IV. Обстоятельства, устраняющие наказуемость 53 страница

2 июля, суббота. День прошел совершенно бессодержательно. Днем никуда не ходил, и поутру никто не приходил. Читал, как каждый день делаю, утром две главы из Евангелия. Теперь я по очереди дошел второй раз после смерти мамы до Евангелия Иоанна. Верую, но не могу не относиться сознательно к читаемому. По-моему, на сердце всего лучше действует Евангелие от Матфея: оно имеет характер непосредственного свидетельства современника Христа, веровавшего непосредственно в Божественное провиденциальное значение или, вернее, миссию Спасителя. Евангелие от Иоанна - хотя он, как заявляет о себе, тоже был простец - но проявляет пытливый систематизирующий ум: он создает евангелическую догму; я откровенно записываю, что я читаю это Евангелие с великим удовольствием; он излагает ход событий, земную жизнь Христа, стараясь быть простым, но в то же время логическим к последовательно и толково записанным им событиям. Не могу не записать, что читая во второй раз его Евангелие, я испытывал умственное не только удовлетворение, но просто наслаждение. Сознаюсь, мне было бы больно и неприятно прочесть теперь научное исследование какого-нибудь ученого протестанта тюбингенской школы, доказывающего со всеми орудиями критического исследователя, что и Иоанна Евангелиста как живого современника земной жизни Христа не существовало. Я когда-то в молодости увлекался протестантизмом, когда я любил крепкую, мясную пищу; но чем более я старею, тем я более отхожу к верованию православно-кафолической церкви в лице ее сердечно-разумных проповедников. Католичество чуждо мне по своему не проникающему в мое сердце, политически властному характеру. Мой идеал - это три старца в рассказе Лескова на острове Соловецкого (т.е. Белого) моря, которые не могли запомнить даже молитвы Христовой, которой учил их архиерей, но которые, желая вспомнить ее слова, пришли по морю на корабль, потому что они воистину веровали в Бога сердцем.

3 июля, воскресенье. Сегодня я спал спокойно. Вообще чувствую [себя] спокойным. Теперь является желание только одно: каким-нибудь чудом сесть в вагон или на пароход и доехать до Франции, а там до Зины, прожить у нее хоть несколько месяцев, довезти до нее этот дневник и прочесть ей. Она откликнется на многое. Много у нас родного в душе. Но, конечно, прежде всего - желание вызволить из тюрьмы Володю и обнять его свободного. По всем доходящим слухам, он ведет себя честно. Только бы сохранилось его здоровье, а разгром материального имущества - дело поправимое, наживное. Вот когда я думаю о Коле*(16), честном и умном работнике, то я с ужасом думаю о его слабом здоровье. Если умрет он, что станет с его женою и сыном. Они лично изгладились из моего сердца: да, вероятно, и они оба не вспоминают или мало вспоминают дедушку. Но на какие средства будут они существовать в случае смерти Коли?

Воскресенье, как всегда полное затишье во всем. Мне почему-то напоминают теперешние воскресенья в Петрограде стоячие болота летом в жаркую погоду, когда по затянутой пылью водяной поверхности скоро движутся паучки. Так по Миллионной проносятся автомобили и двуциклетки, а иногда и извозчики с власть имущими. Они только пользуются в силу коммунистически-анархического мировоззрения правами на механические и лошадиные двигатели. Общая жизнь исчезла. Может быть, скука - от старческого одиночества с постоянно безотрадными мыслями и представлениями.

Понедельник, 4 июля. Стоит очень теплая погода; от Озолина никаких распоряжений или сведений в Комиссию ученых не получено. Ко мне приходила сегодня какая-то ревизионная комиссия, из Осадчего, какого-то медика - хирурга и при неизбежном Родэ. Но последний необыкновенно отзывчив: обещал мне при свидетелях во вторник дать извозчика доехать на кладбище. Днем была у меня во второй раз Гаврилова: принесла для Володи носки, очень порядочные; купила на Андреевском рынке, заплатила 15000 (вместо прежних 60 копеек); но, по крайней мере, его просьба о носках будет удовлетворена - хоть чем-нибудь усладить его арест; в последнем письме пишет, что очень мало спит - не более 3-х часов, все думает и беспокоится о Наде; а про Надю слышно, что она хворает. Для Володи пищу 3 раза в неделю передает компания Лазаревских, а для Нади - ее сестра и семья д-ра Попова; Фросю, говорят, питает прислуга дома Литейный, 46.

