2017-12-14
1524
Специфика развития Новгородской земли в XI—XIII вв. была во многом связана с предшествующим временем, потому что именно в древности были заложены своеобразные черты и новгородского общественно-политического устройства, и ориентиры новгородской экономики, и принципы взаимоотношений Новгорода с другими землями Руси.
В исторической литературе основные дискуссии связывались с началом Новгорода. Летопись относит его возникновение примерно к 864 г.: Рюрик пришел из Ладоги и основал Новый город (легенды о более древнем существовании города сложились не ранее XVII в.). Среди археологов имеются расхождения в оценке этого древнейшего показания летописи. Известный знаток новгородских древностей В.Л. Янин относит возникновение Новгорода лишь к X столетию. Г.П. Смирнова доказывала, что древнейшая новгородская керамика, сходная с западнославянской, откладывается в древнейших слоях Новгорода как раз во время, указанное в летописи, — во второй половине IX в. Но расхождения в хронологии не столь принципиально значимы — в расчет берутся разные материалы, из разных раскопов, использованы разные способы датировки (скажем, точное датирование современными методами уличных мостовых указывает лишь на время появления этих мостовых, а не самого поселения). Важнее оценить содержание летописного сообщения: в какой степени надежен этот источник.
Имеются разночтения и в определении этнического состава первоначального поселения Новгорода. Но это и естественно: по Волго-Балтийскому пути с запада на восток шли разноязычные отряды и просто переселенцы. В «Сказании о призвании варягов», датированном в летописи 50—60-ми гг. IX столетия, действуют два славянских племени и три угро-финских в качестве уже оформившейся федерации и, следовательно, возникшей ранее этого времени. И здесь же присутствуют этнически неопределенные «варяги», которые явно пришли сюда ранее описываемых событий, если даже далекая от Балтики меря должна была платить им дань.
Разные мнения исследователей предопределяют и то обстоятельство, что ранние новгородские летописи сохранили меньше материала, нежели более поздние — софийско-новгород-ские. Это особенно заметно при описании событий XI в., которые Новгородская Первая летопись передает, следуя в основном за одной из редакций «Повести временных лет» (до 1115 г.). Именно это обстоятельство породило распространенное мнение, что до XII в. в Новгороде не было самостоятельного летописания. В принципе расхождения в определении начала новгородского летописания — это одно из многочисленных следствий различного понимания самой сути летописания: единое «древо» или сосуществование и борьба различных традиций, выражающих интересы разных политических сил и идеологических устремлений.
Судя по предисловию к Новгородской Первой летописи, этот свод возник в период между 1204—1261 гг. По ряду признаков определяется, что свод составлялся в середине XIII в., а позднее он был доведен до 30-х гг. XIV столетия. Именно до середины XIII'в. использован новгородский источник составителем Ростовского сборника. Свод использовал редакцию «Повести временных лет» в хронологических пределах до 1115 г. (но без договоров), которая послужила основой этой ветви новгородского летописания, но она не была ни единственной, ни древнейшей.
В этом смысле важно обращение к софийско-новгородским летописям XV в. Вообще, софийско-новгородские летописи — это скорее материал для летописного свода, нежели сам свод. Летописец оставляет заметки, возможно и для себя, вроде: «ищи в Киевском», не раскрывая содержания соответствующего текста «Повести временных лет». Именно вследствие незавершенности работы над текстом в летописях нередки дублирования одних и тех же событий под разными годами. Но в этом неупорядоченном материале просматриваются следы более раннего новгородского летописания, в том числе совершенно неотраженного в Новгородской Первой летописи. Например, софийско-новгородские летописи века дают материал о времени княжения Ярослава (первая половина XI в.), которого «Повесть временных лет» не знает. И этот материал явно новгородского происхождения.
Определенным этапом работы в рамках этой новгородской традиции был свод, составлявшийся в 80-е г. XII в., предположительно Германом Воятой, скончавшимся в 1188 г. При этом важно, что в Синодальном (древнейшем) списке Новгородской Первой летописи этот летописец обозначает себя под 1144 г.: «Постави мя попомь архиепископ святый Нифонт». Весьма вероятно, что именно в этом своде было привлечено и ростовское летописание, а именно «Летописец старый Ростовский». Его влияние заметно в рассказах о Моисее Угрине, сестре Ярослава Предславе, Мстиславе «Лютом» и некоторых других. Причем в данном случае речь идет именно о своде, т. е. создании характерного для феодальной Руси и России исторического труда, соединявшего разные письменные источники. В таких сводах ранее составленные своды обычно продолжались, часто без переработки. Поэтому, скорее всего, и на протяжении XII столетия в Новгороде явно был не один центр ведения летописных записей.
Те из исследователей, кто признавал существование новгородского летописания в XI в. (A.A. Шахматов, Б.А. Рыбаков, ряд авторов XIX столетия), обычно искали следы его в 50-х гг. У Шахматова это новгородский материал, привлеченный в Киеве впервые в предполагавшийся им «Начальный свод 1095 года», и следы его он искал в составе «Повести временных лет». Б.А. Рыбаков говорит об «Остромировой летописи», в большей мере используя материал софийско-новгородских летописей, т. е. с неизбежным выходом на иную традицию, нежели отраженную в «Повести временных лет». Такая датировка подтверждается важным указанием софийско-новгородских летописей под 1030 г. В них по сравнению с «Повестью временных лет» добавлено, что в 1030 г. Ярослав после создания города Юрьева вернулся в Новгород и собрал «от старост и поповых детей 300 учити книгам». А далее следует исключительно важное «припоминание»: «Преставися архиепископ Аким Новгородский, и бяше ученик его Ефрем, иже ны учаше». Ефрем, очевидно, возглавлял новгородскую епархию, как Анастас и позднее Иларион киевскую церковь. Первый (или один из первых) новгородский летописец определяет себя как ученика Ефрема, и это ведет именно к сере дине XI в., поскольку о Ефреме говорится уже в прошедшем времени, ведь Ефрем исполнял обязанности главы новгородской церкви до утверждения византийской митрополии в Киеве в 1037 г.
В основе софийско-новгородских летописей лежит свод 1418 г., непосредственно до нас не дошедший. Но с ним, видимо, были знакомы составители младшего извода Новгородской Первой летописи. В софийско-новгородских летописях отмечается хронологическая путаница, что может свидетельствовать об отсутствии в первоначальном тексте абсолютных дат: даты проставлялись либо летописцем середины XI в., либо более поздним летописцем.
* * *
В XII—XIII вв. Новгородская земля устойчиво держалась общинно-республиканских форм общежития, сохранявшихся на протяжении многих столетий и не до конца задавленных идеологией и практикой крепостничества. Уже говорилось, что по специфике своего социально-политического устройства Новгород близок городам славянского балтийского Поморья (Южная Балтика). Эта специфика и составляла своеобразие Новгородской земли в рамках восточнославянского государственного и этнического объединения: изначальная слабость княжеской власти; большой авторитет религиозной власти (и в язычестве, и в христианстве); вовлеченность в социально-политические процессы разных слоев населения (помимо холопов-рабов).
Из пределов Новгородской земли эта система социально-политических отношений распространилась далеко на восток, вплоть до Сибири, как это показал, в частности, Д.К. Зеленин. Характерно, что подобная система особенное распространение получила на тех территориях, где земледелие существует, но оно неустойчиво, а потому большую роль играют промыслы и торговля. Важен и еще один момент — на этих территориях никогда не было и не будет крепостного права, поскольку феодальные вотчины здесь не имеют смысла: насильно привязанный к месту смерд ничего не даст его потенциальному владельцу. Зато «дани» и «оброки» сохранятся в этих регионах на протяжении столетий. Повлияло на отсутствие крепостного права и то обстоятельство, что в сельской местности, находящейся в суровых и неустойчивых климатических условиях, требовались инициатива каждого работника и соблюдение принципа «артельности». Это, в свою очередь, вызывало необходимость сохранения общинной общественной структуры, в которой господствовал принцип выборности руководителей, когда лица, занимающие выборные должности, осуществляли внутреннее управление общиной и представительство общины вовне ее.
Для понимания своеобразия социально-политического устройства Новгородской земли необходимо учитывать и тот факт, что в Новгородской земле существовала иерархия городов — все города рассматривались в качестве «пригородов» Новгорода и должны были нести по отношению к нему определенные повинности. Но внутри каждого из этих городов управление выстраивалось «снизу вверх», так же как и в самом Новгороде. Конечно, с углублением социальных противоречий, между «верхами» и «низами» городского общества часто возникали противостояния, а то и открытая борьба. Но «смерд», как основная категория населения, являлся значимой фигурой и в начале XI в., и в XII в., и позднее, когда князья в противостоянии боярам оказывали поддержку именно «смердам».
В Новгородской земле была своя специфика взаимодействия славянских и неславянских племен. Дело в том, что неславянские племена в большинстве случаев довольно долго сохраняли обособленность, а их внутренняя жизнь оставалась традиционной. Новгороду в целом или отдельным новгородским светским и церковным феодалам эти племена выплачивали дань, и сбор такой «дани» был основной формой подчинения неславянских племен главному городу края или его «пригородам». В числе племен-данников Новгорода были ижора, водь (у побережья Финского залива), карела, Терской берег на юге Кольского полуострова, емь (финны), печера, югра. Причем на востоке, в При-уралье (земли печеры и югры) погостов для сбора дани не было, и туда направлялись специальные дружины. Сбор «дани» обычно проходил мирно, при обоюдном согласии, хотя, конечно же, были и случаи, когда новгородские дружинники занимались грабежами. Но в целом ситуацию взаимоотношений Новгорода с восточными и северными племенами отражает карело-финский эпос: в нем нет самого понятия внешнего врага, а враждебные силы прячутся в подземельях или на небесах.
Претендовал Новгород и на сбор дани с племен Восточной Прибалтики. Но в этот регион с конца XII в. начинают проникать немецкие крестоносцы, с которыми Новгород позднее будет вести постоянную и тяжелую борьбу. Центром новгородского влияния на восточнобалтийские племена был город Юрьев, основанный в 1030 г. Ярославом Мудрым. Борьба за Юрьев долго будет важнейшим звеном в противостоянии «натиску на восток» крестоносцев. Племена, находившиеся на территории собственно Новгородской земли, как правило, выступали в союзе с новгородцами против натиска с запада немцев и скандинавов.
Основные элементы собственно новгородского самоуправления — вече, институт посадников, институт тысяцких, институт старост и связанные с этими институтами хозяйственно-управленческие должности. Изначально важную самостоятельную роль играли в язычестве волхвы, а после принятия христианства — епископы и архиепископы. Роль этих различных институтов выявляется в связи с какими-нибудь конфликтами: либо между князем и городом, либо внутри господствующих «золотых поясов» — претендентов на высшие должности, либо между «верхами» и социальными «низами» города.
Обычное впечатление о новгородском самоуправлении как о неуправляемой вольнице складывается под влиянием суммы летописных известий. Но ведь летописи не сообщают о каждодневных, «рутинных» делах, отражая на своих страницах только какие-то важные события. Но даже сохранившиеся сведения — это свидетельство высокой политической активности новгородского населения, возможной лишь в условиях определенной правовой защищенности.
Кардинальный институт в системе самоуправления — вече, которое было своеобразным продолжением обязательных «народных собраний» в любых родоплеменных объединениях (и территориальных, и кровнородственных). Нередко подвергается сомнению сам факт существования вече, а под ним предполагается какое-то узкое собрание «верхов», которое выдает свое решение за «общенародное». Такие спекуляции наверняка были, но говорят они о том, что некогда дела решали на общем собрании.
В XII — XIII вв. именно вече и его решения корректировали поведение исполнительной власти. Реально зафиксированные летописями народные собрания чаще всего предстают как нечто чрезвычайное, вызванное неожиданно возникшими проблемами. На каком-то этапе они, видимо, и стали таковыми. Но необходимость обращаться к мнению вече даже и при решении заведомо сомнительных вопросов является аргументом в пользу народного собрания: его нельзя заставить, а потому надо обмануть. Конечно, реальные дела нередко вершились за спиной «вечников». Но если Новгороду надо было кому-то или чему-то реально противостоять, то без вече обойтись было невозможно. Следовательно, сам «чрезвычайный» характер народных собраний является своеобразным свидетельством о «высшем» критерии власти как обязанности решать неотложные вопросы, вставшие перед всей племенной или территориальной организацией. И в некоторых случаях именно решение вече блокировало — правильные или неправильные — намерения бояр.
В практике новгородской политической жизни к мнению и решению вече приходилось обращаться неоднократно, и летописи сообщают в целом ряде случаев о противостоянии вече аристократической «Софийской» и ремесленно-купеческой «Торговой» стороне, т. е. о собраниях разных либо территориально, либо социально объединенных новгородцев, со своими предложениями или требованиями. И нередко спорные вопросы решались на мосту между «Софийской» и «Торговой» стороной Волхова: кто кого с моста сбросит. Локальные вопросы решало вече городских посадов-концов. На таких собраниях обычно обсуждались и возможные претензии к исполнительной власти города.
Сам круг и состав «вечников» в разные времена и у разных племен не одинаков, как не одинаковы и «ведущие» в рамках вечевых собраний, что видно в практике разных земель Руси. Сказываются неизбежные «внешние влияния», вызванные, в частности, условиями расселения славян в VI—IX вв., а также приходящимся на это же время процессом углубления социального размежевания и кровнородственного, и территориального коллектива.
Институт тысяцких проясняется из самого обозначения должности. Это традиционная славянская выборная от «Земли» должность, в рамках «десятских», «пятидесятских», «сотских» и следующих за ними. Тысяцкие — это те, кому поручалось возглавлять ополчение города и округи. Естественно, что тысяцкие стремились удержать свои права, сохранить должности для потомков или в ближайшем окружении. Но формальных прав они на это не имели, а потому вокруг этой должности могла развертываться борьба потенциальных кандидатов.
Наиболее значимой в исторической перспективе в Новгороде была должность посадников (институту посадников посвящена основательная монография В.Л. Янина). Наиболее запутанным остается вопрос о зарождении этого института и функциях посадников в X—XI вв. Даже этимология, вроде бы прозрачная, дает возможность двоякого толкования: посадник, как «посаженный» и посадник как управляющий посадом, торго-во-ремесленной частью городов. Основная проблема, связанная с институтом посадничества, это — процесс превращения княжеского «посаженного» чиновника в выборную республиканскую должность. В «Повести временных лет» первые новгородские посадники упомянуты в связи с деятельностью киевского князя Ярополка Святославича (конец 70-х гг. X в.). При этом имеет значение тот факт, что речь идет не об одном посаднике, а о посадниках во множественном числе. Так же во множественном числе они упоминаются после возвращения в Новгород из «заморья» Владимира Святославича: князь отправляет их в Киев с напутствием, что скоро он и сам направится к Киеву против Ярополка (978 г.). Посадники Ярополка не попали в позднейшие перечни, которые обычно открываются именем Госто-мысла. Имя Гостомысла, видимо, было популярно в новгородских преданиях и привлекалось для оправдания права новгородцев выбирать посадников и приглашать по своему выбору князей. Само это имя впервые появится в софийско-новгородских летописях, в которых Гостомысл представлен в качестве предшественника Рюрика. Было ли имя Гостомысла в первоначальной новгородской летописи (по Б.А. Рыбакову — в «Летописи Остромира») остается неясным. Вообще само появление имени Гостомысла связано с оживлением воспоминаний новгородцев о прежних вольницах и желанием их возрождения в XV столетии в ходе борьбы с Москвой. Но такая же ситуация сложилась и в XI в., когда после смерти Ярослава Мудрого в Новгороде тоже вспомнили о прежней воле. Соответственно и сообщение софийско-новгородских летописей о том, что Гостомысл — это «старейшина», избранный посадником, актуально не только для XV, но и для XI в.
В софийско-новгородских летописях, равно как и в списках посадников, второе после Гостомысла имя — Константин (Кос-нятин) Добрынин, который был двоюродным братом князя Владимира Святославича и, соответственно, двоюродным дядей Ярослава. В 1018 г. Константин, во время междоусобной войны между сыновьями Владимира, резко воспротивился попытке Ярослава бежать, бросив все, к варягам после поражения в этой войне. И это тоже показатель — посадник выражал настроения и волю новгородцев. Ярослав же через некоторое время сурово расправился с близким родственником. Утвердившись в Киеве, Ярослав выслал его в Муром, а затем и организовал убийство Константина. В летописях эти события отнесены к концу второго и началу третьего десятилетия XI в. По мнению В.Л. Янина, их следует перенести в 30-е гг., с учетом дублирования в софийско-новгородских летописях всех записей за это время с разницей примерно в 16 лет (это соответствовало бы использованию александрийской космической эры, определявшей время от Сотворения мира до Рождества Христова в 5492 г., т. е. как раз на 16 лет ранее указываемой в константинопольской эре).
Еще один новгородский посадник в XI в. — Остромир, по заказу которого было изготовлено знаменитое «Остромирово Евангелие». В рассказе о походе на греков в 1043 г. в качестве воеводы Владимира упоминается его сын Вышата. Позднее тот
же Вышата в 1064 г. уйдет из Новгорода в Тмутаракань вместе с князем Ростиславом Владимировичем. Дата 1064 г. вызывает сомнение. В «Остромировом Евангелии» ее владелец определен как «близок» Изяслава Ярославича, т. е. родственник именно Изяслава. А Изяслав утеряет киевский стол сначала в 1068 г., а затем в 1073 г., когда киевский стол займет главный антагонист Изяслава — Святослав Ярославич. Ростиславу же пришлось столкнуться с сыном Святослава Глебом, занимавшим Тмутаракань. Поэтому конфронтация именно с семейством Святослава предполагает события не 1064, а 1068 г. Очевидно, и Остромир был связан Изяславом и с этой ветвью потомков Ярослава, оказавшихся изгоями. Но вопрос о взаимоотношениях внутри княжеской и посаднической ветвях власти в этом случае не прояснен. По всей вероятности, Ростислав бежал в Тмутаракань, будучи не в силах противостоять какому-то кандидату на новгородский стол, выдвинутому Всеславом или Святославом.
В летописи под 1054 г. — датой кончины Ярослава Мудрого — сказано о гибели Остромира в походе на чудь. Но «Ост-ромирово Евангелие» относится к 1057 г., следовательно, ранние новгородские летописи не сохранили точной датировки (данная неточность может служить аргументом в пользу того, что древнейшая новгородская летопись не имела дат от Сотворения мира).
В дальнейшем институт посадничества укреплялся в Новгороде за счет того, что киевские князья посылали туда еще недееспособных детей, за которых и от имени которых управляли присланные с ними воеводы и посадники. Ростиславу было 14 лет, когда умер его отец Владимир Ярославич (1052). Мстислав Владимирович впервые был отправлен в Новгород примерно в 12-летнем возрасте (и пробыл в первый свой приход в Новгород 5 лет, до 1093 г.). Списки посадников за это время дают целый ряд имен, не отраженных в других источниках. Княжение Владимира Мономаха и Мстислава Владимировича в целом время заметного укрепления власти киевского князя, усиление определенного единства разных земель под его властью. Вторичное пребывание Мстислава в Новгороде приходится на 1096— 1117 гг., причем попытка Святополка Изяславича, княжившего в Киеве после смерти Всеволода и до своей кончины в 1113 г., воспользоваться правом первого лица — была отвергнута новгородцами, отдавшими предпочтение Мстиславу. Но переход Мстислава в Киев в 1117 г. нарушил гармонию. Мстислав оставил в Новгороде сына Всеволода с обещанием, что тот ни в коем случае не оставит Новгород. Однако сразу после кончины Мстислава в 1132 г. новый киевский князь Ярополк перевел Всеволода в Переяславль, откуда его вскоре изгнали дяди Юрий и Андрей. Всеволод вынужден был вернуться назад в Новгород, но там ему припомнили «измену», а в 1136 г. выгнали с позором. Судя по всему, Всеволод и ранее держался лишь авторитетом и мощью занимавшего Киев отца, и конфликт 1136 г. лишь обнажил реальные взаимоотношения князя и «Земли», которая поднималась, восстанавливая в ряде случаев древние формы самоуправления. Новгородский летописец отмечает, что в изгнании Всеволода Мстиславича в 1136 г. участвовали и псковичи, и ладожа-не, и вообще «бысть въстань велика въ людьх». Правда, затем новгородцы и их «пригороды» «въспятишася». Но 1136 г. окончательно знаменовал новую форму взаимоотношений всей Новгородской земли с приглашаемыми князьями (ладожане и псковичи и в этом решении участвовали).
В литературе отмечалось, что за следующее столетие в Новгороде будет совершено более 30 переворотов. И волнения возникали не только из-за борьбы в верхах, в среде посадников и «золотых поясов». Социальные проблемы тоже постоянно всплывали на поверхность общественной жизни, и некоторых из приглашенных князей уже боярство обвиняло в предпочтениях, оказываемых смердам. Вообще архаизация социальных отношений в Новгородской земле оказалась одной из причин развития по Северу Руси буржуазных отношений, в то время как в центре и в южных пределах феодализм привнесет крепостнические отношения.
1136 г. — дата, значимая и для Новгорода, и для Руси в целом. Именно с этого времени фактически перестали действовать и принцип «старейшинства», и принцип «отчины». Во второй половине XII — начале XIII столетия новгородцы будут лавировать между соперничавшими ветвями Ярославичей. Так, изгнав Всеволода Мстиславича (Мономаховича), они немедленно пригласили Святослава Ольговича — одного из главных соперников Мономаховичей. Естественно, что такой поворот не устраивал многих в Новгороде и в Пскове. В смуте 1136—1138 гг. псковичи примут Всеволода Мстиславича, а новгородцы будут держаться Святослава Ольговича, хотя особой поддержки он и в Новгороде не получил. Конфликт возник у князя и с епископом Нифонтом, правда, на бытовой почве. И неудивительно, что Святослав Ольгович вскоре покинул Новгород.
В Новгороде традиционно большую роль всегда играла церковная власть. При этом во второй половине XII в. проявлялись и церковно-политические противоречия, и не только в связи с конфликтом епископа Нифонта с митрополитом Климентом Смолятичем. Именно в 1136 г. монах Антониева монастыря Кирик написал свое знаменитое «Учение» — размышление о хронологии с выходом и в математику, и в астрономию. В заключении своего текста он весьма положительно отозвался о Святославе Ольговиче, поставив его впереди Нифонта. Позднее Кирик напишет «Вопрошание» к Нифонту по широкому кругу вопросов. В числе этих вопросов есть один весьма принципиальный: о замене епитимий (церковных наказаний византийского образца) заказными литургиями. Возможно, этот вопрос связан со своеобразными традициями самого Антониева монастыря, близкими к ирландской церкви. По легенде основатель монастыря Антоний Римлянин приплыл в Новгород с Запада Европы «на скале», а плавание «на скале» было специфической чертой именно кельтских святых. Кроме того, именно в ирландской церкви епитимия заменялась заказными литургиями. Следовательно, вопрос Кирика к Нифонту был связан с реальной практикой, сохранявшейся в Антониевом монастыре. И на подобные вопросы Нифонт отвечал жестко и резко.
