Плачево-смеховая культура

Статьи по проблемам культурологии

 

Борисов С.Б. Человек. Текст. Культура. 2

Очерки по культурной антропологии и истории духовной культуры.. 2

Плачево-смеховая культура. 2

Плач как культурно-писхологический феномен. 3

Плач как техника понимания. 5

Социокультурная теория акселерации. 9

Гергилов Р.Е. Книга жизни. 13

(«О процессе цивилизации» Норберта Элиаса) 13

Говорунов А.В. Основания идеала (веры) 28

Ельмеев В.Я., Кармаев А.Н. Экология и экономика человека. 36

Колесов В.В. Мир человека в русской ментальности. 45

1. Концептуальная сфера. 45

2. Триипостасность человека. 46

3. Лицо индивидуума. 47

4. Лик человека. 48

5. Воля личины.. 50

6. Синтез единого: личность. 51

7. Триединство как общее. 52

8. Русский человек. 53

9. Человечество. 53

10. Мир в человеке. 54

Литвинский В. М. Культура и производство желания. 60

Марков Б.В. Культура и цивилизация. 62

Марков Б. В. Человек и глобализация мира. 70

Гуманизм и глобализация. 70

Жизнь в розовом свете. 74

Люди гибнут за металл. 77

Человек и компьютер. 81

Интернет и глобализация. 84

Демократия без границ. 87

Михайлова Т. В. Приходское духовенство и колдовская практика. 90

И.И. Евлампиев. Культурная антропология. 118

К. А. Свасьян. Проблема человека в философии Э. Кассирера. 120

Григорьян Б. Философская антропология. 132

Б. В. Марков "Теория познания и структуры повседневности". 163

Б. В. Марков "Философская антропология. Очерки истории и теории", СПб., 1997, Гл. 2, с. 241-252) 163

Борисов С.Б. Человек. Текст. Культура.

Очерки по культурной антропологии и истории духовной культуры

Борисов С.Б. Человек. Текст. Культура. Очерки по культурной антропологии и истории духовной культуры. — Шадринск: Шадринский государственный педагогический институт, 2000. Раздел 4. Антропология. Психология. История ментальностей.

Плачево-смеховая культура

Традиция отнесения смеха к числу специфических черт человеческого поведения ведет начало еще от Аристотеля. Многовековая история осмысления этого феномена обогатилась в последние десятилетия понятиями «смеховой стихии», «смехового мира», «смеховой культуры», поднимающими уровень исследования смехового поведения до уровня ценностно-философского анализа. Тем не менее, нам трудно не отметить наличие какой-то необъяснимой робости в конституировании новых областей исследования ценностного измерения человеческого бытия. Стихия плача непостижимым образом до сих пор не освещена лучом философской рефлексии профессионалов-культурологов.

Назначение настоящих тезисов мы полагаем в конституировании плача, плачевого мира, плачевой культуры в качестве специфических объектов философского исследования, а, кроме того, в постановке вопроса о существовании смехоплачевого измерения человеческого бытия в мире.

Прежде всего, мы намерены возвысить статус плача до понимания его как особого вида культурной деятельности и отделить его тем самым от психологизирующе-редукционистской трактовки его в качестве всего лишь примитивной формы эмоционального поведения. Этнографические фольклорные исследования предоставляют нам огромный материал, убедительно демонстрирующий принадлежность плача не к примитивным разновидностям безусловно-рефлекторной психоэмоциональной реакции, а к ряду сложных, развитых и весьма жестко регламентированных форм социального действия. Эмпирически регистрируемая физиогномическая динамика и субъективно переживаемые психоэмоциональные эффекты являются ничем иным, как способом индивидуального осуществления интериоризированных форм принятого плачевого поведения.

Традиционные общества предполагали одну и только одну форму поведения в определенных ситуациях (смерть, свадьба, преддверие многолетней разлуки) — плач с причетом. Плач в одиночестве, тайный, сокрытый плач, если и существовал, то не в качестве иного, примитивно-физиологического акта, а в виде редуцированного варианта публичного, коллективного действа. Еще и сейчас, как нам удалось установить в практике личных собеседований и при анализе самоописаний, даже сокровеннейше-индивидуальный плач «при закрытых дверях» сопровождается подчас негромким импровизированным причетом, что указывает на сущностно-диалоговый, в мир и к миру обращенный характер плачевого поведения.

На наш взгляд, общество с развитым индивидуальным началом составляющих его личностей отнюдь не исключает существования более или менее развитых форм публичного плача как способа включения бытия умерших в активную душевную жизнь оставшихся в живых. Угнетение плача, блокирование соборного оплакивания погибших и умерших является чертой авторитарного политического режима.

Любопытно, что до последней трети XIX века, когда началась либерализация общественной жизни, существовал цензурный запрет на публикацию рекрутских плачей даже в форме фольклорных текстов. Крепостнический царский режим хорошо понимал значимость плача как формы социальной критики.

Рассмотрим теперь, какую фундаментальную потребность человека удовлетворяет плач. Таковой, на наш взгляд, является специфическая потребность человека в сопричастности к вечности, в прикосновении к пределам человеческого бытия. Разъясним это положение. Если в ежечастно-повседневным бытии ценности человека и мира взаимообусловливают и ограничивают друг друга, то в смехе человек становится мерилом мира, а в плаче, напротив, ощущает над собой господство вечных ценностей мира — положительных (добро, красота, истина, справедливость, бессмертие) или отрицательных («антиценностей» — зла, безобразия, лжи, несправедливости, смерти). Мы, следовательно, подошли к точке конституирования смехоплачевого отношения к миру как объекта исследования. В живом своем бытии это отношение выступает то как предельное возведение субъекта в единственную всеизмеряющую ценность, то низвержение его под власть вечных надличностных ценностей. Такие колебания необходимы человеку для адекватного «делового» бытия в мире и с миром.

Выделение плачево-смехового мира как самостоятельного феномена «царства ценностей», на наш взгляд, является плодотворным методологическим шагом в дальнейшей разработке культурофилософских проблем.