Вторник, 5 июля. Сегодня величайшее счастье. Утром в 11 часов получил прекрасный экипаж от Родэ - колясочка, бывшая у шведского посланника. Он меня свозил на Митрофаньевское кладбище. Был на могиле мамы, поплакал на ее кресте. Могила или, вернее, вся насыпь над склепом поросла зеленью - всходы разных пород деревьев от налетевших семян от соседних кладбищенских деревьев. Почувствовал страшное нравственное успокоение и облегчение. Завтра, в среду, Родэ едет в Москву; посылаю с ним письма к Горькому и Гринбергу, а Горькому вложил письмо и к Ленину. Повторяю все прежние ходатайства о Володе. Целый день праздничное настроение.

Среда, 6 июля. С утра в 10 1/4 пошел на Литейную, 46, прямо к Максимову. Счастливо застал дома. От него получил несколько новых сведений. Разгром квартиры продолжается. Ему принесли бумагу из Отдела бесхозяйственных помещений, в которой сказано, что квартира Владимира Таганцева за арестом его и жены подлежит вселению; но в том же пакете оказалась бумага на мое имя в Петроградскую коммуну из Московского Кремля с уведомлением, что по моему ходатайству мне возвращаются мои вещи - платье и белье; но они в то же время из квартиры уже опять увезли мой письменный стол, мою этажерку, где хранился мой архив, стенные часы и еще что-то. Но зато выдали детское белье (оказались тряпки). По возвращении домой вечером видел сестру Киракозову, приехавшую из Москвы. Она привезла известия от секретаря Владимира Ильича Ленина и от Гринберга, что об моих вещах писали из Кремля в Петербур г. Так как Максимов полагал, что я эти сведения получу из отдела Петрокоммуны (Адмиралтейская набережная, 8), а Киракозова сказала, что ее хорошая знакомая заведует этим отделом, то она обещала назавтра поговорить с нею по телефону и сказать мне, как лучше сделать и когда прийти.

Четверг, 7 июля. С 10 часов я приготовился идти на Адмиралтейскую набережную, как получу известие от Киракозовой, и просидел целый день дураком, ожидая известия, и не дождался. Написал письмо няне*(17) в Судак - ответ на ее письмо к маме, посланное няней еще на страстной неделе, когда няня ничего не знала о смерти самой мамы.

Пятница, 8 июля. Не дождавшись Киракозовой, пошел сам к Озолину. Просил опять о свидании с Володей. Опять вышла неудача. Озолин, по-видимому, относится благожелательно; объяснил, что следствие ведет новый следователь из Москвы; о моей просьбе о свидании позвонил к этому следователю, которого камера в Главном штабе, но его на месте не оказалось; я ждал потом целые полчаса, но те же результаты - пришлось отложить до получения разрешения. Относительно бумаги из Москвы, из Кремля, о выдаче мне вещей он подтвердил, что она лежит в Смольном (куда я, разумеется, дойти не могу); посоветовал обратиться к Кристи как председателю Комиссии Дома ученых - что я, конечно, и сделал. Не знаю, что будет завтра. Вечером была Надя Миштовт, тосковала все о том же: о крайне беспечном отношении Володи перед арестом и том, что иссякают источники средств для подсобного подкармливания сидящих. Расходы страшно большие: платят за фунт хлеба по 400, и все остальное соответственно. Получил опять записку от Володи. Он главным образом беспокоится о Наде и ее здоровье в тюрьме. Ее подкармливает Софья Феликсовна, также и Фросю, которая все продолжает сидеть.

