2017-12-14
315
В ряде других случаев члены нашей группы испытывают по отношению к нам какие-то чувства, которые они не могут выразить словами. Они ведут себя так, как будто им не по душе то, как мы обращаемся с ними. Без сомнения, один или более членов группы с удовольствием рассказали бы нам, что они имеют в виду, но они просто не могут это сделать, потому что не знают этого. Не понимая того, что они делают или даже того, что они ведут себя не так, как другие, они, так или иначе, отталкивают нас.
Например, они чувствуют, что у нас есть любимчик среди членов группы и сердятся, или они чувствуют, что мы злимся на них и становятся «замороженными», или они чувствуют, что мы пренебрегаем ими и стараются опаздывать или пропускать занятия или забывают платить нам. Опять-таки, может возникнуть искушение свалить все на членов группы, находя причины их «ужасного» поведения, выискивая патологические черты. Действительно, это гораздо легче делать в том случае, когда членам группы не хватает слов.
Но при этом мы допустим большую ошибку, если не будем изучать внимательно то, что делает группа,— а это как раз может быть реакцией на наши чувства—те чувства, которые, как предполагают участники группы, мы испытываем, хотя они не могут выразить это словами. Изучая их неправильное поведение, мы можем обнаружить собственное неправильное поведение и чувства, лежащие в его основе, о которых мы и не подозревали.
Например, терапевт-мужчина вел три группы с большим успехом в течение нескольких лет. Эти группы, очень разные, были схожи высокой мотивацией к занятиям и успешно развивались. За последние несколько месяцев, однако, члены группы стали казаться сдержанными и даже медлительными. Они меньше проявляли особенности своей личности и стали действовать поодиночке.
Терапевт далеко не сразу заметил эти изменения. У него были свои проблемы. Он недавно развелся со своей женой, которая ушла к другому мужчине. Фактически, было ясно, что она была в близких отношениях с этим мужчиной некоторое время до официального расторжения их брака. Бракоразводная процедура еще продолжалась, и он изо всех сил старался справиться со своими страданиями. Его группа была для него и развлечением, и святилищем.
Поэтому для него стало ужасным ударом, когда он понял, ни одна группа, а все три стали однообразными, безэмоциональными и безжизненными. Все три группы стали такими же безжизненными, как и его брак в конце своего существования.
Если бы так вела себя только одна группа, он мог бы обратить на нее особое внимание, считая, что группа решила восстать против его методов. Однако, обнаружив, что все три группы ведут себя сходным образом, он понял, что сам был причиной такого поведения. И у него хватило мужества и честности, чтобы найти причину в себе.
Что же он делал неправильно? Некоторые из ответов очевидны. Он делал слишком много комментариев и не оставлял достаточно времени на разговоры членов группы. Особенно он не давал людям возможности говорить о любви или сексе, как если бы такие проблемы были тривиальными, ненужными и не имели никакого отношения к реальным проблемам членов группы. Не раз он в комментариях разговоров женщин о своей привлекательности для кого-либо из мужчин в группе, характеризовал такие разговоры, как намерения манипулировать мужчинами.
Получалось, будто терапевт больше не верил в искренность сексуальности или интимности. Он даже поймал себя на мыслях о том, что сексуальность разрушает любовь. Он был похож на циников из французского двора семнадцатого века, считавших всех женщин проститутками, добивающимися власти, уступая сексуальным домоганиям, как будто женщины в действительности не хотели секса или любви.
Этот терапевт был шокирован, когда понял, что он позволил себе такое отношение к женщинам и выразил его своим поведением. Без сомнения, оно проявлялось в его взаимоотношениях в повседневной жизни, а в своей группе он препятствовал открытому выражению привязанности, любви, сексуальности. Сама причина прихода пациентов в группу — преодолеть свои затруднения и научиться пить из чаши любви — утратила свою законность. Этот терапевт, сам того не зная, заставлял их чувствовать себя глупцами при их малейшей попытке выразить свои проблемы.
ГЛАВА 6
ОРКЕСТРОВКА ГРУППЫ.
Вильям Дженнингс Брайент однажды сказал, что два беседующих человека в действительности составляют четырех разговаривающих людей. Нужно учитывать то, что человек говорит: то, что хочет сказать; то, что слышит, и то, как он это воспринимает. Умножьте четверых на 10 или больше, и умножьте также на результат всех перестановок и сочетаний людей, разговаривающих в парах и триадах, а также в еще больших группах. И получится столько комбинаций, что даже великий индийский математик Романьен, специалист по таким комбинациям, мог бы всю жизнь посвятить подсчету взаимодействий в одной единственной группе, реальных и воображаемых, и не смог бы выполнить эту задачу.
Поэтому совсем неудивительно, что любой групповой терапевт, даже опытный, может запутаться, изучая то, что происходит в своей группе. Как же мы должны хотя бы начать исследование такого сложного явления, как групповая динамика?
Нам следует начинать с наблюдения за группой, определяя, что она собой представляет, какой она должна быть. Не определив, чего мы ждем от группы, мы запутаемся.
Прежде всего, мы наблюдаем за двумя главными феноменами:
1. Как члены группы выражают впервые возникшие чувства друг к другу.
2. Как они строят свои эмоциональные отношения.
Это может показаться слишком простым, противоречащим традиционным целям групповой терапии? В каком-то смысле да, вначале. Но эти критерии охватывают цели групповых терапевтов самых разных школ и направлений. Они включают в себе требования групповой терапии в целом, независимо от того, является ли терапевт последователем Фрейда, Адлера, Роджерса, приверженцем транзактного или экзистенцианального анализа.
Вполне возможно считать, что мы находимся в ситуации триады — вместе с членом группы, у которого возникают затруднения при общении с другими членами группы (или он создает их для членов группы) и с ним же, имеющим личные проблемы.
