Несущественные факторы, вводящие в заблуждение

 

При обсуждении ошибки, названной "молчащий маркер", мы говорили об

опасности перепутать несущественный фактор с подлинной причиной (скажем,

содовую воду с алкоголем в качестве причины интоксикации). Тут, впрочем,

второстепенный фактор всего лишь пассивно и безучастно сопровождает активно

действующий причинный фактор. А все несущественное затуманивает картину и

вносит еще большую путаницу.

Примером такого рода может служить открытие гормона - антагониста

инсулина - глюкагона. Когда препараты инсулина только появились, они имели

тенденцию слегка повышать содержание сахара в крови, прежде чем вызвать

характерное его падение. Это первоначальное возрастание приписывалось

действию инсулина до тех пор, пока не представилась возможность отделить

повышающий содержание сахара в крови фактор - глюкагон от снижающего -

инсулина. Стало очевидно, что в этих препаратах инсулина именно глюкагон

способствовал повышению содержания сахара в крови, а сам инсулин выступал

просто в качестве маркера действия препаратов, вообще влияющих на содержание

сахара в крови.

Японскому ученому Ногучи{38} удалось выделить спирохету у больных

лептоспирозной желтухой, после чего он заключил, что желтую лихорадку

вызывали спирохеты. Эта легко объяснимая ошибка существенно задержала

изучение желтой лихорадки и в силу традиционного для японцев понимания чести

привела Ногучи к самоубийству [Беверидж, 2].

Джон Хантер{39} заразил себя гонореей, с тем чтобы установить,

отличается ли эта болезнь от сифилиса. К несчастью, использованный им для

самозаражения материал содержал возбудители сифилиса. В результате он

заболел и той и другой болезнями одновременно, из чего извлек ложное

убеждение (господствовавшее в течение долгого времени), что обе они суть

одно и то же [Беверидж, 21].

Я до сих пор помню ту растерянность, которая охватила меня, когда я

впервые посмотрел через микроскоп на препарат селезенки. Я не мог разглядеть

ничего из того, что должен был увидеть. Со слов профессора мне были

прекрасно известны различные структурные элементы, образующие человеческую

селезенку, но видел я миллионы крохотных синих и красных точек, в полном

беспорядке перемешанных между собой. Дело в том, что в, селезенке так много

белых и красных клеток крови и они настолько рассредоточены в ней, что

разглядеть во всем этом имеющийся порядок довольно трудно. Упорядоченность

организации соединительной ткани и сосудов спрятана от неопытного глаза.

Единственным средством, которое может помочь "прозреть", похоже, является

практика, практика и еще раз практика...

 

 

ЯВЛЕНИЕ "ГРУППОВОЙ ПОРЧИ" ЭКСПЕРИМЕНТА, ИЛИ "ФАКТОР КЛЕТКИ".

 

Эту чрезвычайно распространенную ошибку, которую допускают

медики-исследователи, можно проиллюстрировать на следующем примере.

Каждая из пяти групп животных подвергается различному воздействию, но

только в одной из них в исследуемом органе - "мишени" - наблюдается заметное

изменение. Причем в этой группе данное изменение имеет место у каждого

отдельного животного, и не может быть никаких сомнений относительно

статистической значимости различий между этой группой и всеми остальными.

При таких обстоятельствах экспериментатор скорее всего заключит, что

причиной изменения является именно то воздействие, которому подвергалась эта

Группа. ОДНАКО это серьезное заблуждение, ибо наблюдаемое изменение могло

быть вызвано другим фактором.

Заблуждения такого типа чрезвычайно распространены, до их, как правило,

трудно обнаружить. Например, при использовании в эксперименте небольших

подопытных животных (крыс, мышей) обычно вся группа, подвергающаяся одному и

тому же воздействию, содержится вместе; следовательно, вероятность влияния

на них "фактора клетки", то есть чего-то такого, что свойственно той клетке,

в которую они помещены, довольно высока. Так, от одного животного ко всем

другим может передаться какая-либо инфекция. Одна особенно агрессивная особь

может передраться с соседями по клетке и помешать их хорошему самочувствию и

питанию. Может оказаться неисправной бутылочка с водой. Металлическая

решетка, которая служит полом в большинстве обычных клеток, может проржаветь

и вызвать травматические повреждения животных, что будет ошибочно

приписываться экспериментальному воздействию. Животным, содержащимся в одной

клетке, по халатности могут сделать не ту инъекцию и т. д.

Возможность подобной.ошибки настолько очевидна, что читатели, быть

может, сочтут ее обсуждение излишним. И все же мне хотелось бы отметить (а

молодые, исследователи могут извлечь из этого пользу для себя), что при всем

моем опыте редко выдается хотя бы месяц, когда я не был бы одурачен этой

зловредной ловушкой в том или ином ее проявлении. По счастью, я прибегаю к

самым тщательным мерам предосторожности, дабы быть уверенным, что подобные

источники ошибок удастся обнаружить еще до того, как полученные результаты

будут восприняты в качестве следствия проведенных экспериментов. Явные

различия обладают достоверной значимостью, но они не обусловлены ни одним из

факторов, перечисленных в условиях эксперимента.

Чтобы избежать такого рода ошибок, экспериментатору всегда необходимо

лично наблюдать за подопытными животными. Кроме того, каждый опыт по мере

возможности должен повторяться несколько раз - хотя бы на маленькой группе

животных. С математической точки зрения группа из тридцати крыс,

одновременно подвергавшаяся какому-либо воздействию,- это то же самое, что и

шесть групп по пять крыс, на которых в разное время проводился такой же

эксперимент. Истинно же биологическая значимость второго варианта

эксперимента неизмеримо выше. Маловероятно, чтобы при одном и том же

воздействии, которому подвергались крысы, содержавшиеся в разных клетках и

наблюдавшиеся в разное время, шесть раз подряд была совершена какая-либо из

вышеупомянутых случайных ошибок.

Трудноуловимыми источниками ошибок могут оказаться не только клетки для

животных, но и моральный климат в лаборатории, и привычки лаборантов. У меня

выработалась такая боязнь "групповой порчи эксперимента", что я совершенно

идентичным образом оборудовал два этажа нашего института с тем, чтобы каждый

эксперимент мог быть повторен с участием двух совершенно различных групп

сотрудников, работающих в разных местах. С тех пор как мы сделали

обязательным такое дублирование, мы с удивлением заметили, насколько часто в

двух экспериментах, выполненных совершенно аналогичным образом и с

величайшим тщанием, получаются тем не менее различные результаты.

Разумеется, существует множество других причин, которые не дают нам

забывать правило: подействовать может совсем не то, чем вы воздействовали. К

примеру, введенное соединение в результате обменных процессов может

измениться по своему составу, так что наблюдаемые эффекты в действительности

вызываются уже другим веществом (эксперименты с МАД, описанные ранее).

