2017-10-31
674
ЧАСТЬ 2. СИМОН
Глава 1. Есть дорога на север - и то, что предрешено.
Мысль о том, что Грядущее можно переписать, не давала мне покоя. Слова Мирзаяна о том, что «поэт правит миром», я запомнил хорошо. Но, я-то, черт возьми, ни разу не поэт! И что мне делать с Маргошиным грядущим, представлял плохо. Нет, ну с обычной частью ее жизни все более – менее понятно. Приедет, поступит.
И свой Мухосранск с безумной маменькой забудет, как страшный сон. Хотя и с этим возникли определенные проблемы. Когда Джим узнал, что Маргоша приедет и будет жить у нас, он орал на меня, как атомоход в тумане.
- Нет, ты соображаешь – ЧТО делаешь? Девочке пятнадцать лет! А ты тащишь ее к нам! Три взрослых мужика – и ребенок! Мы тут сами живем на абсолютно птичьих правах – без документов и не понятно на что. В любой момент можем оказаться на улице, а то и в «ментовке». Потом объясни, попробуй – что она в нашем обществе делала?
И вообще – можно ли вмешиваться в чужую жизнь, если тебя об этом не просят? Тебя история с Патером ничему не научила? Ларри, конечно, хотела, как лучше – но вышло-то как всегда!
- Зато все мы живы – благодаря Ларри. И что-то я не помню, чтобы тебя что-то не устраивало, пока она была в наличии…
- А я мог ей озвучить вариант под названием «не устраивало»??? Даже, если меня тошнило от пиратов?
Питер с интересом слушал наши вопли – представляя ситуацию в лицах, и тихо ржал. Ну, он-то в данной истории был не самый пострадавший. Все-таки матушка его берегла и по возможности баловала. Да и компания, в которой он вырос, полностью искупала его терзания в Отражениях. Да он и не очень-то о них помнил. А в Небесном лесу ему было хорошо.
- Джим, не ори! Что за беда, если девочка у нас какое-то время поживет? Мы же все равно собирались с тобой уезжать на регату. А вдвоем они как-нибудь не пропадут. Симон концертами кое- что зарабатывает.
- Концертами! Лето же – сезон закончился.
- Ну и что? В переходе петь будет. У Гостиного двора, например. У него там уже и публика своя, да, Симон?
Я кивнул. Материальная часть вопроса меня беспокоила меньше всего. Как и Маргошино поступление. Надо будет только с общежитием для нее быстренько разобраться. А вот дела потусторонние…
Рассказать юношам про Повелителя часов я просто не успел. А теперь и не мог. Джим и так на меня наехал. А уж за Повелителя бы просто придушил.
Оно и понятно: всеми этими волшебными делами он был сыт по горло. К тому же Ларри и Павел так и не объявились в Небесном лесу – хотя прошло уже несколько лет. Да и Патер тоже пропал. И все за них волновались.
Проще всех было Питеру. Родителей, как известно, не выбирают. И он никого из них не осуждал. Просто любил, как мог. И принимал такими, какими они были. А Джим всю жизнь косил на Патера «лиловым глазом». Прекрасно понимая, что Ларри счастлива своей любовью не была. И только я все время метался между ними – понимая, что всем обязан им обоим. Но предательская мысль, что Патер таки огреб по грехам своим, меня время от времени посещала. И еще я тосковал по Приюту. В общем-то, он был моим домом. Единственным домом. Настоящего я не помнил, а недолгое свое пиратство вообще старался не вспоминать. И дело даже не в том, что меня там били все, кому не лень. Выгрести затрещину случалось и от Павла. Но это была совсем другая затрещина. Относился-то он ко мне по человечески…
А то, что в Приюте приходилось работать с утра до ночи – так ведь не мне одному. Я вспомнил, как Павел отобрал у меня метлу в зале Большого совета, и в груди у меня защемило. В растрепанных чувствах я не заметил, что шагнул на дорогу, даже не взглянув на светофор. Последнее, что я услышал, был скрип тормозов и истошный женский крик:
- Симоооон!!!