Например, женщина на этой неделе собирается оставить мужа, так как она обнаружила, что у него до их свадьбы были увлечения. Однако в группе, вместо того, чтобы сказать об этом, она постоянно задает вопросы, касающиеся взаимоотношений с другими членами группы, как будто только они и существуют в ее жизни.
В такой ситуации необходимо немедленно принять решение. Нужно ли обратить особое внимание на ее семейный кризис? Или нужно просто позволить развиваться ее взаимоотношениям с другими членами группы так, как они и развиваются, считая, что если она справится с проблемами, возникающими в общении с членами группы, то сделает это и в своей личной жизни?
Выбрать первое, значит настаивать на том, чтобы она рассказывала о своей семейной жизни, остановив при этом поток взаимодействий в группе. Выбрать второе, позволить ей даже не упоминать о своем браке и повседневной жизни, значит лишить ее мнений других, которые могли бы помочь ей. Решение должен, конечно, принимать сам терапевт.
В других случаях люди пытаются препятствовать рассказам членов группы о проблемах своей повседневной жизни. Если они делают это, рассказывают о своих проблемах еженедельно, мотивируя это потребностью в нашем внимании, тогда наша задача яснее. Рано или поздно — лучше рано — мы должны вмешаться, чтобы они поняли, что они делают, и как мешает их развитию захват всеобщего внимания под предлогом необходимости разрешения личных проблем.
В целом, проблемы повседневной жизни пациентов всегда отражаются в группе, и мы должны уметь разобраться и этих проблемах, понять, как они отражаются в группе и справиться с ними.
Но давайте вернемся к нашим двум главным параметрам наблюдения, раз мы уже решили, что именно ими нужно заняться. Независимо от нашего понимания личностной структуры и личностных изменений, мы сталкиваемся с потребностью своих пациентов обрести внутреннюю свободу и развить
способности создания полных и обогащенных взаимоотношений.
По фактически любому определению, застоявшаяся группа считается таковой, если члены группы не могут делать этого; симптомами такой группы являются засасывание пациентов в трясину одних и тех же чувств и невозможность для членов группы идти новыми тропинками навстречу друг другу.
Когда общение происходит успешно, и люди раскрывают друг другу свои чувства, нам необходимо знать об этом главным образом для того, чтобы удостовериться в их успехе, но не для того, чтобы вмешиваться в их общение. Нас интересуют, прежде всего, те случаи, когда этого не происходит,— то есть, когда в группе начинаются застойные, по нашим критериям, явления.
Их признаки следующие. Члены группы не рассказывают о наиболее важных событиях своей жизни: они пренебрежительно или безразлично обращаются друг с другом; они могут пропускать занятия без всяких объяснений; они забывают имена друг друга, небрежно одеваются; они повторяются в таких мелочах, как в выборе одного и того же кресла. Одно занятие похоже на другое в том, что говорится и как говорится. Мы можем почти наверняка быть уверенными, что члены группы так же повторяются в своей повседневной жизни, как и в нашем присутствии.
Иначе говоря, мы можем задавать очень много вопросов. Но, в идеальном случае, если бы кто-нибудь мог узнать о наших намерениях, он бы обнаружил, что мы задаем каждый из вопросов для того, чтобы способствовать раскрепощению новых эмоций и дать пациентам возможность общаться по-иному.
Возможно, первое, что приходит в голову неопытному групповому терапевту, особенно из числа преуспевающих в индивидуальной терапии, это вопрос к члену группы, касающийся его чувств в настоящий момент.
1. «Джон, почему ты так молчалив?»
2. «Эдвард, что ты думаешь об этом, что сейчас происходит в твоей жизни?»
3. «Эми, но твоим словам, ты слишком критикуешь себя, когда это происходит?»
Эти вопросы, полезные, или, может быть, даже необходимые в процессе индивидуальной терапии, приносят вред, если их задают в группе. Даже если повезет, и благодаря им мы сможем получить нужную информацию о ком-либо, то мы сделаем всего полдела. Хотя они позволяют получше узнать одного человека, они препятствуют развитию группы, как единого целого. Как правило, они не способствуют созданию новых эмоциональных отношений между членами группы, и, направляя лучи прожектора на одного из них, этими вопросами мы отвергаем группу.
Например, в то время как Джон отвечает па наш вопрос о своей чрезмерной молчаливости, остальные чувствуют себя ущемленными или реализуют свои интеллектуальные способности в решении проблем Джона или в угадывании того, что Джон собирается сказать.
В результате, спрашивая Джона о себе, мы или исключаем других, или, в лучшем случае, апеллируем к их потребности разгадывать кроссворды. Только если нам повезет, и среди членов группы появится кто-нибудь, кто идентифицирует себя с Джоном и отнесет этот вопрос и к себе, ценность этого вопроса увеличивается. Однако чаще такие вопросы изолируют членов группы, которым в этой ситуации лучше встретиться с терапевтом наедине, чтобы получить необходимое им внимание терапевта. В связи с этим вспоминается дискуссия о ролевой игре, которая, даже помогая одному или нескольким, делает это за счет других, которые становятся всего лишь наблюдателями,
Вопросы к любому пациенту о нем или ней самой очень мало помогают другим членам группы понять свои собственные особенности. Если у шести человек есть общие проблемы — например, это женщины, разочаровавшиеся в мужчинах, которых они избрали, или это мужчины, стремящиеся к интимности. То, помогая одному из них понять свои особенности правильно поставленным вопросом, мы можем полагаться только на их идентификацию с человеком, которому мы задаем вопрос, а они могут и не сделать этого.
Одна из причин — это то, что им может быть неприятно, видеть себя похожими на людей, к которым мы обращаемся. Другая причина — это то, что они просто могут не понимать сходства своих проблем с проблемами этого пациента. Когда мы спрашиваем Элис, почему она так беспощадно критична к себе, Джереми, который тоже не прощает себе свои недостатки, может не извлечь никакой пользы из ее ответа. Если спросить его, что он в связи с этим думает о себе, он, возможно, скажет: «Я не слишком критикую себя. Я только беспокоюсь, что со мной что-то не так, вот и все!»