Инъекция какого-то препарата нередко вызывает значительное местное

раздражение и подкожное воспаление, так что изменения в соответствующем

органе вполне могут возникать в результате этого местного повреждения, а не

из-за специфического фармакологического свойства введенного вами препарата.

Тем, кто сомневается, что опытный экспериментатор может стать жертвой

столь очевидных ловушек, советую просмотреть обширную литературу за

последние несколько лет по изучению на крысах противовоспалительных

препаратов. Мы весьма тщательно проделали эту работу и повторили многие из

опубликованных экспериментов, применяя различные популярные у исследователей

препараты этого класса. Результаты получились совершенно неожиданные.

В большинстве из опубликованных работ применялись три стандартные

методики ("анафилактоидное воспаление", вызываемое яичным белком или

декстраном, "формалиновый артрит" и "гранулемная сумка"), разработанные в

нашем институте в качестве индикаторов воспаления.

Испытываемые противовоспалительные препараты вводились подкожно. Весьма

любопытно, что большие лозы этих препаратов чаще всего были токсичными или

оказывали сильное местное раздражающее действие на соединительную ткань,

вызывая обширное местное повреждение с последующим системным стрессом.

Правда, все эти испытания продолжались сравнительно недолго, поэтому

некротизированная ткань в образовавшихся абсцессах не выходила наружу. Вот

почему повреждение ткани легко может пройти незамеченным. Тем не менее,

повреждение ткани бывает настолько обширным, что наступающий вследствие

этого сильный стресс (шок) может подавить воспаление на определенном

расстоянии от места инъекции, причем даже у адреналэктомированных животных.

Это не означает, конечно, что применявшиеся препараты не являются

противовоспалительными - некоторые из них, без сомнения, обладают этим

свойством, однако из-за использованной методики проведения эксперимента его

не удалось выявить, так как противоположное свойство препарата маскировалось

куда более сильным эффектом системного стресса. Здесь опять-таки наблюдаемое

изменение вызывалось не данным исследуемым агентом, а вторичным побочным

действием такого фактора, как конкретный способ осуществления подкожной

инъекции.

 

 

КУМУЛЯТИВНАЯ ОШИБКА.

 

Как правило, чем меньше "промежуточных станций" между агентом и

"мишенью", тем более определенным получается результат и тем легче его

воспроизвести. Из этого правила, однако, имеется много исключений. Но

следует иметь в виду, что биологическая "цепная реакция" может быть

остановлена, если на ее пути (и прежде всего--в любом из особо "уязвимых"

звеньев "цепочки") возникнут помехи.

Самые четкие результаты обычно получаются при прямом действии агента на

"мишень". К примеру, стимуляция петушиного гребня путем местного применения

тестостерона--самый надежный способ возбудить рост этого образования даже у

больной или искалеченной в результате удаления различных органов птицы.

Петушиный гребень растет также после инъекций тестостерона в другие части

тела, но для этого требуются большие дозы, к тому же такой реакции на

тестостерон могут помешать присутствующие в организме антагонистические

гормоны. Подобным же образом усиливают рост петушиного гребня стимулирующие

функцию половых желез гормоны гипофиза, но их эффект еще более опосредован

и, следовательно, еще менее устойчив. Гормоны гипофиза могут действовать

только за счет стимуляции выделения семенниками тестостерона; любое

серьезное нарушение деятельности этой железы - в особенности кастрация -

блокирует действие гормонов.

Кумулятивные ошибки влияют не только на передачу стимулов в организме,

но также и на убедительность сложных рассуждений, поскольку исключения из

постулированного правила могут оказывать воздействие на каждое звено

мыслительной цепочки. Например, не так уж велика опасность того, что

окажется некорректным утверждение: "Удаление паращитовидных желез вызывает

судороги ввиду недостаточности гормона паращитовидных желез". В то же время

наличие целого ряда исключений может отрицательным образом повлиять на

достоверность вывода, если мы скажем: "Удаление паращитовидных желез

вызывает судороги, потому что в отсутствие гормона паращитовидной железы

содержание кальция в крови падает, а в отсутствие кальция некоторые

ферменты, необходимые для мышечных сокращений, не в состоянии осуществлять

свои функции должным образом". Удаление паращитовидных желез действительно

вызывает падение содержания кальция в крови, но при этом также увеличивается

уровень фосфатов и происходит множество других изменений в протекании

обменных процессов, а они могут повлиять на мышечные сокращения. Хотя

ферменты играют важную роль в судорожных мышечных сокращениях, но в этом

участвуют также и другие факторы, кроме того, расстройство нервной системы

тоже, по всей вероятности, оказывает влияние на судороги, вызванные

удалением паращитовидных желез. Поскольку искажения, вызванные исключениями,

которые могут встретиться в любом звене сложной мыслительной цепочки,

проявляют тенденцию к накоплению, то в биологии развернутые диалектические

рассуждения редко представляют собой большую ценность. Самая простая теория,

которая может объяснить то или иное явление,- это и есть самая лучшая

теория, даже если она не берется объяснить все.

 

 

ОШИБОЧНАЯ МЕТОДИКА.

 

Ошибки в планировании или процедуре проведения эксперимента играют

определенную роль почти в каждом заблуждении, но здесь не место для

обсуждения чисто технических аспектов методологии. Достаточно будет двух

примеров, чтобы пояснить, каким образом скрытые простые ошибки в методике

могут привести к путанице в интерпретации результатов. В первых работах,

описывающих результаты исследований надпочечников, были в изобилии

представлены противоречащие друг другу данные о значении этих желез для

разнообразных жизненных функций. Находились исследователи, которые даже

утверждали, что для некоторых биологических видов надпочечники не так уж

необходимы. Выяснилось, что у определенных разновидностей крыс и кроликов

имеются маленькие дополнительные надпочечники, расположенные в самых

различных и непредсказуемых местах в брюшине, в том числе и достаточно

далеко от двух обычных желез. Если удалены только эти последние, то

дополнительные железы гипертрофируются и обеспечивают нормальную

жизнедеятельность организма.

Неполное удаление нормальных надпочечников свидетельствует просто о

плохой технике экспериментальной работы, но если вам не удалось удалить едва

различимый вспомогательный надпочечник, который может располагаться

практически в любом месте брюшной полости,- это неизбежно приведет к ошибке,

которая останется незамеченной даже при вскрытии. Значит, необходимо

выбирать такие разновидности подопытных животных, у которых дополнительных

надпочечников нет.

