Ранние романы И.С. Тургенева («Рудин», «Дворянское гнездо», «Накануне»): концепция русской истории и русского человека

Роман Тургенева 50-х годов. Своеобразие сюжета, композиции и изображения человека («Рудин», «Дворянское гнездо», «Накануне»). В пятидесятых Тургенев обращается к романам. Именно романы занимают особое место в его творчестве – в них писатель наиболее полно представил живую картину сложной, напряженной общественной и духовной жизни России. Первым опытом писателя в этом жанре была начатая им в 1852 году работа над «Двумя поколениями».

В двух первых романах писатель обращается к проблеме «лишнего» человека. Летом 1855 года в Спасском был написан роман «Рудин». «Рудиным» открывается серия тургеневских романов, компактных по объему, разворачивающихся вокруг героя-идеолога, героев, точно фиксирующих актуальную социально-политическую проблематику и, в конечном итоге, ставящих «современность» перед лицом неизменных и загадочных сил любви, искусства, природы. В «Рудине» Т. исследует такую разновидность этого типа, которая представляла собой мыслящую дворянскую интеллигенцию 40-х годов, когда и слово было «делом». При этом художник воссоздает характерную для того времени духовную атмосферу. Во втором романе, «Дворянское гнездо» (1859), Тургенева продолжает волновать судьба дворянской интеллигенции, которая в лице Лаврецкого сознает бесцельность и никчемность своего существования. Осознав положение дворянского интеллигента, Т. понимает, что это уже, хотя и недалекое, но все же прошлое России, а потому пытается определить нового героя времени. И таким новым героем романов писателя становится вначале болгарин Инсаров, увлекающий на путь борьбы за свободу и справедливость русскую девушку Елену Стахову («Накануне», 1860), а потом, уже в шестидесятых, разночинец Базаров («Отцы и дети», 1862). Если в «Рудине» и «Дворянском гнезде» Тургенев изображал прошлое, рисовал образы людей 40-х годов, то в «Накануне» он давал художественное воспроизведение современности, откликался на те заветные думы, которые в период общественного подъёма второй половины 50-х годов волновали всех мыслящих и передовых людей. Не идеалисты-мечтатели, а новые люди, положительные герои, подвижники дела были выведены в романе «Накануне». По словам самого Тургенева, в основу романа была «положена мысль о необходимости сознательно-героических натур... для того, чтобы дело подвинулось вперёд». В центре, на первом плане, стоял женский образ. Весь смысл романа таил в себе призыв к «деятельному добру» - к общественной борьбе, к отрешению от личного и эгоистического во имя общего. Выбор, сделанный Еленой, как бы указывал, каких людей ждала и звала русская жизнь. Среди «своих» таких не было - и Елена ушла к «чужому». Она, русская девушка из богатой дворянской семьи, стала женой бедняка-болгарина Инсарова, бросила дом, семью, родину, а после смерти мужа осталась в Болгарии, верная памяти и «делу всей жизни» Инсарова. В Россию она решила не возвращаться, спрашивая: «Зачем? Что делать в России?». Воспламеняющий аудиторию, но неспособный на поступок «лишний человек» Рудин; напрасно грезящий о счастье и приходящий к смиренному самоотвержению и надежде на счастье для людей нового времени Лаврецкий («Дворянское гнездо», 1859; события происходят в обстановке близящейся «великой реформы»); «железный» болгарин-революционер Инсаров, становящийся избранником героини (то есть России), но «чужой» и обреченный смерти («Накануне», 1860) - все они, вкупе с второстепенными персонажами (при индивидуальном несходстве, различии нравственно-политических ориентаций и духовного опыта, разной степени близости к автору), состоят в тесном родстве, совмещая в разных пропорциях черты двух вечных психологических типов — героического энтузиаста и поглощенного собой рефлектора.

