенческой моло­дежной среде в послевоенный период было несущественным: «В пассивном политическом студенческом движении значи­тельную политическую роль играл лишь ультраправый Акаде­мический союз свободы, наследник запрещенного АКС».

Ход истории нельзя повернуть вспять, и тайстовской вол­не нашлось убедительное научное объяснение. Оно было свя­зано со всей историей прогрессивного развития человечества, и этим объяснялось: «Неотвратимое изменение расстановки сил в пользу социализма в 1950—60-х гг. и кризис политики холодной войны стали объективной основой для радикальных процессов в молодежной среде, что затем создало основу но­вому подъему студенческого движения». К сожалению, объек­тивная истина не сразу и не полностью открылась массам, и движение не восприняло марксизм-ленинизм.

Карлмакурки жаловался на то, что в студенческом движе­нии вначале играли значительную роль такие личности, как Эле Алениус¹, что были опубликованы «глупые программные статьи о превращении в лом всяческих ценностей» и делались нападки на СССР. Какой-то наглец осмелился даже написать, что он поверил бы, что в Финляндии надо будет менять сис­тему лишь после того, как «финские бабы поедут за рожде­ственскими покупками не в Стокгольм, а в Ленинград».

Однако в начале 1970-х гг. был найден правильный путь, и количество членов начало быстро расти. Правда, в Раю все время подстерегал змей. Он действовал даже внутри самой партии против ее генеральной линии, точно так же как в свое время, согласно «Краткому курсу», происходило в КПСС. Вредители нагло утверждали, что они «обновляют» марксизм-ленинизм: «В поддержку этой так называемой линии на обнов-

¹ Эле Алениус — политик, который был председателем ДСНФ в 1960 — 70-х гг. и подчеркивал независимость этого движения от КПФ. Из-за этого его критиковали как представители Москвы, так и промосковское крыло КПФ.

ление праворевизионистское крыло и некоторые руководители ДСНФ заискивали перед студентами и интеллигенцией. Сту­денчество и интеллигенцию, а также их организацию СОЛ-ССС намеренно использовали в качестве орудия в руках об­новленческого движения. Это предполагало подчеркивание положения интеллигенции как таковой и даже пренебрежение воспитанием верной рабочему движению и марксизму-лени­низму интеллигенции. Пренебрегали также идеологической борьбой за основы марксизма-ленинизма...»

В свое время, конечно, трудности были успешно преодоле­ны, и в 1975 г. СОЛ—ССС, по словам своего председателя, был самой крупной политической студенческой организаци­ей Финляндии, насчитывавший около 5500 членов. В нем было 40 коллективных членов, и он действовал даже в сред­них учебных заведениях. СОЛ—ССС был активным также и на уровне государственной политики, у него были тесные связи с прогрессивной интеллигенцией, и он издавал так на­зываемую «Черную книгу», «свидетельства» которой были собраны выдержки из университетских учебников. На их ос­новании требовали запрета обучения в антисоветском духе и преклонения перед империализмом. Таким образом, студенты требовали цензуры своих учебников и призывали соседнюю страну быть гарантом своих требований. Согласно пояснению СОЛа, как Парижский мирный договор¹, продиктованный когда-то Финляндии, так и Договор о дружбе, сотрудниче­стве и взаимопомощи служили уничтожению антисоветизма в Финляндии, и студенты хотели контролировать соблюдение этих договоров.

В своей идеологической работе СОЛ—ССС стремился ак­тивизировать критику буржуазной и реформистской идеоло­гии. В то же время это означало бдительную защиту марксиз­ма-ленинизма от всякого рода отклоняющихся и искаженных идеологий, как учил молодежь Ленин», — писал Карлмакурки, ссылаясь на действительно сформулированную Лениным в 1903 г. резолюцию.

Имя Сталина Карлмакурки не упоминал вовсе, хотя, по сути, на протяжении всех 1970-х гг. СССР твердо стоял на сталинских позициях, и вся речь Карлмакурки со всеми орто­доксальным акцентами была как бы взята из «Краткого курса».

¹ Мирный договор, подписанный между Финляндией и СССР в 1947 г., включавший запрет ультраправой деятельности.

Путь к сталинизму

Маркс в свое время сказал, что история повторяется пер­вый раз в виде трагедии, а второй раз в виде фарса. Финская борющаяся интеллигенция в 1970-х гг. осмелилась вступить на проторенную дорожку.

