2017-12-14
251
В Белерианде неистовствовала весна.
Слишком много времени Лютиэн провела под замком, слишком редко выходила гулять в крохотный садик, в который ей позволено было выходить, и слишком мало внимания обращала там на свежую зелень, сбрызнувшую деревца. Сердце ее, обычно чуткое к перемене времен, было сожжено страданием. И лишь сейчас, вдыхая весну, оно стало возрождаться к жизни.
Хуан пришел ночью, принес ей теплую одежду и плащ; хлеба, что она украла на кухне, сыру и орехов должно было хватить на несколько дней. Она вышла тем же путем, каким пыталась совершить зимний побег — но на этот раз Хуан помогал ей, а не выслеживал ее. Стражи выпустили его без всяких подозрений: все привыкли, что по своим собачьим делам он ходит за город когда хочет.
Сейчас Лютиэн отдыхала, лежа на мягкой, нежной траве и щурясь на утреннее солнце. Хуан бегал где-то поблизости, описывая круг около фарлонга в поперечнике: сторожил. Устали он не знал, и даже с Лютиэн на спине мог бежать еще долго — однако она устала первой. И так-то она была неважной всадницей, а теперь, без седла и узды, изо всех сил сжимая ногами ребра огромного пса и вцепившись руками в его густой загривок, она уставала еще быстрее, чем на лошади. Он старался как мог, но даже плавная рысь требовала от нее немалого напряжения сил.
|
|
|
Перевернувшись набок, Лютиэн приложила ухо к земле. Нет, земля не гудела под копытами эльфийских коней. Она была полна своего собственного, весеннего шума — ровного тихого гула, подобного звону басовой струны. То, пробудившись к жизни, жадно пили воду деревья и травы.
Лютиэн отыскала ручей и поела хлеба, запивая его водой. Минутой позже подбежал Хуан, устроился ниже по течению и принялся лакать. Потом, увидев, что она наелась и просто сидит, подбежал и ткнул ее носом в колено.
— Да, ты прав: надо идти, — согласилась Лютиэн и поднялась.
Хуан прилег, подставляя спину, но она потрепала его между ушами:
— Нет-нет, мой хороший, я не буду утомлять тебя, пока не придет крайняя нужда, и мне понадобится вся твоя и сила и вся быстрота.
Хуан поднялся с видом молчаливого согласия. Лютиэн уже научилась разбираться в оттенках его настроения. Если бы он настаивал, он бы какое-то время еще полежал, и тронулся бы с места только тогда, когда она ушла вперед.
Они зашагали рядом: дева в мужской одежде, с мешком за плечами, и огромный, величественный пес. Вот так и попадаешь в людские легенды, подумала Лютиэн: идешь себе по своим делам, ни о чем, кроме них, не думаешь, через сотню лет глядь — а о тебе уже сложили сказку.
— Наш побег, наверное, уже заметили, — сказала она Хуану. Тот коротко рыкнул: ясное, мол, дело. Уши его были насторожены все время и поворачивались из стороны в сторону: не гремит ли охотничий рог? Не слышно ли всадников Нарготронда?
|
|
|
— Я только и делаю, что бегаю, Хуан, — улыбнулась принцесса. — Иногда мне кажется, что мои пути, словно насмешливая apaquenta, повторяют пути Берена. Он бежал из родной страны, ставшей чужой — и я бегу. Потом он попал в плен — и я попала. Вот только в третий раз нам придется бежать двоим. Как ты думаешь, в какой срок мы доберемся до Дортониона? Десяти дней на это нам хватит? А сколько времени уйдет на то, чтобы пересечь горы? Ах, хотела бы я иметь крылья. За них сейчас я могла бы отдать свое бессмертие и сделаться как человеческая женщина. Вот только кто предложит мне такую цену? Моя болтовня не надоела тебе, о суровый охотник Амана? Я понимаю, что там, в Нарготронде, нам обоим некуда было деваться друг от друга, ты был тюремщиком, а я — узницей, и тебе волей-неволей приходилось меня слушать… Уж не для того ли ты устроил мне побег, чтобы хоть немного от меня отдохнуть? Ай!
Пес ткнул ее головой пониже спины так, что ей пришлось несколько шагов пробежать. Это означало, наверное, «Не говори глупостей!» Задыхаясь и смеясь, она повалилась в траву. Хуан склонил голову набок и свесил язык.
Лютиэн поднялась, потрепала пса за ушами — и они продолжили путь.
— Интересно, что сейчас дома, — Лютиэн посмотрела на восток. Дориат не был отсюда виден, и одинокая громада Амон Руд казалась не больше яблочного зернышка, еле заметного в голубоватой мгле, что полагает предел даже самому острому взгляду.
— И что в Нарготронде…
Холмы Нарога были удручающе близко, и эта близость заставляла Лютиэн и Хуана петлять, держась возле перелесков, и не снимать плаща, а если попадается ручей — идти по воде столько, сколько можно.
Ближе к полудню случилось то, чего они оба ждали и боялись. Земля загудела под копытами — и Лютиэн с Хуаном затаились в лесочке. Она забралась на дерево и замерла, завернувшись в плащ, а он залег под кустом, в глубокой промоине.
Отряд феанорингов со сворой гончих псов пронесся по равнине как вихрь. Лютиэн засмеялась про себя: они то ли потеряли след, то ли так на него и не напали; этот бешеный наскок был рассчитан, видимо, на то, чтобы испугать ее и выманить из укрытия.
Она поняла, что ее могут найти разве что случайно: увидят Хуана, когда они будут пересекать равнину.
Придется делать это ночами, подумала она. Значит — терять время. Я потеряю много времени прежде чем выберусь из владений Нарготронда.
А что же в Дортонионе и как там Берен? Чутье подсказывало ей, что там тоже творится нечто важное, к чему она должна успеть вовремя. Вот только успеет ли?
* * *
Появление воинов с горы Химринг под водительством Гортона и Хардинга переменило все. Их было две тысячи, все — конные, полностью вооруженные, с заводными лошадьми и припасами, все свежие, готовые в бой хоть сейчас. На фоне их великолепия даже победа при Фреридуине как-то померкла, и, наверное, Берен правильно сделал, что не надел сейчас же привезенный Хардингом богатый доспех и красивый плащ. Все в той же оборванной после драки одежде с плеча кого-то из морготовых рохиров, черной с серебром по вороту, все в том же дирголе, он словно не желал отделять себя от тех людей, которые, как ни крути — а расчистили дорогу этому великолепному войску, достойному эльфийского князя.
А вот Фригга и его люди поняли, что прогадали. Самые умные из них уже успели смешаться с толпой, и вокруг зачинщика осталось не более трех десятков.
— Я предупреждал вас, — сказал Берен, когда все приветствия закончились. — Я говорил, что вы вольны выбирать. Вы выбрали. Идите же избранным путем. Я изгоняю вас из Дортониона. Если вы появитесь здесь — вы вне закона и любой может убить вас. Прежде заката вы должны пересечь Фреридуин, и если кто-то из вас появится на этом берегу — будет убит немедля.
|
|
|
Фригга побледнел.
— Наша кровь — на твоих руках, — сказал он, кусая усы.
— Только на ваших собственных, — покачал головой Берен.
Один из сподвижников Фригги, парень чуть старше Гили, заплакал, но лица тех всадников, что, подталкивая их в спину копьями, довели до берега и помогли переправиться, дав подержаться за стремя — лица этих всадников не дрогнули. Так и ушли бунтовщики — мокрые, кое-как вооруженные, согбенные и жалкие.
И хотя до заката произошло еще очень много чего, Гили крепче всего запомнилось именно это: ссутуленные спины изгнанников.
— Ну, Руско, помнишь, как мы с эльфами говорили про добро и зло? — Берен положил руку ему на плечо. — Как ты полагаешь, добро я сейчас совершил или зло?
Гили опустил голову. Он не знал, что сказать.
— Если так было надо — то добро, наверное? — спросил он.
— Нет, Рыжий. В том-то и дело, что зло. У меня не было иного выхода, и я совершил зло. Меньшее, чем совершил бы, позволив им остаться или унести часть добычи, но все-таки зло. Запомни: пока человек, творя зло, понимает, что он творит — он человек еще не совсем пропащий. А вот когда начинаются разговоры, что добра и зла не существует или что каждый сам себе придумывает, что есть добро и зло — вот тогда все, тогда душа погибает.
Гили обернулся и посмотрел ему в глаза.
— А почему нельзя было оставить их? — спросил он.
— Потому что тогда каждый здесь начал бы думать, что можно начать бунт, а если дело сорвется — получить прощение. А когда каждый начинает так думать — конец войску. Вождь должен это знать.
— Так я-то не вождь.