«Рудин» открывается контрастным изображением нищей де- ревни и дворянской усадьбы. Одна утопает в море цветущей ржи, другая омывается водами русской реки. В одной — разорение и нищета, в другой — праздность и призрачность жизненных инте- ресов. Цричем невзгоды и беды «забытой деревни» прямо связаны с образом жизни хозяев дворянских гнезд. Умирающая в курной избе крестьянка просит не оставить без присмотра свою девочку- сиротку: «Наши-то господа далеко». Здесь же читатель встречается с Лежневым и Пандалевским. Первый, «сгорбленный, запыленный», погруженный в хозяйствен-' ные заботы, напоминает «большой мучной мешок». Второй — вопло- щение легкости и беспочвенности: «молодой человек небольшого роста, в легоньком сюртуке нараспашку, легоньком галстуке и ле- гонькой серой шляпе с тросточкой в руке». Один спешит в поле, где сеют гречиху, другой — за фортепиано, разучивать новый этюд Тальберга. Пандалевский — человек-призрак без социальных, национальных и семейных корней. Даже речь его — парадокс. Он «отчетливо» говорит по-русски, но с иностранным акцентом, причем невозможно определить, с каким именно. У него восточные черты лица, но поль- ская фамилия. Он считает своей родиной Одессу, но воспитывался в Белоруссии. Столь же неопределенно и социальное положение героя: при Дарье Михайловне Ласунской он не то приемыш, не то любовник, но скорее всего — нахлебник и приживал. Черты беспочвенности в Пандалевском абсурдны, но по-своему символичны. Своим присутствием в романе он оттеняет призрачное существование некоторой части состоятельного дворянства. Тургенев искусно подмечает во всех героях, причастных к кружку Дарьи Михайловны, нечто «пандалевское». Хотя Россия народная на пе- риферии романа, все герои, все события в нем оцениваются с демок- ратических позиций. Русская тема «Записок охотника», ушедшая в подтекст, по-прежнему определяет нравственную атмосферу романа. «Несчастье Рудина состоит в том, что он России не знает, и это, точно, большое несчастье. Россия без каждого из нас обойтись может, но никто из нас без нее не может обойтись»,— говорит Лежнев. Есть скрытая ирония в том, что ожидаемого в салоне Дарьи Михайловны барона Муффеля «подменяет» Рудин. Впечатление диссонанса рождает и внешний облик этого героя: «высокий рост», но «некоторая сутуловатость»; «тонкий голос», не соответствующий его «широкой груди», и почти символическая деталь — «жидкий блеск его глаз». С первых страниц романа Рудин покоряет общество в салоне Ласунской блеском своего ума и красноречия. Это талантливый ора- тор; в своих импровизациях о смысле жизни, о высоком назначении человека он неотразим. Ловкий и остроумный спорщик, он наголову разбивает провинциального скептика Пигасова. Молодой учитель Басистое и юная дочь Ласунской Наталья потрясены музыкой рудинской речи, его мыслями о вечном значении временной жизни чело- века. Но и в красноречии героя есть некоторый изъян. Он говорит увлекательно, но «не совсем ясно», не вполне «определительно и точно». Он плохо чувствует реакцию окружающих, увлекаясь «пото- ком собственных ощущений» и «не глядя ни на кого в особенности». Он не замечает, например, Басистова, и огорченному юноше не- спроста приходит в голову мысль: «Видно, он на словах только искал чистых и преданных душ». Крайне узким оказывается и тематический круг рудинского кра- сноречия. Герой превосходно владеет отвлеченным философским язы- ком: его глаза горят, а слова льются рекой. Но когда Дарья Михайловна просит его рассказать что-нибудь о студенческой жиз- ни, талантливый оратор сникает, «в его описаниях не доставало красок. Он не умел смешить». Не умел Рудин и смеяться: «Когда он смеялся, лицо его принимало странное, почти старческое выраже- ние, глаза ежились, нос морщился». Лишенный юмора, он не чувст- вует комичности той роли, которую заставляет его играть Дарья Михайловна, ради барской прихоти «стравливающая» Рудина с Пи- гасовым. Человеческая глуховатость героя проявляется и в его не- чуткости к простой русской речи: «Ухо Рудина не оскорблялось странной пестротою речи в устах Дарьи Михайловны, да и вряд ли он имел на это ухо». Постепенно из множества противоречивых штрихов и деталей возникает целостное представление о сложном характере героя, которого Тургенев подводит, наконец, к главному испытанию — любовью. Полные энтузиазма речи Рудина юная и неопытная Наталья принимает за его дела: «Она все думала — не о самом Рудине, но о каком-нибудь слове, им сказанном...» В ее глазах Рудин — чело- век подвига, герой, за которым она готова идти безоглядно на любые жертвы. Молодому, светлому чувству Натальи отвечает в романе природа: «По ясному небу плавно неслись, не закрывая солнца, низкие дымчатые тучи и по временам роняли на поля обильные по- токи внезапного и мгновенного ливня». Этот пейзаж — развернутая метафора известных пушкинских стихов из «Евгения Онегина», поэтизирующих молодую, жизнерадостную любовь: Любви все возрасты покорны; Но юным, девственным сердцам Ее порывы благотворны, Как бури вешние полям: В дожде страстей они свежеют, И обновляются, и зреют — И жизнь могущая дает И пышный цвет и сладкий плод9. Но жизнь избранника Натальи достигла зенита и клонится к закату. Годы отвлеченной философской работы иссушили в Рудине живые источники сердца и души. Перевес головы над сердцем особенно очевиден в сцене любовного признания. Еще не отзвучали удаляю- щиеся шаги Натальи, а Рудин предается размышлениям: «Я счаст- лив,— произнес он вполголоса.— Да, я счастлив,— повторил он, как бы желая убедить самого себя». В любви Рудину явно недоста- ет «натуры». Герой не выдерживает испытания, обнаруживая свою человеческую, а, следовательно, и социальную неполноценность, неспособность перейти от слов к делу. Но вместе с тем любовный роман Рудина и Натальи не ограничи- вается обличением социальной ущербности «лишнего человека»: есть глубокий художественный смысл в скрытой параллели, которая4 существует в романе между утром жизни Натальи и рудинским безотрадным утром у пересохшего Авдюхина пруда. «Сплошные тучи молочного цвета покрывали все небо; ветер быстро гнал их, свистя и взвизгивая». Вновь в романе реализуется «формула», данная Пушкиным поздней любви: Но в возраст поздний и бесплодный, На повороте наших лет, Печален страсти мертвой след: Так бури осени холодной В болото обращают луг И обнажают лес вокруг (V, 178—179). В последующих главах романа от суда над героем автор пере- ходит к его оправданию. После любовной катастрофы Рудин пытает- ся найти себе достойное дело. И вот тут-то обнаруживается, что «лишний человек» виноват не только по собственной вине. Конеч- но, не довольствуясь малым, романтик-энтузиаст замахивается на заведомо неисполнимые дела: перестроить в одиночку всю систему преподавания в гимназии, сделать судоходной реку, не считаясь с интересами сотен владельцев маленьких мельниц на ней. Но трагедия Рудина-практика еще и в другом: он не способен быть Штольцем, он не умеет и не хочет приспосабливаться и изворачиваться. У Рудина в романе есть антипод — Лежнев, пораженный той же болезнью времени, но только в ином варианте: если Рудин парит в облаках, то Лежнев жмется к земле. Тургенев сочувствует этому герою, признает законность его практи- ческих интересов, но не скрывает их ограниченности. Желаемой цельности Лежнев, как и Рудин, лишен. Кстати, и сам герой в конце романа отдает Рудину дань уважения и любви: «В нем есть энтузиазм, а это... самое драгоценное качество в наше время». Так слабость оборачивается силой, а сила слабостью: в условиях николаевской эпохи героям не дано обрести цельность и гармонию. К концу романа социальная тема переводится в иной, националь- но-философский план. Сбываются пророческие слова Рудина, кото- рые вначале могли показаться фразой: «Мне остается теперь тащить- ся по знойной и пыльной дороге, со станции до станции в тряской телеге...* (С, VI, 306). Спустя несколько лет мы встречаем Рудина в тряской телеге, странствующим неизвестно откуда и неведомо куда. Тургенев умышленно не конкретизирует здесь место действия, придавая повествованию обобщенно-поэтический смысл: «...в одной из отдаленных губерний России» «тащилась в самый зной по большой дороге плохонькая рогожная кибитка, запряженная тройкой обывательских лошадей. На облучке торчал... седой мужичок в дырявом армяке...» Вновь реализуется в романе пушкинская метафора, возни- кают переклички с «телегой жизни»: Ямщик лихой, седое время, Везет, не слезет с облучка. А «высокий рост», «запыленный плащ» и «серебряные нити» в во- лосах Рудина заставляют вспомнить о вечном страннике-правдо- искателе, бессмертном Дон Кихоте. Мотивы «дороги», «странствия», «скитальчества» приобретают в конце романа национально-истори- ческое и общечеловеческое оправдание. Правдоискательство Рудина сродни той душевной неуспокоенности, которая заставляет русских Касьянов бродить по Руси, забывая о доме, об уютном гнезде: «Да и что! много, что ли, дома-то высидишь? А вот как пойдешь, как пойдешь... и полегчит, право... Ведь мало ли я куда ходил! И в Ромен ходил, и в Синбирск — славный град, и в самую Москву — золотые маковки». В эпилоге романа изменяется не только внешний вид, но и речь Рудина. В стиле рудинской фразы появляются народные интонации, утонченный диалектик говорит теперь языком Кольцова: «До чего ты, моя молодость, довела меня, домыкала, что уж шагу ступить некуда». Несчастной судьбе героя вторит скорбный русский пей- заж: «А на дворе поднялся ветер и завыл зловещим завыванием, тяжело и злобно ударяясь в звенящие стекла. Наступила долгая осенняя ночь. Хорошо тому, кто в такие ночи сидит под кровом дома, у кого есть теплый уголок... И да поможет господь всем бесприют- ным скитальцам!» Финал романа героичен и трагичен одновременно. Рудин гибнет на парижских баррикадах 1848 года. Верный себе, он появляется здесь тогда, когда восстание национальных мастерских было уже подавлено. Русский Дон Кихот поднимается на баррикаду с красным знаменем в одной руке и с кривой и тупой саблей в другой. Сражен- ный пулей, он падает замертво, а отступающие инсургенты принима- ют его за поляка. Вспоминаются слова из рудинского письма к Наталье: «Я кончу тем, что пожертвую собой за какой-нибудь вздор, в который даже верить не буду...» (С, VI, 337). И все же жизнь Рудина не бесплодна. В романе происходит своеобразная передача эстафеты. Восторженные речи Рудина жадно ловит юноша разночинец Басистов, в котором угадывается молодое поколение «новых людей», будущих Добролюбовых и Чернышев- ских. Проповедь Рудина приносит плоды: «Сеет он все-таки доброе семя». Да и гибелью своей, несмотря на видимую ее бессмыслен- ность, Рудин отстаивает высокую ценность вечного поиска истины, неистребимости героических порывов. Рудин не может быть героем нового времени, но он сделал все возможное в его положении, чтобы эти герои появились. Таков окончательный итог социально-истори- ческой оценки сильных и слабых сторон «лишнего человека», культур- ного дворянина эпохи 30-х — начала 40-х годов.