- Дьявольщина! – сказал знакомый голос. – А что, подняться наверх по Лестнице настолько в падлу? Если уж так соскучился? И вообще – ты бы уж определился, наконец, ТУДА или ОБРАТНО!
- Я определился – моментально ответил я. – Обратно, пожалуйста.
- В таком случае – чего ты тут разлегся? Там внизу из-за тебя такой крик стоит, что у меня даже здесь уши закладывает. Как тебя под машину-то занесло?
- Простите меня за беспокойство, Госпожа! Я просто задумался…
- Задумался! О чем таком можно думать в твоем-то возрасте???
Я улыбнулся и попытался встать.
- Ну, не такой уж я мелкий – если плавал с самим Энрикесом! А размышлял я о странностях бытия. И о том, что такое дом. Видимо, я тоскую по Приюту. И по Ларри с Павлом. Вы не скажете – они вернулись?
- Нет. Не вернулись. Шляются где-то в Отражениях. И, по правде говоря, я не спешу их увидеть. Да и ты мне здесь не нужен. Проваливай, давай, пока я не передумала!
Я не стал с ней спорить и напоминать об особенностях подаренного мне Бессмертия. Просто поцеловал край ее платья, откланялся и открыл глаза…
- Господи, Симон, ты жив! КАК ты меня напугал!!!
Зареванная Лизавета сидела рядом со мной на асфальте и то смеялась, то снова принималась рыдать. Хорошо, что переулок, в котором она меня сбила, был не столь многолюден, и зевак собралось не слишком много. И ментов, по счастью, вызвать никто еще не успел. А значит, надо было брать ситуацию в свои руки. Я убедил народ в том, что ничего страшного не случилось, женщина не виновата, а я – сам дурак.
Засунул даму на водительское место, плюхнулся рядом и скомандовал:
- Сматываемся!!!
Самое смешное, что Лизавета мгновенно меня послушалась и с места происшествия быстренько испарилась. Плакать она так и не перестала, но руками делала все, что положено. Через пару кварталов она остановила машину, вытащила из багажника бутылку с водой, привела себя в товарный вид, и начала забивать в навигатор какой-то адрес.
- И куда это мы собираемся? – поинтересовался я, чувствуя, что прогулка мне ничем хорошим не грозит.
- В больницу, куда же еще? Должна же я убедиться, что с тобой и, правда, все в порядке.
- Не надо никакой больницы! Подумаешь, об асфальт башкой приложился – беда какая!
- Вот там и разберутся: беда или не беда. Чего ты упираешься-то, деточка?
Врачей боишься, что ли?
Объяснить ей, что живу я в Питере – да и вообще в Нижнем Мире не вполне легально, я пока не мог. Как и то, что кроме злополучного удара у меня была остановка сердца. И кто его мне включил – рассказывать было бесполезно. Поэтому отмазку я придумал моментально.
- Да не могу я в больницу! Туда на месяц запихнут – не иначе.
А ко мне Маргоша послезавтра приезжает. И куда она денется – одна в городе?
- Ну, а хотя бы ко мне домой ты можешь поехать? Чтобы я за тобой денек понаблюдала: так ли все замечательно, как ты мне врешь?
Я хмыкнул и согласился. Выбора-то все равно не было…
Лизавета жила в старом доходном доме на Васильевском острове. Когда-то вся большая квартира принадлежала ее семье. А сейчас это была обычная коммуналка с десятком звонков на входной двери.
- Заходи, не стесняйся! Мы тут одни – бабушки уже по деревням разбежались. А единственные молодые соседи укатили в Финку на целый месяц. Так что спрашивать кто ты и откуда абсолютно некому. Я тебе сейчас на диване постелю – со стукнутой головой лучше не шутить. А потом покормлю чем-нибудь вкусным: мне тут позавчера друзья натащили всякого на день рожденья. А мне это одной за месяц не съесть…
Мы жевали какую-то безумно вкусную копченую колбасу, по очереди ныряя в большую кастрюлю с салатом. И вспоминали прошедший фестиваль.