Он выдержал взгляд Берена, и тот, отпустив плечо своего оруженосца, сказал:
— А ну, пошли.
Гили не стал спрашивать — куда. Воины Гортона привезли с собой просторный шатер, и разбили его под скалой. Туда Берен и шел.
— Где коморник? — остановил он первого попавшегося отрока-оруженосца. — Зови сюда. Скажи: нужен кубок и вино. Ты помнишь, Руско, что я тебе обещал?
|
|
|
У палатки он отловил еще нескольких отроков, которые ничем не были заняты, и велел им раздобыть деревянную колоду и сложить из жердей и попон маленький шалаш с двумя выходами. Потом он нашел в шатре рог и, выйдя, трижды протрубил в него, собирая весь лагерь.
— Что ты надумал сделать? — спросил Роуэн Мар-Хардинг, который был в то время в шатре и вышел вместе с Береном.
— Сдержать слово.
— И кому же ты его дал?
— Ему, — ярн показал на Гили. Хардинг посмотрел на паренька так, что тот покраснел. Он совершенно не понимал, в чем дело.
Колода отыскалась на реке — из тех, что послужили строительству плотины и были отнесены сюда волной. Чтобы пронести ее к шатру, отрокам пришлось протолкаться сквозь толпу.
— Сойдет, — сказал Берен, осмотрев корягу.
Чуть попозже был готов и шалаш — длинный, низкий, такой, что войти можно было только согнувшись. Гили все еще ничего не понимал.
— Иди сюда, — скомандовал Берен, показывая на место рядом с собой. У Гили пересохло во рту — он сделал два шага и остановился.
— Люди! — громко сказал Берен. — Я позвал вас, чтобы потом никто не говорил, что он не видел и не знает. Руско, мой отрок и оруженосец, вам всем знаком. Он не бился сегодня с вами, но верьте мне — не будь его, не было бы ни этой битвы, ни этой победы. Он совершил подвиг, о котором не сложишь песню, но все равно это был подвиг. И этот подвиг не останется без награды. Я пообещал ему, что, если мы останемся живы после первого сражения — я назову его своим братом. Будьте же свидетелями!
Гили даже потерял дар речи. Он с трудом вспомнил, как и когда это обещание было дано, и, если честно, он ведь не принял его всерьез…
— Поставь правую ногу на колоду, — шепнул Хардинг.
Гили подчинился. Берен тоже поставил ногу на колоду и взял из руки коморника нож.
— Заверни рукав, — сказал он.
Гили закатил правый рукав. Коморник подставил чашу, на четверть полную вином.
Берен разрезал себе руку — коротким движением по направлению от кисти к плечу, опустив локоть вниз. Гили послушно подставил свою руку, вздрогнул от мгновенной боли. Берен поднял руку ладонью вверх, растопырив пальцы, и Гили понял, что нужно сделать: он соединил с его ладонью свою и они сжали пальцы в «замок», соприкоснувшись предплечьями. Кровь, смешиваясь, стекала в чашу.
Все происходило так быстро, что Гили не успевал понять, когда же оно начинается. Вот — вокруг уже поют без слов, отбивая ритм, схожий с ударами сердца, мечами о щиты — но кто первым затянул песню и кто ударил мечом о щит?
— Делай, как я, — шепнул Берен, отнял свою руку, расстегнул пояс и снял куртку с рубашкой. Гили последовал его примеру.
Раздевшись до пояса, они снова взялись за руки и Берен нырнул в шалаш, ведя за собой Руско. Полог за ними то ли закрылся сам собой, то ли его кто-то задернул — на миг Гили оказался в кромешной темноте, где даже вдохнуть было как следует нельзя — такой стоял лошадиный дух. Он сделал, согнувшись в три погибели, два шага, а потом Берен раскрыл полог второго входа и вытащил его на свет.
С той стороны уже ждал Гортон с чашей в руках. По лицу одноглазого вождя было видно, что происходящее ему не очень-то по душе.
Берен принял смешанное с кровью вино, сделал несколько глотков, потом протянул чашу Гили:
— Пей до дна.
Когда Гили сделал последний глоток и отнял чашу — умолкли и песня, и грохот щитов. Берен взял из рук Хардинга свой диргол, взявшись вдвоем за углы, они растянули плащ; кто-то подал скату, и Берен одним движением рассек полотнище диргола точно пополам. Одной половиной он накрыл плечо Гили, другую набросил на себя.
— Ты теперь мой брат, — сказал он. — Ты — Беоринг. Обними меня, Руско.
* * *
Илльо совершенно напрасно послал орков к Бар-эн-Эмин — Берен там не объявлялся. Скулгур тоже не появился в рассчитанный день, и высланные вперед разведчики их не видели. Зато они принесли другие вести: Дортонион восстал. В деревнях бьют назначенных старост и начальников округов, горцы уходят неведомо куда, включая баб и детей, и несколько отрядов, не явившихся к месту сбора, вряд ли стоит ждать.
Люди разбегались и из тех отрядов, что по-прежнему были под командованием Илльо. Сколько он ни вешал, ни рубил голов — на одного попавшегося беглеца каждую ночь приходилось десятка полтора беглецов успешных. Время работало на Беоринга: он мог позволить себе просто сидеть, копить силы и ждать, пока Илльо снимется. Он знал, что Илльо не предаст Гортхауэра, и знал, что к девятому дню Горностая Гортхауэр будет ждать за Ангродовыми Гатями. Нужно было выдвигаться — Илльо ожидал только Болдога и его отряда.
Наконец, Болдог вернулся, — как Илльо почти ожидал, без Беоринга.
— Приветствую, — он вошел в палатку, за ним — двое из его отряда: орк и человек. Что-то они несли… Илльо едва не затошнило: в руках карателей был мальчик лет двенадцати, избитый в кровь. Левая нога волочилась по земле в таком положении, что сомнений не было — сломана.
— Прошу любить и жаловать: Фрори из Бер-Адун. Баловался на вершине вон той горы огнем. Вчера ночью.
Мальчика отпустили — он упал безвольно, как мешок с костями. Только слабый стон выдал, что он еще жив.
— Расскажи, Турог, — приказал Болдог.
— Значт, эт самое, — шмыгнул носом орк. — Вчерась ночью вас тут не было, а мы разглядели костры на вершинах-то: одна вон там, поближе горка, а другие две уже оттуда было видать. Ну, побегли, значит, туда… Ага, сперва никого не нашли, а потом волков по следу пустили — они нам этого крысеныша и доставили, — орк пнул паренька ботинком в бедро.
— И что? — спросил Айо, командир знамени Медведей.
— А вот что: он тут строил из себя героя, но под конец все нам выложил… Ночью прискакал какой-то охляп… Он не знает, кто, но в деревне все аж на голову встали. Отец велел мальчишке подниматься на гору да запалить поленницу, которую там загодя приготовили. Более он ничего не знает, знал бы — сказал…
— Вы, конечно… — Ильвэ сглотнул слюну. — Уже… побывали в этой деревне?
— А то! Деревня пуста, как выеденный орех. Две другие в округе — тож. Если б этот дурачок не задержался полюбоваться кострами, мы бы и его не зацапали. Дозвольте облаву с волками?
— Погодите, — сказал Илльо. — Есть еще кое-что…
— Отведите щенка на край лагеря да повесьте повыше, — приказал Болдог. — Теперь с ним уже нечего делать. Так что у тебя, господин айкъет'таэро?
Илльо открыл было рот, но посмотрел в желтые, с узкой щелочкой зрачка, глаза Болдога — и промолчал.
Мальчика, уже безучастного ко всему, вытащили из палатки, пропустив внутрь еще четверых корна-таэри, оторванных от дел и потому страшно злых, и Мэрдигана.
— А Тхурингвэтиль уже вернулась?
— Нет.
— Сука. Как раз когда она нам нужна. Лучше не придумаешь…
Сам того не заметив, Болдог назвал фаэрнэ той кличкой, что дал ей Берен.
— Значит, — жестко заключил Айо, — в тот самый момент, когда мы выдвигаемся для удара и наиболее уязвимы — у нас за спиной поднимается мятеж?
Все взгляды уперлись в Мэрдигана.
— Что ты знаешь об этом, горец? Говори, о чем ты стакнулся со своим князьком?
— Ни о чем! — Финвег Мэрдиган сделал шаг назад. — Он ничего мне не говорил, даже не подходил ко мне!
— Сомневаюсь я, — Болдог похлопывал кнутом по голенищу сапога. — Сильно я сомневаюсь, Мэрдиган! Тебе придется очень постараться, чтобы разубедить меня в этом!
— Болдог, остановись! — приказал Илльо. — Что ты собираешься сделать?
— Что сделать? Поговорить с нашим корнаном по душам, вот что.
