double arrow

ДАРВИНИЗМ В РЕЖИМЕ ОЖИДАНИЯ

 

В 1867 году молодой американец по имени Генри Адамс отправился из Бостона в Великобританию. В автобиографии, написанной от третьего лица на основе своих дневниковых записей, он вспоминал о том времени, когда вся страна содрогалась от дебатов вокруг дарвинизма и о месте человека в природе:

 

Дарвин отыскивал свидетельства Естественного отбора, и Адамс следовал за ним, хотя его не особенно волновал отбор, если не считать желания позабавить и расстроить местных священников. Он, как и девять человек из десяти, инстинктивно верил в Эволюцию, но был одинаково безразличен и к естественному, и к неестественному отбору.

 

Эта выдержка очень хорошо передает тогдашнее отношение публики к теории естественного отбора Дарвина. За десять лет большинство ученых, значительная часть простых людей и даже множество высокопоставленных церковников с удовольствием восприняли основную «истину» человеческой эволюции. Несмотря на то что ископаемые древности были весьма разрозненны, идеи Дарвина были поддержаны на самом высоком научном уровне и разрешили множество научных проблем, ожидавших решения. Поэтому их нельзя было просто отмести, как, скажем, теории Эразма Дарвина, Ламарка и Чемберса.

Тем не менее, хотя идея «эволюции» наконец и вырвалась на свободу, концепция «естественного отбора» пока еще не могла «встать во весь рост» под ожесточенным огнем противников. Разница в популярности идей естественного отбора и эволюции вряд ли может иметь лишь культурную подоплеку. Даже сам Дарвин, как это вытекало из «Происхождения видов», лишь частично принимал ненаправленность естественного отбора. Для тех, кто был свидетелем борьбы за выживание, происходившей повсеместно в природе в полном соответствии с идеями Дарвина, ближе и понятнее был менее жестокий и более прогрессивно направленный эволюционизм Чемберса и Спенсера. Для астронома сэра Джона Гершеля идея естественного отбора была равносильна «закону большого тарарама», как он презрительно называл возникавшую беспорядочность, а набожные читатели Дарвина хотели поддержать неоламаркистские теории, в которых сохранялось место для Бога.

Конечно же для большинства менее искушенных читателей было очень нелегко понять, чем дарвиновская схема отличалась от неоламаркистских идей Спенсера и Чемберса. Вскоре «дарвинизм» стал синонимом любой формы эволюционизма, которую только можно представить. Частично из-за неумения многих видеть различия, а частично потому, что Дарвин не ставил перед собой задачу вытеснить идеи Ламарка, они вновь зазвучали к началу XX века. Теория целенаправленного эволюционного процесса, как и мысль о том, что положительные качества, обретенные одним поколением, могут быть переданы другому, всегда оставались очень популярными. Обе эти концепции внушали социальный оптимизм; общество верило, что с каждым днем оно становится сильнее и богаче, и хотело, чтобы этот «медовый месяц» никогда не заканчивался. Рассуждая о дарвинизме с современных позиций, Джулиан Гексли, внук «бульдога» Дарвина Томаса Гексли, позднее напишет об этом периоде как о «закате дарвинизма».

Однако более важно другое: этот «закат» следует объяснять не культурным контекстом, а тем, что ряд эмпирических факторов сделали альтернативные эволюционные теории в научном плане более убедительными. Начиная с 1859 года Дарвин слегка нервничал: Томас Гексли, его верный последователь, не мог привести должные доказательства справедливости теории естественного отбора. Для Гексли факт эволюции вытекал из анатомического сходства человека и «низших» обезьян, но в том, что касалось механизма, ответственного за это сходство, он предпочитал оставаться агностиком. Со свойственной ему самокритикой Дарвин в 1859 году писал Гексли: «[Мои теории] — лишь наметки теории, в которой ошибок и дыр не меньше, чем здравых мыслей». К середине 60-х годов самая важная из этих «дыр» стала угрожать шаткому зданию, с таким трудом построенному Дарвином. Когда он писал «Происхождение видов», он знал, что постепенная эволюция человечества на основе случайных механизмов, которые появляются в его теории, потребовала бы миллиарды лет. В 1859 году он перестал настаивать на том, что с момента исчезновения динозавров прошло 300 миллионов лет. Его тогдашние знания по геологии позволили ему утверждать, что возраст у Земли, пожалуй, такой, какой требуют его теории. В 1858 году он заявил: «У нас практически неограниченное время». Так что дело оставалось за физиками.