Своеобразным продолжением этой темы явились новгородские события 1156 г. Нифонт умер в Киеве, не дождавшись митрополита. И летописец, защищая Нифонта, приводит разные мнения о нем: «Шел бо бяшеть къ Кыеву против митрополита; инии же мнози глаголаху, яко, лупив святую Софею пошел к Це-сарюграду». Не менее интересен и уникальный случай, произошедший в Новгороде после смерти Нифонта: «В то же лето собрася всь град людии, изволеша собе епископомь поставити мужа свята и Богом изъбрана именемь Аркадия; и шед весь народ, пояша из манастыря святыя Богородица». Епископ Аркадий был поставлен как бы временно, до утверждения митрополитом, а на само утверждение в Киев Аркадий отправился лишь через два года. Думается, что в данной ситуации снова проявляется рецидив ирландской или арианской традиции, характерной для раннего русского христианства, — избрание епископов решением общины. Причем в ирландской церкви епископ являлся административно-хозяйственной должностью, а у ариан — собственно богослужебной. В реальной политической практике Новгорода епископы совмещали обе эти функции, нередко оттесняя и княжескую власть, и посадническое управление.
Владыка Аркадий возглавлял епархию до 1163 г. Затем в летописи двухлетний перерыв, когда место епископа, видимо, пустовало. А в статье 1165 г. упоминаются сразу два архиепископа, поставленных для Новгорода в Киеве: Илья и Дионисий. О последнем летописец пишет с явной симпатией. Видимо, неудачна редакция статьи: сначала сказано об утверждении Ильи, а в конце статьи о кончине Дионисия.
Илья занимал кафедру двадцать один год (до 1187 г.) и ему удалось укрепить и личный авторитет, и авторитет Софийской кафедры. Летопись положительно оценивает и деятельность его брата Гавриила в 1187—1193 гг. — главным образом за строительство церквей, что может свидетельствовать либо о действительном положении церкви, либо о личности летописца, близкого к этим архипастырям.
Может быть, именно благодаря столь длительному фактическому правлению Ильи и его брата внутреннее положение Новгорода в последней трети XII в. относительно стабилизировалось. Помимо указанного элемента стабилизации — повышения авторитета Софийской кафедры — этому способствовали также и внешние обстоятельства: необходимость противостоять нараставшей угрозе на Балтике со стороны немецких крестоносцев и сложные отношения с князьями Владимиро-Суздальской Руси Андреем Боголюбским и Всеволодом Большое Гнездо.
Новгород был кровно заинтересован в сохранении нормальных деловых отношений с «великими» князьями, контролировавшими Вол го-Балтийский путь и земли, спасавшие новгородцев в часто повторяющиеся годы недорода. Но великие князья стремились к подчинению Новгорода, а новгородская «вольница» добивалась «паритетных» отношений. Поэтому, желая ограничить пределы княжеской власти, новгородцы сокращали число земель, с которых князь мог получать дань. Это прямо будет фиксироваться в грамотах XIII в., но как тенденция такое положение существовало изначально. Просто в XIII в. ярче был выражен феодальный характер социально-экономических отношений, и в договорах более конкретно определялись территории, с которых князья могли взимать «дани».
В XII—XIII вв. происходит укрепление социальной элиты Новгорода, что породило другую проблему: нарастало недовольство социальных низов злоупотреблениями городской власти. В 1209 г., когда новгородцы участвовали в походе Всеволода Юрьевича Большое Гнездо и дошли до Оки, в городе произошел социальный взрыв, направленный «на посадника Дмитра и на братью его». Вече обвинило правителей Новгорода в многочисленных злоупотреблениях: «Повелеша на новгородцех серебро имате, а по волости куры брати, по купцем виру дикую, и повозы возити, и иное все зло». По решению вече, «поидоша на дворы их грабежом», были распроданы села посадника и его окружения, отобрана челядь, от награбленного имущества каждому новгородцу досталось по три гривны. Летописец оговаривается, что не счесть того, что кто-то «похватил» и «от того мнозе разбогатеша».
Об этом восстании существует значительная литература. И принципиальное расхождение в оценках этого социального взрыва: носил ли он антифеодальный или внутрифеодальный характер. Думается, как и во многих других случаях, материал свидетельствует о внутрифеодальных коллизиях — в результате восстания произошло перераспределение награбленного. Но при этом сохраняется выход и на коренную проблему — в событиях 1209 г. явно прослеживатся противостояние «Земли» и «Власти».
Новгород был главным дипломатическим и торговым окном Руси в Северную Европу, и сохранилось значительное количество актов, договорно определявших отношения с западными партнерами. Наибольшее количество договоров связано с Любеком, Готским берегом и немецкими городами. В этой связи представляет интерес инцидент с «варягами», о котором сообщает Новгородская летопись под 1188 г. Новгородцы были ограблены варягами «на Гътех», а немцами «в Хорюжку и Ново-торжьце». В ответ в Новгороде закрыли выход за море и выслали посла варягов. Под 1201 г. этот сюжет имеет продолжение: снова варягов «пустиша без мира за море», и той же осенью «приидоша варязи горою (т.е. сушей, через Восточную Прибалтику. — А.К.) на мир, и даша им мир на всей воле своей».
Два этих сообщения интересны тем, что к этому времени относится один из традиционных договоров Новгорода с Любеком, Готским берегом и немецкими городами, т. е. Южным берегом Балтики, который в это время принадлежал Германии. В договорах обычно шла речь о мире, о посольских и торговых отношениях и о суде, поскольку судебные традиции в разных
землях и городах различались. Любек оставался одним из главных торговых центров на Балтике, и он еще в документах XIV в. помещался «в Руссии». «Готский берег» являлся транзитным для купцов по Волго-Балтийскому пути, и там находились торговые базы практически всех народов, вовлеченных в торговлю на этом пути. Что касается городов «Хоружек» и «Новоторжец», то достаточно ясна их славянская этимология, но вопрос об их локализации остается спорным.
Целый комплекс проблем, характеризующих новгородское общество, представляют события 1227—1230 гг., отмеченные летописями (прежде всего Новгородской Первой и Никоновской) несколькими обрывочными и противоречивыми фразами. В литературе существуют и разные прочтения, и разные оценки происшедшего. А проблемы трудно понять вне контекста всей новгородской и древнерусской истории.
Судя по отдельным летописным фразам, в 1227—1230 гг. в Новгороде были голодные годы, и «недород» сказывался на протяжении трех лет (в 1230 г. более трех тысяч новгородцев заполнили «студельницы» с трупами, а собаки не могли поедать разбросанные по улицам трупы). Голодные годы порождали множество проблем. Прежде всего — откуда и за чей счет доставить в город недостающие продукты. И сразу возникали противоречия, о характере которых и спорят историки: классовые или внеклассовые. В 1227 г. начало «голодных лет» ознаменовалось появлением вроде бы уже забытых волхвов. Древние волхвы напрямую увязали явления природы с природой власти: «недород» считался признаком неумелой и недееспособной власти, которую можно было подвергнуть любому наказанию.
В итоге же наказали проповедников-волхвов: впервые в истории Руси (в отличие от Западной Европы) загорелись костры; четверо волхвов были сожжены на костре. Летописец, возможно даже современный событиям, осудил эту акцию, заметив, что в окружении князя Ярослава Всеволодовича (занимавшего в то время Переяславль Залесский и исправлявшего функции новгородского князя) к карательной акции новгородцев отнеслись отрицательно. Поскольку сожжение проходило на Софийском дворе, можно предполагать, что инициаторы казни находились именно в канцелярии архиепископа. В итоге архиепископ Антоний вынужден был уйти «по своей воле», а на его преемника Арсения обрушился гнев новгородцев.
Сменилась и светская власть. Князь Ярослав оставил новгородский стол и вернулся в Переяславль, в Новгороде же появился князь Михаил Черниговский, который «целова крест на всей воли новгородской» и прежних грамотах, и «вьда свободу смьр-дем на 5 лет дании не платити, кто сбежал на чюжю землю». Иными словами, освобождались от даней на пять лет те, кто бежали либо от насилий, либо от голода. Те же, кто оставался на своих местах, платили дани в прежних объемах.
1228 г. отмечен и еще одним проявлением новгородской демократии. Пришедшего на смену Антонию архиепископа Арсения «простая чадь» не приняла. Более того, против него было выдвинуто обвинение на вече «на княжи дворе», что он устранил Антония, «давши князю мзду». Арсения обвиняли и в том, что слишком долго стояло тепло. Его выгнали, едва не растерзав на площади перед Софийским собором, и от смерти он спасся, лишь затворившись в храме. На кафедру вновь был возвращен Антоний, а дворы светских правителей города разграбили. С приходом в город Михаила Черниговского был создан еще один прецедент: кандидата в архиепископы избирали жребием из трех кандидатур, отказавшись от ранее избранных и утвержденных. В результате избранным архиепископом оказался Спиридон — дьякон Юрьевского монастыря.
Страшный голод 1230 г. вызвал новый всплеск протестов и возмущений в социальных низах Новгорода. Дворы и села посадника, тысяцкого и их окружения были разграблены. Были избраны новые посадник и тысяцкий, а имущество убитых и изгнанных делится «по стом» (т. е. по «сотням»). «Сотенная» система, традиционная для славянства, долго будет сохраняться на Севере Руси. И она оставалась формой самоуправления, в том числе и в организации не всегда понятных «беспорядков».
§ 5. ГАЛИЦКО-ВОЛЫНСКАЯ РУСЬ В XII -НАЧАЛЕ XIII в.*
Основным источником по истории Галицко-Волынской земли XII — первой половины XIII в. является южнорусский летописный свод конца XIII в., дошедший до нас в нескольких списках и получивший название Ипатьевской летописи по при"Параграф написан A.C. Королевым. 266
надлежности старшего списка (конец 10-х — начало 20-х гг. XV в.) Костромскому Ипатьевскому монастырю. Свод является компиляцией двух памятников: «Киевского свода» 1198 г. (от «Повести временных лет», которой открывается текст Ипатьевской летописи, и до конца XII в.) и галицко-волынского исторического повествования (Галицко-Волынской летописи), начинающегося с посмертной похвалы галицкому князю Роману Мстиславичу, погибшему в 1205 г., и доходящего до конца XIII в. (последние известия помещены под 1292 г.).
В свою очередь, «Киевский свод» 1198 г., созданный в Михайловском Выдубицком монастыре и имевший целью прославить деятельность великого князя киевского Рюрика Ростиславича, достаточно сложен по своему составу. Кроме предшествующей киевской летописи, основного источника, автор «Киевского свода» использовал какую-то семейную хронику князей Роста -славичей (братьев Рюрика), черниговскую летопись князя Игоря Святославича, героя «Слова о полку Игореве», переяславский летописец князя Владимира Глебовича (умер в 1187 г.). Имеются в «Киевском своде» и вставки из галицко-волынского летописания.
Последняя часть Ипатьевской летописи — Галицко-Во-лынская летопись — представляла собой историческое повествование без обычной для других политических центров Руси летописной сети годов. Вероятно, летописец-сводчик конца XIII в. расставил даты в свободный исторический рассказ, но сделал это неверно, причем ошибки достигают иногда 4 лет. Следует учитывать и то, что хотя галицко-волынское историческое повествование по истории XIII в. и представляет собой связный рассказ, оно также основано на нескольких источниках. Исследователи текста Галицко-Волынской летописи, учитывая ее специфику, предположительно выделяют в ее составе летописи и летописные своды, повести и сказания. На заключительную часть «Галицко-Волынской летописи» оказали влияние пинские летописные записи последних десятилетий XIII в.
При составлении свода конца XIII в. автор-летописец привлек еще один летописный источник (предположительно, ростово-суздальского происхождения), содержавший в себе известия по истории Северо-Восточной Руси, материалы из которого пополнили главным образом «Киевский свод», хотя ряд известий встречается и в части, повествующей о XIII в.
Информацию по истории Галицко-Волынской земли можно почерпнуть и из других русских летописей (Лаврентьевской, Воскресенской, Никоновской и др.). Однако их создателей интересовала прежде всего история северо-восточных, а не южнорусских земель. Их сведения в основном относятся к XII в. В сравнении с Ипатьевской летописью в изучении истории Галицко-Волынской земли они, бесспорно, играют вспомогательную роль. Оригинальные известия содержатся в «Истории Российской» В.Н. Татищева, имевшем, как известно, в своем распоряжении не дошедшие до нас летописи. Яркие, в форме обращения, характеристики князей Галицкой и Волынской земель Ярослава Осмомысла и Романа Мстиславича содержатся в знаменитом «Слове о полку Игореве».
Интересные сведения о Галицко-Волынской земле имеются и в иностранных источниках (особенно в польских и венгерских). В качестве примера можно привести информацию о все том же, поразившем современников, галицком князе Романе Мстиславиче в польских латиноязычных источниках XII—XIII вв.: «Хронике» магистра Винцентия Кадлубка (ок. 1160—1223) и «Рочнике Краковского капитула». Но особенно богато иностранными источниками время правления в Галицко-Волынской земле знаменитого сына князя Романа Мстиславича — Даниила, что объясняется усиленным сближением Даниила Романовича с Западом. Достаточно полный перечень западных источников по истории русских земель XII—XIII вв. приводится в монографии В.Т Пашуто «Внешняя политика Древней Руси» (М.,1968).
* * *
Период конца XII — первой половины XIII в. истории Галицко-Волынской Руси неизменно привлекает внимание историков и вызывает между ними споры. Действительно, по подсчетам A.A. Горского, с 1199 по 1240 гг. Галичем владели: Изя-славичи около 12,5 лет, Ольговичи — 10, Ростиславичи — 9 лет. Ни одна ветвь Ярославичей не могла окончательно утвердиться в городе, а все многочисленные галицкие боярские фамилии — Арбузовичи, Молибоговичи, Домажеричи, Кормиличичи и т.д. — приглашали и изгоняли князей, разбирали себе земли в управление, раздавали своим сторонникам владения и доходные промыслы, унижали князей, могли на пиру выплеснуть князю в лицо вино, явиться на встречу с ним в одной рубахе,
разлучали детей с родителями, ссорили родственников, вели сложные международные интриги, наконец, вешали князей и даже пытались вовсе обойтись без них. Бояре имели замки, свой административный аппарат, располагали военными силами, были очень богаты. Поляки называли их на восточный манер «сатрапами», венгры — «баронами». В.О. Ключевский был, видимо, прав, когда писал, что галицкое боярство стремилось поставить местного князя в такое положение, «чтобы он только княжил, а не правил, отдав действительное управление страной в руки бояр».
Разумеется, Галич, в этом отношении, не представлял из себя чего-то необычного. В большинстве русских княжеств домонгольской Руси городские общины стремились подчинить себе или ограничить княжескую власть. Известны и города-государства, вроде Новгорода Великого. Однако в Галиче раньше, чем в Новгороде, боярство сумело подмять вече, и ни в одном княжестве борьба боярства за власть не принимала характер полнейшей анархии, когда бояре были готовы принести интересы города в жертву собственным интересам. Иначе говоря, проблема взаимоотношений «Власти» и «Земли» была в Галицко-Волынской Руси довольно сложной, и противоречия существовали не только между «Властью» и «Землей», но и внутри самой «Земли», причем эти противоречия носили зачастую уже социальный характер.
Предположений о причинах усиления галицкого боярства и о появлении подобного группового эгоизма высказывалось множество. Н.И. Костомаров, И.Д. Беляев, В.О. Ключевский и др. видели причины полувековой нестабильности в Галиче в борьбе многочисленных боярских партий за власть. При этом В.О. Ключевский был убежден, что полного единства интересов между боярами и простыми галичанами не было, бояре были сильны не землевладением, а теми должностями, которые они имели и которые позволяли им получать города и волости для «корма». «Значит, — писал В.О. Ключевский, — они боролись с князем, будучи представителями интересов народа, и хотели править народом, не держа в руках нитей народного труда». Н.П. Дашкевич был также убежден, что галицкие бояре были страшно далеки от народа, однако эта удаленность, по его мнению, заставляла их действовать весьма сплоченно. Даже деление бояр на постоянные партии исследователь отрицал, видя причину нестабильности в Галиче в коллективном и бессознательном эгоизме сплоченного и борющегося за полное господство над Галичем боярского «общественного класса». В советское время подобная оценка галицкого боярства стала весьма распространенной. Правда, были здесь и определенные отличия. Дореволюционные историки видели силу бояр не в землевладении, а в занимаемых должностях. Бояр они считали потомками осевших на Волыни княжеских дружинников, укрепивших свой статус и сумевших передать его своим потомкам в период относительной стабильности на Волыни — во время правления Владимирка Володарьевича и Ярослава Осмомыс-ла. Советские историки видели в боярах прежде всего крупных землевладельцев, сильных своей властью над зависимыми от них крестьянами. К.А. Софроненко, написавшая книгу, посвященную общественно-политическому строю Галицко-Волынского княжества, видела силу га-лицких бояр в том, что они происходили из родоплеменной знати и «стали крупными землевладельцами помимо пожалований князя», и хотя среди них были и осевшие на землю дружинники, особенность Галича была в том, что там «развитие крупного боярского землевладения опережало процесс образования княжеского домена». Правда, далеко не всем боярство Галича представлялось таким застывшим в родовых предрассудках. По мнению В.Т. Пашуто, также видевшего в боярах Галича крупных землевладельцев, галицкое боярство все же прошло определенное становление: до XII в. предки галицких бояр были дружинниками князя («княжими мужами»), в XII в. Они уже — «мужи га-лицкие», а с XIII в. — «бояре галицкие». Различия во взглядах К.А. Софроненко и В.Т. Пашуто объясняются тем, что в советской историографии не был решен вопрос о том, из чего вырастает на Руси феодализм — из боярского или из княжеского землевладения. Особое мнение о галицких боярах имеется у И.Я. Фроянова и А.Ю. Дворни-ченко. Согласно их концепции, галицкие бояре не являлись крупными землевладельцами, а были держателями доходов от кормлений. Поэтому следует говорить об их всесилии, и о полном подчинении ими простого народа. Бояре выражали интересы городской общины Галича, в которой шла борьба партий, а бояре в этой борьбе выражали интересы той или другой части горожан.
Ни одно из вышеперечисленных построений ученых не является неверным, но каждое из них абсолютизирует какую-то одну из сторон галицкой жизни XII — XIII вв. Разумеется, истоки боярского самовластия не следует искать в том, что боярское феодальное землевладение в Галиче зародилось раньше княжеского. Чем тогда Галич отличается от соседнего Владимира Волынского, даже еще более древнего? Да и нельзя считать всех галицких бояр потомками родоплеменной знати или старших дружинников. Известно, что крупный боярин XIII в. Доброслав был сыном «судьи» и «внук попов», в одно время с ним упоминаются некие Лазарь Домажирец и Ивор Молибожич — «два беззаконника от племени смердья», как о них пишет летопись.
Сам количественный состав бояр свидетельствует об их неоднородном составе. Бояр было очень много. Например, князья Игоревичи перебили разом до 500 человек бояр. И это при условии, что лет за десять до них не менее масштабные репрессии против них провел Роман Мстиславич. Не следует, конечно, отрицать роль земельных владений в обеспечении положения галицкого боярства, особенно для конца XII — начала XIII в., но и преуменьшать интерес бояр к доходам от занимаемых должностей в системе самоуправления также не стоит.
О том, что самоуправство бояр вовсе не связано с тем, какое землевладение княжеское или боярское, зародилось раньше, видно хотя бы из того, что отношение галицких бояр к князьям не оставалось неизменным. Так, после смерти Владимирка Во-лодарьевича авторитет княжеской власти в Галиче был настолько высок, что, когда в 1153 г. киевский князь Изяслав Мстиславич попытался отобрать у Ярослава Владимировича часть владений, бояре, выступив против киевских полков, сказали Ярославу: «Ты, князь, молод, отъезжай прочь и смотри на нас; отец твой нас кормил и любил, так мы хотим за честь твоего отца и за твою сложить свои головы — ты у нас один; если с тобой что случится то, что нам тогда делать? Так ступай-ка, князь, к городу, а мы станем биться с Изяславом, кто из нас останется жив, тот прибежит к тебе и затворится с тобой в городе». Личная жизнь Ярослава Осмомысла и Владимира Ярославича подорвали к ним уважение народа, что и привело к вмешательству бояр и в их личную жизнь, и в порядок престолонаследия. А после смерти сына Осмомысла, когда началась борьба за Галич и у бояр появился богатый выбор претендентов, авторитет княжеской власти пал так низко, что князей даже начали вешать.
Бояре, несомненно, делились на партии, существование которых чувствуется при каждой смене князей на галицком столе, и опирались в своих интригах на городскую общину. Вече в Галиче собиралось и в начале XIII в., в частности в 1231 г. Однако несомненно и то, что бояре ловко манипулировали общественным мнением, а в начале XIII в., когда они могли привлекать к решению стоявших перед ними задач иностранных правителей, галицкое боярство перестало с этим мнением считаться, и между ними и простыми галичанами выросла стена непонимания, которая и позволила Даниилу Романовичу в конце концов утвердиться на галицком столе именно при поддержке простых галичан. В летописи содержится яркий рассказ о том, как в 1239 г.
Даниил подошел к стенам Галича и обратился к его жителям: «Люди городские, до каких пор хотите терпеть державу иноплеменных князей?» Те закричали в ответ: «Вот наш держатель Богом данный!» — и пустились к Даниилу, по выражению летописца, как дети к отцу, как пчелы к матке, как жаждущие воды к источнику. При этом мнение бояр явно отличалось от настроений простых горожан. Таким образом, следует признать, что в отношениях «Земли» и «Власти» сама «Земля» в Галицко-Волынском княжестве уже не выступала как однородная сила. В то же время именно мнение простых горожан и галицкого вече оказывалось решающим в самых кардинальных случаях. И это мнение всегда было направлено к одной целе — обеспечение стабильности и спокойной жизни.
* * *
Ко времени вступления на киевский стол Владимира Всеволодовича Мономаха (1113 г.) Волынь оставалась разделенной на несколько княжеств. Во Владимире Волынском сидел Ярослав, сын покойного киевского князя Святополка Изяславича, в Пе-ремышле и Теребовле правили Володарь и Василько Ростисла-вичи, внуки старшего сына Ярослава Мудрого Владимира. На всех этих князей киевский князь имел влияние: Ярослав Свято-полкович был женат на внучке Владимира Всеволодовича, дочери его сына Мстислава, правившего в Новгороде, а сын Мономаха Роман женился на дочери князя перемышльского Воло-даря Ростиславича, князя державшего в постоянном напряжении и Волынь, и Польшу. То, что Волынь была ему подконтрольна, Владимир Мономах продемонстрировал в 1117 г., когда Ярослав Святополкович попытался развестись с его внучкой. Ответом был поход Мономаха и Ростиславичей на Владимир Волынский. Ярослав бежал в Венгрию, а оттуда — в Польшу. Мономах посадил во Владимире сына Романа, а после его скоропостижной смерти в 1119 г, другого сына — Андрея. Что же касается Ярослава Святополковича, то он еще несколько лет пытался при помощи поляков, венгров и чехов отвоевать Волынь, но в 1123 г. во время осады Владимира был убит своими же польскими наемниками.
В период с 1119 по 1170 г. Владимир Волынский занимали князья, каждый из которых рассматривал этот город в качестве удобной стартовой площадки для перехода на более престижный, как им казалось, стол. Андрей Владимирович в 1136 г. перебрался в Переяславль, поближе к Киеву. На Волыни оказался один из младших Мономашичей, внук Владимира Всеволодовича — Изяслав Мстиславич. Последний, как и его предшественник, не держался за владимирский стол. Он вошел в сложные интриги, целью которых был тот же вожделенный киевский стол. В 1146 г. Изяславу Мстиславичу удалось осуществить свое желание — по соглашению с киевлянами он занял великое княжение. На Волыни же утвердился младший брат Изяслава Свято-полк. После занятия Изяславом Мстиславичем Киева начались княжеские усобицы, продолжавшиеся до его смерти в 1154 г. Все эти годы Волынь была для Изяслава базой, откуда он получал помощь и куда возвращался после очередной неудачи. Свято-полк Мстиславич каждый раз безропотно уступал брату его место. По существу, Изяслав, находясь и в Переяславле, и в Киеве, оставался волынским князем.