— А ты подумал о его людях? Что они станут делать, если узнают, что мы взяли в застенок их командира?
— Всех туда. Чего проще, — посоветовал Тильх.
— Мудро! — кивнул головой Айо. — Только бунта в орудийном реганоне нам и не хватало. Как раз накануне выступления.
— Мои жена и дети у вас в заложниках, — помертвевшим голосом сказал горец. — Вам это кажется недостаточным подтверждением моей верности?
— Ну и что? — рыкнул Болдог. — У Повелителя в заложниках Финрод — помешало это Беорингу сбежать? Ей-право, я выдерну этому эльфу печенку… Ну, что уставился на меня, корнан? Ах, да, ты же не знал… Ты же думал, что его купили за Сильмарилл, что он с нами ради этой эльфийской потаскухи… Говорил я Повелителю, говорил, что его нельзя посылать в Дортонион целиком — только по частям! Нет, он меня не послушал… У нас, дескать, кнут тяжелый, а пряник сладкий… Арргх!
— Перестань бесноваться, — одернул его Илльо. — Ты обеспечишь надзор за орудийным знаменем и за корна-таэро Мэрдиганом на марше. Силами Волчьего Отряда.
— На марше?
— Да. Выдвижение мы не можем ни остановить, ни отложить, Гортхауэр ждет нас. Поэтому мятеж мы подавим по возвращении. Да, Айо, пошли, наконец, гонца в Аст-Алхор. Повелитель должен знать, что произошло. Выступаем завтра, на рассвете.
Илльо вышел из палатки, чувствуя, что-то недоделанное и недосказанное. Дойдя до обоза, вспомнил: Этиль и Даэйрет. Позавчера он послал за ними Эннора, сегодня они должны были быть уже здесь. А Гортхауэр ждет, у него на счету каждый день… И где Скулгур? Что Берен сделал с ним? Как ему это удалось?
На очень многие вопросы удалось бы получить ответ, если бы здесь наконец-то появилась Тхуринэйтель. Илльо страстно желал, чтобы она прилетала поскорее. Он воззвал в мыслях к Учителю: если она все еще у тебя — высылай ее! Сейчас он готов был примириться с ее жутким пороком, готов был скормить ей парочку беглецов-неудачников по возвращении — только пусть бы возвращалась!
— Ах, — пробормотал он, садясь в седло своего коня, — Если бы мне самому иметь крылья.
* * *
— Ешь. Поешь немного, — попросил Гили.
Старшая из женщин ничего не ответила, младшая процедила сквозь зубы:
— Уйди, предатель.
Он попробовал покормить ее из ложки, и она начала есть — но последние две ложки похлебки просто забрала в рот и выплюнула ему в лицо.
Гили разозлился и треснул ее ложкой по лбу — как, бывало, сам получал от матери, если за столом вел себя непотребно. Глаза у девицы мгновенно оказались на мокром месте.
— Ну и реви, раз такая дура, — проворчал он, умываясь у ручья и смывая похлебку с одежды.
Ему было обидно, что девица проявила такую неблагодарность после того, как он спас ее от насилия и наглой смерти. И ладно бы просто гордо отказалась, как старшая, а то ведь все съела, а после наплевала в лицо.
— Ишь, какая! — смеялись горцы. — Такую целовать не вздумай — язык с корнем откусит!
— А бы и что другое с ней делать поостерегся — а ну как у ней и там зубки?
— Хотела бы я, — пропыхтела девица, пытаясь высвободиться из веревок, привязывающих ее к дереву. — Хотела бы я иметь там зубы… Хотела бы я дышать огнем и всех вас сжечь, проклятые предатели!
Ее восклицание было встречено бурной лавиной хохота.
— Эй, Младшенький! Держи ухо востро! Подходи до ней токмо сзаду, как до нравной кобылы!
— Так ить лягаться будет…
— А стреножить!
Гили уже слышать не мог этих кобелиных шуточек. Начало им положили те самые оборванцы, которым он не дал надругаться над девушками — Гили теперь жалел, что убил только одного из них. Вышло это так: Берен послал его с поручением к отряду Хардинга, который отправил в Друн, а на обратном пути Руско и двое его охранителей — юный Хардинг и один стрелок — налетели на ватагу повстанцев, только что перехвативших каких-то всадников из Каргонда. Мужчину, черного рыцаря, убили в схватке, женщин пощадили — увы, не по милосердию, а для утоления своей похоти.
Ватажников было десятка полтора, и Гили с друзьями никак не мог рассчитывать на победу, если бы дошло до драки. Задним числом он испугался, поняв, что до драки было совсем чуть-чуть, и если бы он не убил заводилу, то предотвратить ее не удалось бы. Остальные кое-что соображали, разглядели и диргол на плече у Гили, и перстень на его шее, на гайтане — Берен отдавал ему кольцо Фелагунда, когда посылал куда-то своим Голосом.
— Не можно убивать княжьего побратима, — робко сказал один из ватажников. — Князь за него голову оторвет.
— Да как он узнает?
— Узнает, фэррим. Он вещий, знает и ход птицы в небе, и путь рыбы в воде. А когда в глаза вот так смотрит — прямо в душу глядит.
— Точно, — поддержал другой. — И не было такого, чтобы он оставлял вину своим кровникам.
— Бабьи сказки! — прорычал ватажок, и без того глупый, так еще и пьяный. — Князь такими байками пугал оркоту, да мы поумнее будем. На мечах-то он хорош, но нету у человека такой власти, чтобы в сердцах читать. А это, — вожак махнул в сторону Гили — и вовсе не князь, а его охвостье. Ни капли княжьей крови в нем не…
Дзынь! Пружина гномьего самострела сократилась, выбрасывая стрелу — и болт попал точно в лицо ватажку: пробил скулу возле носа, нёбо и не в меру болтливый язык, вошёл концом в дыхательное горло.
Дело доделал юный Радруин дин-Хардинг. Своей скатой он отмахнул ватажку голову — и это решило вопрос. Ватажники без разговора уступили женщин и последовали за победителями в лагерь под Тунн-Азар, одной из вершин Эмин-на-Тон.
Надо было их прогнать, сокрушался про себя Гили. Не слушаться Гилмора, который сказал, что дюжина топоров, даже грязных — это дюжина топоров. Вот, теперь расхлебывай…
Его нынешнее положение — названый брат князя — было достаточной порукой тому, что девушки в безопасности. Однако же что скажет, вернувшись, Берен?
Взяв с собой сорок самых умелых бойцов, он поехал в Минас-Моркрист, выручать заложников из числа знатных семей. Без этого нечего было и думать, что Мэрдиган и еще десятка три командиров из числа горцев решатся перейти на правую сторону. Минас-Моркрист, эльфийский замок, был прекрасно укреплен и хорошо охранялся, но Берен полагал взять его в один день. Гили почему-то думал, что у него получится. Он ждал и слегка боялся.
Привыкнуть к своему новому положению он никак не мог. К тому же он знал, что Гортон этого не одобрил, и Хардинг отнесся с прохладой, и вообще все горцы с Химринга решили, что Берен в своей благодарности перешагнул меру. Ведь узы, которыми он связал себя с бездомным крестьянским парнишкой были узами не простого побратимства, они считались узами родства перед законом. Гили не мог бы только унаследовать княжеский престол и замок Каргонд после Берена — если бы тот умер, не оставив наследника, горцы избрали бы нового князя. Но вот избираться в князья наравне с другими Гили теперь смог бы, если бы захотел. Он унаследовал бы от Берена родовые земли беорингов, лежащие к северу от Каргонда. Он мог бы посвататься к девице из знатного рода, и должен был бы, как вождь клана, выводить по призыву князя людей на войну. Словом, он становился не просто беорингом, принявшим беор — а Беорингом из Беорова рода, и кое-кто считал, что это слишком большая честь для него.
И все-таки ему подчинялись, пусть и без охоты. Были и те, кто подчинялся с охотой — стрелки, набранные в морготово войско. Те, кто знал его с зимы, ждал его вестей и любил его песни. Это были большей частью молодые ребята из Эмин-на-Тон, с Беоровых земель. Братья Рианы, Анардил и Турвин, и их люди. Деревенские, стекавшиеся к Тунн-Азар. Эльфы, освобожденные с других рудников и лесных вырубок. Ни один голос не возвысился против, когда Гили привел женщин в лагерь.
Но пошли шепотки и пересмешки за спиной.
Руско видел обеих женщин в Каргонде, и на пиру, и во второй свой приход. Первая, русоволосая и зеленоглазая, казалась еще тогда печальной и строгой. Темные кудри второй вились мелко, и Гили все время хотелось их потрогать — вправду ли они такие пушистые, какими выглядят? А глаза у нее были серые, как у горянки.