В 1865 году шотландский физик Уильям Томсон (позднее известный как лорд Кельвин) взорвал настоящую «бомбу». Его утверждение основывалось на законах термодинамики. Предположив, что некогда Земля представляла собой жидкую породу, можно примерно рассчитать, сколько потребовалось времени для охлаждения планеты до температур, при которых становится вероятным зарождение жизни. Кельвин проделал эти расчеты и объявил, что с тех пор (с момента зарождения жизни) прошло всего 100 миллионов лет. Испугавшийся Дарвин тут же обратился к своему сыну математику Джорджу с просьбой проверить расчеты Кельвина. «Или мои взгляды ошибочны, — признавался он, — или Земля во много раз старше». Ответ Джорджа его не обрадовал. Престиж физики в целом и Кельвина в частности был столь высок, что большинство дарвинистов решили смириться с новыми условиями, которые создал Кельвин. Сегодня мы знаем, что лорд Кельвин был не прав, потому что радиацию открыли только в начале XX века, но, так или иначе, в XIX веке принцип естественного отбора потерпел сокрушительное поражение от казавшихся безупречными научных выкладок.

К сожалению для Дарвина, данные о возрасте Земли оказались лишь одним из двух факторов, пошатнувших теорию естественного отбора в 60-е годы XIX века. Второй фактор появился в 1867 году в популярной статье английского инженера Флеминга Дженкина. Позиция Дженкина сводилась к следующему: если принять теорию «смешанной» наследственности, которую разделяли Дарвин и его современники, то любое новое наследуемое изменение в скором времени должно быть «размыто» и, в конце концов, полностью нивелировано во время репродуктивного процесса всей популяции. Представим себе, что изменился признак, который дал красного кролика в популяции белых кроликов. Даже если новый цвет наделит особь неизмеримыми преимуществами, все равно для спаривания будут только белые особи, и как бы ни был полезен красный мех, в скором времени этот признак будет нивелирован. То был сокрушительный аргумент, который можно было опровергнуть только после начала XX века с развитием теории несмешиваемой наследственности, которую английский генетик и статистик Р. А. Фишер назвал «генетической теорией естественного отбора». Но в 1867 году из-за статьи Дженкина у Дарвина началась бессонница. Дженкин не нападал на концепцию эволюции как таковую, но было совершенно очевидно, что естественному отбору нанесен еще один серьезный удар. В результате его репутация в глазах ведущих ученых стала еще ниже.

Обстоятельства ухудшались еще и потому, что Дарвин вел эти бои издалека и, как казалось, без особого убеждения в своей правоте. Его то и дело охватывали приступы тревоги, тошноты и хронической диареи, поэтому он с удовольствием передавал ведение дел своим помощникам — Томасу Гексли и ботанику Джозефу Хукеру (с ними обоими мы встретимся в главе 10). Уединившись в сельской местности графства Кент, он писал покаянные письма своим друзьям, надеясь, что они выведут его из-под огня критики и спасут его интеллектуальный имидж. В письме Хукеру, написанном в 1860 году после знаменитого заседания Британской ассоциации развития науки в Оксфорде, Дарвин благодарил его за участие в диспуте и отстаивание концепции человеческой эволюции и признавался: «Для меня есть нечто непостижимое в ведении публичных споров… Как я рад, что меня не было в Оксфорде». Несколько униженное отношение к себе в надежде сохранить верность сторонников было очень характерно для Дарвина. Странно, но Дарвин вообще так боялся контактов с кем бы то ни было, что в его кабинете даже висело специальное зеркало, в котором он видел любого человека, только приближавшегося к его дому.