Осложняет ситуацию и препятствует идентификации то, что, хотя эта проблема имеется и у других, они переживают ее по-разному. Они сопротивляются против того, чтобы отнестись к этой проблеме, как к собственной.
Например, две женщины испытывают неуверенность в себе и боятся осуждения. Одна из этих женщин не решается высказать свое мнение. Остальные говорят очень много, чтобы отдалить предполагаемые нападки. Если мы спросим молчаливую женщину, почему она редко говорит что-нибудь, остальные женщины не станут идентифицировать себя с ней. Если мы спросим слишком разговорчивую женщину, почему она болтает непрерывно, даже если она дает исчерпывающий ответ, робкая женщина, со своей стороны, почувствует, что совсем не похожа на нее.
Две женщины, действительно считающие себя слишком молчаливыми, останутся в стороне и не смогут помочь друг другу.
Опять-таки, если мы намеревались ограничить круг наших вопросов, спрашивая пациентов о них самих, лишая этим группу ее коллективной силы, мы поступили бы гораздо лучше, если бы встретились с пациентами наедине и уделили бы им пристальное внимание. Неудивительно, что терапевт, ограничивающий себя такими вопросами, вскоре почувствует растущую обеспокоенность членов группы. Появятся неожиданные вопросы: «Не кажется ли Вам, что лучше мне повидаться с Вамп с глазу на глаз?». Или, даже еще хуже, заявление «Кому это нужно?».
Вспомним Регги, который обращался с членами своей группы, как если бы он считал их отдельными индивидуальностями, которые случайно встретились в одной комнате. Этим он утрачивал свою силу, и вскоре обнаружил, что члены группы неохотно открываются ему. Те, кто хотел этого, предпочитали встретиться с ним наедине — тогда они смогли бы получить от него больше времени и внимания, и они были правы. Они действительно не получали пользу от групповой терапии.
Вместо того, чтобы спрашивать людей о них самих, нам следует, в идеальном случае, спрашивать их о других, понимая, что они говорят о себе, характеризуя других.
Задавая людям правильно поставленные вопросы о других, мы даем им возможность раскрыть себя. Более того, мы способствуем формированию новых взаимоотношений. Мы создаем «разговаривающее сообщество». Если даже мнение одного человека о другом неверно, или верно лишь частично, все же всегда возникает искра, которая пробегает между людьми, когда они общаются друг с другом.
И мы можем пойти дальше, задавая членам группы вопросы о нескольких людях и иногда о группе, как о целом.
Идеальные вопросы — те, которые, вовлекают в общение, как можно больше людей, как для поисков открытий, так и для уточнения того, что уже удалось выявить.
«Доппельгангеры».
Многое в нашем успехе зависит от нашей способности находить сходство среди членов своей группы, особенно сразу не бросающееся в глаза, но тем не менее значительное.
Фактически в любой группе почти наверняка найдутся люди со сходным поведением — например, те, кто постоянно возражает терапевту, или склонны к преувеличениям, или слишком несдержанны. Менее заметно сходство людей с одинаковыми мотивами, но поступающими различным образом— например, людей, у которых по-разному проявляется злость. Есть и такие, у кого похожи родители или имеется сходный жизненный опыт. Для терапевта исключительно важно уметь выявлять сходство между пациентами, особенно между теми, которые не кажутся похожими на первый взгляд — то есть попять то, что мы можем образно назвать различными «доппельгангерами».
В литературе доппельгангер — это предполагаемый чей-либо двойник, призрак человека. В германской культуре есть много упоминаний о призраках. «Секретный агент» Джозефа Конрада — рассказ именно такого рода. Моя любимая повесть о доппельгангерах — «Вильям Вильсон» Эдгара Аллана По. Вильям был подлецом, родившимся в богатой семье, который обманывал людей и дурно обращался с ними с первых школьных дней. Будучи ребенком, Вильям обнаружил противника, следовавшего за ним по пятам и придиравшегося к нему. Когда он поступил в колледж, противник испортил его репутацию, сделав так, чтобы Вильсона выгнали из школы за мошенничество в картах. После этого Вильям Вильсон сделал значительное открытие, оказалось, что этот противник носит его имя и родился в том же году в тот же день, что и он сам.
В течение двадцати лет Вильям Вильсон жил бесчестной жизнью, и всегда к его поступкам имел отношение его доппельгангер, однако все считали, что их совершает Вильсон. Двойник Вильсона следовал за ним по всей Европе, и, в конце концов, стал причиной его гибели. Когда Вильсон, доведенный до отчаяния, наконец, убил своего двойника ударом по шее, Вильсон сам почувствовал, как слабеет, и умер.
В своей группе всегда можно найти пару доппельгангеров, конечно, сходных лишь частично — по поведению или мотивам, по жизненному опыту или по аттитюдам, но не по всему этому сразу. Поэтому, даже если пары в чем-то различаются, они испытывают необходимость просить помощи друг у друга, и разговаривать о своем сходстве.
Мы можем накапливать сведения о разнообразных формах подобия во время наших исследований. Действительно, наиболее эффективны вопросы, касающиеся доппельгангеров в самых разных формах.
Изучающие вопросы.
Подумайте над следующими примерами вопросов, каждый из которых представляет один из их видов, в той же мере, как и способов, начать общение с группой. Это позволит сделать открытия даже помимо тех, которые мы можем предвидеть, открывая дверь.
А. «Это и твоя проблема. Фелис, не так ли? Ты ведь тоже избегаешь мужчин, которые кажутся пустыми?»
В. «Что ты думаешь о молчании Джорджа относительно его взаимоотношений с женой?»
С. «Генри, тебе известно что-нибудь, подобное этому?»
Д. «Не напомнило ли тебе поведение Питера кого-либо из твоей жизни?»