Я рассказывал ей про Маргошины планы учиться в Питере. А Лизавета прикидывала, что и про какой колледж она знает.
А потом встала с дивана, на котором мы пировали, и полезла в старинный шкафчик.
- Все-таки не могу до конца успокоиться! Придется накатить рюмочку за твое
чудесное спасение.
- Почему – чудесное? – сдуру поинтересовался я, лениво ковыряя ложкой остатки салата.
- Ну, ты уж совсем идиоткой-то меня не считай - я живого человека от мертвого отличить могу!
И Лизавета грустно покосилась на портрет человека в военной форме, висевший над диваном.
- Сын, наверное – подумал я, узнавая лизаветины глаза на чужом молодом лице.
Врать под этим портретом было как-то не комильфо. К тому же - кто потом помешает мне отпереться, ежели Лизавета кинется в «дурку» звонить? Последствия удара головой и все такое...
- Так что, давай, рассказывай все, как есть, таинственный юноша! – Лизавета
с грустной улыбкой вертела рюмку в руках. – А может…того… за компанию?
- Наливай…те! Тебе, то есть вам, с какого места рассказывать?
- С самого начала, если можно… Деточка, а тебе не многовато будет?
Я усмехнулся. Да уж, не видела Лизавета лихие пиратские кутежи!
И Маргоша не видела, к счастью, конечно. Чего греха таить, «веселое» было времечко.
- Не многовато, в самый раз! Хотя рассказ долгий, и водки может не хватить.
- Ты смотри, какая у нас фестивальная молодежь пошла… опытная!
За пойло не волнуйся, этого добра у нас полно. Лишь бы у тебя сил хватило…
Сил, как ни странно хватило. Я начал с Серебряного флота и закончил последним разговором с Госпожой. Лизавета слушала очень внимательно, но, почти не выражая удивления.
- Знаешь, я еще на фестивале поняла, что люди вы - не совсем обычные.
А уж, когда в машине услышала про Повелителя Часов….
Да, тяжко пришлось девочке. Вот что, привози-ка ты ее ко мне. Джим все-таки прав насчет взрослых мужиков и вашего весьма неопределенного статуса.
Я все равно одна здесь живу. Ну, побегаете друг к другу с Васьки на Невский – оно здоровью полезно. А у нее проблем с жильем не будет. Ни сейчас, ни потом. Мне эти комнатушки некому оставить – Юрка жениться не успел…
И она укоризненно посмотрела на портрет. Потом вздохнула и спросила:
- А в Приют, правда, можно подняться?
- Можно. Пять тыщ ступеней - и мы у цели. Я даже могу попросить Командора что-нибудь про вашего сына узнать. Оптимально, конечно, было бы о нем у Смерти поинтересоваться – но боюсь, она меня пока видеть не захочет. Как-то не слишком уважительно мы все с Бессмертием обращаемся – и ее это бесит.
- А как ты попросишь?
- У меня же браслет есть – созвонимся – улыбнулся я. – А сейчас попробуем поспать хоть немного. У меня всего день остался на то, чтобы обратно в себя вернуться. А поезд, на минуточку, еще и на Ладожский приезжает. Я там и на трезвую-то голову вечно теряюсь. А уж на битую и пьяную – вообще ничего не найду.
- Не волнуйся! Я тебя отвезу. И вместе все найдем. Ты номер поезда помнишь?
- Помню, сто шестнадцатый – ответил я, проваливаясь то ли в сон, то ли в забытье…
Видимо, я бредил. Потому, что испанская эскадра опять неслась навстречу флагманскому «Амстердаму» по ослепительно синему океану. Дым от выстрелов был похож на огромные облака сахарной ваты, медленно и торжественно плывущие над водной гладью. Снаряды безжалостно рвали паруса, а сломанная мачта снова падала на меня, не давая возможности увернуться. И старина Гиббс опять не успевал меня оттолкнуть…
«В Отраженья не ходи» - гаденько хихикал Повелитель часов и крался за Ларри и Павлом по подземному ходу гатчинского дворца. А проклятые золотые пуговицы падали мне на грудь, не давая свободно вздохнуть...