Но в ходе этой междукняжеской войны Волынь разделилась. Владимир Волынский поддерживал Изяслава Мстиславича, владения потомков Ростислава Владимировича стояли за его врагов. Но вообще, гораздо больше братьев Ростиславичей занимали их отношения с Польшей, Чехией и Венгрией. В 1124 г. Володарь и Василько умерли, после Володаря осталось два сына — Ростислав, получивший Перемышль, и Владимирко, ставший князем в незначительном волынском городке Звенигороде; Григорий и Иван, сыновья Василька, поделили между собой Теребовль. В 1127 г. Владимирко, призвав на помощь венгров, попытался выгнать старшего брата Ростислава из Перемышля, но Ростиславу помогли двоюродные братья Васильковичи и великий князь киевский Мстислав Владимирович. Энергичный звенигородский князь вынужден был отступить. К 1141 г. умерли и Ростислав, и последний из Васильковичей, не имевший наследников. Владимирко взял себе обе волости (Перемыщль-скую и Теребовльскую), не поделившись с племянником Иваном Ростиславичем, которому дал на прокорм, но не в самостоятельное княжение свой бывший город Звенигород. Иван пытался отвоевать у дяди земли своего отца, поднимал против Владимирка постоянные мятежи, пока не лишился всех своих владений. В итоге Иван Ростиславич стал первым в истории России служилым князем, обретавшимся при дворах русских владетельных князей, а в трудные времена занимался и разбоем. В историю Иван вошел под прозвищем Берладник. Молдавский город Берлад был предшественником позднейшей казачьей вольницы, местом, куда стекались удальцы из разных мест Европы. Здесь неудачники, подобные Ивану Ростиславичу, находили убежище и дружину.
Столицей своего, теперь уже значительного, княжества Владимирко сделал город Галич, впервые упомянутый в летописях под 1141 г. Так на Больше появились два княжества — Владими-ро-Волынское и Галицкое. Объединенное Галицкое княжество стало серьезной политической силой, весьма влиятельной на Руси, с довольно сложными международными отношениями. Галицкий князь Владимирко Володаревич постоянно воевал, мирил и ссорил князей, каждый раз что-то выигрывая, увеличивая свои владения. В случае неудачи он не брезговал и грабежом, и вымогательством. В междукняжеских усобицах Владимирко был самым деятельным союзником Юрия Владимировича Долгорукого. Союз этот был скреплен браком — сын Владимирка Ярослав женился на дочери суздальского князя. Близость к западным границам позволяла галицкому князю получать помощь из Венгрии, что особенно было важно для Юрия Долгорукого. Сам Владимирко был женат на венгерской княжне.
После смерти Владимирка в 1152 г. новым галицким князем стал сын Владимирка Ярослав. Признав над собой власть киевского князя, новый правитель Галича продолжал политику Владимирка, доставляя киевскому князю Изяславу Мстиславичу массу неприятностей и стремясь удержать за собой приобретения отца.
Ярослав Владимирович (ок. 1130—1187) стал единовластным князем богатой и цветущей земли. Его величие потрясало современников и нашло свое отражение в «Слове о полку Игоре-ве», в котором он назван «Осмомыслом». Автор «Слова» считал Ярослава Осмомысла одним из могущественнейших князей на Руси, «подпирающим» своими железными полками Венгерские горы, «затворяющим» ворота Дунаю и «отворяющим» ворота Киеву.
Но княжение Ярослава Владимировича было беспокойным, полным бесконечных «крамол». Во многом это было связано с тем, что ему не удалось наладить контакты с «Землей». А жители княжества, сначала возлюбившие князя как сына Владимирко, в скором времени воспылали к нему ненавистью из-за его неразборчивой личной жизни. Не мог Ярослав положиться и на бояр, которые неоднократно подводили его, нередко не являлись со своими силами к князю по его требованию, уходили из похода. В борьбу с Ярославом включился и Иван Берладник, изгнанный к тому времени из всех княжеств. Во главе половцев и 6000 «берладников» Иван вошел в Галицкую землю, где простые люди были готовы поддержать его. Понимая это, Иван не разрешал своему войску заниматься грабежами, из-за чего и рассорился со своим воинством — и половцы и «берладники» покинули своего предводителя. В 1161 г. Берладник был отравлен на чужбине, в Фессалониках.
Но спокойная жизнь Ярослава была непродолжительна. Ярослав плохо жил со своей женой Ольгой, дочерью Юрия Долгорукого, держал любовницу, какую-то Настасью. В 1173 г., устав от унижений, Ольга ушла из Галича в Польшу с сыном Владимиром и многими боярами. Владимир Ярославич, человек уже взрослый, злился на отца за то, что тот приблизил к себе сына от Настасьи — Олега. Видимо с Ольгой и Владимиром ушли не все их сторонники. Через восемь месяцев в Галиче началось восстание. По решению вече Настасью сожгли на костре, сына ее послали в заточение, а с Ярослава взяли клятву, что он будет жить с княгиней как полагается. Все последующее княжение Ярослава прошло в столкновениях с боярами и в ссорах с сыном Владимиром, постоянно поднимавшим против отца мятежи. И хотя в отношениях с другими русскими землями и с западными соседями слово галицкого князя по-прежнему было весомым, внутри княжества его положение оставалось шатким вплоть до смерти в 1187 г.
Умирая, Ярослав собирался оставить Галич Олегу, сыну от Настасьи, а старшему, Владимиру, дать Перемышль, в чем взял с Владимира клятву. Но после смерти Ярослава в Галицкой земле поднялся мятеж, Владимир и бояре нарушили клятву и выгнали Олега из Галича, а Владимир Ярославич (ум. 1197 г.) сел на галицком столе. И вновь отношения «Власти» и «Земли» не сложились. Жители княжества скоро поняли, что ошиблись в выборе: Владимир в нравственном отношении был еще хуже отца. В летописи Владимиру предъявляются серьезные претензии именно как к недостойному правителю. По словам летописца, резко осуждавшего Владимира, князь любил только пьянствовать, а делами управления не занимался вовсе, не советовался с боярами, прогнал свою жену, родом из черниговских князей, отнял жену у священника и прижил с ней двоих сыновей. Мало того, если нравилась ему чья-нибудь жена или дочь, он брал ее силой. В очередной раз разлад между «Властью» и «Землей» привел к смуте: галичане, знатные и незнатные, затаили на Владимира злость, чем поспешили воспользоваться соседи, прежде всего владимиро-волынский князь.
Во Владимире Волынском все эти годы жизнь также не стояла на месте. После смерти в Киеве в 1154 г. Изяслава Мстиславича городом овладел его брат Владимир. Сыновья Изяслава — Ярослав и Мстислав получили соответственно Луцк и Пере-сопницу. В 1156 г. Мстислав Изяславич, который был старше Владимира Мстиславича годами, выгнал дядю из Владимира Волынского и сел на этом столе. Впрочем, как и его отец, он рассматривал Волынь лишь в качестве ступени на пути к Киеву. В 1167 г. Мстислав Изяславич выгнал из Киева Изяслава Давы-довича и стал князем киевским. Но удержаться в Киеве ему не удалось — в 1169 г. он был изгнан во Владимир Волынский коалицией из 11 князей. Мстислав попытался вернуть Киев, но неудачно, а в 1171 г. он скончался.