Один незабываемый казус в моей собственной работе был связан с

технической ошибкой, обнаружить которую, несмотря на ее примитивность,

оказалось не так просто. Несколько лет назад, докладывая о

противовоспалительных гормонах перед очень большой аудиторией на

Международном терапевтическом конгрессе в Риме, я упомянул методику

"гранулемной сумки", разработанную мной для количественного исследования

воспалений. Напомню вкратце ее суть. Крысе под кожу вводится немного

воздуха, а затем образовавшаяся воздушная сумка заполняется вызывающим

воспаление веществом, например однопроцентным раствором кретонового масла в

оливковом масле. Раздражитель, войдя в контакт с состоящей из соединительной

ткани стенкой воздушной сумки, вызывает воспаление, причем жидкие и твердые

продукты воспалительного процесса могут быть количественно определены в

строго воспроизводимых условиях. Воспалительная жидкость (экссудат)

накапливается в полости, объем которой можно измерить, а твердая

воспалительная тканевая преграда (гранулема), образующаяся из соединительной

ткани стенки сумки, может быть взвешена.

Я с большой тщательностью разъяснил преимущества этого теста.

Последовавшая за этим дискуссия открылась весьма лаконичным замечанием

одного специалиста, заявившего, что, в точности повторив мои эксперименты,

как я описал их, он убедился в бесполезности этого теста.

Как только вводится кротоновое масло, утверждал он, кожа просто

разрушается вследствие некроза, так что жидкость выходит наружу и сумка

становится инфицированной.

На таких больших собраниях дискуссии уделяется очень мало времени, так

что мне необходимо было как можно быстрее продумать возможные варианты

ошибок, которые мог допустить мой оппонент; эффект, который его замечание

произвело на аудиторию, был весьма впечатляющим. Я спросил, с каким видом

крыс он работал, сколько кротонового масла он им вводил, было ли оно

растворено в однопроцентном отношении и так далее. Он с некоторым

раздражением заверил меня, что внимательно читал мои работы и во всем

досконально следовал моим предписаниям.

Отведенное для дискуссии время подходило к концу, и я уже был близок к

тому, чтобы сдаться, когда в отчаянии задал еще один, последний вопрос,

какого рода масло он применял в качестве растворителя. Не обладало ли оно

какими-то особо раздражающими свойствами? "О нет,- ответил он,- как раз

наоборот! Дабы быть уверенным, что растворитель не будет оказывать

раздражающего действия, я просто смешал кротоновое масло с водой". Теперь

все стало ясно. Дело в том, что кротоновое масло не растворяется в воде, а

просто плавает на ее поверхности, поэтому кожа крысы вошла в контакт с

концентрированным кротоновым маслом. Кроме того, в отличие от оливкового

масла вода почти сразу же абсорбируется из места инъекции, так что в сумке

не остается ничего, кроме концентрированного кротонового масла.

Неудивительно, что кожа разрушилась! Данное объяснение вызволило меня из

чрезвычайно затруднительного положения, но, должен признаться, мне никогда

бы не пришло в голову спросить, не использовалась ли вода в качестве

"растворителя" для не растворяющегося в воде кротонового масла. Ошибка в

методике была вскрыта лишь случайно.

Подобные случаи, как и многочисленные примеры, упоминавшиеся на

предыдущих страницах, показывают, что в реальной практике простые

оплошности, вызванные рассеянностью, небрежностью или недостатком опыта,

гораздо более распространены и опасны, нежели логические ошибки, возникающие

из-за недостатка интеллекта или незнания фундаментальных законов мышления.

Нет нужды доказывать, что всем следует знать о нерастворимости кротонового

масла в воде; моему критику это было известно так же хорошо, как и мне. Но

факт остается фактом: он не посчитал это сколько-нибудь существенным

обстоятельством.

 

 

ОШИБОЧНАЯ ЛОГИКА.

 

Когда я был мальчишкой, на меня произвело сильное впечатление

знакомство с парадоксами Зенона, греческого философа, который считается

отцом диалектического метода мышления. Наиболее известным примером

умственной акробатики, способным любого поставить в тупик, является его

знаменитая апория "Ахиллес и черепаха". Суть ее сводится к состязанию в

беге: если черепаха стартует первой, Ахиллес никогда не сможет ее догнать,

ибо, пока он покрывает расстояние от места старта до того места, где в тот

момент находилась черепаха, та успевает переместиться на некоторое

расстояние, и пока Ахиллес его преодолеет, она уйдет еще вперед, и так далее

до бесконечности. Следовательно, Ахиллес никогда не нагонит черепаху.

Теперь я должен сделать два признания: 1) в мою бытность ребенком я не

сумел самостоятельно обнаружить ошибку в этом рассуждении; 2) вспомнив вчера

эту историю, я опять не смог найти в ней ошибку. Правда, впервые услышав ее,

я сразу же понял объяснение учителя. По-видимому, в данном отношении я не

поглупел, так как, подглядев вчера аналогичное объяснение в книге, я опять

его понял. Ошибка здесь кроется в путанице между "бесконечностью" возможных

делений на части конечного расстояния, как утверждается в логической

посылке, и той "бесконечностью", о которой говорится в логическом выводе,

тоже связанном с этим расстоянием. По существу, это просто семантическая

ловушка.

Должен также признаться, что профессиональному ученому в какой-то

степени унизительно осознавать, что он не в состоянии найти ошибку в

рассуждении, которое во всем мире используется в качестве обязательного и

стандартного умственного упражнения для школьников. Но я люблю учиться на

своих ошибках и поэтому попытался проанализировать возможные причины своего

фиаско.

Даже после того как мне объяснили ошибку и я ее понял, я не был

удовлетворен решением. Зенон был великим философом, а все-таки не смог

обнаружить ошибку в своем парадоксе. И у меня есть тайное подозрение, что

мой школьный учитель тоже не сам ее нашел. Разумеется, какой-то

профессиональный философ все-таки отыскал решение, иначе откуда оно попало в

книгу? Мне неизвестно, кто был этот философ, возможно Аристотель, поскольку

он любил поговорить о парадоксах Зенона. Но кто бы это ни был, я сомневаюсь

в том, что ему удалось бы преуспеть в медицине. Биологу из опыта известно,

что быстродвижущиеся объекты перегоняют объекты, движущиеся медленно. Он

настолько уверен, что Ахиллес догонит черепаху, что просто не в состоянии с

должным энтузиазмом озадачиться тем, как это Зенон ухитрился сам себя

запутать. Быть может, биологу такое безразличие в целом простительно, ибо

если он станет тратить свою энергию на решение апорий Зенона, кто же тогда

будет изучать биологию черепахи?

 

 

Эпилог.

 

Надеюсь, мне удалось показать читателю, что гораздо проще избежать тех

заблуждений, которые могут помешать биологу в его повседневной работе, если

руководствоваться здравым смыслом и опытом, а не полагаться во всем на

глубокомысленные логические размышления. Поэтому я отобрал для специального

рассмотрения серию опасных ловушек, иллюстрирующих печальные, но правдивые

истории об ученых, угодивших в них (в большинстве случаев это был я сам). В

конечном счете все эти разнообразные заблуждения распадаются на три группы,

которые можно было бы назвать: 1) "мираж -- нечто увиденное перевернутым

вверх ногами"; 2) "зеркальное отражение" и 3) "отвлекающие уловки". Вот вам

мой совет в связи с этим.