Она оказалась на редкость бойкой — сразу же попыталась бежать. А этого нельзя было допустить, ведь если враг узнает о лагере под Тунн-Азар, то лучше Гили не жить. Он громко велел стрелять по каждому, кто попробует покинуть лагерь — а там уж разбираться, свой это был или нет. И на всякий случай приказал связать обеих девиц спина к спине, потому что очень ему не хотелось гибели черненькой. В конце концов, он не мог заниматься пленницами все время — у него была куча других дел…
Идя к стрелкам, он бросил последний взгляд на связанных девиц. Старшая, опустив голову, что-то бормотала про себя. Молилась, наверное…
— …Ты ведешь себя глупо, — тихо сказала Этиль. — Мы узнали об этом лагере, и теперь хотя бы одна из нас должна добраться до Илльо и все рассказать. Перестань оскорблять этого юношу. Попробуй вызвать его на разговор. Уговори снять веревки.
— Почему не ты? — прошипела Даэйрет. — Я его ненавижу. Мы пустили его в замок, кормили, поили — и вот как он нас отблагодарил.
— Да. Он спас нам жизнь.
— Он такой же, как те. Видела бы ты, какими глазами он на меня смотрел.
— Вот и хорошо. Попытайся уговорить его уединиться с тобой.
— Ты что, с ума сошла?
— Нет. Я думаю о наших. Об Илльо.
Даэйрэт вздохнула.
— Но ты же красивее, — попробовала она последний довод.
— Ко мне он равнодушен. Попробуй в следующий раз поговорить с ним, вместо того, чтобы плевать ему в лицо.
— Хорошо.
Случай предоставился незадолго до сумерек. Солнце еще не начало как следует садиться, но Тунн-Азар уже бросила в ущелье свою тень. Девушки порядком продрогли, но ни одна не подавала голоса, боясь привлечь к себе внимание.
Гили подошел к ним сам, с двумя парнями немного постарше его. У обоих в руках были плащи — не горские, носимые на одном плече, а шерстяные, теплые, черные, подбитые белым заячьим мехом. Зимние плащи рыцарей Аст-Ах, снятые с мертвецов…
— Мы пришли пригласить вас поесть, — сказал Руско. — Сейчас мы развяжем вам ноги и отвяжем друг от друга. Потом, у огня, опять свяжем ноги и развяжем руки, чтобы вы могли поесть сами. Извините нас.
Он начал развязывать ноги Даэйрет, а второй парень — ноги Этиль. Третий развязывал веревку, стянувшую девушек вместе. Потом, когда они с помощью горцев встали, он набросил каждой на плечи плащ.
Обеих пришлось поддерживать по дороге к трапезному котлу — девушки с трудом передвигали затекшие от ходьбы ноги. Молодой стрелок, посадив у огня, связал их более милосердно, чем прежде: затянув по веревочному кольцу на каждой ноге, поверх сапожка, чтобы девушки могли переступать, хоть и не широко. Руки им развязали. Кровообращение восстанавливалось постепенно — Этиль молча разминала руки сама, а Даэйрет протянула к Гили затекшие передавленные запястья:
— Посмотри, что вы наделали!
— Прощения прошу, — смутился Руско.
— Помоги мне растереть их.
Гили закатил ее рукав и принялся осторожно мять покрытое пролежнями от веревок предплечье. Кто-то в кругу у котла фыркнул, Руско покраснел.
— Меня зовут Даэйрет, — сказала девушка. — Ты… прости меня за сегодняшнее.
Последние слова дались ей с видимой натугой, но Гили так и просиял.
— Ложку, госпожа, — один из горцев протянул Этиль свежую, только что из-под ножа, ясеневую ложку. Вторая такая же досталась Даэйрет. Девушки сдержанно поблагодарили.
За едой Этиль тихонько толкнула Даэйрет ногой и показала ей, что ступню из сапожка можно попытаться высунуть. У нее самой были слишком большие ноги, чтобы пройти через стянутое веревкой голенище, но у Даэйрет могло получиться.
Она попробовала и поняла, что получится, если будет чуть-чуть побольше времени.
— Ты еще не назвал своего имени, — сказала она рыжему. — Неудобно. Ты вроде как спас мою жизнь и честь…
— Гилиад, — проговорил паренек. — Вообще-то, ты его слышала, госпожа.
— Не могу же я запомнить имени каждого бродяги, — девушка пожала плечами. — А из какого ты рода?
— Из рода Беора, — засмеялся один из горцев. — Он теперь Младшенький. Высоко залетел наш Руско.
Даэйрет так и не поняла, насмешка это или одобрение. Гили, похоже, и сам не понял.
— Все называют меня Руско, — объяснил он. — Это из-за волос. Руско по-эльфийски — лис.
— А на нашем языке — Алайо.
— Тоже красиво.
— Можно я буду тебя так называть?
— Ого! — вставил, на миг оторвавшись от похлебки, другой горец. — Младшенький, да ты чародей. Научи меня привораживать девчат.
— Это несложно, сударь, — подала голос Этиль. — Нужно всего лишь выйти втроем против дюжины насильников.
— А, понял. Так и сделаю другой раз, — горец показал кривые зубы и снова полез ложкой в котел.
— Не надобно меня так называть, — сказал Гили. — Alaio на эльфийском языке значит «здравствуй».
— Смотри-ка, — улыбнулась Даэйрет. — Ну ладно. Послушай, Руско, что вы с нами сделаете?
— Не знаю, — честно признался Гили. — Как решит князь.
— Берен? А разве он не здесь? Я думала, что увижу его.
— Увидишь, госпожа.
— А где он сейчас?
— О том мне говорить нельзя, госпожа. Простите великодушно.
Этиль улыбнулась. Мальчик еще раньше показал, что прекрасно умеет не говорить лишнего.
— Ладно, — Даэйрет помолчала. — Руско, что бы вы с нами ни сделали — можно нас больше так не связывать? Возьми с нас клятву или запри где-нибудь. У меня так болели руки…
— Я подумаю, — пообещал Гили. — Клятвы с вас я не возьму, потому что знаю — вам придется ее нарушить. Вы ведь хотите предупредить своих. И запереть мне вас негде, но, может быть, Нари сумеет вас связать как-то полегче.
— И на том спасибо, — вздохнула Даэйрет.
— Как-нибудь попозже, когда… когда отпадет нужда — вас вовсе развяжут, — продолжал Гили. — Но сейчас — я не могу.
— Благородные девицы уже поели? — спросил, подходя, старший горец.
— Можно нам еще посидеть у огня? — голос Этиль был почти жалобным. — Мы так замерзли…
— Я не о том, барышни. Я насчет ложку попросить.
— Не боишься? — глаза Этиль блеснули из-под ресниц. — Заразиться от черных слуг Моргота порчей…
— Не, — покачал головой горец. — Я пять лет на руднике для орков медную руду ломал. Кровью плююсь. Мне никакая порча не страшна.
— Тогда возьми, — Этиль протянула свою ложку.
Новые и новые люди подходили к костру, ели и уходили, пока не опустел котел — только двое парней, что были с Руско, сидели рядом с пленницами. Даэйрет поняла, что это их стража. Потом женщины унесли котел мыть, и снова принесли полным воды, и оживили угасающий огонь. Этиль и Даэйрет оставались возле костра, пока ушедший было Руско не вернулся.
— Идем, — сказал он.
Девушки встали и пошли за ним. Руско привел их к маленькой пещере, вход в которую был загорожен поваленным деревом.
— Вот, — сказал он. — Мы можем оставить вас здесь под стражей.
— Хотя бы по нашей надобности вы отпустите нас ненадолго? — тихо спросила Этиль.
Руско качнул головой.
— Только под охраной. Здесь есть женщины, я попрошу их…
В это мгновение поднялся шум. Даэйрет и Этиль, мгновенно забыв о своей надобности, вытянули головы, стараясь разглядеть в сутолоке хоть что-нибудь.
— Это Берен вернулся! — тихо и радостно воскликнул Гили — и, оставив девушек под стражей, помчался навстречу.
Этиль сжала зубы. Последние недели она считала Берена ничтожеством; мертвецом при жизни, нелепейшим образом превратившимся в настоящего мертвеца. Но теперь она знала правду и с ужасом ждала, кого же увидит сейчас. Она понимала, что это будет не тот Берен, которого представил им Гортхауэр в трапезной Аст-Алхор. Это будет не тот Берен, который мрачно спивался, глядя вечерами в пламя очага. Это будет Берен, которого она доселе знала лишь по рассказам и слухам; тот, кто четыре года в одиночку наводил ужас на весь Дортонион. Берен, злой, хитрый и беспощадный, как здешние поджарые медведи.