В Рудине отражается драматическая судьба тургеневского поколения русских скитальцев в поисках истины. Эпоха николаевского царствования с мертвящим жизнь режимом вызвала духовную эмиграцию русской молодежи на Запад, в Гер- манию, тогдашний центр классической философской мысли. Гегелевская диалектика давала русской молодежи очень многое. Рождалось ощущение смысла истории, движущейся по своим строгим законам, понимание неизбежности, но и относитель- ности реакционных эпох в жизни нации. Антикрепостнические убеждения людей тургеневского поколения опирались на прочную философскую основу. Истины немецкого идеализма русская молодежь осваивала с упорством, до- ходящим до самозабвения: с бою брался каждый параграф гегелевского учения. Но уход в отвлеченное мышление не мог не повлечь за собою отрицательных послед- ствий: умозрительность, слабое знакомство с практической стороной русской жизни/ некоторый отрыв «чистого» мышления от национальных корней, чрезмерное развитие интеллекта и логического начала в ущерб другим сторонам духовной природы человека. «Рудин», при всей благосклонности критических оценок, вызвал у современников упрек в нехудожественности «главной своей по- стройки». Наиболее четко его сформулировал А. В. Дружинин, кото- рый считал, что роман должен строиться на кульминационном собы- тии, к которому стягиваются все нити повествования. У Тургенева же такое событие — любовный сюжет — не объясняет вполне загад- ку героя. «Сам автор видит это и, подобно мифологическому Си- зифу, снова принимается за труд, только что конченный, стараясь с помощью заметок Лежнева и его последнего превосходного разго- вора с Рудиным дополнить то, что необходимо». Критик предъявлял к роману требования классической эстети- ки, от которой Тургенев решительно уходил. На привычный новел- листический сюжет с любовной историей в кульминации автор романа наслаивал несколько «внесюжетных» новелл — рассказ о кружке Покорского; вторая развязка романа, встреча Лежнева с Рудиным в провинциальной гостинице; второй эпилог, гибель Рудина на баррикадах. Связи между этими новеллами возникали не на собы- тийной, а на ассоциативной основе. Характер главного героя изобра- жался в процессе «сцепления» отдельных эпизодов, относящихся к разным временам его жизни и с разных сторон освещавших его противоречивую личность. К цельному представлению о Рудине читатель тоже приближается в процессе взаимоотражения противо- речивых его характеристик, придающих изображению объемный, стереоскопический характер, но все-таки не исчерпывающих до конца всей глубины рудинского типа. Эта стереоскопичность изоб- ражения усиливалась тем, что Тургенев окружил Рудина «двойни- ками» (Лежнев, Пандалевский, Покорский, Муффель и др.), в кото- рых, как в системе зеркал, умножались сильные и слабые стороны героя. В построении тургеневского романа действовал эстетический закон «Записок охотника», где целостный образ живой России формировался в художественных перекличках между эскизами раз- ных народных характеров.

ПОВЕСТИ О ТРАГИЧЕСКОМ СМЫСЛЕ ЛЮБВИ И ПРИРОДЫ. ДВОРЯНСКИЙ ГЕРОЙ И РОССИЯ В РОМАНЕ € ДВОРЯНСКОЕ ГНЕЗДО» Вместе с тем уже в «Рудине» прозвучала мысль о трагичности человеческого существования, о мимолетности молодых лет, о роко- вой несовместимости людей разных поколений, разных психологи- ческих возрастов. После «Рудина» эти мотивы в творчестве Турге- нева усиливаются. Он пишет ряд повестей о зависимости всех людей на земле от неумолимо бегущего времени, от стихийных сид приро- ды и любви. В «Поездке в Полесье» (1853—1857), «Фаусте» (1856) и «Дсе» (1858) Тургенев смотрит на человеческую судьбу с фило- софской точки зрения. Жизнь, считает он, определяется не только общественными отношениями исторического момента, не только всей совокупностью национального и общечеловеческого опыта. Она находится еще и во власти неумолимых законов природы. Повинуясь им, дитя становится юношей, юноша — зрелым мужем и, наконец, стариком. Слепые законы природы отпускают человеку время жить и время умирать, и время это до боли мгновенно по сравнению с вечностью. Кратковременность жизни человека — ис- точник не только личных, но и исторических драм. Поколения людей, вынашивающих грандиозные замыслы, сходят со сцены, не сделав и сотой доли задуманного. «Поездка в Полесье» открывается мыслью о ничтожестве человека перед лицом всемогущих природных стихий. Сталкиваясь с их властью, человек остро пережи- вает свою обреченность, свое одиночество. Есть ли спасение от них? Есть. Оно заключается в обращении к трудам и "заботам жизни. Рассказчик наблюдает за простыми людьми, воспитанными первобытной природой Полесья. Таков его спутник, охотник Егор, человек неторопливый и сдержанный в проявлении своих чувств и страстей. Судя по всему, он перенес немало невзгод и жизнь его не слишком баловала, но Егор предпочитает молчать о своих страданиях. От постоянного пребывания наедине с природой «во всех его движениях замечалась какая-то скромная важность — важность старого оленя»; у этого молчальника «тихая улыбка» и «большие честные глаза». Именно общение с людьми из народа открывает одинокому интеллигенту-рас- сказчику тайный смысл жизни природы. «Тихое и медленное одушевление, неторопли- вость и сдержанность ощущений и сил, равновесие здоровья в каждом отдельном существе — вот самая ее основа, ее неизменный закон, вот на чем она стоит и держится. Все, что выходит из-под этого уровня — кверху ли, книзу ли, все равно,— выбрасывается ею вон, как негодное» (С, VII, 69—70). Так формируется турге- невская концепция русского национального характера: недоверие к бурным стрем- лениям и порывам, мудрое спокойствие, сдержанное проявление духовных и физи- ческих сил. В «Фаусте» и «Асе» Тургенев развивает тему трагического значения любви. Чернышевский, посвятивший разбору повести «Ася» статью «Русский человек на rendez-vous», в споре с Тургеневым пытался доказать, что в несчастной любви рас- сказчика повинны не роковые законы любви, а он сам как типичный «лишний чело- век», который пасует всякий раз, когда жизнь требует от него решительного поступка. Разумеется, Тургенев был далек от такого понимания смысла своей повести. У него герой невиновен в своем несчастье. Его погубила не душевная дряблость, а своенрав- ная сила любви. В момент свидания герой еще не был готов к решительному признанию. И счастье оказалось недостижимым, а жизнь разбитой. Эта же тема ставится Тургеневым в повести «Фауст». Любовь, подобно природе, напоминает человеку о силах, стоящих над ним, и предостерегает от чрезмерной 61

самоуверенности. Она учит человека готовности к самоотречению. В повестях о трагическом значении любви и природы зреет мысль Тургенева о нравственном долге, которая получит социально-историческое обоснование в романе «Дворянское гнездо». В погоне за личным счастьем человек не вправе упускать из виду требова- ний нравственного долга, забвение которого уводит личность в пучины индивидуализма и навлекает возмездие в лице законов природы, стоящих на страже мировой гармонии. сДворянское гнездо» — это последняя попытка Тургенева найти героя времени в дворянской среде. Роман создавался с 1856 по 1858 год, в период первого этапа общественного движения 60-х годов, когда революционеры-демократы и либералы, несмотря на раз- * ногласия, еще выступали единым фронтом в борьбе против крепост- ного права. Но симптомы предстоящего разрыва, который произошел в 1859 году, глубоко тревожили чуткого к общественной жизни Тургенева. Эта тревога нашла отражение в содержании романа. Тургенев понимал, что русское дворянство подходит к роковому историческому рубежу, жизнь посылает ему последнее испытание. Способно ли оно сыграть роль ведущей исторической силы общества? Может ли искупить многовековую вину перед крепостным мужиком? В облике главного героя романа Лаврецкого очень много авто- биографического: рассказ о детских годах, о «спартанском» воспита- нии, о взаимоотношениях с отцом; раздумья повзрослевшего Лаврец- кого о России, его желание навсегда вернуться на родину, осесть в своем гнезде и заняться устройством крестьянского быта — все это очень близко настроениям самого Тургенева тех лет. И даже в разрыве Лаврецкого с женой, русской парижанкой Варварой Пав- ловной, есть отголоски серьезной размолвки, которая произошла у Тургенева с Полиной Виардо. Вместе с тем Лаврецкий — это герой, объединяющий в себе лучшие качества патриотической и демократически настроенной части либерального дворянства. Он входит в роман не один: за ним тянется предыстория целого дворянского рода. Тургенев вводит ее в роман не только для того, чтобы объяснить характер главного героя. Предыстория укрупняет проблематику романа, создает необ- ходимый эпический фон. Речь идет не только о личной судьбе Лаврец- кого, а об исторических судьбах целого сословия, последним от- прыском которого является герой. Раскрывая историю жизни «гнезда» Лаврецких, Тургенев резко критикует дворянскую беспочвенность, оторванность этого сословия от родной культуры, от русских корней, от народа. Таков, например, отец Лаврецкого: сперва — галломан, потом — англоман, но во всех увлечениях — человек, глубоко презирающий Россию. Тургенев опасается, что дворянская беспочвенность может при- чинить России много бед. В современных условиях она порождает из их среды самодовольных бюрократов-западников, каким являет- ся в романе петербургский чиновник Паншин. Для паншиных Рос- сия — пустырь, на котором можно осуществлять любые обществен- ные и экономические эксперименты. Устами Лаврецкого Тургенев разбивает крайних либералов-западников по всем пунктам их голов- 62

ных, космополитических программ. Он предостерегает от опасности «надменных переделок» России «с высоты чиновничьего самосозна- ния», говорит о катастрофических последствиях тех реформ, которые «не оправданы ни знанием родной земли, ни верой в идеал». Лаврецкий в сравнении с Рудиным не испорчен односторон- ним философским воспитанием, не заражен чрезмерным самоанали- зом, истощающим интеллект и убивающим в человеке непосредст- венные ощущения жизни. В Лаврецком как бы соединены лучшие качества Рудина и Лежнева. Романтическая мечтательность уравно- вешивается трезвой положительностью, опирающейся на знание родной земли. Демократизм характера Лаврецкого подкрепляется и происхождением: его матерью была крепостная женщина, крестьян- ка. Многими чертами своего характера и даже некоторыми момента- ми жизненной судьбы Лаврецкий предвосхищает Пьера Безухова, героя толстовского романа «Война и мир». Начало жизненного пути Лаврецкого ничем не отличается от образа жизни людей дворянского круга. Лучшие годы тратятся впустую на светские удовольствия и развлечения, на женскую лю- бовь, на заграничные путешествия. Как Пьер Безухов, Лаврецкий втягивается в этот омут и попадает в сети Варвары Павловны, за внешней красотой которой скрывается ничем не сдерживаемый эгоизм. Обманутый женой, разочарованный, Лаврецкий круто меняет жизнь и возвращается домой. Лучшие страницы романа посвящены тому, как блудный сын обретает заново утраченное им чувство родины. Опустошенная душа Лаврецкого жадно впитывает в себя забытые впечатления: длинные межи, заросшие чернобыльником, по- лынью и полевой рябиной, свежую степную голь и глушь, длинные холмы, овраги, серые деревеньки, ветхий господский домик с закры- тыми ставнями и кривым крылечком, сад с бурьяном и лопухами, крыжовником и малиной. Процесс исцеления Лаврецкого от суетных парижских впечат- лений совершается не сразу, а по мере медленного погружения в теплую глубину деревенской, русской глуши. Постепенно умирает в HefM старый, суетный человек и рождается новый. Наступает мо- мент полного растворения личности в течении тихой жизни, которая ее окружает: «Вот когда я на дне реки....И всегда, во всякое время тиха и неспешна здесь жизнь... кто входит в ее круг — покоряйся: здесь незачем волноваться, нечего мутить; здесь только тому и удача, кто прокладывает свою тропинку не торопясь, как пахарь борозду плугом. И какая сила кругом, какое здоровье в этой бездейственной тиши! Вот тут, под окном, коренастый лопух лезет из густой травы; над ним вытягивает зоря свой сочный стебель, богородицыны слез- ки еще выше выкидывают свои розовые кудри; а там, дальше, в полях, лоснится рожь, и овес уже пошел в трубочку, и ширится во всю ширину свою каждый лист на каждом дереве, каждая травка на своем стебле» (С, VII, 190). В «Дворянском гнезде» впервые воплотился идеальный образ 63

fcтургеневской России, который постоянно жил в его душе и во многом определял его ценностную ориентацию в условиях эпохи 60—70-х го- дов. Этот образ воссоздан в романе с бережной, сыновней любовью. Он скрыто полемичен по отношению к крайностям либерального западничества и революционного максимализма. Тургенев предосте- регает: не спешите перекроить Россию на новый лад, остановитесь, помолчите, прислушайтесь. Учитесь у русского пахаря делать истори- ческое дело обновления не спеша, без суеты и трескотни, без необ- думанных, опрометчивых шагов. Под стать этой величавой, неспешной жизни, текущей неслышно, «как вода по болотным травам», лучшие характеры людей из дворян и крестьян, выросшие на ее почве. Такова Марфа Тимофеевна, старая патриархальная дворянка, тетушка Лизы Калитиной. Ее правдолюбие заставляет вспомнить о непокорных боярах эпохи Ивана Грозного. Такие люди не падки на модное и новое, никакие общественные вихри не способны их сломать. Живым олицетворением родины, народной России является цент- ральная героиня романа Лиза Калитина. Эта дворянская девушка, как пушкинская Татьяна, впитала в себя лучшие соки народной культуры. Ее воспитывала нянюшка, простая крестьянка. Книгами ее детства были жития святых. Лизу покоряла самоотверженность отшельников, угодников, святых мучениц, их готовность пострадать и даже умереть за правду. Лиза религиозна в духе народных верова- ний: ее привлекает в религии не обрядоваяГофициальная сторона, а высокая нравственность, пронзительная совестливость, терпеливость и готовность безоговорочно подчиняться требованиям нравственного долга. Возрождающийся к новой жизни Лаврецкий вместе с заново обретаемым чувством родины переживает и новое чувство чистой, одухотворенной любви. Лиза является перед ним как продолжение глубоко пережитого, сыновнего слияния с животворной тишиной деревенской Руси: «Тишина обнимает его со всех сторон, солнце катится тихо по спокойному синему небу, и облака тихо плывут по нем». Ту же самую исцеляющую тишину ловит Лаврецкий в «тихом движении Лизиных глаз», когда «красноватый камыш тихо шелестел вокруг них, впереди тихо сияла неподвижная вода и разго- вор у них шел тихий». Любовный роман Лизы и Лаврецкого глубоко поэтичен. С этой святой любовью заодно и свет лучистых звезд в ласковой тишине майской ночи, и божественные звуки музыки, сочиненной старым музыкантом Леммом. Но что-то постоянно настораживает в этом ро- мане, какие-то роковые предчувствия омрачают его. Лизе кажется, что такое счастье непростительно, что за него последует расплата. Она стыдится той радости, той жизненной полноты, какую обещает ей любовь. Здесь вновь входит в роман русская тема, но уже в ином, траги- ческом ее существе. Непрочно личное счастье в суровом обществен- ном климате России. Укором влюбленному Лаврецкому появляется 64

в романе фигура крепостного мужика: «...с густой бородой и угрю- мым лицом, взъерошенный и измятый, вошел» он «в церковь, разом стал на оба колена и тотчас же принялся поспешно креститься, закидывая назад и встряхивая голову после каждого поклона. Та- кое горькое горе сказывалось в его лице, во всех его движениях, что Лаврецкий решился подойти к нему и спросить его, что с ним. Мужик пугливо и сурово отшатнулся, посмотрел на него... «Сын помер»,— произнес он скороговоркой и снова принялся класть поклоны...» (С, VII, 281). В самые счастливые минуты жизни Лаврецкий и Лиза не могут освободиться от тайного чувства стыда, от ощущения непрости- тельности своего счастья. «Оглянись, кто вокруг тебя блаженствует, кто наслаждается? Вон мужик едет на косьбу; может быть, он дово- лен своей судьбою... Что ж? захотел ли бы ты поменяться с ним?» И хотя Лаврецкий спорит с Лизой, с ее суровой моралью нравствен- ного долга и самоотречения, в ответах Лизы чувствуется глубокая убеждающая сила, более правдивая, чем логика оправданий Лав- рецкого. Катастрофа любовного романа Лизы и Лаврецкого не воспри- нимается как роковая случайность. В ней видится герою возмездие за пренебрежение общественным долгом, за жизнь его отца, дедов и прадедов, за прошлое самого Лаврецкого. Как возмездие при- нимает случившееся и Лиза, решающая уйти в монастырь, совершая тем самым нравственный подвиг: «Такой урок не даром,— говорит она,— да я уж не в первый раз об этом думаю. Счастье ко мне не шло; даже когда у меня были надежды на счастье, сердце у меня все щемило. Я все знаю, и свои грехи, и чужие, и как папенька богатство наше нажил; я знаю все. Все это отмолить, отмолить надо....Отзывает меня что-то; тошно мне, хочется мне запереться навек» (С, VII, 285—286). В эпилоге романа звучит элегический мотив скоротечности жизни, стремительного бега времени. Прошло восемь лет, ушла из жизни Марфа Тимофеевна, не стало матери Лизы, умер Лемм, постарел и душою и телом Лаврецкий. В течение этих восьми лет совершил- ся, наконец, перелом в его жизни: он перестал думать о собствен- ном счастье, о своекорыстных целях и достиг того, чего добивал- ся,— сделался хорошим хозяином, выучился пахать землю, упрочил быт своих крестьян. Но все же грустен финал тургеневского романа. Ведь одновре- менно с этим, как песок сквозь пальцы, утекла в небытие почти вся жизнь героя. Поседевший Лаврецкий посещает усадьбу Калитиных: «Он вышел в сад, и первое, что бросилось ему в глаза,— была та самая скамейка, на которой он некогда провел с Лизой несколько счастливых, не повторившихся мгновений; она почернела, искриви- лась; но он узнал ее, и душу его охватило то чувство, которому нет равного и в сладости и в горести,— чувство живой грусти об ис- чезнувшей молодости, о счастье, которым когда-то обладал» (С, VII, 291). 3 Заказ 539 65

И вот в финале романа герой приветствует молодое поколение, идущее ему на смену: «Играйте, веселитесь, растите, молодые силы...» В эпоху 60-х годов такой финал воспринимали как прощание Турге- нева с дворянским периодом русской истории. А в «молодых силах» видели «новых людей», разночинцев, которые идут на смену дворян- ским героям. Так оно и случилось. Уже в «Накануне» героем дня оказался не дворянин, а болгарский революционер-разночинец Ин- саров. «Дворянское гнездо» имело самый большой успех, который выпа- дал когда-либо на долю тургеневских произведений. По словам' П. В. Анненкова, на этом романе впервые ^«сошлись люди разных партий в одном общем приговоре; представители различных систем и воззрений подали друг другу руки и выразили одно и то же мне- ние. Роман был сигналом повсеместного примирения». Однако это «примирение», скорее всего, напоминало затишье перед бурей, кото- рая возникла по поводу следующего романа Тургенева «Накануне» и достигла апогея в спорах вокруг «Отцов и детей». ПОИСКИ НОВОГО ГЕРОЯ. РОМАН «НАКАНУНЕ». РАЗРЫВ С «СОВРЕМЕННИКОМ» В письме к И. С. Аксакову в ноябре 1859 года Тургенев так сказал о замысле романа «Накануне»: «В основание моей повести положена мысль о необходимости сознательно-героических натур для того, чтобы дело продвинулось вперед». Что имел в виду Тургенев под сознательно-героическими натурами и как он к ним относился? Параллельно с работой над романом Тургенев пишет статью «Гамлет и Дон Кихот», которая является ключом к типологии всех тургеневских героев и проясняет взгляды писателя на общественного деятеля современности, «сознательно-героическую натуру». Образы Гамлета и Дон Кихота получают у Тургенева очень широкую интер- претацию. Человечество извечно тяготеет, как к двум противополож- но заряженным полюсам, к этим типам характеров, хотя полных Гамлетов, точно так же как и полных Дон Кихотов, в жизни не существует. Какие же свойства человеческой природы воплощают в себе эти герои? В Гамлете доведен до трагизма принцип анализа, в Дон Кихо- те доведен до комизма принцип энтузиазма. В Гамлете главное — мысль, а в Дон Кихоте — воля. В этом раздвоении Тургенев видит трагическую сторону человеческой жизни: «Для дела нужна воля, для дела нужна мысль; но мысль и воля разъединились и с каж- дым днем разъединяются более...» Статья имеет современный общественно-политический аспект. Характеризуя тип Гамлета, Тургенев держит в уме «лишнего человека», дворянского героя, под Дон Кихотами же он подразумевает новое поколение общественных деятелей. В чернови- ках статьи Дон Кихот неспроста именуется «демократом*. Верный своему обществен- ному чутью, Тургенев ждет появления сознательно-героических натур из разночинцев. В чем сила и слабость Гамлетов и Дон Кихотов? Гамлеты — эгоисты и скептики, они вечно носятся с самими собой и не находят в 66

мире ничего, к чему могли бы «прилепиться душою». Враждуя с ложью, Гамлеты становятся главными поборниками истины, в которую они, тем не менее, не могут поверить. Склонность к чрезмерному анализу заставляет их сомневаться в добре. Поэтому Гамлеты лишены активного, действенного начала, их интеллектуальная сила оборачивается слабостью воли. В отличие от Гамлета, Дон Кихот совершенно лишен эгоизма, сосредоточен- ности на себе, на своих мыслях и чувствах. Цель и смысл существования он видит не в себе самом, а в истине, находящейся «вне отдельного человека». Дон Кихот готов пожертвовать собой ради ее торжества. Своим энтузиазмом, лишенным всякого сомнения, всякой рефлексии, он способен зажигать сердца народных масс и вести их за собой. Но постоянная сосредоточенность на одной идее, «постоянное стремление к од- ной и той же цели» придает некоторое однообразие его мыслям и односторонность его уму. Как исторический деятель, Дон Кихот неизбежно оказывается в трагиче- ской ситуации: исторические последствия его деятельности всегда расходятся с идеа- лом, которому он служит, и с целью, которую он преследует в борьбе. Достоинство и величие Дон Кихота «в искренности и силе самого убежденья... а результат — в руке судеб». Раздумья о сущности характера общественного деятеля, о силь- ных и слабых сторонах сознательно-героических натур нашли прямой отголосок в романе с Накануне», опубликованном в 1860 году в январском номере журнала «Русский вестник». Добролюбов, посвятивший разбору этого романа специальную статью «Когда же придет настоящий день?», отметил в нем четкую расстановку действующих лиц. Центральная героиня Елена Стахова стоит перед выбором, на место ее избранника претендуют разные люди: молодой ученый-историк Берсенев, подающий надежды скульп- тор и живописец Шубин, успешно начинающий служебную деятель- ность чиновник Курнатовский и, наконец, человек гражданского подвига, болгарский революционер Инсаров. Социально-бытовой сюжет романа имеет символический подтекст. Юная Елена олице- творяет молодую Россию «накануне» предстоящих перемен. Кто всего нужнее ей сейчас: люди науки, люди искусства, честные чинов- ники или сознательно-героические натуры, люди гражданского под- вига? Выбор Еленой Инсарова дает недвусмысленный ответ на этот вопрос. Тургенев верно уловил в характере Инсарова типические черты лучших людей эпохи болгарского Возрождения: широта и разно- сторонность умственных интересов, сфокусированных в одну точку, подчиненных одному делу — освобождению Болгарии. Силы Инсаро- ва питает и укрепляет живая связь с родной землей, чего так не хватает русским героям романа — Берсеневу, который пишет труд «О некоторых особенностях древнегерманского права в деле судебных наказаний», талантливому Шубину, который лепит вакханок и мечта- ет об Италии. И Берсенев и Шубин — тоже деятельные люди, но их деятельность слишком далека от насущных потребностей народ- ной жизни. Это люди без крепкого корня, отсутствие которого рожда- ет в их характерах или внутреннюю вялость, как у Берсенева, или мотыльковое непостоянство, как у Шубина. В то же время в поведении Инсарова подчеркивается упрямство, прямолинейность и некоторый педантизм. Художественную характе- з* 67

ристику сильных и слабых сторон Инсарова завершает ключевой эпизод с двумя статуэтками героя, которые вылепил Шубин. На первой из них Инсаров был представлен героем, а на второй — бараном, поднявшимся на задние ножки и склоняющим рога для удара. Рядом с сюжетом социальным, отчасти вырастая из него, от- части возвышаясь над ним, развертывается в романе сюжет фило- софский. Роман открывается спором между Шубиным и Берсеневым о счастье и долге. «Каждый из нас желает для себя счастья,— рассуждает Берсенев,— но такое ли это слово: «счастье», которое' соединило, воспламенило бы нас обоих, заставило бы нас подать друг другу руки? Не эгоистическое ли, я хочу сказать, не разъединяющее ли это слово». Соединяют людей слова: «родина, наука, свобода, справедливость». И — любовь, если она не «любовь-наслаждение», а «любовь-жертва». Инсаров только тогда отвечает Елене взаимностью, когда убеж- дается: она готова пожертвовать всем ради свободы Болгарии. Но вот оказывается, что жизнь хитрее и мудрее героев. На протяже- нии всего романа Инсаров и Елена не могут избавиться от ощу- щения непростительности своего счастья, от чувства виновности перед кем-то, от страха расплаты за свою любовь. Почему? Жизнь ставит перед Еленой роковой вопрос: сродни знаменитому вопросу Ивана Карамазова о слезинке ребенка, ценой которой окупа- ется мировая гармония. Совместимо ли великое дело, которому она отдалась, с горем «бедной, одинокой матери»? Елена смущается и не находит возражения на свой вопрос. Любовь Елены к Инса- рову приносит несчастье не только ее матери: она оборачивается невольной жестокостью и по отношению к отцу, к друзьям Берсене- ву и Шубину, она ведет Елену к разрыву с Россией. «Ведь все-таки это мой дом,— думала она,— моя семья, моя родина...» Елена безотчетно ощущает, что и в ее чувствах к Инсарову счастье близости с любимым человеком преобладает над любовью к тому делу, которому весь, без остатка, хочет отдаться герой. Отсюда — чувство вины Елены перед Инсаровым: «Кто знает, может быть, я его убила». В свою очередь Инсаров тоже задает Елене аналогичный вопрос: «Скажи мне, не приходило ли тебе в голову, что эта болезнь посла- на нам в наказание?» Любовь-наслаждение и общее дело оказывают- ся несовместимыми. Однако мысль о трагизме природных основ бытия не умаляет, а напротив, укрупняет в романе Тургенева красоту и величие дерзно- венных порывов человеческого духа, оттеняет поэзию любви Елены к Инсарову, придает широкий общечеловеческий смысл социальному содержанию романа. Неудовлетворенность Елены современным сос- тоянием жизни в России, ее тоска по иному, более совершенному социальному порядку в философском плане романа приобретает «продолжающийся» смысл, уходящий в вечность. «Накануне» — это роман о порыве России к новым общественным отношениям, 68

пронизанный нетерпеливым ожиданием сознательно-героических на- тур, которые двинут вперед дело освобождения крестьян. И в то же время это роман о бесконечных исканиях человечества, о постоян- ном стремлении его к социальному совершенству, о вечном вызове, который бросает человеческая личность равнодушным законам «при- родной мастерской»: «О боже! — думала Елена,— зачем смерть, зачем разлука, болезнь и слезы? или зачем эта красота, это сладост- ное чувство надежды, зачем успокоительное сознание прочного убе- жища, неизменной защиты, бессмертного покровительства?» (С, VIII, 156). Современников Тургенева из лагеря революционной демократии не мог не смущать финал романа: неопределенный ответ Увара Ивановича на вопрос Шубина, будут ли у нас люди, подобные Инсарову. Какие могли быть загадки на этот счет в конце 1859 года, когда дело реформы стремительно продвигалось вперед, когда «новые люди» заняли ключевые посты в журнале «Современник»? Чтобы верно ответить на этот вопрос, нужно выяснить, какую программу действий предлагал Тургенев «русским Инсаровым». Автор «Записок охотника» вынашивал мысль о братском союзе всех антикрепостнических сил перед лицом общенационального врага и надеялся на гармонический исход социальных конфликтов. Ин- саров говорит: «Заметьте: последний мужик, последний нищий в Болгарии и я — мы все желаем одного и того же. У всех у нас одна цель. Поймите, какую это дает уверенность и крепость!» Тургеневу хотелось, чтобы все прогрессивно настроенные люди России, без различия социальных положений и оттенков в политических убеж- дениях, протянули друг другу руки. В жизни случилось другое. Добролюбов в статье «Когда же придет настоящий день?» решительно противопоставил задачи «рус- ских Инсаровых» той программе общенационального единения, ко- торую провозглашает в романе Тургенева болгарский революционер. Русским Инсаровым предстоит борьба с «внутренними турками», в число которых у Добролюбова попадают не только консерваторы, но и либеральные партии русского общества. Статья била в святая святых убеждений и верований Тургенева. Потому он буквально умолял Некрасова не печатать ее, а когда она была опубликова- на — покинул журнал «Современник» навсегда. РОМАН «ОТЦЫ И ДЕТИ». ПРОБЛЕМАТИКА, ТРАГИЧЕСКИЙ ХАРАКТЕР КОНФЛИКТА В тревожный и, пожалуй, самый драматический период своей жизни начал Тургенев работу над новым романом «Отцы и дети». Замысел возник в 1860 году в Англии, во время летнего отдыха писателя на острове Уайт. Тургенев продолжал работать над рома- ном в конце 1860— начале 1861 года в Париже. Фигура Базарова на- столько его увлекла, что он вел дневник от лица героя, учился видеть мир его глазами. В мае 1861 года Тургенев вернулся домой, в Спас- 69

ское. К августу 1861 года роман «Отцы и дети» был в основном завершен, а опубликован в февральском номере «Русского вест- ника» за 1862 год. В тургеневедении утвердилось довольно прочное мнение, что семейный конфликт в этом произведении не играет существенной роли, так как,речь в нем идет о столкновении революционеров- демократов с либералами. Но почему Тургенев вынес все-таки спор между поколениями в заголовок романа? В «Записках охотника», пронизанных мыслью о единстве всех живых сил русского общества, Тургенев с гордостью писал: «Рус* ский человек так уверен в своей силе и крепости, что он не прочь и поломать себя: он мало занимается своим прошедшим и смело глядит вперед. Что хорошо — то ему и нравится, что разумно — того ему и подавай, а откуда оно идет,— ему все равно». По сущест- ву, здесь уже прорастало зерно будущей базаровской программы и даже базаровского культа ощущений. Но тургеневский Хорь, к которому эта характеристика относилась, не был лишен сердечного понимания романтической, лирически-напевной души Калиныча; это- му деловитому мужику не были чужды сердечные порывы, «мягкие как воск» поэтические души. В романе «Отцы и дети» единство живых сил национальной жизни взрывается социальным конфликтом. Аркадий в глазах ради- кала Базарова — размазня, мягонький либеральный барич. Базаров не хочет принять и признать, что мягкосердечие Аркадия и голубиная кротость Николая Петровича — еще и следствие художественной одаренности их натур, поэтических, мечтательных, чутких к музыке и поэзии. Эти качества Тургенев считал глубоко русскими, ими он наделял Калиныча, Касьяна, Костю, знаменитых певцов из При- тынного кабачка. Они столь же органично связаны с субстанцией народной жизни, как и порывы базаровского отрицания. Но в «Отцах и детях» единство между ними исчезло, наметился трагический разлад, коснувшийся не только политических и социальных убеж- дений, но и непреходящих культурных ценностей. В способности русского человека легко поломать себя Тургенев увидел теперь не только великое преимущество, но и опасность разрыва связи времен. Поэтому социальной борьбе революционеров-демократов с либералами он придавал широкое национально-историческое осве- щение. Речь шла о культурной преемственности в ходе исторической смены одного поколения другим. Русская классическая литература всегда выверяла устойчивость и прочность социальных устоев общества семьей и семейными от- ношениями. Начиная роман с изображения семейного конфликта между отцом и сыном Кирсановыми, Тургенев идет дальше, к столк- новениям общественного характера. Но семейная тема в романе придает социальному конфликту особую гуманистическую окрашен- ность. Ведь никакие социальные, политические, государственные формы человеческого общежития не поглощают нравственное со- держание семейной жизни. Отношение сыновей к отцам не замы- 70

кается только на родственных чувствах, а распространяется далее на сыновнее отношение к прошлому и настоящему своего отечества, к тем историческим и нравственным ценностям, которые наследуют дети. Отцовство в широком смысле слова тоже предполагает любовь старшего поколения к идущим на смену молодым, терпимость и мудрость, разумный совет и снисхождение. Конфликт романа «Отцы и дети» в семейных сферах, конечно, не замыкается, но трагическая глубина его выверяется нарушением «семейственности», в связях между поколениями, между противопо- ложными общественными течениями. Противоречия зашли так глу- боко, что коснулись природных основ бытия. Принято считать, что в словесной схватке либерала Павла Петровича и революционера-демократа Базарова полная победа ос- тается за Базаровым. А между тем на долю победителя достается весьма относительное торжество. В основу конфликта Тургенев кладет классическую коллизию античной трагедии. Ровно за пол- тора месяца до окончания «Отцов и детей» Тургенев замечает: «Со времен древней трагедии мы уже знаем, что настоящие столкно- вения — те, в которых обе стороны до известной степени правы» (П., IV, 262). Современная писателю критика, не учитывая качественной приро- ды трагического конфликта, неизбежно проявляла ту или иную субъективную односторонность. Раз «отцы» у Тургенева оказывались до известной степени правыми, появлялась возможность сосредото- чить внимание на доказательстве их правоты, упуская из виду ее относительность. Так читала в основном роман консервативная и либеральная критика. Демократы в свою очередь, обращая внимание на слабости «аристократии», утверждали, что Тургенев «выпорол отцов». При оценке же характера Базарова произошел раскол в лагере самой революционной демократии. Критик «Современника» Антонович об- ратил внимание лишь на слабые стороны базаровского типа и, абсолютизируя их, написал критический памфлет, в котором назвал героя карикатурой на молодое поколение, а его автора — ретрогра- дом. Критик «Русского слова» Писарев, заметивший только пози- тивную сторону отрицаний Базарова, восславил торжествующего нигилиста и его автора — Тургенева10. Вряд ли можно обвинять участников бурных критических дискуссий в созна- тельной предубежденности: конфликт романа был столь злободневным, что коснулся всех партий русского общества, острота же борьбы между ними исключала воз- можность признания трагического его характера. И только большому художнику, каким был Тургенев, удалось в этот момент как бы «подняться над схваткой» и воссоздать общественный конфликт с максимальной жизненной полнотой. Симпатии читателей остаются за демократом Базаровым не потому, что он абсолютно торжествует, а «отцы» бесспорно посрамлены. Базаров значителен как титаническая личность, не реализовавшая громадных возможностей, отпущенных ей природой и историей. Трагедией русского человека Белинский считал «русский размах», в который уходит вся сила, предназначенная для удара. Обнажая социальный антагонизм в спорах демократа Базарова с аристократом Павлом Петровичем, Тургенев показывает, что отношения между поколениями шире 71

и сложнее открытого противоборства социальных групп. «При всех различиях, разделяющих такие смежные поколения, преемственная связь соединяет их. Нельзя отбросить все культурное наследие предшественников: преемственность поколений — объективный закон, в соответствии с которым складывается история человечест- ва» (С. Е. Шаталов). Обратим внимание на особый характер полемики Базарова с Павлом Петровичем, на тот нравственный и философский ее резуль- тат, который не всегда попадал в поле зрения современного тургене- ведения. К концу романа, в разговоре с Аркадием, Базаров упрекает своего ученика в пристрастии к употреблению «противоположных" общих мест». На вопрос Аркадия о том,*что это такое, Базаров отвечает: «А вот что: сказать, например, что просвещение полезно, это общее место; а сказать, что просвещение вредно, это противо- положное общее место. Оно как будто щеголеватее, а в сущности одно и то же» (С, VIII, 324). И Базарова, и Павла Петровича можно обвинить в пристрастии к употреблению противоположных общих мест. Кирсанов говорит о необходимости следовать авторитетам и верить в них, Базаров от- рицает разумность того и другого. Павел Петрович утверждает, что без принципов могут жить лишь безнравственные и пустые люди, Базаров называет «прынцип» пустым, нерусским словом и без- полезным понятием. Павел Петрович упрекает Базарова в презре- нии к народу, нигилист парирует: «...что ж, коли он заслуживает презрения!» Кирсанов говорит о Шиллере и Гете, Базаров восклица- ет: «Порядочный химик в двадцать раз полезнее всякого поэ- та!» и т. д. Базаров прав, что любые истины и авторитеты должны под- вергаться сомнению. Но наследник должен обладать при этом чувст- вом сыновнего отношения к культуре прошлого. Это чувство Базаро- вым подчеркнуто отрицается. Принимая за абсолют конечные истины современного естествознания, Базаров впадает в нигилистическое отрицание всех исторических ценностей. Тургенева привлекало в революционерах-разночинцах отсутствие барской изнеженности, презрение к прекраснодушной фразе, порыв к живому практическому делу. Базаров силен в критике консерва- тизма Павла Петровича, в обличении пустословия русских либера- лов, в отрицании эстетского преклонения «барчуков» перед искусст- вом, в критике барской изнеженности, дворянского культа любви. Но, бросая вызов отживающему строю жизни, герой в ненависти к «барчукам проклятым» заходит и не может не заходить слишком далеко. Отрицание «вашего» искусства перерастает у него в отрица- ние всякого искусства, отрицание «вашей» любви — в утверждение, что любовь — чувство напускное, все в ней легко объясняется физио- логией, отрицание «ваших» сословных принципов — в уничтожение любых авторитетов, отрицание сентиментально-дворянской любви к народу — в пренебрежительное отношение к мужику вообще и т. д. Порывая с барчуками, Базаров бросает вызов непреходящим цен- ностям культуры, ставя себя в трагическую ситуацию. 72

В споре с Базаровым Павел Петрович прав, утверждая, что жизнь с ее готовыми, исторически взращенными формами может быть умнее отдельного человека или группы лиц. Но это доверие к опыту прошлого предполагает проверку его жизнеспособности, его соответствия молодой, вечно обновляющейся жизни. Оно предпола- гает внимательное отношение к новым общественным явлениям. Павел Петрович, одержимый сословной спесью и гордыней, этих чувств лишен. В его благоговении перед старыми авторитетами заявляет о себе «отцовский», дворянский эгоизм. Недаром же Турге- нев писал, что его роман «направлен против дворянства как передо- вого класса*. Итак, Павел Петрович приходит к отрицанию человеческой лич- ности перед принципами, принятыми на веру. Базаров приходит к утверждению личности, но ценой разрушения всех авторитетов. Оба эти утверждения — крайние. В одном — закоснелость и эгоизм, в другом — нетерпимость и заносчивость. Спорщики впадают в про- тивоположные общие места. Истина ускользает от спорящих сторон: Кирсанову не хватает «отеческой» любви к ней, Базарову — «сы- новнего» почтения. Участниками спора движет не стремление к истине, а взаимная нетерпимость. Поэтому оба, в сущности, не вполне справедливы по отношению друг к другу и, что особенно примечательно, к самим себе. Уже первое знакомство с Базаровым убеждает: в его душе есть чувства, которые герой скрывает от окружающих. Очень и очень не прост с виду самоуверенный и резкий тургеневский разночинец. Тревожное и уязвимое сердце бьется в его груди. Крайняя резкость его нападок на поэзию, на любовь, на философию заставляет усом- ниться в полной искренности отрицания. Есть в поведении Базарова некая двойственность, которая перейдет в надлом и надрыв во второй части романа. В Базарове предчувствуются герои Достоевского с их типичными комплексами: злоба и ожесточение как форма проявления любви, как полемика с добром, подспудно живущим в душе отрица- теля. В душе героя потенциально присутствует многое из того, что он отрицает: и способность любить, и «романтизм», и народное начало, и семейное чувство, и умение ценить красоту и поэзию. Не случайно Достоевский высоко оценил роман Тургенева и трагическую фигуру «беспокойного и тоскующего Базарова (признак великого сердца), несмотря на весь его нигилизм». Но не вполне искренен с самим собой и антагонист Базарова, Павел Петрович. В действительности он далеко не тот самоуверен- ный аристократ, какого разыгрывает из себя перед Базаровым. Подчеркнуто аристократические манеры Павла Петровича вызваны внутренней слабостью, тайным сознанием своей неполноценности, в чем Павел Петрович, конечно, боится признаться даже самому себе. Но мы-то знаем его тайну, его любовь не к загадочной княгине Р., а к милой простушке — Фенечке. Так вспыхивающая между соперниками взаимная социальная неприязнь неизмеримо обостряет разрушительные стороны кирсанов- ского консерватизма и базаровского нигилизма.