Учитесь сосредоточиваться - невзирая ни на какие уловки, западни и

миражи - сначала на выборе темы, достойной исследования, а потом, когда ваша

работа закончена,- на оценке ее истинного значения.

Помните, очень легко попасть в ловушку и не заметить того, что ясно

предстанет перед вами, но

в перевернутом виде:

отраженным в зеркале:

или с крохотной отвлекающей уловкой

и тогда вы упустите его

.

Все эти слабости аналитического аппарата нашего мозга уже давно

известны психологам, но, подобно другим, более приятным слабостям плоти, они

продолжают "нарушать порядок", ибо противостоять искушению трудно. Для этого

одного знания недостаточно. Если только страшная участь тех из нас, кто

попался в эти ловушки, послужит предостережением для других,- мы обретем

право сказать: "Нет мы пали не напрасно!"

 

 

*9. КАК ЧИТАТЬ?*

 

Образование создало огромное количество людей, способных читать, но

неспособных определять, что достойно чтения.

Джордж Тревельян

 

Но вот уже много лет, как я не могу заставить себя прочитать ни одной

стихотворной строки поэзии; недавно я попробовал читать Шекспира, но это

показалось мне невероятно, до отвращения скучным. Я почти потерял также вкус

к живописи и музыке. Вместо того чтобы доставлять мне удовольствие, музыка

обычно заставляет меня особенно напряженно думать о том, над чем я в данный

момент работаю. У меня еще сохранился некоторый вкус к красивым картинам

природы, но и они уже не приводят меня в такой чрезмерный восторг, как в

былые годы. С другой стороны, романы, которые являются плодом фантазии, хотя

и фантазии не очень высокого порядка, в течение уже многих лет служат мне

чудесным источником успокоения и удовольствия, и я часто благословляю всех

романистов. Мне прочли вслух необычайное количество романов, и все они

нравятся мне, если они более или менее хороши и имеют счастливую развязку,-

нужно было бы, издать закон, запрещающий романы с печальным концом. На мой

вкус, ни один роман нельзя считать первоклассным, если в нем нет хотя бы

одного героя, которого можно по-настоящему полюбить, а если этот герой -

хорошенькая женщина, то тем лучше.

Эта удивительная и достойная сожаления утрата высших эстетических

вкусов тем более поразительна, что книги по истории, биографии, путешествия

(независимо от того, какие научные факты в них содержатся) и статьи по

всякого рода вопросам по-прежнему продолжают интересовать меня. Кажется, что

мой ум стал какой-то машиной, которая перемалывает большие собрания фактов в

общие законы, но я не в состоянии понять, почему это должно было привести к

атрофии одной только той части моего мозга, от которой зависят высшие

эстетические вкусы.

Чарльз Дарвин

 

Классика - это нечто такое, что каждый хотел бы прочесть, но никто не

хочет читать.

Марк Твен

 

Специальная литература

 

 

Какое количество специальной литературы вам следует читать, зависит от

изучаемого вами предмета и от вашей личности, а в конечном счете только от

вашей личности.

Создается впечатление, что ученый, интересующийся сравнительно

небольшой, строго ограниченной областью исследования, должен охватить

меньшее количество литературы, нежели его коллега, изучающий обширную тему.

Но в науке нет небольших, ограниченных областей - есть только небольшие,

ограниченные ученые. В природе каждая область сливается с соседними, и

только от вас - и в значительной степени от вашей способности к чтению -

зависит, где именно пройдут границы ваших интересов.

В 1937 г., когда впервые было описано анафилактоидное воспаление,

охватить всю мировую литературу по этому предмету было совсем нетрудно - ни

одной публикации не существовало. Теперь, спустя более чем четверть века,

все еще имеется лишь около пятисот статей, специально посвященных этой

реакции. Ученый, который в 1937 г. решил бы заняться этой темой, при таком

небольшом числе публикаций за столь многие годы наверняка не испытывал бы

затруднений в том, чтобы постоянно следить за ними. Даже хорошо "переварив"

только пятьсот статей, он смог бы рассчитывать на получение собственных

интересных результатов. Но его потенциальные возможности как исследователя

наверняка увеличились бы в огромной степени, если бы он следил также за

смежными областями исследований. С течением времени выяснилось, что

анафилактоидное воспаление может вызываться различными агентами. Возникают

следующие вопросы: каковы существенные фармакологические свойства этих

"анафилактоидогенов", какие общие химические или физические свойства

объясняют их своеобразное воздействие? Ответ такой: в органах, находящихся в

состоянии шока и подвергшихся воздействию анафилактоидогенов, серьезно

повреждены тучные клетки. Сразу же возникает другой вопрос: что еще известно

об этих тучных клетках? Ответ на этот вопрос вынуждает нас заняться поиском

литературы, и глубина этого поиска доходит до того момента, когда сто лет

назад Эрлих открыл тучную клетку. Мы выясняем, что тучные клетки

вырабатывают гистамин, серотонин и гепарин, и начинаем гадать, не играют ли

эти соединения определенную роль в анафилактоидном воспалении. Какова связь

между анафилактоидным воспалением и анафилактическим шоком или между

анафилактическим шоком и другими реакциями повышения чувствительности?

Цепочке вопросов, поднимаемых одним-единственным новым наблюдением, нет

конца, и поскольку "судьба улыбается только дерзающему", чем больше вы

знаете, тем больше вероятность того, что вы откроете что-нибудь

значительное. Чем больше вы знакомитесь с литературой, не имеющей прямого

отношения к вашей специальности, в том числе с философской и художественной,

тем более обостряется ваша способность к значимым открытиям.

Однако точно так же, как в лабораторной работе чрезмерные приготовления

к открытию порождают своеобразный "технический фанатизм" (бесконечное

усовершенствование исследовательской аппаратуры, но не самих исследований),

так и неуемное стремление к повышению своей эрудиции, совершенствованию

своего интеллекта превращает человека в "книжного червя", "кладбище знаний".

На практике чрезмерная эрудиция порой становится серьезным препятствием

творческой деятельности. Как здесь не вспомнить о простаке, который не знал,

что этого сделать нельзя, и потому сделал это!

В изучении литературы всегда должна существовать граница между "слишком

мало" и "слишком много". В отличие от мнения большинства психологов я твердо

убежден в том, что человеческий мозг располагает ограниченным пространством

для запоминания информации, которое быстро переполняется, по крайней мере в

той его части, где информация еще извлекаема. После заполнения этой области

каждый новый факт, который вы туда "запихиваете", выталкивает какой-нибудь

другой факт на задворки, откуда его можно извлечь на свет божий только при

значительном усилии. В моей памяти, например, один иностранный язык может с

успехом замещать другой.