Командор сидел в каморке за стойкой, штопал старый клетчатый передник и мурлыкал под нос еврейскую колыбельную. В какой-то момент он поднял на меня глаза и задумчиво спросил:
- Почему свеча в моей комнате все время гаснет?
- Потому, что я думаю о тебе – машинально ответил я и очнулся.
Теплое июньское солнышко упрямо пробиралось сквозь задернутые шторы и обещало погожий день. Лизавета мирно похрапывала в соседней комнате.
А молодой военный неодобрительно поглядывал на меня с портрета. Батарея пустых бутылок, стоящих на полу рядом с диваном, его явно не радовала.
- Ща уберу! Больше не повторится, чесслово! – шепотом сказал я ему.
И осторожно попытался встать. Голова болела не по-деццки.
То ли от выпитого, то ли от вчерашней внезапной встречи с дорожным покрытием.
Но ноги все-таки слушались. И медленно, но верно привели меня на большую кухню к маленькому лизаветиному холодильнику. Слава Богу, ледяная минералка возвращает к жизни очень быстро.
Я тихо повертел в руках бутылку, размышляя – не добавить ли к ней столь же холодный душ, но ничего не успел для себя решить. Потому, что камешки на браслете замерцали и взволнованный голос позвал меня:
- Шмуль!
- Привет, Вальтер! Рад тебя слышать. Что-то случилось?
- Это я у тебя хотел бы узнать – что случилось? Почему Гиббс клянется, что видел тебя на «Голландце»?
- Он меня на «Амстердаме» видел – похоже, что нам один сон приснился.
- То есть, все в порядке? Ты жив?
- Вполне себе. Хотя вчера бы я так уверенно не сказал. Но Госпожа приказала исчезнуть – и я вернулся. Кстати, Ларри и Павел Наверху так пока и не появились. Их пока по Отражениям носит.
- Я знаю. Патер отозвался. Жаловался, что встретил в Отражениях Павла, а он прошел мимо него, как тень отца Гамлета. Еле убедил менестреля, что тут ничего личного. А тебе, мой дружок, я бы с удовольствием дал по шее! Дабы напомнить о бренности бытия.
- Я, Вальтер, так по тебе скучаю, что согласился бы на любую трепку – лишь бы повидаться…
- Я тоже тебя люблю – засмеялся капитан «Летучего Голландца», но видеть в команде пока не хочу. Ты хорошо это запомнил?
- Я тебя услышал – вздохнул я, глядя на то, как гаснут зеленые камешки.
За спиной у меня тоже вздохнули. Я обернулся. Лизавета молча стояла на пороге кухни, прислонившись к косяку, и печально на меня смотрела.
- Теперь ты, то есть вы, то есть ты, веришь, что я не псих?
- Конечно, верю! И давай уже окончательно перейдем на «ты». Все ж ты из наших, из Поющих. А у нас «вы» только Городницкому принято говорить.
- «Крокодилы, пальмы, баобабы и жена французского посла» - вспомнил я наш давний разговор с Ларри и улыбнулся.
- Шел бы ты на диван, крокодил несчастный, а то выглядишь паршиво. Испугаешь завтра подружку.
- Это вряд ли. Она на радостях не заметит. Да и отлежаться я успею. Поезд только в обед приходит. А от тебя на машине минут сорок всего. Держи минералку – освежает. А я в душ нырну – и тут же лягу. И можно опять есть, пить и разговаривать. Хотя нет, пить, пожалуй, хватит. Нам же ехать.
- А если кофе? Свежесваренный. С бальзамчиком. Рижским. Как?
- О, сколь вы коварны, Елизавета Петровна! – пафосным тоном оперетточного соблазнителя воскликнул я. – Кто ж от такого откажется? Вари!
ГЛАВА 2. Раз словечко, два словечко…
Мы пили кофе и болтали о всякой всячине.
- А скажи – почему ты выглядишь на семнадцать лет, а рассуждаешь, как взрослый мужчина?