Эти вопросы объединяет то, что они требуют от человека не просто рассказ о себе или своих мотивах, но и о ком-либо еще. Точнее, побуждая пациента говорить ещё о ком-то, такие вопросы постоянно приглашают его рассказывать о себе косвенно или прямо. Однако его не просят говорить только о себе. Он может совершать открытия, качающиеся себя, иногда очень плодотворные, при этом не отделяя себя от группы и помогая группе развиваться, как единому целому. Даже если пациент не видит подоплеки того, о чем он говорит, другие могут сделать это. Даже если они не понимают его, это тоже может принести пользу, потому что это может способствовать тому, что пациент поймет, почувствует и разрешит свои проблемы.
Мы поняли, что единственный способ построения мостиков — задавать вопросы, которые сплачивают группу, и теперь мы понимаем пользу построения мостиков, как способа изучения группы.
Давайте начнем с вопроса А: «Это и твоя проблема, Фелис, не так ли? Ты ведь тоже избегаешь мужчин, которые кажутся тебе пустыми?»
Наш вопрос подразумевает, что мы не заметили сходства между Фелис и членом группы, которого мы имеем в виду, давайте назовем эту пациентку Мэри. Мы можем учитывать сходство в поступках двух людей. Например, в данном случае мы видим, что и Фелис, и Мэри ведут себя очень сдержанно и с глубоким подозрением, когда им задают вопросы об интимности.
Вместо того, чтобы спросить Мэри прямо о ее сдержанности, мы решили спросить Фслис о ней самой по разным причинам.
Одно из преимуществ этого косвенного метода исследования— то, что он дает возможность говорящему вести себя более свободно, чем в ситуации «вызванного на ковер» человека, у которого уже имеются защитные механизмы. Так, Мэри могла почувствовать себя униженно, если бы ее прямо спросили о себе. Ее могло бы даже парализовать этим вопросом до такой степени, что она не смогла бы ответить. Фелис получила возможность узнать, что она действительно ведет себя, как Мэри, и после этого рассказать нам, как именно.
В целом, людям легче говорить о себе, когда они могут упоминать при этом о других. В идеальном случае, объяснение Фелис причин своего поведения было бы очень полезным для Мэри.
Даже если Фелис будет категорически отрицать любые проявления сходства с поведением Мэри или с лежащими в его основе аттптюдами, мы выиграем. Обе женщины начнут анализировать себя, чтобы опровергнуть сходство. Па крайней мере, мы побудим их анализировать себя в поисках чего-то общего, что воспринимается другими негативно. Часто на этой стадии присоединяются другие. Такие вопросы освежают и обновляют внимание и интерес группы.
Если бы мы просто спросили Фелис о ее собственном поведении, напоминающем поведение Мэри, ее поведение было бы более защитным, а группа приостановилась бы в своем развитии — остальные были бы исключены из общения, фактически выполняя роль статистов.
Давайте теперь рассмотрим вопрос В: «Что ты думаешь о молчании Джорджа относительно проблем, связанных с его женой?»
Опять-таки мы собираемся привлечь еще одного члена группы помочь нам разрешить проблемы другого, но в данном случае мы будем опираться на имеющееся сходство в лежащих в основе поведения чувствах, которое часто бывает у людей, даже если они ведут себя совсем по-разному.
Хотя в любом из тех случаев, которые характеризуют приведенные выше вопросы, могут быть сходными атгитюды у членов группы, на этот раз не обязательно, чтобы избранный нами пациент вел себя в точности так же, как человек, о котором он говорит. Достаточно того, что мы задаем свой вопрос кому-то, кто, по нашему мнению, обладает теми же лежащими в основе поведения аттитюдами, что и другой пациент, в глазах группы. Действительно, как мы увидим далее, есть реальная польза от того, что у двух человек их аттитюды проявляются по-разному.
В данном случае, я имел в виду, что тогда, когда я спрашиваю Филиппа, что он чувствует в молчании Джорджа относительно его сложных отношений с женой, я чувствую уверенность в том, что оба мужчины считают, что их часто оскорбляли женщины. Я опирался на их жизненный опыт.
На первый взгляд, эти мужчины вели себя очень по-разному, Филипп был язвителен с женщинами; он стал известен в группе как обвинитель женщин во флирте и разных уловках. Джордж, с другой стороны, был сплошная вежливость и никогда ни в чем не обвинял женщин. Однако, вокруг Джорджа была аура мужчины, которого постоянно ранили женщины. Ом вздрагивал и замыкался в себе, чтобы избежать их злобы.
Однажды Джордж жаловался на то, что жена избегает его. Слушая его легко можно было предположить, что у его жены была внебрачная связь. Фактически, было трудно не поверить в то, о чем он говорил с такой уверенностью. Группа также почувствовала эту уверенность. Жена Джорджа, по его словам, просто уходила из дому на слишком длительные прогулки; сна огрызалась, когда он требовал от нее объяснений. Однако, по мере того как Джордж рассказывал о ней, ни у кого из группы не возникало обвинений против нее в неверности. Не я выносил решение об отношении к Джорджу.
Моей задачей было вывести на поверхность и показать Джорджу, что он в действительности чувствует во время своего рассказа. А также помочь Джорджу понять, что он избегает осознать нечто болезненное для него. Существовало что-то, о чем Джордж не хотел знать, и он делал все, чтобы не знать этого — было ясно наверняка.
Раньше Джордж отклонял любые попытки группы предположить, что он может чувствовать. Он нападал на группу, ясно давая понять, что он хорошо знает себя и что он не нуждается ни в чьих советах. Он пошел так далеко, что стал уверять их, что поведение его жены совсем его не беспокоит, и что, напротив, ее поведение — это ее личное дело.
Не раз он советовал другому члену группы, Филиппу, цинично вести себя с женщинами.