Я довольно прилично говорю по-испански и по-итальянски, но если мне

приходится читать серию лекций на итальянском, мой испанский "ускользает" от

меня и восстановить его можно только практикой. Точно так же "ржавеет" мой

итальянский, если я слишком много пользуюсь испанским. (Забавно, но это в

меньшей мере касается языков, принадлежащих к разным языковым группам;

например, чтение лекций по-русски не причиняет ни малейшего вреда моему

венгерскому и немецкому, но наносит ущерб чешскому.)

При чтении, так же как при поглощении пищи, чувство насыщения находится

в прямой зависимости от аппетита - поглощать литературу можно только в

строгом соответствии со своими возможностями. При первом появлении симптомов

"переедания" следует немедленно остановиться. К счастью, запоминание

информации можно значительно облегчить с. помощью некоторых приемов, которым

человек обучается на протяжении жизни. Вот некоторые из них.

Не старайтесь запоминать то, что вам в ближайшее время не понадобится,-

запомните только, где это можно отыскать. Если вы в данный момент не

работаете с гистамином, например, а вам попалась на глаза статья или

монография по этой тематике, просто пролистайте материал, чтобы определить,

заслуживает ли он внимания. Если да, то сделайте соответствующую пометку в

своей картотеке. Если через неделю или десять лет вам понадобятся материалы

по гистамину, то, обратившись к соответствующему разделу картотеки, вы. без

труда найдете нужную работу.

Я настойчиво рекомендую делать такого рода пометки и записи не только

для запоминания публикаций, но и почти во всех случаях жизни. По крайней

мере в нашем институте мы всегда носим в нагрудных карманах своих

лабораторных халатов записные книжки и карандаши, с тем чтобы в случае

необходимости сделать нужную запись, не прерывая основной работы. Например,

во время наших ежедневных обходов может появиться запись о необходимости

заказать какой-либо препарат, проверить фразу в рукописи, начать тот или

иной эксперимент или пополнить свои знания по какому-то предмету; хранить

всю эту информацию мы доверяем записной книжке, чтобы иметь возможность

использовать ее в будущем. Она более надежно хранит информацию, чем наш

мозг, и к тому же без ущерба для других занятий.

Либо читайте, либо перелистывайте материал, но не пытайтесь читать

быстро. Сейчас во всех американских учебных заведениях обучают скорочтению.

Считается, что это экономит время, но я опасаюсь, что это "экономит" также и

знания. Возможно, я несколько субъективен, поскольку сам читаю безнадежно

медленно. Однако, поговорив со своими коллегами, я обнаружил, что

большинство из них жалуются на тот же недостаток - неумение быстро читать. А

может быть, это вовсе не недостаток? Если текст меня интересует, то чтение,

размышление и даже фантазирование по этому поводу сливаются в единый

процесс, в то время как вынужденное скорочтение не только не способствует

качеству чтения, но и не приносит чувства удовлетворения, которое мы

получаем, размышляя о прочитанном. С таким же успехом мы могли бы

рассчитывать на увеличение музыкальных способностей человека, предложив ему

прослушивать магнитофонные записи со скоростью, в пять раз превышающей

нормальную. Вот мой совет: никогда не пытайтесь читать быстрее, чем вы

считаете нормальным для себя, всегда отводите время для размышлений над

прочитанным и на аналогичные темы. Для меня чтение - это своеобразный каркас

для размышлений об основной работе и о будущих экспериментах. Никогда не

скажешь себе: "Ну, теперь думай об интересном эксперименте". Идеи приходят

сами по себе по мере того, как вы соединяете чьи-то мысли со своими

собственными, неторопливо читая чужой текст.

Но в то же время, если вы хотите быть на уровне последних достижений

(или по крайней мере держать на этом уровне свои картотеки), вам необходимо

предаваться массированному чтению. Это уже совершенно иной умственный

процесс: вы просто перелистываете страницы в поисках информации, которая

может оказаться полезной. Берете новый текст, например, и просто знакомитесь

с его заглавием. Если оно не дает вам достаточной информации, вы читаете

аннотацию. Затем, если описываемая методика представляет для вас интерес, вы

обращаетесь к разделу "Материалы и методы". Но никогда не пытайтесь быстро

прочесть весь текст. Все, что в нем есть важного, можно в течение нескольких

секунд перенести в каталожную карточку с помощью простых условных знаков,

которые вы всегда сможете расшифровать в случае необходимости.

Вот такому типу массированного чтения мы учим наших библиографов,

которые систематически обеспечивают поступление в библиотеку института самых

свежих публикаций. И они используют эти навыки с немалой пользой. Кстати

сказать, большинство из них даже не являются врачами и от них не следует

ожидать профессионального владения всеми навыками, которые необходимы нашему

научному персоналу. Они работают с текстом особым образом - примерно так,

как это нужно при подготовке предметных указателей. Их составители

приобретают поразительную способность выявлять ключевые слова, не делая при

этом ни малейших попыток понять текст. Чтобы обучиться этому искусству,

возьмите какой-нибудь журнал и попробуйте просмотреть страницу сверху

донизу, прикрывая текст каталожной карточкой и перемещая ее по мере

просматривания. Подобную операцию можно научиться делать очень быстро, не

теряя ни одного ключевого слова, подлежащего индексации. Можно также

повысить чувствительность восприятия к определенным наиболее важным словам,

и они будут избирательно фиксироваться в вашей голове по мере просмотра

текста. Некоторые библиографы проделывают эту операцию и без карточки,

пользуясь методом "диагонального чтения" - из левого верхнего в правый

нижний угол страницы.

Кроме указанных видов чтения, я бы рекомендовал внимательно прочитывать

последние издания, учебников по предметам, не связанным непосредственно с

вашим собственным. Учебники, как правило, содержат квинтэссенцию наиболее

важных и надежных фактов в достаточно широкой области, и потому они являются

превосходным средством поддержания общей научной культуры специалиста,

работающего в той или иной ограниченной области медицины. В этом случае

наиболее рациональным будет диагональное чтение, за исключением тех

разделов, которые представляют для вас интерес,- их следует читать не спеша.

 

 

Художественная литература

 

 

Относительно чтения неспециальной литературы не существует общих

рекомендаций. Большинство ученых читают примерно то же, что и все

образованные люди. К сожалению, научная работа - столь всепоглощающее

занятие, что многие исследователи попросту не читают ничего, кроме научных

текстов. Некоторые не читают даже газет. Правда, есть и такие, кто вечером

берет с собой в постель в качестве успокаивающего или снотворного детектив.