Однако у Дарвина был один способ, с помощью которого он мог влиять на проходившую дискуссию, — он постоянно готовил новые издания «Происхождения видов». Летом 1871 и зимой 1872 года он работал над окончательной редакцией своей великой работы. Весь этот период он стремился как-то подновить и поддержать страдающую от недостатков теорию. Хотя Дарвин никогда полностью не доверял расчетам Кельвина (он называл Кельвина «одиозным привидением»), ему все-таки удалось убедить себя в том, что эволюция происходила в течение более короткого времени. Статья Дженкина заставила его испугаться, что благодаря ей исчезнут полезные находки его теории. В пятом издании «Происхождения видов» он уже сделал некоторые уступки. В шестом, и последнем, издании таких уступок еще больше.

Дарвин стремился противостоять критике своей теории двумя способами. Первое, он настаивал на том, что были такие периоды, когда среда (косвенно) ускоряла формирование новых признаков. Противореча своему более раннему утверждению, он объяснял:

 

Физические условия на ранней стадии развития мира менялись намного быстрее и радикальнее, чем сейчас, при этом такие изменения приводили к соответствующему ускорению изменений и в живых организмах.

 

Дарвин также настаивал на том, что его оппоненты недооценивают «частоту и важность изменений, возникавших как результат спонтанной вариативности». Это важное, хотя и бездоказательное утверждение позволило ему заключить, что, во-первых, спонтанные изменения могут возникать достаточно часто, чтобы противодействовать смешению наследуемых признаков; а во-вторых, эволюция на основе естественного отбора не противоречит уменьшению возраста Земли.

Однако большинство изменений, внесенных Дарвином в последние издания «Происхождения видов», означали отход на квазиламаркистские позиции, на которых он находился в 1837–1838 годах. И такой отход продолжался все его последние годы жизни. В 1880 году, за два года до смерти, он писал Альфреду Расселу Уоллесу: «Не будет преувеличением сказать, что отбор свойств одного меняющегося индивидуума или одного меняющегося органа будет недостаточным». В связи с этим его вторым, и наиболее важным, нововведением в «Происхождение видов» было повышение роли функционального наследования. Поскольку один только естественный отбор был расточителен и требовал много времени, то логично было предположить, что эволюция шла в ускоренном темпе благодаря наследованию любых приобретенных признаков, обеспечивающих выживание и размножение вида. Дарвин обнаружил, что каждый новый удар по его теории естественного отбора он мог отбить, усиливая акцент на функциональном наследовании признаков. Больше он уступить не мог без опасности превратиться в тень Ламарка. Поэтому косвенному воздействию среды придавалось огромное значение даже в окончательной редакции «Происхождения видов». Но именно благодаря идее функциональной наследственности ему удалось оставить этот мир, будучи убежденным, что он миновал яму, вырытую для него Кельвином.

Для того чтобы справиться с Флемингом Дженкином, Дарвин использовал другой подход. В 1867 году Дженкин сам согласился с тем, что нивелирования признаков может не происходить, если аналогичные изменения идут практически одновременно во всей скрещивающейся популяции. Здесь Дарвин больше всего отступил от своих изначальных идей:

 

Должна быть какая-то серьезная причина для каждого даже небольшого индивидуального различия, как и для более выраженных вариаций, которые периодически возникают; и если известная причина не исчезает, то скорее всего все индивидуумы данного вида будут изменяться одинаково.

 

В этой примечательной фразе Дарвин продолжал придерживаться представления о наличии внешних причин изменчивости, однако вариации, возникающие под воздействием окружающей среды, перестают быть случайными. Некоторые условия обитания приводят к совершенно конкретным изменениям, которые начинают происходить одновременно у многих представителей одного вида. Поэтому здесь на передний план снова вышла идея о «непосредственном» воздействии среды на адаптацию. Если бы ему было придано чуть большее значение, то оно могло бы полностью разрушить теоретическую систему, которую Дарвин выстраивал более двух десятилетий. Остается только предполагать, что бы осталось от естественного отбора, если бы не смерть Дарвина.

 


Понравилась статья? Добавь ее в закладку (CTRL+D) и не забудь поделиться с друзьями:  



Сейчас читают про: