Так бы я охарактеризовал новую книгу Станислава Куняева, посвящённую Украине

Книга небольшого формата, в ней чуть больше двухсот страниц. Но читаешь её и, кажется, что она разрастается в объёме, на глазах ширится, развивается, дополняется. И формат будто раздвигается, словно перед тобой возникает распахнутое на дальние дали окно. А всё почему? Да потому, что речь в ней идёт о родном, близком, а теперь – увы! – отрезанном. Очередной сюжет, поворот книги дополняется твоими собственными воспоминаниями, сердечными заметами или памятными наблюдениями, деталями. Эта перекличка, это ауканье разрастаются в пространстве и во времени, возвращаясь эхом недавней и далёкой истории, будоража сердце и душу. И возникает диалог.

Я ведь тоже, Станислав Юрьевич, «любовался Киевской Софией, вглядывался в Оранту – Нерушимую стену, вчитывался в древнерусские священные тексты, выложенные золотой смальтой на стенах Владимирского собора, расписанного Васнецовым… А как не вспомнить постепенного погружения в полутьму, в прохладу подземелий Киево-Печерской лавры, где тускло мерцают свечи, освещающие стены и потолки, вырубленные в днепровском известняке руками нескольких поколений монастырской братии». Не будь погружения в эти подземные чертоги, я едва ли «погрузился» бы в историю и судьбу князя Владимира – крестителя Руси и написал бы повесть «Красно Солнышко». Тут прямая связь.

Чернигов и мне запомнился «своими белокаменными храмами домонгольской архитектуры». А в сельском храме на Черниговщине я впервые ощутил, что такое благодать – это, когда крестили моих маленьких детей, дочку и сына.

Ваши харьковские страницы унесли мою память аж на полвека. Там в 1964 году я сдавал экзамены в Харьковский политех, где скромной лаборанткой работала моя тётя. На её помощь и уповали мои родителей, когда направили меня туда. Экзамены я благополучно завалил, ибо моё гуманитарное начало перевешивало техническое. Но с благодарностью вспоминаю прогулки по Харькову, в которых вожатаем был мой двоюродный брат и ровесник Виктор, по отцу украинец. Те давние впечатления оживил памятник Богдану Хмельницкому на обложке книги – это ведь харьковский бронзовый гетман на пару с медным всадником мчат из истории в неведомое наше – русское и украинское - будущее.

Вы вспоминаете, что на военную переподготовку Вас дважды отправляли на Украину. А я с украинскими хлопцами служил на просторах России - сначала в учебке, а потом в боевой части. Жизнерадостные, общительные ребята, они ни чем не выделялись и не отделялись от нас, русаков. Больше того, с одним из хохлов, Мишей Франчуком, мы подружились. По виду Де Голль, такой же голенастый и носатый, он состоял в нашей полуроте на должности фельдшера. В моей повести «Служивый» ему отведено немало страниц.

Ещё одно место, где довелось тесно общаться с украинцами – Высшая комсомольская школа (ВКШ), куда на профессиональную переподготовку собрали ответственных секретарей молодёжных газет, было это в начале 80-х. Помню дружеские застолья, откровенные беседы, в которых мы, русские и украинцы, дружно ругали цензуру. Цензура у коллег-украинцев, в том числе западэнцев, была свирепее, судя по их суховатым газетам, они с явной завистью разглядывали наши издания. Может, потому

десять лет спустя с особым ожесточением сбивали эти «колодки», ругая при этом «москалей», словно не свои же, «самостийные» цензоры, зажимали их где надо и не надо.

Читаю страницы о Западной Украине. Вы, Станислав Юрьевич, добром вспоминаете поездку туда: «Везде нас принимали радушно, нигде мы не чувствовали себя ни «москалями», ни «оккупантами» - ни в городах, ни в горных сёлах, ни в карпатских гостиницах и турбазах, открывавших свои двери в любое время нашего долгого, утомительного, но прекрасного путешествия». Мои впечатления не столь радужны, однако и не мрачны. 1984 год. Я – в Трускавце, снимаю комнату в частном секторе. Неприязни, вроде, нет, но натянутость в отношениях с хозяевами чувствуется. Карбованцы за постой они принимают охотно, однако предпочли бы при этом не видеть меня, хотя я и так не шибко докучаю. С утра ухожу пить целебную воду нафтусю, на процедуры в местную лечебницу, гуляю по городку. А потом сижу взаперти, работая над рукописью книжки о походах по местам боёв в Карелии, где, к слову сказать, плечом к плечу сражались русские и украинцы, да включаю тихо пластинку Аллы Баяновой, которую приобрёл в местном магазине грамзаписи. «Я тоскую по Родине, по родной стороне моей…», - задушевно выводит Алла, разделяя мою печаль. Алла ещё на чужбине, не в России, но пластинка румынского «Electrecord”а с её записями уже пересекла границу СССР.

Читаю книгу, сопоставляю с собственными представлениями, размышляю. Нет, если взвешивать все за и против, не было меж русскими и украинцами непреодолимых противоречий. Недопонимание в чём-то - да, но принципиальных поводов, чтобы во имя них развалить великую державу, и в помине не было. Автор с разных сторон осмысливает нашу общую с Украиной беду. Какие напрашиваются выводы? Видимо, подвело благодушие русских и украинцев – это с одной стороны; а с другой - сказалось вероломство, коварство, нахрапистость, тотальная ложь наших недругов-разлучников, которые сговорились с тогдашними нашими руководителями-временщиками. Разве могли мы, русские и украинцы, представить, что так быстро пойдут трещины по зданию нашего общего дома! А теперь, спустя четверть века, кажется, и возврата нет к прежнему общежительству, где особенно скорбно и убого выглядит укРуина.

Вспоминаются первые приметы беды. 1994 год. Глубинка Черниговщины. Заскорузлые от вечного копания в земле руки тёщи – она, как робила и десять, и сорок лет назад, так и робит, уходя на свекличное поле на рассвете и возвращаясь на закате. В руках её обновка – красные наволочки, часть из них с серпом и молотом. Союзные флаги отменяются, по дешёвке распродаваясь в сельмаге, на смену появляются тут и там жовто-блакитные. А на столике у тестя толстенная книга о «героях УПА» - её привёз из Львова «продвинутый» родственник.

Обращаясь к детству, Вы, Станислав Юрьевич, говорите о Конотопе, где пришлось жить и учиться в школе. Вот уже лет пятнадцать в Конотопе стоит украинская таможня, на которой «свидомые хлопцы» внимательно пронизывают тебя взглядом, прикидывая нельзя ли с этого «москаля» чего-нибудь содрать. А киевское радио на перроне во всю трубит о некоей Конотопской битве, где «великие укры наголову разбили несметные полчища клятых москалей». Что тут скажешь?! Всё это было бы смешно, когда бы не было так грустно. Мир помнит Полтавскую битву, где хохлы и москали наголову разбили самую сильную по тем временам шведскую армию. Все знают о героической обороне Крыма в середине Х1Х века, когда русские и украинцы плечом к плечу отстаивали Севастополь от наседающих англичан и французов. Но Конотопская битва – это плод больного воображения мифических укров. Она, естественно, не войдёт ни в европейскую, ни - тем более - мировую историю. Зато навсегда останется в общей нашей памяти горе Чернобыля. Мой харьковский брат Виктор, будучи командиром взвода химзащиты, получил там запредельную дозу радиации. Рядом с ним боролись с ядерным пожаром спецбойцы из Архангельска и Северодвинска…Это была общая наша беда - беда русских, украинцев и белорусов.

Финал книги совсем неожиданный – диалог с Мариной Струковой. В юности ярая националистка, воспитанница «Нашего современника», она спустя двадцать лет обратилась в защитницу украинской хунты. Произошло это не вдруг. Вы, Станислав Юрьевич, по-отечески остерегали Марину от крайностей. Я помню ту статью в журнале. Но кто бы мог подумать, что из одной крайности эта особа кинется в другую!

Человек пишущий - вечно рефлексирует. И публицист, и прозаик, и особенно поэт. Думы о Родине, о государстве, о бедах народных, о своей собственной судьбе и творчестве – от этого никуда не деться. Но зачем при этом впадать в национальный мазохизм?! Ладно, если ты расковыриваешь свои собственные болячки, путаясь в комплексах, страстях и обидах, вместо того, чтобы кинуться в храм да помолиться, да покаяться в своих грехах. Но кто тебе дал право обвинять свой собственный народ, что он, видите ли, не так себя ведёт в окружающем мире? Русский народ перенёс столько страданий во имя человечества, что критиканам всех расцветок лучше бы помолчать. А уж доморощенным – тем более. От их смердяковщины душу воротит. Они, шельмецы и шельмователи не заслужили такой Родины, которой гордится русский народ. Но горько, что в тот стан, где кучкуются Макаревич, Лия Моджахедовна, Альбац и прочая…, перешла талантливый поэт Марина Струкова.

Это перерождение произошло не сразу. Динамику его можно отследить по её публицистике, многочисленным выступлениям на различных сайтах. Но итог, вот он: петлистая тропа Андрия …

Читаю эти страницы, Станислав Юрьевич, с болью и недоумением. А ещё, как ни странно, с профессиональным удовлетворением: это надо же какая концовка! Ведь судьба Марины, проецируясь на беду Украины, обнажает самую суть перерождения. Когда русский по природе человек (Марина – Украина) замыкается в маленьком мирке, волей или неволей отвергая большой русский мир, он обращается в инфантильного подростка, не способного сфокусировать свой взгляд на предмете, и совершает нелепые поступки. И тут одно из двух: либо взрослей, обретай твёрдый взгляд на окружающий мир, в котором звучит голос бессмертного Тараса Бульбы: «Бывали и в других землях товарищи, но таких, как в Русской земле, не было таких товарищей…» Либо сиди на задворках истории, где пребывают все отщепенцы, начиная с Мазепы. Третьего не дано.

Спасибо за книгу, Станислав Юрьевич!

Прозорливости Вам не занимать, к ней бы ещё ясного зрения и здоровья. Вот этого Вам и желаю.

Искренне Ваш Михаил ПОПОВ из града Архангела Михаила

(«Наш современник», 2016, №4)