С большим удивлением я узнал, что некоторые величайшие ученые нашего времени

на досуге не читают ничего, кроме детективных романов. Я и сам пытался этим

заняться, но безуспешно. Разумеется, среди ученых есть и страстные

почитатели поэзии и классики, но какой-либо связи между научной

квалификацией ученого и его литературными вкусами мне обнаружить не удалось.

Огромную воспитательную роль, особенно для молодых исследователей,

нередко играют биографии великих ученых и художественные произведения на

темы науки. Я никогда не забуду тот колоссальный эмоциональный заряд,

который я получил после прочтения биографин Луи Пастера, написанной

Валлери-Радо{40}, сочинения Клода Бернара, в котором тот излагает свой

принцип изучения экспериментальной медицины и которое является. по сути

дела, его научной автобиографией, или романа Синклера Льюиса "Эрроусмит".

(Из бесед с коллегами я вынес убеждение, что эта последняя книга послужила

для молодых ученых всего мира одним из величайших стимулов к научной

деятельности, хотя ее автор не был ученым, а сюжет - всего лишь плод

воображения.)

Лично я читаю всякого рода неспециальную литературу только в постели

перед сном, но занимаюсь этим ежедневно в течение всей своей жизни. Поэзию

воспринимаю только в малых дозах, очень люблю хорошие романы, биографии,

автобиографии, философские произведения и - как вы, быть может, заметили -

афоризмы. Я испытываю сильную антипатию к переводам (возможно, потому, что

некоторые из моих собственных книг были переведены отвратительно), поэтому

все, что могу, читаю на языке оригинала. Эта привычка приносит мне

дополнительное удовольствие, так как мне нравятся языки как таковые. Я

нахожу, что ничто не в состоянии дать мне большего разнообразия мыслей и

чувств, так полно познакомить меня с культурой другого народа, чем чтение

книг в оригинале или беседы с людьми на их родном языке, который служит

средством самовыражения и моим собеседникам, и авторам прочитанных мною

книг.

Когда я читаю какую-нибудь забавную историю, анекдот или ходячее

выражение, особенно характерные для другого народа и его культуры, я ловлю

себя на мысли о своем родстве с этим народом и думаю: "Ну совсем как мы..."

 

 

*10. КАК ПИСАТЬ?*

 

Не пишет вовсе тот, чьи поэмы никто не читает.

Марциал

 

...ибо очевидно, что мне не удалось произвести впечатление на моих

читателей; однако именно тому, кто сумел добиться этого, и должна быть

отдана, по моему мнению, вся честь открытия.

Чарльз Дарвин

 

 

В этой главе я попытаюсь сформулировать несколько предложений

относительно эффективного использования учеными письменного слова и

иллюстративных средств. Мои соображения будут основываться преимущественно

на личном опыте медицинских исследований, но в такой же мере они применимы и

к другим наукам и даже, хотя и в меньшей степени, ко всей литературе,

исключая, впрочем, беллетристику.

 

 

Общие соображения

 

Существует много детальных руководств по написанию научных трудов по

медицине. Здесь же мне хотелось бы обсудить вопросы, с которыми я и мои

ученики сталкивались наиболее часто в нашей сочинительской практике.

Для кого вы пишете? Когда вы решаетесь написать что-либо, будь это

просто письмо или целая энциклопедия, прежде всего надо спросить самого

себя: "Кто должен и кто будет это читать?" Не существует всесторонне

совершенных сочинений, в лучшем случае они совершенны только для

определенного круга читателей. Основная ошибка начинающих ученых - когда

присланная ими статья не соответствует профилю журнала или когда общий тон

статьи противоречит тому, к чему привык читатель этого журнала. В числе

обычных ошибок - обращение к читательской аудитории свысока или излишнее

многословие вместо сжатого и делового изложения, и наоборот. Мы поговорим об

этом в связи с различными средствами изложения результатов работы ученого.

Выбрав подходящую аудиторию, старайтесь следовать традиционному стилю

изложения избранного вами средства информации, особенно в тезисах устных

докладов, статьях для научных журналов и диссертациях на соискание ученой

степени. Гораздо меньшая степень конформизма допустима в обзорных статьях и

еще меньшая - в монографиях, если они не являются очередным томом серийного

издания.

Когда следует писать? Разумеется, писать следует тогда, когда есть о

чем писать. Но проблема не так проста. Если только вы не сделали

поразительного, совершенно нового и простого наблюдения, которое легко

поддается описанию, то перед тем, как приступить к написанию научного

текста, необходимы многочисленные и утомительные приготовления. Надо собрать

все протоколы экспсриментов, обработать результаты и свести их в таблицы,

подобрать схемы и фотографии. В процессе этой подготовительной работы

обязательно выясняется, что часть данных представлена неполно, а потому

необходимо провести дополнительные эксперименты.

Я бы посоветовал описывать основные результаты каждого эксперимента -

удачного или нет,- как только он закончен, и надлежащим образом хранить эти

описания, чтобы при необходимости ими легко можно было воспользоваться. Даже

схемы, графики и фотографии относящиеся к интересным, но еще не

опубликованным данным, следует готовить в процессе работы. Особенно это

касается фотографий, которые иллюстрируют какой-либо наиболее "фотогеничный"

эксперимент, так что повторить его только ради получения нужных иллюстраций

чрезвычайно трудно. Разумеется, если действовать таким образом, то некоторая

доля усилий неминуемо будет затрачена впустую, ибо не весь зафиксированный

материал войдет в публикацию. Но тем не менее такой систематический подход

вполне себя оправдывает. Хотя поддержание порядка в постоянно обновляющихся

рабочих материалах и потребует от вас некоторых усилий, зато та легкость, с

которой впоследствии их можно будет преобразовать в рукопись, послужит вам

щедрой наградой. И что, быть может, еще важнее, такая "бухгалтерия" помогает

планировать исследования, давая исчерпывающую картину ситуации, в которой вы

находитесь в каждый данный момент.

Я уже устал от авторов, которые постоянно жалуются на то, что накопили

массу материала, но никак не могут выкроить время, чтобы написать

соответствующие статьи. При этом они руководствуются, разумеется, только

интересами дела, а никак не собственной выгодой. В действительности же в

большинстве случаев они просто не могут привести в порядок свои неряшливые

записи.

До тех пор пока свидетельства в пользу какого-либо научного факта

недостаточны, публикацию следует отложить. Но в то же время одна из очень

распространенных слабостей ученого - искать спасения в бесконечном

повторении какого-то одного эксперимента или же в неоправданном уходе от

темы (то же касается административного, преподавательского и любого другого

вида деятельности); все что угодно, лишь бы отсрочить тот страшный миг,

когда нужно съесть и вымучить из себя рукопись! Все дело в том, что

настоящий ученый любит предельную ясность, и им владеет предчувствие, что

как только он начнет писать, отсутствие ясности и системы в его записях - и,

боже сохрани, даже в экспериментах! - станет мучительно очевидным.