Суббота, 9 июля. Ничего особенного: по вопросу о свидании с Володей никакого ответа через Озолина не получил; пробовал сам спрашивать по телефону - оказывается, трубка снята; надо отложить до будущей недели. Середи дня Ухтомская принесла очередное письмо от Володи (9-е!). Его перевели в новую одиночную камеру N 1; но перед отходом из N 17 он, как пишет, в первый раз хорошо выспался - а то, как он писал, спит не более 2-х, 3-х часов: все разные мысли мешают. Новая камера больше прежней, и, как он же пишет, вид хуже. Говорит, что самочувствие его лучше, но все беспокоится о Наде.

Воскресенье, 10 июля. Сегодня ночью моя соседка Кристи родила; вчера еще она ходила по комнатам и готовила себе кушанье, а вечером отправилась в клинику Отто и приобрела себе сына. Никаких известий по Володиному делу не получил.

Понедельник, 11 июля. Утром попросил Корницкого, только что приехавшего из Ташкента, съездить в Смольный, чтобы добиться бумаги из Москвы, из Кремля, разрешающей мне получить свое платье и белье. Потом опять пошел к Озолину, чтобы узнать о свидании с Володей, и опять неудачно: у самого подъезда его встретил уезжающего куда-то в автомобиле. Нечего делать, отложил разговор с ним о свидании с Володей до завтра. Кормят нас пока все сытно, что-то будет дальше. Вперед ни шагу, следствие не двигается. Корницкий был в Смольном, там никаких бумаг из Кремля не оказалось.

Вторник, 12 июля / 29 июня. Утром пошел опять к Озолину. Видел его, но он мне сказал, что теперь дело у нового следователя Агранова и что пока он не ознакомится с делом и сам не допросит Володю, конечно, свидания быть не может. Он советовал еще обратиться к тов. Семенову, который, по его словам, стоит во главе политического розыска. Так и воротился ни с чем. Праздник Петра и Павла прошел грустно.

Среда, 13 июля. Ничего особенного не произошло. Удалось приискать прачку, которая будет стирать белье для Володи, присылаемое им из тюрьмы, у нас на дворе в прачечной.

Четверг, 14 июля. Сегодня день богат треволнениями. Утром ходил в канцелярию, возобновил "зеленую" карточку для Володи, которая где-то затерялась в хаосе обыска. Благодаря добрым людям устроилось: поверили и возобновили, а она ведь стоит 10000. Получил по ней для него конфет 1/2 фунта - 300 рублей и сушеных яблок 5 фунтов - 7000 рублей. Это будет подспорьем при питании и ему, и Наде. Рано утром к Кристи пришел академик Ольденбург с дочерью академика В.И.Вернадского. Оказывается, что в эту ночь арестовали Вернадского*(18), была опять масса обысков. Затем вечером пришла Лазаревская и принесла письмо от Володи очередное, и на нем постороннюю приписку, что его вместе с другими (челов""ек"", говорят, до 300) перевели на Шпалерную*(19). Это известие меня на первых порах очень расстроило. Гороховая так близко, здесь хлопотать о свидании и вообще видеть Озолина и других производящих следствие возможно и при моих способах передвижения, а на Шпалерную - это для меня почти недоступное далеко. Как ни утешала меня Лазаревская, но мое самочувствие осталось скверным и угнетенным. Вечером пришел новый удар. Кристи заявил желание присоединить мою комнату к своей (что для него, конечно, удобно), а меня переселить в дом отдыха на 11/2 месяца, когда, как они предполагают, устроится особое помещение для престарелых ученых. Это предложение меня окончательно сразило, так как в доме отдыха лестница почти в 90 ступеней, что для меня равносильно смерти; а во-вторых, - куда я там дену все мои вещи, распределенные по шкафам и шкафчикам. Здесь пол, обитый ковром, и еще важное удобство - электричество горит всю ночь и, следовательно, есть ночник, необходимый для моих ночных вставаний. Я совсем расстроился, дошел до истерики и лег спать с твердою решимостью добровольно не подчиниться желанию Кристи и довести дело до Совета Дома ученых.