Вместе с тем Тургенев показывает, что базаровское отрицание имеет демократические истоки, питается духом народного недоволь- ства. Не случайно в письме к Случевскому автор указывал, что в лице Базарова ему «мечтался какой-то странный pendant с Пугаче- вым». Характер Базарова в романе проясняет широкая панорама провинциальной жизни, развернутая в первых главах: натянутые отношения между господами и слугами; «ферма» братьев Кирсано- вых, прозванная в народе «Бобыльим хутором»; разухабистые му- жички в тулупах нараспашку; символическая картина векового крепостнического запустения: «небольшие леса, речки с обрытыми берегами, крошечные пруды с худыми плотинами, деревеньки с низкими избенками под темными, до половины разметанными кры- шами, покривившиеся молотильные сарайчики с зевающими во- ротищами возле опустелых гумен», «церкви, то кирпичные, с отва- лившеюся кое-где штукатуркой, то деревянные, с наклонившимися крестами и разоренными кладбищами...». Как будто стихийная сила пронеслась как смерч над этим богом оставленным краем, не пощадив ничего, вплоть до церквей и могил, оставив после себя лишь глухое горе, запустение и разруху. Читателю представлен мир на грани социальной катастрофы; на фоне беспокойного моря народной жизни и появляется в романе фигура Евгения Базарова. Этот демократический, крестьянский фон укрупняет характер героя, придает ему эпическую монументальность, связывает его нигилизм с общенародным недовольством, с социаль- ным неблагополучием всей России. В базаровском складе ума проявляются типические стороны русского народного характера: к примеру, склонность к резкой крити- ческой самооценке. Базаров держит в своих сильных руках и «бога- тырскую палицу» — естественнонаучные знания, которые он бого- творит,— надежное оружие в борьбе с идеалистической философией, религией и опирающейся на них официальной идеологией русского самодержавия, здоровое противоядие как барской мечтательности, так и крестьянскому суеверию. В запальчивости ему кажется, что с помощью естественных наук можно легко разрешить все вопросы, касающиеся сложных проблем общественной жизни, искусства, фи- лософии. Но Тургенев, знавший труды немецких естествоиспытателей, ку- миров революционных шестидесятников, из первых рук, лично зна- комый с Карлом Фогтом, обращает внимание не только на сильные, но и на слабые стороны вульгарного материализма Фогта, Бюх- нера и Молешотта. Он чувствует, что некритическое к ним отноше- ние может повлечь к далеко идущим отрицательным результатам. Грубой ошибкой вульгарных материалистов было упрощенное представление о природе человеческого сознания, о сути психи- ческих процессов, которые сводились к элементарным, физиологи- ческим. Обратим внимание, что искусство, с точки зрения Базаро- ва,— болезненное извращение, чепуха, романтизм, гниль, что герой презирает Кирсановых не только за то, что они «барчуки», но и за то, 74

что они «старички», «люди отставные», «их песенка спета». Он и к своим родителям подходит с той же меркой. Все это — результат узкоантропологического взгляда на природу человека, следствие биологизации социальных и духовных явлений, приводившей к стира- нию качественных различий между физиологией и социальной психо- логией. Вслед за Фогтом русские демократы утверждали, что в про- цессе старения человека мозг его истощается и умственные способ- ности становятся неполноценными. Уважение к жизненному опыту и мудрости «отцов», веками формировавшееся чувство отцовства ставилось, таким образом, под сомнение. Романтической чепухой считает Базаров и духовную утончен- ность любовного чувства: «Нет, брат, все это распущенность и пусто- та!.. Мы, физиологи, знаем, какие это отношения. Ты проштудируй- ка анатомию глаза: откуда тут взяться, как ты говоришь, загадоч- ному взгляду. Это все романтизм, чепуха, гниль, художество». Рас- сказ о любви Павла Петровича к княгине Р. вводится в роман не как вставной эпизод. Он является в романе как предупреждение за- носчивому Базарову. Большой изъян ощутим и в базаровском афоризме «природа не храм, а мастерская». Правда деятельного, хозяйского отношения к природе оборачивается вопиющей односторонностью, когда законы, действующие на низших природных уровнях, абсолютизируются и превращаются в универсальную отмычку, с помощью которой Ба- заров легко разделывается со всеми загадками бытия. Нет любви, а есть лишь физиологическое влечение, нет никакой красоты в при- роде, а есть лишь вечный круговорот химических процессов единого вещества. Отрицая романтическое отношение к природе как к хра- му, Базаров попадает в рабство к низшим стихийным силам природ- ной «мастерской». Он завидует муравью, который в качестве насеко- мого имеет право «не признавать чувство сострадания, не то что наш брат, самоломанный». В горькую минуту жизни даже чувство со- страдания Базаров склонен считать слабостью, отрицаемой есте- ственными законами природы. Но кроме правды физиологических законов, есть правда чело- веческой, одухотворенной природности. И если человек хочет быть «работником», он должен считаться с тем, что природа на высших уровнях — «храм», а не только «мастерская». Да и склонность того же Николая Петровича к мечтательности — не гниль и не чепуха. Мечты — не простая забава, а естественная потребность человека, одно из могучих проявлений творческой силы его духа. Разве не удивительна природная сила памяти Николая Петровича, когда он в часы уединения воскрешает прошлое? Разве не достойна восхище- ния изумительная по своей красоте картина летнего вечера, кото- рой любуется этот герой? Так встают на пути Базарова могучие силы красоты и гармонии, художественной фантазии, любви, искусства. Против «Stoff und Kraft» Бюхнера — пушкинские «Цыганы» с их предупреждающим афоризмом: «И всюду страсти роковые. И от судеб защиты нет»; 75

против приземленного взгляда на любовь — романтические чувства Павла Петровича; против пренебрежения искусством, мечтатель- ностью, красотой природы — раздумья и мечты Николая Петровича. Базаров смеется над всем этим. Но «над чем посмеешься, тому и послужишь»,— горькую чашу этой жизненной мудрости Базарову суждено испить до дна. С тринадцатой главы в романе назревает поворот: непримири- мые противоречия обнаружатся со всей остротой в характере героя. Конфликт произведения из внешнего (Базаров и Павел Петрович) переводится во внутренний план («поединок роковой» в душе База- рова). Этим переменам в сюжете романа предшествуют пародийно- сатирические главы, где изображаются пошловатые губернские «аристократы» и провинциальные «нигилисты». Комическое сниже- ние — постоянный спутник трагического жанра, начиная с Шекспира. Пародийные персонажи, оттеняя своей низменностью значитель- ность характеров двух антагонистов, гротескно заостряют, доводят до предела и те противоречия, которые в скрытом виде присущи центральным героям. С комедийного «дна» читателю становится виднее как трагедийная высота, так и внутренняя противоречи- вость пародируемого явления. Не случайно именно после знакомства с Ситниковым и Кукшиной в самом Базарове начинают резко проступать черты самоломан- ности. Виновницей этих перемен оказывается Анна Сергеевна Один- цова. «Вот тебе раз! бабы испугался! — подумал Базаров и, разва- лясь в кресле не хуже Ситникова, заговорил преувеличенно развяз- но». Любовь к Одинцовой — начало трагического возмездия заносчи- вому Базарову: она раскалывает его душу на две половины. От- ныне в нем живут и действуют два человека. Один из них — убеж- денный противник романтических чувств, отрицатель духовной при- роды любви. Другой — страстно и одухотворенно любящий человек, столкнувшийся с подлинным таинством этого высокого чувства: «Он легко сладил бы с своей кровью, но что-то другое в него вселилось, чего он никак не допускал, над чем всегда трунил, что возмущало всю его гордость». Дорогие его уму «естественнонаучные» убежде- ния превращаются в принцип, которому он, отрицатель всякого рода принципов, теперь служит, тайно ощущая, что служба эта слепа, что жизнь оказалась сложнее того, что знают о ней «физиологи». Обычно истоки трагизма базаровской любви ищут в характере Одинцовой, изнеженной барыне, аристократке, не способной отклик- нуться на чувство Базарова, робеющей и пасующей перед ним. Но Одинцова хочет и не может полюбить Базарова не только потому, что она аристократка, но и потому, что этот демократ, полюбив, не хочет любви и бежит от нее. «Непонятный испуг», который охватил героиню в момент любовного признания Базарова, человечески оправдан: где та грань, которая отделяет базаровское признание в любви от ненависти по отношению к любимой женщине? «Он зады- хался; все тело его видимо трепетало. Но это было не трепетание юношеской робости, не сладкий ужас первого признания овладел 76

им; это страсть в нем билась, сильная и тяжелая — страсть, похо- жая на злобу и, может быть, сродни ей». Стихия жестоко подавлен- ного чувства прорвалась в нем, наконец, но с разрушительной по отношению к этому чувству силой. «Обе стороны до известной степени правы»,— этот принцип по- строения античной трагедии проходит через весь роман, а в любовной его истории завершается тем, что Тургенев сводит аристократа