Таким образом, имя Сталина избегали упоминать, но зато СОЛ—ССС почитал Куусинена и клялся идти по указанному им пути. Этот путь был грязным и извилистым и в свое вре­мя уже дважды приводил в тупик. Но тем не менее разгово­ры о «пути, указанном Куусиненом», не были пустым звуком. Студенты действительно принялись осуществлять его тактику, разработанную для КПФ. На основе документов архива Куу­синена можно заметить, что эта тактика предполагала вцепить­ся зубами в буржуазную Финляндию с помощью СССР. Что­бы заткнуть рот тем, кто стал бы говорить о войнах Финлян­дии, можно было использовать государственные договоры и закон о запрете военной пропаганды. В силу известных причин Куусинен и многие другие товарищи со своей стороны избе­гали воспоминаний о том времени.

Отношение тайстовцев к войнам Финляндии было резко отрицательным, ведь они во всем поддерживали точку зрения Москвы.

К сожалению, во время войн «прогрессивные» круги Фин­ляндии не смогли ничего сделать в интересах Москвы. Не­сколько незначительных случаев саботажа и небольших воору­женных выступлений — это было все, что могла продемонст­рировать КПФ. Для объяснения смысла истории следовало все же подчеркнуть необычную ценность этих дел. Так было созда­но, хотя бы на фиктивном уровне, финское «движение сопро­тивления». Это направление породила «группа сопротивления» из художественного произведения, написанного Калеви Сейло-неном.

Тайстовская новейшая история получила свое логическое воплощение в пиркальской брошюре¹, которая использовалась в качестве учебного пособия. Соглано ей, Финляндия в 1930-х гг. тоже была «фашистским государством», а СССР оплотом прогрессивных сил. Эта брошюра, по большей части, была скопирована из финноязычного учебника истории, издан­ного в Петрозаводске.

Более совершенных результатов тайстовская историография

¹ Речь идет об учебном пособии по истории, использованном в 1975 г. в основной школе в Пирккала, содержание которой было ско­пировано с советского учебника.

истории Финляндии не достигла и, вероятно, не могла дос­тичь. Ведь ее основной целью было показать связь с москов­скими концепциями.

В этом плане гораздо существеннее и интереснее было то, что академическая историография ответила на вызов полити­ки тем, что, приспосабливаясь к взглядам и нуждам могуще­ственного Советского Союза, она отрицала прошлое, чтобы высветить современность и написать так называемую виг-исто­рию¹, в которой прошлое освещалось бы в свете линии Пааси-киви — Кекконена.

В межвоенный период Финляндия вела героическую борь­бу против массовой культуры. Она была продолжена в 1950— 60 гг. и закончилась почти тотальным поражением на рубеже 1990-х гг.

Средствами борьбы были цензура, налог на развлечения, всеобщее порицание, программная политика на радио, школа, воспитание и т. д.

В соответствии с этим представлением человека пытались поднять из животного состояния на более высокую ступень, используя понятие Эйно Кайлы, вплоть до «высокодуховной жизни». Потребности и способности человека пытались вы­строить в соответствии с иерархией ценностей, в которой стремление к истине, доброте и красоте составляли ядро куль­туры духовного развития. Основной идеей массовой культуры в противовес этому было дешевое развлекательство, которое было нацелено на удовлетворение низших духовных и чисто физических потребностей.

В Финляндии в сфере литературы и публицистики «живот­ное», то есть зверя в человеке, с 1917 г. до послевоенного пе­риода олицетворял Советский Союз. Такой же анималистич-ности следовала та чувственная гедонистическая массовая культура, которая процветала особенно в англосаксонских стра­нах, и связанная с ней упадническая культура, которая была на все готовым союзником Литвинова и его культурного фронта, а через него и Сталина.

Однако после войны вдруг обнаружили, что из СССР ис­ходило скорее дисциплинированное классическое искусство, у которого, правда, был китчевый и культличностный характер,

¹ Понятие, известное из истории историографии Англии, которое предлагает такой взгляд на историю, согласно которому на всем про­тяжении истории прогресс олицетворяется партией вигов.

Путь к сталинизму

не имеющий намека на развратное жизнепоклонство. Совет­ский человек выглядел скорее аскетом, почти роботом.

В начале 1960-х гг. в Финляндии пошли на уступки массо­вой культуре: сначала начали непрерывно передавать легкую музыку по музыкальному радио, а затем отказались от цензу­ры описаний половой жизни и, наконец, начали поддерживать и награждать различных заслуженных представителей массовой культуры. Радикализм 1960-х гг. усвоил максиму о том, что источником ценностей является количество удовольствия, на его качество не стоит обращать внимание.

В 1970-х гг. оказались во встречном потоке.

В культурной жизни тайстовство в полной мере освоило соцреализм, который боролся с «массовой культурой» так же яростно, как в межвоенный период финские культурные гуру. Как отметили Горький и Жданов в 1934 г., лишь умирающий класс нуждался и производил искусство, задачей которого была лишь сенсация и «героями» которого были бандиты и по­лицейские, проститутки и бродяги с окраин. Социалистичес­кий же реализм был продолжателем всего того лучшего, что создали предшествующие мировые э