Поэтому страдания Джорджа из-за своей жены стали постоянной темой для разговоров в группе. Однако, вместо того чтобы обратиться к нему прямо и попросить высказаться о своих чувствах, я обратился к его «двойнику по чувствам», Филиппу: «Что ты думаешь о молчании Джорджа относительно его взаимоотношений с женой?». В ответ на это, до того как я смог еще что-нибудь сказать, Филипп стал анализировать себя:
«Когда моя жена флиртовала с любовником в ресторане, я хотел убить ее». Прежде чем мы поняли его слова, Филипп уже продолжал рассказывать о себе, о том, как плохо было ему, когда его собственная жена оскорбляла его.
Теперь, когда Филипп продолжал говорить о себе и о своем браке, Джордж поддался и заплакал.
Филипп говорил целые пять минут. Оп говорил фактически за двоих, жалуясь на свое одиночество и одиночество Джорджа, о своем чувстве, которое он испытал, когда его оскорбляла любимая женщина — и о чувстве Джорджа.
И глубокая искренность прозвучала в словах Филиппа, которые также стали понятны — «Чем больше ты проявляешь свою любовь к женщине, тем больнее, если она не любит тебя».
И тогда поток его слов прекратился также быстро, как и начался. Все в группе молчали, кроме Джорджа, продолжавшего всхлипывать, сидя так же, как раньше, закрыв руками лицо, в глубоком стыде.
После этого Джордж стал говорить о своих наболевших чувствах, а спустя несколько месяцев он смог напрямую поговорить с женой и выяснить, что она больше не любит его и что он должен строить свою жизнь без нее. Исход был более драматичным, чем можно было ожидать, но он не был нетипичным.
Я начинал с поиска члена группы, который испытал чувства, аналогичные чувствам другого, хотя они и вели себя по-разному. Затем я спросил более разговорчивого пациента, как он воспринимает поведение другого, и мои действия привели к истине обоих.
В идеальном случае, мы выбираем в качестве рассказчика того, кто больше осознает общность чувств.
Заметьте еще раз, что мы не просим пациента говорить о другом человеке, а просим рассказать нам, как он или она воспринимает чувства другого человека.
Своей собственной реакцией на «двойника по группе» Филипп сделал самый короткий шаг к рассказу о своем отношении к этому человеку и о собственных чувствах.
Поступая так, он выражает то, что другой человек не смог сказать — он, фактически, скажет все за двоих, и более эмоционально и точно, чем могли бы это сделать мы. Тогда, почти неожиданно для себя, он откроет новую истину о себе и о другом, делая это более глубоко, чем смогли бы когда-либо мы.
Нет смысла говорить о пользе метода для человека, на которого было направлено первоочередное внимание терапевта. Он — Джордж в данном случае — не вызывался на ковер. Вместо этого он получил шанс увидеть себя в другом человеке. Он смог смеяться или плакать или испытывать злобу, не будучи в центре внимания.
В этом случае, в отличие от примера А, из самого факта того, что два человека просто проявляют одни и те же чувства по-разному, можно извлечь пользу. Более экспрессивный человек говорит за менее экспрессивного.
Опять-таки, мы видим особую пользу от непрямого исследования, большую, чем от прямых вопросов к пациенту о нем самом. Даже если мы ошиблись, и два человека, которые показались нам в чем-то похожими, в действительности совершенно различны, мы ничего не потеряли. Мы никого не обидели, не дали неправильное объяснение — даже но высказали никакого предположения, чтобы его не отвергли.
И иногда, хотя мы обращались к одному человеку, другой добровольно отвечал на наш вопрос. И в этом случае группа получает пользу. В конечном счете, приглашая кого-либо рассказать о своих чувствах, мы приглашаем всех в группе также заняться изучением собственных чувств.
Как и во всех этих методах, здесь нет никакой манипуляции. Мы никогда не знаем в точности о результате. Если мы правильно поймем, что движет поведением нашего пациента, мы наткнемся на золотоносную жилу открытий. Но, даже если мы ошибались, мы никому не причинили боли и даже не затратили чье-либо время.
А сейчас рассмотрим вопрос С. «Генри, тебе известно что-нибудь подобное этому?»
С помощью этого вопроса, в противоположность первым двум, мы просим человека найти еще чьего-либо доппельгангера.
В этом случае мы должны задавать более открытые вопросы. Люди меньше знают о других, чем о себе, и это особенно верно на бессознательном уровне, потому что наши знания о себе гораздо больше, чем кажется обычно.
В этом случае у нас могут быть предположения о том, кого выберет наш респондент, по мы не уверены в них, и поэтому нам следует ограничиваться открытым вопросом и не спрашивать пациента о конкретном человеке из группы.
Лучше всего поступать таким образом, когда мы совершенно уверены в чьей-либо реакции в данный момент. Мы предполагаем, что он или она идентифицируют себя с кем-либо из группы, что-то недавно обнаружили и расскажут об этом «что-то», если мы совсем немного подтолкнем их к этому.
Мы можем даже предположить, что скажет пациент. Мы не знаем одного — кого этот пациент считает своим доппельгангерсм среди членов группы в данный момент, Наш вопрос является приглашением пациенту рассказать нам об этом.
Например, несколько человек в группе ведут себя так, что мы понимаем — нам следует заняться этим вплотную и хорошо изучить это поведение. Мы почти уверены, что кто-нибудь, не входящий в число этих нескольких, понимает, что происходит, и может высказать свою точку зрения — не о всей группировке, конечно же, а о ком-либо из нее; мы не знаем, о ком.
Наши предположения исходят из знании о жизни пациента или, что более вероятно, из наблюдений за его реакциями в данный момент. Точно не зная, что скажет, но предвидя его реакцию, вздрагивание или жест, мы задаем ему свой общий вопрос, позволяя ему идти в своем ответе настолько далеко, насколько это в его силах.
Он (давайте назовем его Генри) становится в данном случае нашим соучастником, потому что он может оказать неоценимую помощь.