- Так я и есть – взрослый. Лет-то мне, сколько на самом деле?
И рос я не в благословенном Питере, а на пиратском судне да в кабацком окружении. А выглядит каждый из нас на тот возраст, на который он себя ощущает. Вон Ларри Командор вообще пацанкой дразнил.
Хотя кто из них старше - всем было хорошо известно. Если бы ее поставить рядом с Джимом никто бы и за миллион «дохлых президентов» не сказал, что она – его бабка. Ее и теткой-то назвать было трудно.
- А почему в вашем кабаке народ так беспредельничал? Пьянка, девочки…
- Ну, я так понимаю, что кабак был чем-то вроде фильтрационного лагеря. Смерть смотрела – кто на что горазд? И делала выводы. Не каждый ведь потом поднимался в Небесный лес. Основная масса куда-то пропадала.
Как там восточные мудрецы говорили: хочешь узнать человека – задень его. Человек – сосуд. Чем он заполнен – то и выплеснется. Хотя некоторым все прощалось. За прежние заслуги. Да и беспредел этот видно Госпоже душу тешил: Ларри ведь приходилось всей этой шантрапе прислуживать – и молчать в тряпочку. С ее-то капитанским прошлым!!! Значит, такая была плата за возможность построить Приют. Или месть за бессмертный статус. И за Ключи Времени, которыми Ларри владела.
- Но она же отдала Бессмертие!
- Так она и Приют отдала. Когда посчитала, что ее миссия во всех мирах выполнена.
- Наверное, Смерть испытала «чувство глубокого удовлетворения»?
- Не заметил. Судя по вчерашнему разговору, она все еще злится на старую пиратку.
- К вопросу о вчерашнем разговоре – может, ты все-таки поедешь в больницу? Я могу договориться со своими друзьями, и документов у тебя не спросят. Хоть томограмму сделаем. Голова все ж таки не парный орган. И не лишний.
- Щаз! Ты в курсе, сколько это стоит? Да и зачем? Я же бессмертен – и, значит, автоматически здоров.
- А с виду и не скажешь. Морда лица у тебя до сих пор зеленая…
- Это потому, что мы пили вчера абсент. А он – зеленый. Вот я и соответствую. И снаружи, и изнутри.
- Ну да – пили вместе, а расцветка у нас почему-то разная.
- Да не парься ты! Все пройдет! Мне и так неудобно, что я на твою голову свалился. И тебе приходится со мной нянчиться.
- Ты, гадюка, не на голову свалился, а под колеса! И, если бы не твои странные игры со смертью, сидеть бы мне в Крестах.
- Но ведь обошлось? И вообще от этого ДТП всем только польза. И Юрку я твоего обязательно найду, и Маргоша у тебя поживет. Хотя, если честно, я не очень понимаю, почему ей нельзя жить со мной? Никто ж про это не узнает и мамаше не доложит. Наша квартира скрыта от чужих глаз во времени и пространстве.
- Потому, что вы с ней два одиноких сердца. И в какой-то далеко не самый прекрасный момент и в самом деле начнете жить вместе. А это ни к чему!
- Я похож на идиота? Или на маньяка? Я, что – не помню, сколько ей лет?
- На идиота ты не похож. И на маньяка – тоже. Но поверь мне на слово – беды таких вот девочек я знаю очень хорошо. Сама в детском доме росла.
- Как в детском доме? Ты же говорила, что это квартира твоей семьи.
- Квартира – да. А семьи не осталось. Помнишь, лет тридцать пять назад самолет взорвали? Хотя, откуда тебе такое помнить – тебя тут не было…
В общем, через этих террористов я в десять лет одна осталась.
И все искала – кто бы меня утешил? В итоге Юрку родила сразу после выпускного…
- А отец его куда делся?
- Отец ушел в плавание и не вернулся. Он даже не узнал, что он отец.
- Как все у вас печально! Про сына я даже спрашивать не буду!