Он приближался. Этиль угадывала его перемещения по тому, как расступались перед ним люди и какой радостный гомон поднимался вокруг. Увидев его, она вся внутренне сжалась. И без того высокий, в доспехе он казался просто громадным. На покрытом копотью лице потеки пота нарисовали жуткую маску, кровавый мазок на щеке довершал образ демона. Черные, грязные волосы липли ко лбу и к щекам, выбившись из-под заколки, и белки глаз были иссиня-серы и покрыты красноватой сетью прожилок — точно в этих глазах до сих пор стояло то ли пламя, то ли море крови. Кровью был покрыт спереди его нарамник, кровью был забрызган диргол.
— Эла! — улыбнулся он, отдавая Гили шлем и латные перчатки и делая шаг вперед. — Кого к нам занесло на огонек. Гости в дом — боги в дом.
Эта улыбка испугала Этиль. Так он, наверное, улыбался, убивая Эрвега — подумала она.
— Тано, — сами собой произнесли ее губы. — Мэй эстъе тэи, ар тэи эстъе мэи. Кори'м о анти-этэ…[55]
Берен кинулся вперед, но ее слово было быстрее. Она уронила голову на грудь, покачнулась, словно вот-вот упадет, и ее подхватили под руки — но она устояла и так. Подняла голову, двигаясь странно, точно бы ее кто-то поднимал за волосы. Стражники отшатнулись в испуге, но она продолжала стоять, странно покачиваясь, как гадюка в брачном танце. Глаза ее были мертвецки пусты, но зрачки блуждали, ища кого-то, и Берен стоял ни жив ни мертв под этим взглядом. Медленно, медленно Этиль поднимала голову, и горцу казалось, что он каменеет там, где ее взгляд ползет по нему, и было он не в силах сдвинуться с места до тех пор, пока их глаза не встретились.
Зеницы глаз Этиль, прежде черные, как у всех людей, сейчас были полны белого огня. Если она и видела Берена — то не очами своего тела. Но взгляд этот верно нашел цель и поразил ее холодом и страхом — почти до боли.
— Берен… — бледные губы раздвинулись в дикой улыбке. — Берен, сын Барахира, вот я и увидел тебя воочию…
Голос ее сделался низким, почти в рык.
— Кто ты? — на миг сбросив оцепенение, крикнул горец. Тот, кто вошел в Этиль, рассмеялся.
— Ты хотел обмануть меня, — грудь девицы расширилась большим вдохом, и Берен понял, что сейчас она крикнет. Он верно угадал: на крике ее голос взлетел до пронзительного визга:
— НИКТО! И НИКОГДА! НЕ ПОХВАЛИТСЯ! ТЕМ! ЧТО ВЗЯЛ! НАДО МНОЙ! ВЕРХ!
Даэйрэт в ужасе повалилась наземь, зажав уши ладонями. Берен сумел овладеть собой на короткое время, а этого времени ему хватило на то, чтобы выдернуть меч и взмахнуть им. Даэйрэт снова завизжала, когда голова Этиль, скатившись с плеч, упала ей на спину, а оттуда — в траву. Тело девушки еще стояло мгновение-другое, словно раздумывая, куда ему упасть — и повалилось вперед, под ноги Берена. Движение крови в сосудах уже остановилось, и оттого она не ударила вверх горячей струей, а ровным потоком потекла горцу на сапоги.
Берен отшагнул в сторону и вдруг, двинувшись вперед, занес меч над Даэйрет.
— Ну а ты?! — рявкнул он.
Даэйрет тонко взвыла. Меч пошел вниз страшным серебристым крылом.
— Мама! — взвизгнула девочка, ожидая неостановимого удара.
А удара все не было…
Даэйрет решилась открыть глаза и увидела, что Берен держит меч кончиком у самого ее горла. Все вылетело у девушки из головы — Учитель, узы т'айро-ири, Гортхауэр — остался только ужас: мама, мамочка, Я НЕ ХОЧУ!!!
— Ладно, — Берен убрал меч, вытер его полой накидки и спрятал в ножны. — Живи, сопля зеленая. Живи ради нашей сегодняшней радости.
Радости и вправду было много: заложников освободили, а убитыми потеряли всего четверых. Горцы не видели ничего позорного в том, что взяли замок хитростью. Возле костров по сотому разу рассказывали, как закрытыми в душных бочках горцы ехали до замка, как одетые мытарями погонщики ругались с охраной, требуя впустить подводы с сеном, овсом и элем, как во дворе замка Берен первым вышиб днище своей бочки ногами и с криком «Райадариан!» бросился рубить охрану, как в последний миг кто-то из стражей успел поджечь сеновал под башней с заложниками, но Марах дин-Кейрн набросил на себя мокрую попону, прошел сквозь огонь в башню и сумел всех собрать в комнате на третьем поверхе, как Берен, не растерявшись, велел сгребать под окно этой комнаты с телег сено и мешки, под которыми прятались бойцы, а Марах бросал на это сено детей и женщин, и спрыгнул последним — кольчуга его раскалилась так, что под ней тлела шерстяная стеганка. Заложники все были живы и невредимы, кроме одной толстой дамы, жены Маура Мар-Крегана, которая не смогла оттолкнуться как следует, промахнулась мимо сена, упала на одного из беорингов и сломала себе ногу, а ему ребра.
Отмечать победу было особенно нечем, кроме танцев, потому что из замка уходили быстро и кладовую опустошить не успели. Зато уж танцевали, кто хотел, до упаду.
Гили не танцевал. Он видел, как устал Берен и пошел за водой, чтобы тот мог вымыться и поесть. Лишь после того, как Берен смыл копоть и кровь, снял доспех и умял целый хлеб, Гили решился подступить к нему с вопросом:
— Лорд… мардо, почему ты не убил ее?
— Кого? — сначала не понял Берен. — А, эту писуху? Да пес ее знает…
Он подумал немного, потом сказал:
— Если бы она призвала не мать, а Моргота — убил бы.
Гили еще помолчал, потом снова спросил:
— А как ты думаешь, ярн… это кто был?
— Да как бы не сам… — Берен поморщился. — Проклятье. Зачем ты их притащил?
Гили рассказал, как нашел девушек. Берен слушал полулежа, закрыв глаза и откинувшись на седло.
— Что сделано, то сделано, — наконец сказал он. — Ты добрый малый, Руско, и что нас увидел Моргот — не твоя вина. Но теперь нам нельзя медлить и нельзя здесь оставаться. Утром двинемся к долине Хогг. Ильвэ не будет нас дожидаться.
Морщась, он поднялся и выбрался из палатки. Побрел, не обращая внимания на радостные возгласы, обращенные к нему, в сторону ближних кустов. И уже там, как нередко бывало по ходу дела, загляделся на небо.
Небо сегодня было пасмурным — верхушки Криссаэгрим, встречаясь с гонящим облака восточным ветром, ветер пропускали, а облака задерживали. Брюхатые дождем, они сбивались во все более толстые тучи, но еще не проливались — копились и копились, расползаясь к востоку сплошным серым ковром, который еле-еле пробивало копьями лучей тяжелое закатное солнце.
И вот где-то там, между этих копий, к северу, мелькнула черная точка, движение которой заставило сердце Берена удариться тяжко и глухо. Он завязал штаны, но на открытое место не вышел, а продолжал смотреть из зарослей. Что-то в движениях летучей твари было такое, не располагающее к близкому знакомству. Тварь приблизилась, и Берен понял: это не птица. Птица так крыльями не машет. Так машет крыльями нетопырь. Но таких больших нетопырей не бывает, если только не…
Он понесся обратно в лагерь и, вскочив на воз, начал выкрикивать Анардила Фин-Риана. Тот объявился — и при оружии. Берен показал ему тварь, летающую над лагерем рывками — влево-вправо. На нее уже многие смотрели.
— Сбить ее можешь?
Анардил покачал головой.
— Сейчас нет: самострел не дотянет. Ежели б она спустилась.
— Спустится, — Берен хлопнул его по плечу. — Будь готов.
— Чем ж ты ее приманишь, ярн? — усомнился стрелок.
— А ты видал, как кречетов на живца ловят?
— Ярн! — но Берен уже не слушал, уже бежал вверх по склону Тунн-Азар.
«Она должна заметить», — думал он. — «Я один и безоружен, она думала, что я мертв, Саурон должен был бы оторвать ей голову за это… Она захочет искупить свою вину, обязательно захочет убить меня…»
Переводя дыхание, он остановился на вершине. Тяжелые облака висели сейчас так низко, что казалось — он руками может отщипнуть от тучи прядь. Наверное, оттого Тхурингвэтиль и спустилась так низко.