Я намеренно излагаю свои мысли столь грубо и откровенно, чтобы вы,

читатель, осознали, что они относятся именно к вам. Надеюсь, что теперь,

когда ваши ухищрения обнародованы, вам будет совестно и дальше "тянуть кота

за хвост".

А когда вы уже преодолели все препоны и решились начать, подготовьте

свои заметки, справочный и иллюстративный материал и общий набросок того,

что намерены сообщить, за день до начала работы. Первые шаги самого процесса

писания (так же как и первые фразы устного выступления) - самые трудные.

После того как этот барьер преодолен, все пойдет по инерции. Не начинайте

работу если вы утомлены предварительными приготовлениями пусть накануне у

вас будет достаточно времени, чтобы привести все в полную готовность. А

потом, рано утром, начинайте на свежую голову.

Все эти приемы могут помочь ускорить процесс написания, но главная

опасность в том, чтобы не начинать писать слишком рано, когда автору

недостает аргументов, а энтузиазма предостаточно. Я не говорю об этом

специально только потому, что это условие очевидно.

Заголовок и подзаголовки. Как ни важно направить статью в наиболее

подходящий журнал, еще важнее продумать ее название, ибо на него и будет

ориентироваться ваш потенциальный читатель. Даже если журнал не очень широко

известен, заглавие вашей статьи будет упомянуто в реферативных журналах и

библиографических перечнях других публикаций по сходной тематике.

Заглавие научной статьи должно быть кратким, но в то же время полностью

отражать ее содержание. Насколько это возможно, оно должно отражать проблему

в целом, а не конкретные методики и примеры, использованные при ее решении.

Статья "Методика удаления гипофиза у карликовой мыши" должна быть

озаглавлена именно так, если основной целью работы была разработка процедуры

такой операции для данного конкретного вида животного. В то же время работа

"О влиянии формалина, пентаметилентетразола и интенсивной принудительной

мышечной работы на надпочечники у белых крыс" озаглавлена неудачно, хотя

автор, желая изучить гистологические изменения, происходящие в надпочечниках

во время стресса, использовал эти конкретные стрессы и этот конкретный вид

животных только потому, что они оказались под рукой. Если даже он и не был

уверен, что использование других стрессоров или других видов животных дает

те же результаты, то все равно более удачным был бы заголовок "Влияние

стресса на гистологическую структуру надпочечников".

Насколько это возможно, заголовок статьи должен быть понятен даже

неспециалистам и лицам, слабо владеющим английским - только тогда он будет

иметь смысл для широкой международной читательской аудитории. Например,

лучше использовать краткие родовые названия препаратов, чем их длинные

химические обозначения или запатентованные названия. Лучше писать

"церебральный" - благодаря латинскому корню это будет сразу понятно

иностранному читателю,- чем "мозговой".

Нет никакой необходимости начинать заглавие всевозможными "К вопросу о

некоторых..." или "Об исследовании проблем, относящихся к...". Если работа

посвящена "Анафилаксии у крыс", то это и есть самое подходящее заглавие.

В оригинальных статьях среднего объема обычно не нужны подзаголовки,

кроме таких традиционных, как "Материалы и методы", "Результаты",

"Обсуждение результатов", "Выводы" и т. п. Впрочем, если надо описать

несколько существенно различных экспериментов, то их можно выделить

отдельными подзаголовками, по крайней мере в разделе "Результаты". В длинных

же статьях довольно трудно пробираться сквозь все новые и новые страницы

текста и иллюстраций, если они не разделены подзаголовками, которые бы

подчеркивали общую структуру материала. В ряде случаев полезно выделять

ключевые слова жирным шрифтом или курсивом. Это помогает читателю

воспринимать в каждый моент один смысловой отрывок. Кроме того, вновь

просматривая уже прочитанную статью, читатель с помощью подзаголовка найдет

нужный раздел, не читая заново всего текста. Разумеется, правильно

расставленные подзаголовки в работах значительного объема, таких, как

диссертация, обзор или книга, играют еще большую роль.

Используемый словарь. Здесь девизом должны быть "простота" и

"точность". Не надо бояться использования необычного слова, если оно лучше

любого другого может выразить вашу мысль. Слово "сребролюбивый" не часто

услышишь в обыденной речи, но если бы мне пришлось писать об ученом, который

перешел на работу в фирму по торговле лекарствами только потому, что там

хорошо платят,- лучшего слова мне не выдумать, и я бы использовал его без

колебаний.

Приемлемы даже разговорные выражения, если они выразительны, но жаргона

(в том числе принятого в клиниках и лабораториях) следует избегать, хотя,

разумеется, не ценой излишнего многословия и туманности изложения. Выражение

"острый живот" - это лингвистический кошмар, но при неоднократном упоминании

этого симптома в письменном тексте я не могу придумать ему более подходящей

замены, чтобы она не звучала надуманно.

Следует избегать различных вошедших в привычное употребление форм

преувеличения, скажем описания каждого значимого изменения как "заметного"

или "явно выраженного". Точно так же не стоит говорить о "тщательном

обследовании" или "высокоточном взвешивании", если это обследование и

взвешивание выполнялось обычным образом.

Руководствуясь похвальной скромностью, некоторые авторы доходят до

крайностей в отчаянных попытках избежать употребления местоимения "я". На

мой взгляд, все зависит от того, как часто говорят "я" и в какой связи.

"Автор данного сообщения был не прав" звучит, конечно, весьма изысканно, но

вряд ли более скромно, чем: "Я был не прав".

Неологизмы. Слишком многие ученые, говоря словами Р. У.

Эмерсона[СК1]{41}, "и не любят, и не знают тех цветов, которые собирают, и

все их ботанические познания - одни лишь мудреные латинские названия".

Неологизмы являются обычной и неотъемлемой принадлежностью научного

языка и потому заслуживают особого внимания. Каждое новое материальное или

общественное явление должно получить имя, так как неудобно при каждом его

упоминании заново давать исчерпывающее описание всех его характеристик.

Невозможно всякий раз, упоминая сонную артерию или явление кальцифилаксии,

заново их определять. И хотя это самоочевидно, существует устойчивое

неприятие неологизмов. Особенно затруднительно привыкать к новым терминам

тем людям, у которых не было возможности изучить иностранные языки. В их

глазах такие термины выглядят либо нелепыми (благодаря их непривычности),

либо вычурными, так как в медицине большинство терминов имеют

греко-латинские корни. Разумеется, изобретение новых названий может вызвать

путаницу. Неся ответственность за создание некоторого их количества (как

названий, так и случаев путаницы), я очень хорошо это осознаю. В разделе,

посвященном заблуждениям, мы имели случай убедиться, что названия классов

явлений могут стать источником серьезных недоразумений.