- Да уж, давай об этом в другой раз. И так голова кругом идет от всего, что я от тебя услышала…
Ладожский вокзал привычно оглушил меня шумом и суетой, ослепил сверканием стекла и бетона. Людской поток торопливо тек по перрону. Я напряженно вглядывался в толпу и, наконец, различил знакомую хрупкую фигурку в клетчатой рубашке.
- Симон!!
Маргоша бежала ко мне навстречу, ветер трепал пряди рыжеватых волос, гитара колотилась за плечами.
- Привет! Я доехала! Как я рада!
Синие глаза девочки лучились счастьем. Маргоша порывисто, по-детски, обняла меня. Я осторожно ответил ей тем же. И, чувствуя, какое-то странное волнение, понял: Лизавета была права, насчет двух одиноких сердец.
- А где же твои вещи, путешественница? – шутливо спросил я, стараясь не выдать внезапно нахлынувших чувств. – Ты что же - и в Питер с одной гитарой приехала?!
- Не с одной. Тут где-то был дядечка…
- Вот ваш рюкзак, девушка - подошедший пожилой мужчина протянул Маргоше
ее вещи. – Ну, я вижу, что передаю вас в надежные руки.
И, подмигнув мне, мужчина удалился. Маргоша помахала ему вслед.
- Мне повезло с попутчиками по купе. Знаешь, я же редко уезжала так далеко от дома. Только с бабушкой в Севастополь и Гродно. А одна – вообще никогда. Дорога длинная, я пела песни. Даже из других вагонов приходили слушать.
Ой, а природа тут совсем другая. Я никогда не видела таких огромных елей!
Пока Маргоша торопливо пересказывала мне свои дорожные впечатления,
мы успели выйти из здания вокзала. Увидев Лизавету, девочка восторженно
взвизгнула и чуть не повисла у нее на шее.
- Ох, осторожней, спина! – Лизавета рассмеялась и погладила Маргошу по растрепавшимся волосам. - Я тоже рада видеть тебя, Бобренок!
- А куда мы сейчас поедем? На Угол Невского и Большой Морской?
Я чуть напрягся. Но Лизавета спокойно ответила:
- Нет. Мы с Симоном посовещались и решили, что вчетвером в одной
комнате вам будет тесновато. Так что, поживешь пока у меня.
Маргоша согласно кивнула, но все же протянула жалобным тоном:
- Ну, воот, а я так мечтала увидеть Невский.
- Ты его еще увидишь! И многое другое! – решительно вмешался я. - Так что – выше нос!
- Он у меня и так курносый!
- Да, ладно! Очень даже хорошенький!
Лизавета вела машину, объезжая пробки, но это не мешало ей участвовать в разговоре.
– Только все экскурсии - потом. Сейчас обедать и отдыхать!
Все дорогу Маргоша не отлипала от окна.
- Красота какая! Ой, что это за дворец? Какой мост интересный! НЕВА!!!!!!
Ой! Собор! Это Исаакий? Купола золотые…
А когда мы въехали на Васильевский, Маргоша вдруг, увидев что-то в окне,
тихо ахнула и замахала руками.
- Там, там… Вы видели? Настоящий ГОТИЧЕСКИЙ ШПИЛЬ! Это замок?
- Это храм святого Михаила.
- Пожалуйста, давайте повернем обратно! Я никогда не видела готического
собора.
Лизавета только вздохнула. А я улыбнулся, вспомнив свое первое появление
в Питере. Да, реакции на окружающее у меня были, примерно, такие же.
Когда мы, наконец, поднялись к Лизаветиной двери с целой кучей звонков, Маргоша и тут нашла, чем восхититься:
- Настоящая питерская коммуналка! Я читала о таких!
- Вот и поживешь здесь, сравнишь литературу с реальностью. Так, Бобренок,
вот твой угол, вот твой диванчик. Распаковывайся! Симон, марш на кухню, поможешь мне готовить ужин.
За ужином речь, конечно, зашла о будущем Маргоши.
- В ПедУнивер имени Герцена тебе пока рановато. 9 класс – не одиннадцатый – рассуждала Лизавета. – А вот в какой-нибудь колледж – вполне реально.