Возле Генри сидит Марианна — женщина, ведущая себя во время занятий с неизменной вежливостью. Марианна постоянно описывает мужчин из своей жизни как ведущих себя обособленно и занятых собой. И нынешний ее спутник, по ее словам, живет в своем собственном мире. Он хороший человек, подходит ей, но, как и её прежний друг, не способен па эмоциональный контакт и, возможно, даже не хочет этого. Интересно, что хотя Марианна обычно описывала обоих любимых как людей, чрезмерно занятых собой, она никогда не предъявляла им на этот счет никаких претензий.
Действительно, в группе было несколько мужчин, которые очень отличались от остальных. Они говорили об абстрактных предметах и не издали ни звука даже о своих собственных взаимоотношениях. Из того, что они говорили, нельзя было понять об их отношении к кому-либо. Они были полностью поглощены своими мыслями — гораздо в большей степени, чем людьми, которые их окружали.
Нам показалось, что Марианна могла бы высказаться о ком-либо из этих мужчин. Но, несмотря на их отдаленность, эти мужчины обладали одной особенностью, причем такой, что ее не имели приятели Марианны. Они находились здесь, в этой комнате, вместе с нами, а любимые Марианны — где-то далеко.
Постоянно жалуясь на отстраненность своих приятелей, Марианна никогда не проводила параллелей между ними и этими мужчинами. Она никогда не обвиняла их в чрезмерной сосредоточенности на себе. Сегодня она обращалась к этим мужчинам с рассказом о своем приятеле, как если бы они — в отличие от ее друга — были бы ее внимательными слушателями и следили за нитью ее рассказа.
Очевидно, что если бы Марианна не стала развивать способность узнавания таких черт в людях, она продолжала бы страдать в личной жизни.
Поэтому я надеялся, что Марианна выявит эти черты у описанных выше мужчин в их присутствии, и сможет найти правильный способ поведения. Конечно, я также старался понять и, этих мужчин, и то, чего им стоило такое поведение.
Здесь повлияло также то, что Генри был необходим мне, группе, Марианне и самому себе.
Генри, энтузиаст, умница, был тем, кем Марианна восхищалась. Он явно не входил в число сосредоточенных на себе джентльменов, и я заметил, что он зевал и ерзал в кресле всегда, когда они разговаривали. Он больше понимал Марианну, чем кто-либо из них. Неудивительно, что он ей понравился, и она даже стала мечтать о нем. Марианна как раз окончила очередную жалобу на своего слишком невнимательного друга. Я обратился к Генри, зная, что он видит, по меньшей мере, в нескольких мужчинах из присутствующих в группе похожих в точности на этих невнимательных особ, но я не был уверен, кого из мужчин в группе он считает такими в данный момент. Я спросил Генри сразу после того, как Марианна вновь жаловалась на безжизненность своего друга; «Генри, тебе известен кто-либо подобный ему?»
Генри немедленно ответил: «Джонни, спросил он капризно,— не согласишься ли ты с тем, что ты принадлежишь к усталой части населения Америки?»
Группа рассмеялась.
Джонни пытался защищаться, но слабо.
Услышав все это, Марианна подскочила и подробно высказала Джонни все, что думает о нем. Впервые в жизни Марианна высказала в лицо мужчине, слишком занятому собой или отстраненному, все, что о нем думает, хотя она сталкивалась с такими людьми в течение всей своей жизни. Её слова
выявили имеющееся у нее чувство отверженности, а в памяти всплыли случаи, когда ее отвергали в детстве, о чем она нам вскоре и рассказала.
Если бы я спросил Генри о его отношении к кому-либо из членов группы и неправильно выбрал этого члена группы, я мог бы остаться с пустыми руками. Возможно, он не увидел членов группы и неправильно выбрал этого члена группы, который больше всего напомнил мне этого друга.
Задавая вопрос, в общем, я подстраховал свое предположение. В данном случае отношения доппельгангеров были обнаружены между человеком, находящимся в комнате, и тем, кого большинство из участников группы никогда не видело.
Перейдем теперь к вопросу Д: «Напомипает ли Вам манера общения Питера кого-либо из Вашего прошлого?»
В отличие от предыдущих вопросов, целью данного вопроса является, прежде всего реконструкция. Наступают моменты, когда нам нужно побольше узнать о чьем-либо прошлом — когда нам начинает казаться, что пациент ведет себя одним и тем же образом вновь и вновь: такое поведение берет начало в детстве. В группе есть пациент, который находит черты кого-либо, существовавшего в его прошлом, в неправильном поведении другого члена группы.
Как будто бы значимое лицо из прошлого пациента, сыгравшее решающую роль в то время, возвратилось из прошлого в настоящее и сидит сейчас здесь, с нами. Отношения доппельгапгеров в данном случае — между тем, кто существовал давно (кто, возможно, умер или сильно изменился) и кем-то из нас. Образно говоря, в данном случае наш член группы имеет «отца», «мать», «брата» или «сестру» или еще кого-то в группе.
В этот момент наша задача—использовать эти межвременные отношения доппельгангеров. Мы делаем это с помощью вопроса, который лучше всего назвать «реконструктивным».
Реконструктивные вопросы являются не только временными мостиками, они любопытны тем, что побуждают членов группы вспоминать о своем прошлом и о влиянии па жизнь событий, происшедших в детстве.
Опять-таки, мы редко прямо спрашиваем пациентов о себе, мы не приглашаем остальных участников группы подумать о себе и вспомнить свое прошлое. Однако, спрашивая кого-либо в группе о ком-либо еще из пациентов, мы, таким образом, приглашаем всю группу подумать о своем прошлом. Другим важным преимуществом реконструктивных вопросов является то, что они позволяют членам группы оцепить собственные действия, увидев их в контексте своего прошлого. В каком-то смысле, мы делаем им возможность найти утешение в своем рассказе: «Если Вы должны были бороться за каждый шаг, чтобы выжить, значит, у вашей воинственности есть сейчас любопытное подтверждение».