Пятница, 15 июля. Вчера поздно вечером Поссе*(20) явился согласителем. Заявил Кристи, что мое здоровье и, в частности, мое сердце не позволяет мне даже временный переход в дом отдыха; и что этот аргумент подействовал и Кристи сказал, что надо придумать какую-нибудь другую комбинацию - так что я лег спать несколько успокоенный. Сегодня удары судьбы все продолжаются, еще новый и очень тяжелый. Пятница - прием пищи для сидящих на Шпалерной; оказалось, что для Нади отнесли передачу, и ее приняли, но от Кати Кнатц для Володи не приняли, потому что указания на прием для него пищи с Гороховой не сделано. Так что Володя остался только при одной казенной пище, которая там гораздо хуже, чем на Гороховой. Что будет в понедельник - посмотрим. Может быть, это простая канцелярщина: разрешение приема пищи не пришло вовремя; тогда устроится хоть потом, но если это наказание за мою приписку*(21), то это будет новый мой личный ужас.

Суббота, 16 июля. Утром устроил получку по пайковой выдаче, и для Володи получил продуктов за три выдачи. Очень много, одного хлеба 10 фунтов: хоть какое-нибудь подспорье. Получил по этой карточке и селедки, и свинину, но ужасно плохой кусок: почти ничего мяса; чтобы не испортилось, отдал все-таки кухарке зажарить. Из тюрьмы известия все мрачные: оказалось, что в пятницу не приняли принесенного и для Нади, и для Фроси, которая там тоже сидит с момента отвоза детей, сидит как свидетельница по делу Володи. Что-то будет в понедельник. Это настоящая погибель, потому что казенная пища на Шпалерной совершенно невозможная: бурда вместо супа и кусок хлеба и утром, и вечером - и ведь это не для приговоренных, а для подследственных арестантов. Вчера весь ученый паек, полученный по карточке Володи, передал Кате Кнатц, которая приходила за ним с дочерьми. Сам Кнатц бежал за границу.

Воскресенье, 17 июля. Хотел сходить к обедне, но не мог успеть одеться: запонка из дневной рубашки три раза проваливалась до носок (?), приходилось переодеваться. Были Молчанов и Лазаревский, которые подтвердили, что неприем принесенной в пятницу пищи - это карательная дисциплинарная мера для целого ряда отделений мужской и женской тюрьмы за какую-то провинность, и, по слухам, эта принудительная голодовка продлится две недели. Что-то скажет понедельник, подтвердит ли он слухи. Лазаревский принес и другое известие: что вышел декрет, по которому проезд по трамваю и железным дорогам объявлен платным и притом в непостижимых, поверстно возрастающих, размерах. Например, проезд до Колпина в 3-м классе стоит с чем-то десять тысяч рублей; в Царское Село более 5 тысяч. До Москвы билет стоит около 150000 (полтораста тысяч): но проезд командированных советских служащих и для всех красноармейцев даровой*(22). Значит, опять новый повод для взяточничества и грабительств. Сообразно этому поднялись цены и на продукты, так как продающие накладывают на стоимость путевые расходы - конечно, в увеличенном размере.

