Чарующий симбиоз новизны и старины

Есть что-то провиденциальное в том, что из тверской Ингерманландии Александр Петрович вернулся, через множество поколений, в Ингерманландию коренную – редкий случай, когда можно вспомнить библейское: всё возвращается на круги своя.

Меня завораживает финно-угорский мир.

Гатчина – сердце Ингерманландии

Языковые дифференциации тут особо сложные – я бы сказал, дробно-затейливые, сложно-ветвистые. Охватили они немыслимое пространство. Манси – вепсы – венгры: о их родстве я впервые услышал – и поверил в это с трудом – на лекциях Владимира Николаевича Богачёва, выдающегося переводчика. Он преподавал нам финский в Литературном институте. С его помощью я не слишком удачно переложил на родную речь первую руну «Калевалы».

От Владимира Николаевича я узнал о Матиасе Александре Кастрене (1813–1852).

Теперь это мой любимый герой.

В задумке очерк о философской подоплёке его пионерских исследований.

Матиас Александрович Кастрен искал истоки финского языка.

В 1841 году вместе с Элиасом Лённротом он отправился в трёхлетнюю экспедицию по Уралу.

Сегодня о нём говорят так: основоположник сравнительной уралистики.

Потом, преследуя цель, он дошёл аж до Минусинской котловины.

До Байкала!

Планировал поездку в Японию.

Матвей Александрович Кастрен

В написанной на латыни диссертации «De affinitate declinationum in lingua Fennica, Esthonica et Lapponica» («Об особенностях склонения в финском, эстонском и саамском языках») Матвей Александрович Кастрен, верноподданный Российской империи, затронул и ингерманландский пласт.

Водь – ижора – савакоты – эвремейсы: я так и не понял, как из них получились инкери.

Прекрасный народ!

У моей мамы было две раны: это трагедия канадских финнов – и трагедия ингерманландцев.

Как могла, она помогала и тем, и другим.

Первым – с большим риском: это был 1938 г.

Вторым – после снятия с них опалы.

Судьба подарила мне глубокую, сердечную дружбу с Марией Ивановной Каява (1908–1998) – великой дочерью ингерманландского народа.