Он напрягся, не увидев ее в небе, но тут в лагере крикнули в один голос: черная тварь вынырнула из низкой тучи и пошла на него, словно бы даже не летела, а просто росла, и Берен не успел вздохнуть во второй раз, как уже видел ее чудовищные когти и зубы словно костяные иглы. Раскрыв пасть, она испустила пронзительный короткий крик, Берен упал на спину и когти сомкнулись впустую, а кожистые крылья обдали человека холодом. Тварь развернулась и пошла на второй заход, и Берен встал, чтобы вернее раздразнить ее, чтобы она не могла бросить своей добычи.
Гили внизу умирал от страха, глядя, как огромный нетопырь — как ему показалось — сшиб Берена с ног. Но князь поднялся, и люди внизу подняли ликующий крик.
— Чего радуетесь, остолопы, — пробормотал Фин-Риан, лихорадочно перезаряжая самострел. Это был северный самострел, тут нужно было крутить вороток, чтоб натянуть тетиву, и первый промах означал, что князю придется плясать на вершине, пока стрела не ляжет в желобок. На Фин-Риана орали, что он дурак и предатель, что он погубит князя, но тот не обращал внимания и только бормотал себе под нос:
— Манвэ, Фаррован-громовержец, помоги мне. Варда Светлая, Берайн, помоги мне. Ндар-охотник, помоги мне. Аидар, сердце битв, помоги мне…
За это время еще несколько человек успели выстрелить, но в начале захода стрелы не попадали в быструю черную тварь, а в конце стрелки боялись попасть в князя.
Наконец он перезарядил и поднял к небу свое оружие. Продолжая бормотать, прицелился, как показалось Гили, в Берена. Он знал, что Анардил отлично стреляет, но все равно закусил себе пальцы от волнения.
— Ндар, не знающий промаха, направь мою стрелу. Фаррован, поражающий зло, донеси ее. Берайн, Светлая, очисти мой взор…
Банг! Анардил опустил самострел — и все, подняв головы, ахнули: с обрыва, вереща и ломая крылья, катилась черная тварь, и крик ее был женским.
Берен исчез — видимо, побежал вниз.
Тварь упала среди камней, к ней побежали и столпились вокруг, так что Берену пришлось расталкивать их локтями. Он протолкался и увидел.
То и вправду была Тхурингвэтиль. Изломанная, но еще живая, она лежала среди камней, испятнанных ее кровью, и скалила зубы на толпу. Зубы ее остались зубами нетопыря но, когда она увидела Берена и заговорила, рот ее вновь сделался женским.
— Все-таки не достала тебя…
Берен бессознательно дотронулся до разорванного когтями левого плеча и она, заметив это движение, усмехнулась.
— Финрод умрет, — прошипела она, сделав движение к Берену.
— Принесите мне меч, — приказал он. Руско побежал за оружием.
— Ты поднимешь меч на женщину? — усмехнулась она.
— Ты не женщина.
— У тебя и с женщиной неплохо получилось, — Берен с удивлением обнаружил в этой толпе Даэйрет и двух ее стражей. Видимо, им так хотелось поглазеть на убитую тварюку, что они приволокли девчонку с собой.
Берен оттолкнул тех, кто стоял между ним и девчонкой, взял Даэйрет за шкирку и подтащил к Тхурингвэтиль, медленно принимавшей людской облик.
— Смотри, — прорычал он, чуть ли не носом тыкая юную оруженосицу Аст-Ахэ в крыло нетопыря, медленно сжимающееся до человеческой ладони. — Смотри, кто служит твоему… Учителю!
— Ты все равно хуже любого чудовища! — провизжала она. Берен оттолкнул ее прочь.
Руско принес меч — тот самый, с рудников, кривоватый, как у орка. Берен терпеть его не мог, но Дагмор могли доставить только Бретильские Драконы, а до тех пор приходилось биться этим.
— Хотела бы ты перед смертью примириться с богами? — спросил Берен, обнажив лезвие.
— Хотела бы я, чтобы воды поглотили Валинор, — Тхурингвэтиль плюнула в Берена кровью. — Хотела бы я сожрать тебя заживо, медленно, по кусочку. Хотела бы я, чтобы вся болдогова орава имела твою эльфийскую потаскуху по три раза в день каждый. Вот чего я хотела бы.
— Тогда погибай без прощения и возжигания, — Берен дал знак положить Тхурингвэтиль шеей на камень и отсек ей голову.
В тот миг, когда голова ее слетела с плеч, тело окончательно преобразилось в эльфийское, а кожистые крылья стали кожаным плащом тончайшей выделки. Толком не зная зачем, Берен выдернул из-под нее плащ и, сложив его, перекинул через руку — и вдруг тело вновь начало меняться — словно разом проходили для него все те годы, что оно должно было провести в земле: ссыхалась плоть, трескалась кожа, ввалились и высохли глаза, губы раздвинулись в вечном оскале. Не прошло и минуты — а перед глазами изумленно умолкших горцев лежал старый иссохший труп.
— Сожгите это, — велел Берен, поворачиваясь к телу спиной. — Завтра мы снимаемся и идем к долине Хогг. Ждать больше нечего.
* * *
Финрод сопротивлялся, когда за ним пришли — понял или почувствовал. Поэтому его избили, хотя Гортхауэр этого еще не приказывал. Порой, осознав свою обреченность, узники с визгом кидаются на палачей, а дикий страх удесятеряет их силы. Но в этом случае сопротивление было обдуманным, рассудочным — видимо, эльф надеялся, что его приведут в непригодное для допроса состояние; или сопротивлялся из принципа — и, надо сказать, заметил Готхауэр, здесь был свой резон: если бы каждого узника приходилось выволакивать из камеры с таким боем, в тюремщики никто бы не торопился.
Уже закованный в цепи, уже усаженный в жутковатого вида кресло, с руками, упрятанными в нечто, очень похожее на латные перчатки, Финрод был снова спокоен, холоден и тверд. Алмазная броня аванирэ защищала его сознание.
— Ты всегда был хорошим игроком, Атандил, — майя уселся в кресло напротив. — Жертвуем короля, проводим в короли рохира и захватываем башню. Именно этого ты хотел с самого начала?
Финрод промолчал.
— Ты знал, что этот человек предаст тебя? Или он преподнес тебе такую же неожиданность, как и мне, Инголдо? Нет, не думаю, чтобы у него хватило ума составить такой план. От начала и до конца это твоя работа. Узнаю руку, привыкшую создавать безупречные формы. Руку ваятеля.
Эльф, прикованный к креслу, вскинулся и дернулся в ремнях — охватившее его руки приспособление на подлокотниках пошло в ход. Орк-подручный повернул пока только один рычаг.
— Я и не думал, что можно обмануть осанвэ. Я хочу знать: как вам это удалось?
Молчание.
По кивку хозяина орк пустил в ход второй рычаг… Третий, четвертый, пятый…
Глухой скрип ремней в такт рывкам. Молчание.
— Кто-нибудь поддержит Берена или нет? Кто это будет? Нарготронд? Фингон?
Ни звука.
— Или же это в самом деле выходка сумасбродного князька? Но не мог же я так ошибиться. Ты ему был дороже почти всего. Разве что эльфийская красотка волновала его сильней. Так что же?
Щелчки рычагов, лязг цепей — ни крика, ни стона.
— Как вы сумели обойти осанвэ? Только это, Финрод — и я прикажу прекратить.
Молчание.
Прошло еще немного времени. Несколько коротких отрывистых стонов — вот и все, что он услышал. Гортхауэр был не новичком в таких делах и знал, что Финрода будет проще заставить кричать, чем говорить. Он подал знак палачу прекратить, встал, обошел кресло, встал за его спинкой, облокотившись, скрестив руки у эльфийского короля над головой.
— На что ты рассчитываешь, Инголдо? На свое мифическое Спасение? Или на просто отряд под командованием Берена? Он бросил тебя, нолдо. Он тебя предал. Использовал в своей игре как разменную фигуру — и нарушил наш договор, забыл о тебе ради своего овечьего княжества. Он не придет. А если придет — я все равно убью тебя раньше. Или… — он бросил камешек наугад, — вы с Фингоном считали, что эти пастухи свяжут боем армию «Хэлгор», пока я буду перебираться через Топи? Армия «Хэлгор» разбросает их по кочкам. Говори, Инголдо. Говори, каким способом вы смогли обойти осанвэ.
Молчание.
— Ты не представляешь, как мне тяжело отдавать этот приказ, — он дал знак.
Финрод коротко засмеялся — и тут же умолк, выгнулся весь, до предела натянув ремни, сжав и закусив губы. Гортхауэр, не отрываясь, смотрел в искаженное лицо, потом дал знак — прекратить. Золотая голова поникла. Мелкие, как морось на стекле, капли пота на лбу, на висках и над верхней губой, собирались в более крупные и текли по лицу эльфа.