Понедельник, 18/5 июля. Утром я взял ножную ванну для обрезывания затвердевшей на пятках кожи. Это было часов в 12; в это время ко мне пришли сестры Нади - Софья Феликсовна и приехавшая из Витебска Любовь Феликсовна, которую я прежде не видал. Угостил их кофеем и хлебом с маслом, так как они выехали из Вырицы, еще не успевши поесть. Сообщили, что дети здоровы и веселы; затем сообщили, что они приехали в очередной день понедельник для передачи провизии; что Володе провизию приняли, но Наде и Фросе не приняли - но не потому (как сообщали ранее Молчанов и Лазаревский), что были беспорядки в тюрьме, а потому, что их обеих перевели на Гороховую. Мы порешили, что это, кажется, хороший знак, что, может быть, их выпустят, и все были очень веселы. Вечером ходил на лекцию брата Поссе*(23), читает с небольшим перерывом 3 часа; предмет был очень пикантный - новейшие отрицатели Божества и всего сверхчувственного: Маркс, Ленин, Ницше, Прудон, Макс Штирнер. Читал или, вернее, говорил очень легко, гладко, так что слушалось с интересом - особенно о Ницше и Штирнере ("Einzige und seine Eigentит")*(24). Кончил в 101/2 часов, а потом предложил, чтобы ему возражали. Записалось очень много народа. Я прослушал только первого - священника, который защищал Евангелие и говорил, что первым проповедником нестяжания был сам Христос, и потому самый тезис, что научные коммунисты - анархисты не могут быть при этом и верующими, по существу неверен. Эту точку зрения разделял и я. Потом я ушел, расцеловавшись с священником, и не присутствовал при скандале, которым окончилась лекция, когда целый ряд анонимных записок грозил лектору чуть ли не расстрелом.

Вторник, 19 июля. Утром я отправился к Озолину узнать, почему переведены Надя и Фрося на Гороховую. Полное разочарование - он сообщил, что об освобождении и речинет, а их перевели только для удобства следователя, на допросы. Он дал понять, что ониупорно отказываются дать подробные показания о заговоре белых, что должно, как полагает следствие, быть им известно; и что лишение приносимой пищи есть наказание за их упорство при допросах, и что они лишены приема приносимой пищи на целую неделю. С полным разочарованием возвратился я домой. Был страшный ливень с грозой, я переждал его в будке адмиралтейского сторожа; но когда он окончился и я пошел домой, то дорогой попал под два, хотя и коротеньких, дополнительных дождя, так что все-таки вымок порядочно.

Среда [20 июля]. Утром в 10 часов ходил за получением по зеленым карточкам. Получил по своему пайку и по пайку Володи; давали яйца (8000 десяток), дали нам по 5 яиц; масло в расчете 16000 за фунт (теперь на рынке уже 25000) и сыр мещерский (1 4400 за фунт). Все-таки большое подспорье: и сыр, и масло порядочные. Яйца неизвестно какие окажутся. (Но сегодня, в четверг, съел первое яйцо - оказалось порядочное.) Читаю я теперь "Уленшпигеля", роман бельгийского писателя Шарля деКостера из времен КарлаV и ФилиппаII. В полном объеме я его не читал, так что первую часть вновь прочел с большим интересом.

Четверг, 21/8 июля. Утром получил известие, что мое разрешение на получение вещей переслано из Смольного на Гороховую, 2: будем искать там. Потом отнес письмо к следователю Агранову: прошу свидания с Володей или, по крайней мере, с Надей. Не знаю, что выйдет. Потом ходил в старый Государственный совет, к старому швейцару, который теперь сапожничает и о котором я уже писал в дневнике: сегодня отдал починить мои туфли. Сегодня получил белую ткань, раздаваемую по карточкам: годится для кальсон, оставлю Володе.

Пятница, 22 июля. Ничего нового; получил полотно по карточке и для Володи. Сегодня купил себе свежие грибы, неважные - сыроежки; но, говорят, недорого заплатил за 4 фунта - 3500 р.; не знаю, как их изготовят. Отдал варить, и к вечеру сварили; вышло очень много, хотя и не особенно вкусно; немного попробовал, но много боялся, как бы не расстроить желудок. У нас захворала младшая заведующая Анна Ивановна - упала, как и прежняя; хотя и не провалилась, но ударилась головою обо что-то, так что принесли домой (т.е. кнам); вечером доктор констатировал сотрясение мозга, серьезное заболевание. Вот судьба-то... Опубликовано воззвание патриарха Тихона к Англии и Франции о помощи нашим приволжским губерниям. Не знаю, откликнутся ли. Воззвание написано по требованию большевиков, так как их обращение и обращение Горького не подействовали. Вечером Корницкий передал мне добытое, наконец, постановление Губернской Чека о выдаче мне одежды и вещей.