Несомненно, новые термины следует изобретать, только если без них в

самом деле нельзя обойтись. Оправданное в целом неприятие неологизмов

объясняется в первую очередь творчеством тех авторов, которые ввели их

просто для того, чтобы "расписаться" на чем-либо, что вовсе не заслуживало

специального имени. Хорошей иллюстрацией этому явлению служат многочисленные

клинические синдромы, представляющие собой незначительные видоизменения

известных заболеваний. Синдром, доселе характеризовавшийся тремя основными

симптомами и вновь наблюдающийся в сочетании с четвертым, очень редко

заслуживает переименования.

Если же новые имена все же даются, их необходимо строить в соответствии

с определенными и хорошо испытанными лингвистическими принципами.

Произвольным буквенным сочетаниям или имени открывателя следует предпочесть

термин, заключающий в себе свое собственное объяснение, да еще желательно,

чтобы он был понятен ученым других стран и чтобы его было несложно перевести

на другие языки. Вот почему лучше всего начать с поиска знакомых греческих и

латинских корней, широко используемых в биологии. Некоторые поборники

чистоты языка яростно протестуют против составных терминов, в которых

участвуют и латинские, и греческие корни. Если только это оправдано, таких

гибридов действительно следует избегать, но не ценой надуманности; я,

например, предпочитаю говорить "аппендицит", а не "перитифлит" и

"адренотропный", а не "эпинефротропный".

Мне пришлось столкнуться со значительной оппозицией моему использованию

слов "стресс" и "стрессор" для обозначения соответственно "суммы всех

неспецифических изменений, вызванных функцией или повреждением", и агента,

обусловливающего такие изменения. В качестве аргумента приводился тот факт,

что термин "стресс" уже используется в физике в несколько ином смысле; кроме

того, он постоянно используется в разговорном английском для обозначения

круга явлений, связанных с усталостью. Впрочем, этот термин был весьма

быстро и повсеместно принят в его новом, строго определенном биологическом

смысле, а этот факт позволяет усомниться в том, что какое-то иное

обозначение оказалось бы более удовлетворительным. И все же не исключено,

что даже в этом случае было бы лучше избрать термин греко-латинского

происхождения.

Несколько лет назад я предложил термин "кортикоид" (от латинского

"кортекс", т. е. "кора", и греческого суффикса "оид", означающего подобие

чему-либо) в качестве обобщающего названия для "тех гормонов, которые

имитируют физиологическую функцию коры надпочечников". За это меня отчитали,

ибо вообще "...попытки изобретения новых терминов людьми, для которых язык

не является родным, очень опасны...". В свое оправдание я сделал невинное

замечание, что прогресс науки сильно застопорился бы, если бы право на

придумывание греко-латинских научных терминов признавалось только за теми,

кто может считать греческий и латинский своими родными языками [Селье, 19].

Таблицы. Расположение данных в форме таблиц является одним из наиболее

эффективных средств их подготовки для сравнения и оценки. При разработке

таблиц следует всячески экономить место - не только потому, что стоимость

набора таблицы гораздо выше, чем страницы текста, но также и потому, что их

главной целью является сжатое представление данных. Принципы конструирования

таблиц содержатся в соответствующих руководствах.

Рисунки и фотографии. Таблицы, графики и диаграммы призваны давать

точную информацию для подтверждения количественных взаимосвязей между

явлениями. В отличие от них большинство рисунков и фотографий предназначены

для иллюстрации качественных, а не точных количественных аспектов, и они

способны выполнять эти функции достаточно хорошо за счет некоторых

преувеличений, подчеркивающих наиболее важные моменты. К примеру,

схематический рисунок, иллюстрирующий влияние некоторого гормона на

различные органы, не обязательно - да и не нужно - делать в реальном

масштабе. Атрофированный орган должен изображаться гораздо меньшим, а

гипертрофированный - гораздо большим, нежели это имеет место на самом деле,

с тем чтобы сделать различия более очевидными. Рисунок только помогает

наглядно изобразить или интерпретировать факты, уже доказанные в тексте и

представленные количественно в виде таблиц, графиков или диаграмм. Поэтому

редко возникает необходимость давать один и тот же материал и в форме

таблиц, и в графическом изображении. Представленные таким образом

количественные данные могут быть с успехом обобщены на рисунке, который, как

и карикатура, подчеркивает наиболее характерные черты.

Почти то же самое можно сказать и о фотографиях. Фотография должна

показывать не средние измерения, но такие, которые лучше всего иллюстрируют

происходящий процесс, если, разумеется, это ясно представлено в тексте.

Скажем, иллюстрируя инфаркт миокарда, нам вовсе не обязательно,

руководствуясь неверно понимаемой научной честностью, выбирать стандартный

тип заболевания, если к тому же цвет и расположение органов неблагоприятны

для фотографирования. Гораздо лучше использовать образец, в котором

происшедшие изменения заметны наиболее отчетливо.

Ссылки. Кроме как в обзорных статьях и в библиографической литературе,

ссылки должны сводиться к минимуму, необходимому для должного признания

более ранних исследований и для того, чтобы была ясна основа, на которой

зиждется новая работа. Ссылки следует также использовать вместо пространных

описаний сложных экспериментальных процедур, которые уже описывались. Только

новичков восхищает собственная способность приводить огромный перечень

литературы, к которому читатели все равно обращаются весьма редко.

Диссертация

Этиология и профилактика "диссертационного невроза". Если в период

написания диссертации экспериментальная работа молодого ученого

продолжается, а уровень руководства ею ниже желаемого, то постоянная смена

видов работы и неопределенность ее конечного результата неминуемо приводят к

серьезному умственному расстройству, которое в нашей лаборатории обычно

именуют "диссертационным неврозом". Диссертант теряет уверенность в себе и в

своей работе, становится подавленным, нервным, легковозбудимым и часто

раздражается из-за все более лихорадочных и потому безуспешных усилий

закончить работу к назначенному сроку. Он теряет объективность в оценке

результатов, особенно тех, которые угрожают свести на нет большие разделы и

без того с трудом подготовленной рукописи.

Другой важный фактор возникновения "диссертационного невроза" - это

неспособность новичка сконцентрироваться на процессе писания, работать не

разгибая спины до тех пор, пока объемистый текст не будет закончен. Каждый

раз, излагая свои мысли на бумаге и натыкаясь на непредвиденные трудности,

он ищет спасения "на стороне" - или в еще одном эксперименте, или в оказании

услуги родственнику или другу, острую потребность в которой он внезапно

ощущает, да и вообще в чем угодно, лишь бы это позволило приостановить

работу и на какое-то время оторваться от письменного стола.

Работа над диссертацией не только учит молодого ученого самодисциплине,

но и дает ему первую возможность на собственном опыте познакомиться с

организационными аспектами рукописного творчества - контактами с

машинистками, картографами, фотографами, различными а