— Дела требуют моего присутствия. От тебя зависит — уйдем мы отсюда вместе или я уйду один. Чтобы ты не скучал — я могу прислать твоих спутников. Хоть всех вместе, хоть по одному. Развлечений хватит на всех.
Чистая, спокойная и холодная ненависть серых глаз. Как жаль, подумал Гортхауэр. Как глупо, что эти двое — не за меня, а против.
Он пожал плечами и покинул застенок.
Весть о бунте горцев ему принесли на пятый день Единорога. В первую минуту Гортхауэр был взбешен, но потом рассудил, что все не так страшно. Когда у них будет Хитлум, Дортонион сам собой упадет в протянутую ладонь. Хитлум — гораздо лучшее прикрытие для Аст-Алхор, чем Дортонион, потому что из Дортониона в Ущелье Сириона можно попасть только кружным путем — через Долину Хогг, Ступени Ривиля и Ангродовы Гати, а из Хитлума есть прямой путь — Серебряная Седловина. Илльо успеет привести армию — пусть и поредевшую после мятежа, но вполне достаточную. Гортхауэр верил в Илльо.
Он спустился в аулу и вызвал к себе Махтаура, распорядителя, и Альфанга, начальника над охраной замка.
— Мы выступаем. О дортонионском мятеже — молчать. К Илльо отправить гонца с приказом продолжить выдвижение любой ценой. Если здесь появится Тхуринэйтель — взять ее под стражу до моего возвращения. Финрода пытать до моего возвращения или до особого приказа, но так, чтобы его жизнь была вне опасности. Прочих эльфов пытать, но только единожды, в глазах Финрода, а потом — в волчью яму. Если кто-то что-нибудь скажет — гонца ко мне. Гонцов от Илльо переправлять ко мне. Я выезжаю к переправе. Альфанг, распорядись о лошади.
* * *
— Долина Хогг… — Хардинг сплюнул. — Проклятое местечко.
— Один вход, один выход. Самое то, что надо. — Берен спешился, потянулся с хрустом. — Станем лагерем здесь и будем ждать остальных.
Неподалеку чернели развалины Ост-ин-Гретир, но никому и в голову не пришло предложить остановиться там.
Долина Хогг тянулась три лиги с юго-востока на северо-запад. Как обычно, южные склоны холмов обрывались круто, почти отвесно, а северные взбегали к вершине полого. Здесь крутые, почти отвесные, стены скал огораживали пространство долины в одну десятую лиги шириной, как две ладони. Речка Хогг прокладывала себе дорогу через дортонионские взгорья, вбирая ручейки и ручьи, сходящие с ледников Криссаэгрим, и эта дорога была единственной дорогой на Ард-Гален. Посередине меж камней бежал Хогг — курица вброд перейдет; но горцы знали, как обманчив вид этой речки: со дня на день в Криссаэгрим могли пойти дожди, и тогда Хогг взбесится, разливаясь на пол-долины, ворочая камни и с корнем вырывая деревья.
— Армии «Хэлгор» придется поспешить, чтобы успеть пройти долиной до начала дождей. А нам придется ее задержать. Это единственный путь, — повторил Берен. — И этот путь закрываем мы.
— И они пройдут здесь по нашим телам, — мрачно сказал Гортон.
Никто не возразил ему. Даже с возвращением эльфов и горцев с Химринга, посланных в Друн, армия Берена насчитывала не больше трех тысяч человек. Противостояла же ей армия в восемнадцать тысяч копий, десять из которых будут надежны, как ни повернутся дела.
— И половина дрищет кровью, — добавил Гортон. — И ходит без штанов, чтобы не терять зря времени.
— А с другой стороны, — возразил Берен, — половина все-таки не дрищет.
Люди пили сырую воду, мутную после дождей, потому что эля и норпейха на всех не хватало. Берен надеялся лишь на одно: что у Ильвэ в лагере творится то же самое.
— Болдог может попытаться свернуть в долину Фойн, — заметил Леод. — Пройти берегом Кардуина…
Берен с усмешкой скосил на него глаза.
— Попытаться-то он может. Единый свидетель — я дорого бы отдал, чтобы он попытался пробиться именно там! Но он, к сожалению, не такой дурак…
— Кого ты высматриваешь? — спросил Хардинг. — Ильвэ?
— Не-а, — Берен продолжал щуриться. — Роуэн, глянь-ка на юг. Ты видишь то же, что и я или что иное?
Хардинг всмотрелся, и Гортон прищурил свой единственный глаз.
— Всадники, — сказал он. — Со знаменем… Чтоб мне больше света не видеть — дракон!
— Вперед, — скомандовал Берен, направляя лошадь с холма. Гортон, Хардинг и трое оруженосцев двинулись за ним.
Бретильские Драконы ехали ровной, размашистой рысью, в открытую и в полном вооружении. Выглядел отряд далеко не так блестяще, как дружина Гортона и Хардинга: простые кожаные доспехи, деревянные щиты и незамысловатые ножны из дощечек. Но ехали они тем строем, которому обучил их Берен: разбившись по тридцаткам, готовые в любой миг спешиться, построиться и принять бой. Чем-то их повадка напоминала повадку морготовых ополченцев; да, собственно, у них такой способ собирания войска и был украден Береном.
Увидев своего вождя, Драконы остановились. Вперед выехали двое: Брандир и… Берен отказывался верить своим глазам: Даэрон?
— Добрая встреча, — сказал он, скрещивая с Брандиром руки. — Долго же вы ковырялись.
— Дорога через Анах развалена, ярн, — виновато опустил голову Брандир. Потом покосился на Даэрона и добавил: — Две новости для тебя, и обе скверные.
— Ну, говори, — выдохнул Берен.
— Твоя мать умерла незадолго до Медвежьего дня…
Берен закусил костяшки пальцев и застыл так на несколько мгновений.
— От чего? — спросил он наконец, разжав зубы.
— От смерти, — вперед выехал Нимрос. — Не смотри так на Руско, князь. Он сказал ей. Он свидетельствовал о тебе и сделал все, что мог. Она не поверила. Она сказала: нечистому нельзя продать половинку феа.
— Ну, а вторая скверная новость? — спросил Берен; перехватил взгляды юношей, скрестившиеся на Даэроне; лицо его исказилось и он крикнул:
— О, нет! Даэрон!
— Она жива, — сказал эльф. — Это главное. Позволь мне поехать в твой лагерь, там я тебе все объясню.
В лагере стоял такой запах, что было ясно: больные уже не тратят времени не только на то, чтобы спустить штаны, но и на то, чтобы отойти подальше. Видимо, поэтому Даэрону кусок не полез в горло. Берен же поел с удовольствием и хватил норпейха перед тем как выпить воды — он все время так делал, потому что твердо намеревался умереть от меча, а не от позорной хворобы. Из вежества предложил и Даэрону — хотя эльфу это было ни к чему, их не брала зараза. Даэрон понюхал фляжку и отказался.
Он рассказал об осеннем побеге Лютиэн, о долгих бесплодных поисках, которые вели разведчики Белега и о том, как в начале зимы к раздавленному горем Тинголу прибыли гонцы от Ородрета. Тингол потребовал вернуть дочь, Ородрет ответил, что Лютиэн остается в его владениях по доброй воле. Тингол просил Даэрона то уговаривать родича-нолдо добром, то грозить войной. Пока шла эта вялая перепалка, началась весна и прибыли гонцы от Келегорма. Феаноринг даже не просил руки Лютиэн — он просто ставил Тингола в известность. Тингол пришел в бешенство, да и сам Даэрон тоже.
— Так она в Нарготронде? — Берен с силой лязгнул эфесом меча о ножны.
— Не спеши, — сказал Даэрон и продолжил свою речь.
Выйдя на равнину, он наткнулся на пограничников Гвиндора, кого-то искавших. Они не собирались делать тайны из того, что ищут Лютиэн. Даэрон понял, что в Нарготронде ему делать нечего, и стал думать, куда могла бы пойти королевна.
Зимой ходили слухи о том, что Берен в Дортонионе. Даэрон решил расспросить его соплеменников и отправился к Бретильским Драконам. Опоздай он на день — и уже не застал бы их.
Они получили от Маэдроса весть с ученой птицей, как это было меж ними условлено, и едва получили ее, как начали готовиться в поход. У них еще при Берене было заведено, что выступить весь отряд сможет не больше чем за сутки с начала сбора. Даэрон узнал о восстании в Дортонионе — и решил отправляться туда. Во-первых, в надежде найти Лютиэн, во-вторых, желая заручиться поддержкой Берена против Келегорма.
Он уже понял, что Лютиэн здесь нет. И понял, что поддержки от Берена не дождется с течение ближайшего времени, потому что у Берена за спиной висит армия черных.