Пациенту, который может постоянно видеть, что он из себя представляет и, почему, кажется менее больно принять нелицеприятную истину о себе, чем чувствовать себя просто плохим человеком. Так мы обращаемся к прошлому, чтобы смягчить удары, наносимые открытием истины о пациенте и ее объяснением.
Мужчина, один из участников, Джон, жаловался, что члены группы, особенно Питер, мужчина постарше, постоянно прерывает его. Джону не удавалось вставить слово, потому что Питер знал все ответы.
В действительности же, Джон говорил много и слишком быстро, вдаваясь во все детали, и часто объявлял, что ему не дают хотя бы минуту, чтобы он мог сказать то, что хочет. В результате многим, не только Питеру, хотелось прервать его, но Питер делал это чаще других.
Питер сказал; «Джон, собери все свои слова. Будь добр, расскажи нам то, что ты хочешь сказать. Я начинаю сходить с ума, когда жду, пока ты доберешься до сути».
Я спросил Джона: «Создается впечатление, что ты ведешь себя так уже с давних пор. Не обращался ли с тобой кто-нибудь раньше так, как Питер?»
Джон отвечал очень определенно: «Нет, абсолютно нет. Я никогда никому не позволю прервать меня так, как Питер». Но я настаивал: «Так ли это на самом деле? Ты хочешь сказать, что всегда заканчивал то, что хотел сказать, будучи ребенком?»
Наступила тишина. Затем Джон прошептал: «Нет». Я спросил его, о чем он думает. Тогда Джон рассказал группе о том, как он получил награду в начальной школе. Он прибежал домой, чтобы рассказать об этом родителям, но отец прервал его, заметив ошибки в речи: «Мы не хотим слушать тебя до тех пор, пока ты не скажешь всё это без ошибок. Говори медленно, чтобы твоя мама могла расслышать тебя».
В отчаянии Джон сдался. Он так никогда и не рассказал родителям об этом событии. Джон вспоминает, что было много и других аналогичных случаев. Его отец, по его словам, был и сейчас невнимателен к нему.
К нашему общему удивлению, Питер сам перебил его: «Итак, твой отец похож на меня. В этом вся суть?»
Джон кивнул.
Но это было только первое из последовавших за ним открытий. Выяснилось, что другим членам группы тоже хотелось прервать Джона. Их тоже раздражала поспешность Джона, заставлявшая их постоянно строить догадки относительно того, что он в действительности хочет сказать.
Начав с идентификации Питера как доппельгангсра. Джон затем понял, что отталкивает от себя людей, что он фактически сам как бы приглашает их прерывать себя. Питер был просто «виновником» в данный момент. Короче говоря, Питер был доппельгангером, но сделал его таковым сам Джон.
Задавая Джону вопрос о прошлом — особенно о вероятных доппельгангерах нынешним знакомым — мы открыли дверь. Я редко спрашиваю пациента о его прошлом настолько прямо. Но в этот момент я почувствовал, что я выразил мнение всей группы, нетерпимо откосившейся к Джону, и поэтому своим вопросом я не отделялся от остальных.
Очевидно, Вы, читатель, если работаете с группой, откроете свои собственные разновидности исследовательских вопросов. Наиболее важное в них то, что любой вопрос, адресованный индивиду, вовлекает группу — и побуждает группу действовать. Исследование продолжается во время всего курса терапии, и переходит от одной стадии к другой. Конечно, это особенно важно, когда группа останавливается в своем развитии. Нужный вопрос, заданный нужному человеку, может иметь важнейшие последствия для лечения.
ГЛАВА 7
РЕШИТЕЛЬНЫЙ ШАГ.
Как и в жизни, бывают моменты, когда непрямые, косвенные методы, кажущиеся научно обоснованными, неэффективны или действуют слишком медленно. Мы должны сделать решительный шаг.
Такие радикальные вмешательства иногда необходимы. Нам не следует хлестать кнутом группу, как диких лошадей; чтобы справиться с ней, нам потребуются удесятеренные силы. За несколько недель мы потеряем некоторых членов группы, но победим других, которые останутся с нами.
Мы должны выступить против кого-либо или против всей своей группы, и достаточно энергично сделать то, что нужно. Короче говоря, мы должны повести себя как авторитетное лицо, которым мы в действительности и являемся. Мы знаем, что-то случилось, и случилось плохое. Рискуя шокировать некоторых членов группы, мы описываем то, что видим, с явным намерением предостеречь других, которые будут слушать, смотреть и останавливаться.
Например, много лет назад я вел группу, состоявшую из шести мужчин и трех женщин, высокоодухотворенпых, но страдающих тем, что называют «ксенофобия». Девять человек тесно общались в течение двух лет с большим воодушевлением. Но, хотя они прекрасно относились друг к Другу, и, казалось, общались свободнее, чем обычно это происходит в комнате для групповых встреч, они мяло прогрессировали в повседневной жизни. Интересно, что они встречали в штыки любого новичка.
Каждый из этих членов группы имел свой изъян. Некоторые мужчины были патологически скупы, один постоянно старался оскорбить, другой слишком много пил, а женщины не переносили вида других женщин. Члены группы смотрели сквозь пальцы на недостатки друг друга, иногда даже воспринимая их как достоинства. Они видели в скупости некоторых членов группы осторожность и положительную черту, которая привела их, в конечном счете, к богатству, а в эпизодических угрозах — здоровое стремление установить пределы общению. Они не обращали внимания на алкоголизм других. Они вели себя так, как будто заключили соглашение не воспринимать эти особенности как изъяны.