Брат Мстислава Ярослав Изяславич Луцкий отказался занимать Владимир Волынский, предпочитая ему свой более скромный, но и более спокойный удел, который и перешел к его потомкам. Так из Волынского княжества выделилось Луцкое княжество. Во Владимире Волынском сел сын Мстислава Изя-славича Святослав, а после его смерти в 1173 г. — следующий Мстиславич — Роман.
Летописцы характеризуют Романа Мстиславича (1155—1205) как деятельного и предприимчивого князя. Роман Мстиславич считался другом вступившего в 1187 г. на галицкий стол Владимира Ярославича. Вскоре, однако, выяснилось, что Роман проводил гораздо более тонкую политику. Вступив в союз с га-лицкими боярами, он стал побуждать их выгнать Владимира, а на его место предлагал себя. В 1188 г. галицкие бояре собрали полки и, угрожая мятежом, заставили Владимира покинуть Галич. Владимир забрал много золота и серебра, свою попадью, двоих сыновей, дружину и поехал в Венгрию.
Роман Мстиславич занял Галич, а во Владимире Волынском стал княжить его младший брат Всеволод, который до того владел Бельзом. Однако Владимир Ярославич, поддержанный венгерским королем Бела и венгерскими полками, начал войну и осадил Галич. Роман, не имевший достаточных сил и видевший неустойчивость горожан, захватив остаток княжеской казны, бежал назад на Волынь. Но и Владимир не получил Галича, потому что Бела, разобравшись на месте в ситуации, посадил в Галиче на княжение своего сына Андрея, а Владимира вернул в Венгрию, отнял у него все богатство и посадил под арест.
Попавшие под власть венгров жители Галича, скоро почувствовали все прелести иноземного правления. Многие захотели вернуть Романа, но он не имел достаточных сил для борьбы с венграми. Самые отчаянные предлагали пригласить в князья сына Ивана Берладника Ростислава, подобно отцу ставшего служилым князем. Отчаянная попытка Ростислава Ивановича овладеть Галичем не удалась и прежде всего потому, что далеко не все хотели видеть его своим князем. В неравной битве возле города, обманутый обещаниями непостоянных галицких бояр, князь потерпел поражение, был захвачен венграми в плен и отравлен ими. Притеснения венгров в Галиче стали невыносимыми: они отнимали у мужей жен и дочерей, брали их себе в наложницы, начали ставить лошадей в церквях и избах. После этого даже те, кто поначалу относились к венграм с симпатией, возненавидели иноземцев. Многие начали раскаиваться, что прогнали Владимира Ярославича.
Между тем в 1190 г. Владимиру удалось убежать из венгерской неволи к германскому императору Фридриху Барбароссе. Владимир обещал императору давать ежегодно по две тысячи гривен серебра, и Фридрих отправил его к польскому князю Казимиру с приказом, чтоб тот помог ему вернуть галицкий стол. Когда в Галиче узнали о приближении Владимира Ярославича с польским войском, то все в княжестве перешли на его сторону, а венгерского королевича прогнали. В итоге Владимир утвердился в Галиче и, желая обеспечить себе в дальнейшем спокойное правление, добровольно признал себя вассалом Всеволода Юрьевича Большое Гнездо. Всеволод отправил послов к русским князьям и в Польшу и взял со всех присягу не искать Галича под его племянником. Владимир княжил в Галиче до своей смерти в 1198 г.
После его смерти галицкий стол остался без наследников: сыновья Владимира умерли еще до него. В Галиче образовались две партии: одна выступала за приглашение венгерского королевича, другая — за волынского князя Романа Мстиславича. К тому времени Роман Мстиславич был занят междоусобными войнами в Польше и с киевским князем Рюриком Ростислави-чем. Немалую роль в ссоре Романа и Рюрика сыграл князь владимиро-суздальский Всеволод Большое Гнездо, которому внушал опасения союз этих двух сильнейших князей Южной Руси. Но война с Рюриком закончилась неудачей, после чего князья помирились. Поэтому, получив помощь из Польши, Роман Мстиславич вновь овладел Галичем. Видя, что не все галицкие бояре ему рады, новый князь устроил в городе резню. Неугодных Роману людей зарывали живьем в землю, четвертовали, сдирали с живых кожу, расстреливали, наконец, просто грабили. Многие бояре убежали в другие русские земли. Роман возвратил их обещанием всяких милостей, но скоро под разными предлогами подверг той же страшной участи. Оставшиеся в живых бояре временно притихли.
Объединив в своих руках огромные владения, Роман начал новую войну с Рюриком Ростиславичем. В 1201 г. во главе галицко-волынского войска он захватил Киев, выгнал из него Рюрика Ростиславича, а на его место посадил своего двоюродного брата князя луцкого Ингоря Ярославича. Спустя некоторое время, в 1202 г., Рюрик сумел помириться с Романом и вновь стал киевским князем. Однако примирение было временным. В 1203 г. они вместе ходили на половцев, поссорились из-за добычи, Роман захватил в плен Рюрика, его жену и дочь (свою бывшую жену) и всех троих постриг в монахи. В руках у него оказались и Киев, и Галич, и Владимир-Волынский. Роман стал самым могущественным князем Киевской Руси. Летописцы даже называют его «самодержцем».
Именно в 1203 г. Роман Мстиславич попытался собрать в Киеве съезд князей, обратившись к ним со словами, сохраненными в «Истории Российской» В.Н. Татищева (см. §2 в данной главе). Впрочем, сам Роман не претендовал на великое княжение, признавая «старейшество» за Всеволодом Юрьевичем Большое Гнездо. Именно отказ Всеволода Юрьевича приехать в Киев сыграл решающую роль в неудаче всей инициативы Романа по созыву съезда — другие князья тоже не приехали. Самого же Романа разоренный Киев, утерявший к тому времени свой авторитет главного общерусского центра, уже не привлекал. Он покинул город, оставив в Киеве на княжении все того же Ингоря Ярославича.
Тем не менее Роман оставался самым сильным князем в Южной Руси. Он много воевал — с половцами, литовцами, ятвягами. Пользовался огромным авторитетом в Польше и Венгрии. Имя Романа стало известно в Европе. Византийский император Алексей Комнин просил у него помощи в войне против половцев, которые, опустошая Фракию, добрались до
Константинополя. Роман в помощи не отказал. Папа Иннокентий III предлагал Роману принять католическую веру, обещая ему награды и королевский титул. Но Роман Мстиславич отверг предложение папы.
В памяти народа Роман остался идеальным князем. Летописцы одаривают его самыми лестными эпитетами, с восторгом сравнивают со львом, рысью, крокодилом, орлом и туром. Особо выделяет его и «Слово о полку Игореве». Подобные характеристики, видимо, не случайны. В отличие от своих предшественников на галицком столе, Роману Мстиславичу удалось в своем княжестве наладить отношения с «Землей». С опорой на галичское вече Роман стремился решать и внутренние конфликты. Именно поддержка вече помогла ему сломить боярскую оппозицию и прекратить, пусть и на время, княжеские усобицы.
Но в 1205 г. Роман погиб в войне с польским князем Лешко Краковским. В.Т. Пашуто видит причину столкновения Романа с Лешко не в земельных претензиях галицко-волынского князя на город Люблин, а в том, что он вмешался в шедшую тогда в Европе войну вельфов с Гогенштауфенами и, поддерживая последних, начал войну с краковским князем, который был союзником вельфов. Целью же похода Романа в 1205 г., в случае успеха в Польше, была Саксония.
От второго брака у Романа осталось двое сыновей: Даниил четырех лет и двухлетний Василько. Ожившая боярская оппозиция не захотела оставлять на галицком столе детей. К тому же Рюрик Ростиславич, как только узнал о смерти Романа, тотчас скинул монашескую рясу и объявил себя князем киевским. В 1205 г. состоялся первый поход Рюрика на Галич, но город не сдался. В 1206 г. объединенное киевское и черниговское войско в союзе с краковским князем Лешко и половцами вновь подошло к Галичу. В городе начался мятеж, и семья Романа вынуждена была бежать во Владимир Волынский. На галицком столе при поддержке бояр оказался Владимир Игоревич<