Он закончил свой рассказ, и Берен, все эти время слушавший с зубовным скрипом, вскочил и начал браниться.
— Ну, пусть я только выйду из этой переделки живым, — рычал он сквозь зубы. — Он у меня дождется, этот Тъелкормо… Я ему оторву то, что там у него слишком быстро встает. Я ему переломаю обе ноги, чтобы не бегал так споро за чужими невестами…
— Чудная мысль, — словно бы сам себе сказал Даэрон. — И как она мне самому не пришла в голову…
Берен осекся и перестал метаться по пятачку между палаткой и коновязью, вернулся, сел на седло и уронил голову на руки.
— Даэрон, — тихо сказал он из-под ладоней. — Не там ты ищешь себе подмоги. Из нас, собравшихся здесь, мало кто останется в живых к завтрашнему вечеру. А я так и вовсе ни на что не надеюсь, потому что если боги даруют мне завтра победу и не возьмут за нее жизни, я пойду туда, где только чудом смогу уцелеть. Поэтому возвращайся, Даэрон. Найди ее прежде, чем найдет ее Келегорм, верни ее в свои леса… Пой ей песни, играй на своей флейте так, чтобы она забыла меня. Все было напрасно. Я тешил себя глупыми надеждами, потому что глупые надежды — утеха смертных.
— Я не понимаю, — сказал эльф. — Ты больше не любишь ее?
Берен опустил руки и поднял лицо.
— Я больше не люблю ее? Да как твой язык повернулся. Но… есть то, что больше любви, Даэрон. Это смерть.
— Не понимаю.
Берен поднялся, сделав знак следовать за собой. Даэрон пошел за ним.
Лагерь в скалах был совсем небольшим. Они прошли мимо ратоборцев с горы Химринг, разбивших палатки, мимо немногочисленных уже крестьян, устроивших укрытие под возами, мимо эльфов, расположившихся в пещере, и вчерашних стрелков Моргота, чьи одежды и шапки ради отличия от одежд врага были украшены сосновыми ветками. Поднялись на холм, на тысячу шагов отошли от лагеря — и там Даэрон увидел вкопанный в землю торчком камень, длинный светло-серый гранитный валун. Перед ним на коленях стоял юноша в серо-красно-зеленом дирголе, и Даэрон понял, что он творит молитву. Оба, эльф и человек, остановились, скрывшись за скалой, и юноша их не заметил. Закончив молитву, он достал нож, обнажил грудь, разрезал себе кожу напротив сердца и, вымазав ладонь кровью, оставил на сером камне красный отпечаток. Встал, прижал рану чистой тряпицей, зашнуровал ворот и ушел другой тропой.
— Подойдем ближе, — сказал Берен. Даэрон подошел к камню и увидел, что кровавых отпечатков на нем много, более сотни. Тот, что был выше всех, оставила не правая, а левая рука.
— Что это значит? — спросил эльф.
— Это жертвенный камень, вкопанный Беором Старым и Мар-Гретиром, первым хозяином этой долины, — тихо сказал Берен. — Завет между двумя людьми некогда скреплялся кровью жертвенного животного, потому что в свидетели призывали богов, которых вы, Старшие, именуете Силами. Но завет между людьми и богами должен быть крепче. Поэтому в старое, темное время его скрепляли человеческой жертвой.
Даэрона передернуло.
— Те времена прошли, — продолжал Берен так же тихо. — Еще до встречи с государем Финродом мы знали, что человеческие жертвы — мерзость перед богами. Ничью жизнь нельзя пожертвовать богам — кроме своей. Если что-то тебе важнее жизни, то ради этого можно пожертвовать ее богам. Верхний отпечаток — мой, Даэрон. Я больше не принадлежу себе. Я в руках богов, и что они пожелают сделать со мной, тому и быть. Это страшный обет. Такой же страшный, как клятва Феанора и его сыновей. Я не давал его ни перед битвой при Кэллагане, ни после смерти отца. Человек, давший такой обет, для всего мира умирает. Ты говоришь с мертвым, Даэрон.
— Для мертвого ты весьма красноречив, — Даэрон повернулся к нему спиной и зашагал с холма.
— Уходи сегодня, — Берен пошел следом. — Пока еще не поздно. К ночи они подтянутся сюда и заткнут выход из долины.
— Я не уйду, — спокойно ответил Даэрон и свернул к пещерке, облюбованной эльфами.
* * *
— Навались! — скомандовал Фин-Рован. — Навались дружненько!
Ребятки навалились дружненько — шаткая пирамида из валунов с грохотом покатилась вниз, увлекая за собой по дороге камни, камешки, гравий, снег и лед… Снизу послышались крики — поздно. Обвал отрезал передовой разъезд, обрушился на одну из воловьих упряжек. Тяжко, надсадно заревело искалеченное животное, кричали испуганные кони. Трое из шестерки Фин-Рована быстро похватали еще несколько камней и сбросили вниз — больше на испуг, чем на поражение. Остальные сделали по выстрелу из самострелов — с тем же успехом. Наслаждаться содеянным было некогда.
— Смазываем пятки! — скомандовал здоровяк.
Бретильские стрелки, обернувшись веревкой, длинными скачками спустились по отвесной скале к тропе. Последним спустился Фин-Рован, дернул за веревку — хитрый узел мигом распустился и соскочил с вбитого в скалу клина.
Повскакав в седла, десятка рванула вверх во всю прыть, какую может выдать конь на горной тропе.
— …Значит, еще ни разу не вступив в бой, мы уже потеряли свыше двух десятков убитыми и ранеными. Думаю, на этом нужно оставить попытки пройти берегом Кардуина.
— А зачем? — не понял Гаутрунг, командир второго знамени Волчьих Отрядов. — Мы ведь можем разделиться. Отправить берегом Кардуина тех, кого можно пустить в обход… ударить с тыла, внезапно. Да пошлите в эти горы наш отряд — выкурим мерзавцев на раз!
Илльо не стал даже отвечать на такое предложение, Тильх фыркнул.
— Болваном ты родился, Гаут, болваном помрешь, если не поумнеешь, — Болдог цыкнул зубом. — Чтобы удерживать эти высотки, Беорингу достаточно отправить сюда две-три сотни человек. Даже не воинов, а сброда, которого сейчас полно в его армии — чтобы забрасывать нас камнями, не обязательно быть воином. Ему будет не в тягость перекрыть нам этот путь, а мы за каждого засранца в драном клетчатом плаще будем отдавать десятерых ребят — да как раз этого беоринги от нас и хотят, и чтоб я сдох, если стану поступать по их хотению! И о каком неожиданном ударе с тыла ты говоришь, когда у каждой из этих долбаных скал есть глаза и уши, и служат они Берену. Нет, мы пройдем прямо по долине Хогг, навяжем им тот бой, которого они не выдержат: лоб в лоб. Вряд ли у медвежатника есть хоть две тысячи человек, которых можно назвать пехотой… А нас здесь — семнадцать тысяч, и мы, хоть и без конного довеска — армия «Хэлгор».
— Болдог, — заметил дхол-таэро[56]рыцарей Аст-Ахэ, — а ведь орков Лотланна эта «не-пехота» спустила в воду Фреридуина.
— Потому что Беоринг умный, а Скулгур — дурак. Потому что Беоринг выбрал место на высотке, а Скулгур попер на колья. Потому что за ночь он навалил плотину. Но теперь неожиданные подарочки у Беоринга кончились. Он весь как на ладони: тысячи три отребья, две тысячи этих конников, еще две-три сотни ублюдков, бежавших от нас… Эх, говорил я Гортхауэру, что отправлять Беоринга в Дортонион — это все равно что кидать дрожжи в выгребную яму! Мы пройдем по ним… Пройдем. Стопчем их в грязь.
Илльо вовсе не был так уверен в успехе. Во-первых, любая попытка проложить себе выход из долины — это потери, а каждый потерянный здесь воин — это уцелевший в Хитлуме враг. Во-вторых, разгром волчьих всадников показал, что Берен не растерял своей военной хитрости. У него должны быть какие-то потайные ножи. Илльо разослал разведчиков во все стороны. К самому лагерю Беоринга они подобраться не смогли, потому что на дозоре стояли эльфы, но днем видели, как в ту сторону проехали тысячи полторы всадников. Илльо не мог заступить им дороги, но к вечеру стянул свои силы ко входу в долину, и теперь никто не мог прийти на помощь Беорингу.
Речка Хогг текла через лагерь, и Илльо подумал: жаль, что ее нельзя перегородить плотиной и смыть армию Берена. речка была — в самом глубоком месте по колено.
Поднявшись на один из холмов, Илльо видел построенные беорингами засеки. Штурмовать их, имея метательные орудия, было сущей гл