Суббота, 23/10 июля. Утром занимался составлением реестра платья, белья и вещей, которые надо требовать: не знаю, что будет; думаю в воскресенье сходить к Максимову узнать, что там нового; у меня только разболелась на левой ноге ступня, так что не знаю, дойду ли: болит косточка и подошва. Сегодня приходила Анна Юльевна, сказала, что была на Шпалерной; там Наде опять посылки не приняли, а на Гороховой ее тоже не оказалось. Вероятно, опять вечером в пятницу перевели на Шпалерную, а разрешение получить добавочную пищу еще не прибыло. Сегодня окончил сыроежки: кажется, моя утроба снесла и эту пищу. Не знаю, отчего у меня разболелась ступня правой ноги, так что я с трудом могу ходить - а тут, как на грех, придется хлопотать о получении вещей; в пятницу у Анны Ивановны были доктора, и ни один из них не зашел ко мне, так как им никто не передал моей просьбы.

Воскресенье, 24/11 июля, Ольгин день. Дожди просто залили: сегодня ночью был опять страшный ливень с ветром, у меня ночью отворялись окна, так что приходилось вставать и запирать два раза. Днем ничего особенного не было. Получил туфли от швейцара.

Понедельник, 25/12 июля. Утром ходил с запиской, полученной у Корницкого, к Озолину - и понапрасну: он сказал, что по ней он ничего не может сделать, так как это не по его отделу. Придя домой, пошел сейчас же в канцелярию Дома ученых, написал доверенность помощнику Корницкого на хлопоты о возвращении мне вещей. Видал Горького и поблагодарил его за ходатайство за меня в Москве.

Ночь проспал хорошо; правая нога после намазания иода Молчановым, который стал обер-доктором, болела менее. Утром была Софья Феликсовна; оказалось, что для Нади не приняли передачу, так как ее (так у авт.) в тюрьме на Шпалерной в списках не значится. Потом была Надя Миштовт, она сообщила, что вообще с передачею выходят затруднения, так как боятся передавать и отказываются. И без того Надя [Таганцева], бедная, вероятно, совсем изголодалась. Обратился к Кристи, чтобы он узнал, куда делась Надя. Обещал справиться; не знаю, что выйдет. Поздно вечером Молчанов опять смазал иодом.

Вторник, 26/13. Получил для себя и Володи по две пары носок, по 450 р. за две [пары]. Сегодня опубликовано обозрение следствия по делу Володи, но я до сих пор не мог достать. Вечером была Леночка*(25); оказалось, что Лазаревский все еще сидит, но как свидетель по делу священника Боярского, и что-то пишет. Арестован также другой передававший пищу - Попов*(26); положение все хуже и хуже.

Среда, 27/14. Получил сейчас сведения, что Кристи не узнал, где сидит Надя, она все голодает, когда это кончится? Сегодня провели мимо нас Попова и председателя Сапропельного комитета*(27); арестован также и С.С.Манухин, бывший помощник Володи по Сапропельному комитету. Прочел сообщение, напечатанное по делу Володи в "Петроградской правде": по сообщенному он будто бы давал подробные показания*(28). Не знаю, сколько тут правды.

Четверг, 28/15. Сегодня именины бедного Володи. Не знаю, примут ли завтра ему передачу. О Наде никаких известий. Была Анна Юльевна; ей в справочном бюро сказали, что ответ дадут завтра. Сегодня изготовили для Володи пирог с черникою, сделала наша кухарка; взяла провизии очень экономно, а черники купила на 7000 2 фунта. Большой пирог попробуем в пятницу понести Володе, а маленький съел я с Миштовт и угостил Поссе. Прочел сегодня обращение патриарха Тихона к американскому народу о помощи голодающим у нас, а также письмо Горького (к ним же и о том же, но очень длинное и с претензией) и ответ председателя американской Лиги спасения детей, в котором черным по белому написано, что они могут ожидать помощи только в случае, если московское большевистское правительство представит серьезные гарантии, что уполномоченные Лиги могут действовать в России свободно. Это, очевидно, в связи с историею Петербургского отдела Лиги спасения детей, где я состоял почетным председателем, деятельность которого была прекращена распоряжениями большевистской власти. Получил сегодня известие, что и Совет Петроградской Коммуны постановил возвратить мне мое взятое имущество и распечатать квартиру; но дадут об этом мне сведения на будущей неделе, когда разыщут, куда спрятали имущество. Вероятно, ничего не найдут.

Пятница, 29/16 июля. Спал прилично. Утром часов в 12 пришла ко мне Анна Юльевна и сообщила, что она была у Ольденбурга и передала ему письмо от ее имени, написанное Ленину, в котором она ходатайствует за Володю, своего племянника, напоминая Ленину, что покойный Александр Александрович лечил Ленина и очень помог ему, и много раз бывал у него; Ольденбург обещал доставить письмо Ленину через Горького*(29). После нее пришла Софья Феликсовна и сообщила еще более отрадную новость: что нашлась Надя, что она на Шпалерной и что сегодня ей пищу приняли. Значит, ей пришлось проголодать почти три недели. Что давали хлеба только 1/2 фунта в день, а вместо супа простую горячую воду; я думаю, что и Фрося совсем извелась, но ей и теперь пищи никто не носит. Далее Софья Феликсовна сообщила, что у меня на квартире в воскресенье - понедельник были воры, перерезали веревку от печатей; но попали ли в квартиру - еще неизвестно.

Суббота, 30/17 июля. Утром приходила Анна Юльевна, сообщила, что ей дали справку, что Надя на Шпалерной; я рассказал, что была Софья Феликсовна и что Наде посылку приняли. Ждал Георгия Викентьевича, но он не пришел. Вечером в 7 часов приходила Дурново*(30), которая не хотела более носить передач, но я ее упросил сделать это в понедельник, послал с нею чаю Володе, она принесла от него белье; Дурново оказалась очень милою и энергичною особою.

Воскресенье, 31/18 июля. Утром ходил сначала в церковь, был в храме "Воскресение на крови"*(31); простоял там обедню, а оттуда отправился на Литейную, 46; был у Максимовой. Оказалось, что ее мужа как заарестовали после разрезания шнура для печатей, так и держат до сих пор на Гороховой. Приезжала комиссия: опять запечатали, входили в квартиру; они говорят - пока все цело, даже ковры на месте, где брошены. В этот раз не увезли ничего, разве в карманах. В воскресенье еще печати были целы; уцелеют ли до того времени, когда мне можно будет приехать - это Бог ведает. На обратном пути зашел к Симеонию, где обедню служил отец Сергий, и после обедни оставался еще там; поговорили с ним душевно, обещался прийти как-нибудь ко мне.

Понедельник, 1 августа. Утром отдал мыть белье Володи к четвергу, чтобы доставить в пятницу в тюрьму. У нас в Доме [ученых] стали кормить очень голодно: один раз в день и одно блюдо - щи из сухой зелени. Если бы не делать приварки в виде каши или риса, то можно умереть с голода - а тут еще хлеб окончился; хорошо, что после запасливой мамы остались сухари, утром я насытился сухарями; за обедом дали тарелку какой-то похлебки и сваренную мною пшенную кашу. А потом, оказалось, принесли и хлеб, 41/2 фунта, и треску. Вот только завтра придется еще потерпеть, потому что треску сегодня отдали помочить. Но теперь, после чая с хлебом и сахаром, я совсем сыт.

Вторник, 2 августа. Нового ничего, утром ходил к Корницкому заявить, что в домовом комитете на Литейном сведений нет. Петров (?) от комитета повез подтверждение ходатайства.