Члены группы нападали на всех, кто пытался присоединиться к ним. Когда я приводил новичка, мужчину или женщину, они игнорировали их, а в случае протеста обязательно находился кто-нибудь, кто говорил: «Слишком рано говорить что-либо, Вы нас еще не знаете». Или: «Вы еще не знаете, как происходят занятия в нашей группе, как мы работаем». Если новичок сопротивлялся, они растерзывали его, как прайд львов.
Естественно, эти новички, один за другим, жаловались мне. Некоторые уходили совсем после первого занятия, остальных я вынужден был перевести в другую группу.
За два года группа отвергла шесть возможных членов. И каждый раз я ругал себя за попытку ввести нового члена в эту группу, вместо того чтобы ввести его в другую группу. Однажды изгнав новичка, они больше никогда не упоминали о нем или о ней. Ни взглядом, ни словом. Все было забыто.
За все время общения с этими необычными людьми я стал смотреть сквозь пальцы на их сопротивление, оказываемое любому новичку, Я говорил себе, что мне нравится группа за её оригинальность и внутреннюю интимность. В любом случае, я слишком долго даже не понимал, что это небольшое сообщество оказывало сопротивление любому новому члену, не делая никакого выбора.
Когда выгнали седьмого «гостя», женщину, всю в слезах, я, наконец, все полностью осознал. Мне стало ясно, что некоторые женщины из группы изгнали ее, так как не хотели конкуренции.
Сейчас, когда я стал вспоминать изгнанных потенциальных членов группы, я понял, что каждый из них был в каком-то смысле посланцем беспокойства в группу. Один из мужчин, изгнанный в прошлом голу, добровольный член Анонимных Алкоголиков, на первом занятии заметил лекарственную зависимость у одного из членов группы. Другая, женщина, со степенью доктора наук по философии, а также счастливая в замужестве и мать двоих детей, вызывала беспокойство у некоторых из наших женщин, жаловавшихся на замужество и на то, что родительские обязанности не дают им возможности продолжать учебу.
Ещё один изгнанный, гомосексуалист, наслаждавшийся любовными отношениями с партнером многие годы, вызвал панику у некоторых мужчин с мазохистскими наклонностями, которые приходили в группу, стараясь скрыть гомосексуальные страхи.
Эти потенциальные члены группы не понимали, что самим своим существованием они создавали угрозу пациентам. Сами того не зная, они были потенциальными носителями плохих «новостей», и изгнание их группой являлось символическим убийством посланника волнений.
Можно было сказать, что группа сохраняла свою целостность, состоящую из изъянов. Члены группы не желали никакого нарушения своих защитных механизмов. Но они не могли развиваться без информации, поступающей извне. Более того, мне нужна была их открытость для того, чтобы с помощью новой информации разрушить их защитные механизмы.
Я должен был вмешаться — и самым определенным образом.
Я решил сказать, что собираюсь расформировать группу: «Я считаю, что вы — люди, которые сопротивляются новому, всякой новой мысли. Любого из тех, кого я приводил к вам, вы хотели уничтожить. Вы не можете общаться с людьми. Вы хотите убить мысль, носителем которой являются люди».
Когда они спросили меня, что я имею в виду, я сказал, что они нападают на всех, кто может рассказать что-то новое о них: «Вот почему я собираюсь разрушить вашу группу».
Они возразили, что все кого я пытался привести, имели какие-то недостатки, неприятные им. Они рассказывали мне о причинах, вспоминая о людях, которых видели один раз, даже не всегда на всем занятии. Я изумлялся количеству деталей, которые они вспомнили.
Однако я продолжал: «Каждый из этих людей мог дать возможность взглянуть на жизнь по-новому. Но вы не захотели взглянуть».
Тут же я напомнил им некоторые детали, зная, что это отразится на мне. Я сказал пациенту с лекарственной зависимостью: «Вы знали, что Джон понял Вас, поэтому Вы не захотели, чтобы он был здесь».
И я сказал одной из женщин: «Почему Вы выгнали Арету? Только но одной причине. Она была соперницей по завоеванию внимания мужчин».
Продолжая и продолжая, я объяснял, как каждый из новичков мог помочь им узнать главную истину о себе: «Таким образом, вы убивали посланца».
Я знал, что поступаю жестоко, но я должен был так поступить. Любой ценой я должен был противостоять им.
Я подумал: «Даже если они возненавидят меня вначале, они станут говорить о себе по-другому. Все, что угодно, будет лучше, чем этот застывший статус кво, это отсутствие прогресса». В самом деле, я не был уверен, как они воспримут мои слова. Я знал только, что конфронтация необходима.
Затем, к моему удивлению, произошли замечательные вещи. Я приготовился выслушивать оскорбления в течение долгих недель, но вместо этого мне пришлось наблюдать, как они внезапно стали резко критиковать друг друга. Группа перестала быть однородной массой, как это было очень долго, перестала быть самозащитпым организмом с иммунитетом и к вреду, и пользе.
Все, как один, члены группы стали обсуждать слабые места друг друга, и помогать друг другу понять их. Группа больше не прощала лекарственной зависимости или ненависти к брату (сестре), или самоограничений, результатов рационализации некоторых участников, то есть, того, что раньше препятствовало развитию группы.
Шли недели, и группа была куда интереснее, чем раньше, а члены группы открыли много нового друг о друге. Через месяц, когда я привел тщательно отобранного потенциального члена группы и кто-то сделал язвительное замечание, остальные вступились за новичка. Моя запоздалая конфронтация дала больше, чем я мог ожидать.
Конфронтация — это метод, такой же, как и другие. Как я уже говорил, как правило, мы используем подход, при котором в разговоре участвует вся группа, это необходимо в основном тогда, когда такого общения спонтанно не происходит— то есть в тех случаях, когда группа так «замораживается», что большинство ее членов не могут характеризовать друг друга так, как необходимо.
В этом и заключалась истина о группе. Их заговор молчания — «Ты защищаешь меня, а я защищаю тебя» — лишал меня шанса использовать свои обычные методы. Действительно, я и сам был временно одним из участников этого заговора.