Среда, 3 августа. Утром отнес письмо к следователю Агранову, опять хлопочу о свидании с Володей. Видел пришедшую получать кому-то по зеленой карточке Анну Юльевну. Сказала, что в пятницу она не будет передавать, потому что куда-то уезжает. Я с ней совсем поругался - такая эгоистка: благодаря ее языку из боязни перестала носить Кнатц, так как она научила, что записывают, кто приносит; отказывалась носить и Дурново, так как ее фамилия опасная (хотя ее муж только однофамилец с Петром Николаевичем Дурново). Сегодня поздно вечером заведующая принесла известие, что дочь Константина Александровича Поссе, которая отправилась для разрешения от бремени в родильный дом, там в родах умерла.

Четверг 4 августа. Сейчас утром пришел Поссе и сказал, что дочь умерла в полном сознании; теперь у него остался один сын Владимир с семьей.

Четверг, 4 августа. Все то же.

Пятница, 5 августа. Отнес белье Володе. Была Гаврилова, просил купить масла.

Суббота, 6 августа. Вчера вечером было страшно тяжело на душе, будто предчувствие какого-то несчастия. Сегодня под утро видел во сне, что Франковский пришел и сказал, что с Володей покончили. Боже, неужели будет такой ужас, сердце так и замирает.

Воскресенье, 7 августа. Был страшный день, но как-то сердце перенесло и его, хоть был час, когда я думал, что конец; очевидно, что у меня этот аппарат окаменел и выдерживает все. Часа в три пришла чухонка Ольга, с которой я сидел в засаде, и своим ломаным языком сообщила, что Надежда Феликсовна умерла (а уже раньше было известие, что она харкала кровью); а потом она поправилась и сказала, что боялась меня напугать, а что она была на Литейной у Израилевич (т.е. над нашею квартирою) и там ей сказали, что Володя расстрелян, а Надя с горя умерла; и это ей на дворе подтвердил дворник. Вот что значил мой сон и непомерная тяжесть всего утра. Что было со мною, и сказать нельзя. Я бросился к заведующей, упросил ее вызвать Миштовт. Подошла к телефону Дурново; ее спросили, слыхала ли она что-нибудь про Володю. Она отвечала, что в пятницу относили пищу в тюрьму и ее приняли и для Нади, и для Володи. С меня как гора с плеч свалилась: да, еще милосердие Божие сохраняет их жизнь. Вечером пришла сама Дурново, напуганная моим запросом. Вечером пошел в церковь Конюшенную*(32), куда принесли икону чудотворную святителя Николая из Колпина*(33). Была всенощная, акафист святителю и общая исповедь. Помолился и я; да защитит мой патрон моих тюремных сидельцев. И опять скажу: что бы перенести такие муки моей маме. Это мое двужильное сердце все стерпит!

Понедельник, 8 августа. Все то же, утром бегал в Конюшенную церковь, поблагодарил святителя, что пока его молитвами держатся еще наши заключенные. Днем получил по зеленым карточкам себе и Володе сухие фрукты - варение, заплатил 60000; деньги на исходе, а дальше полная голодуха.

Вторник, 9 августа. Был в комитете Горького, объявил о результатах хлопот Комитета о возвращении мне квартиры и вещей. Опять обещали похлопотать, но это, конечно, для успокоения совести. Сегодня уехала наша заведующая опять в Москву; послал с ней письмо к Гринбергу - хлопочу о разрешении мне отпуска за границу с тем, что обязуюсь по возможности приехать умирать сюда назад. Едва ли дадут. Слухи о Володином деле более успокоительные: предержащие власти начинают сознавать, что то, что сообщено в газетах, раздуто. Но когда дело кончится - все еще неизвестно. Сегодня получил письмо от Нади из тюрьмы, она писала мне месяц назад в Царскосельскую санаторию, предполагая, что я там. Сегодня послал ей ответ в тюрьму, в котором сообщил ей о разгроме квартиры. Но лучше, думаю я, разрушить иллюзии и приготовить к грозящей на свободе нищете.

Среда, 10 августа. Ничего нового.

Четверг, 11 августа. Получил продуктовые карточки для Володи и для себя. Была Вера Петровская; она, конечно, с восторгом соглашается ехать к Зине, если это невероятное событие совершится.