Я расспрошу своих друзей в преподавательской среде, что-нибудь да подвернется.
Маргоша сонно кивала. Заметив это, я встал из-за стола.
- Так, как говорится, дорогие гости, не надоели ли вам хозяева? Маргоша,
иди- ка спать. Завтра у нас будет интересный день!
- Я увижу Питер! – девочка сладко зевнула и поплелась к дивану. - Спокойной всем ночи!
- Я тебе, пожалуй, такси вызову – сказала Лизавета, когда мы остались одни. – Гулять по Ваське ночью – не самое безопасное занятие.
- Не стоит. Мне сейчас полезнее прогуляться. Чтобы дурь повыветрилась.
Знаешь - я помолчал. - Ты была права насчет двух одиноких сердец.
Лизавета охнула и, покосившись на спящую Маргошу, испуганно прикрыла рот ладонью.
- Это не дурь, мой бедный мальчик, это беда! – сказала она шепотом.
- Не волнуйся! Я – справлюсь. Лишь бы девочку тем же не накрыло. Впрочем, у меня будет совершенно бесподобный конкурент по имени Санкт- Петербург. Будем надеяться, что любовь к городу окажется сильнее…
- Хороший конкурент! – улыбнулась Лизавета. – Ладно, беги, Симон, пока мосты не развели. Позвони мне потом на трубу, что ты добрался.
Город в этот день был немыслимо прекрасен.
Солнце светило совсем не по-питерски ярко, сверкая на куполах соборов, играя веселыми бликами в невских волнах. Парки с нежно зеленой весенней листвой казались нарисованными прозрачной акварелью.
Старые дворцы приосанились, выставив напоказ мрамор и лепное золото барокко, словно обедневшие, но хранящие достоинство аристократы. Даже мутная вода каналов, была пронизана солнечными нитями.
Маргоша то шла не спеша, восхищенно вбирая широко распахнутыми глазами, все это великолепие, то вдруг принималась бежать, увидев за поворотом необычную скульптуру, изгиб моста или причудливую мозаику на фасаде дома. А то останавливалась и вдруг начинала кружиться на месте, запрокинув голову и глядя в небо. И тогда мне казалось, что девочка танцует вместе с Городом какой-то удивительный танец. Может быть, тот самый вальс, о котором говорилось в песне Дольского:
Удивительный вальс мне сыграл Ленинград, без рояля и скрипок, без нот и без слов. Удивительный вальс танцевал Летний сад, удивительный вальс из осенних балов... В удивительном вальсе кружились дома, и старинные храмы несли купола, и на лучших страницах раскрылись тома, и звонили беззвучные колокола…
И все это было на самом деле! Город кружился перед нами, как волшебный кристалл с множеством чудесных граней. Маргоша шептала что-то, гладила тонкими пальцами стены домов. Она и Город вели между собой таинственный диалог, наверно, понятный только поэтам. Я не вмешивался в их разговор. Просто шел рядом с ней и молил небеса защитить эту открытую чистую душу от любого зла. И от моей любви – тоже…
ГЛАВА 3. Я люблю этот город, знакомый до слез…
Обратно к Лизавете мы приплелись чуть живые. Маргоша с тоской посмотрела на лестницу и со вздохом поставила ногу на первую ступеньку. Оно и понятно - пятый питерский этаж это, как минимум, седьмой общечеловеческий, а то и восьмой.
- И ТАК – каждый день??? – с некоторым ужасом спросило провинциальное дитя, всю жизнь прожившее на втором. – А на Невском у тебя что?
- На Невском – те же Фаберже – рассмеялся я. – Каморка под самой крышей.
И подхватил ее на руки. Бедный, замученный экскурсиями ребенок, даже не возражал. Только обнял меня за шею. И мы медленно начали подниматься…
Лизавета открыла нам дверь с совершенно квадратными глазами:
- Ты, что – так и волок эту святую дароносицу все пять этажей??? С твоим-то здоровьем?
- А что не так со здоровьем? – испуганно спросила Маргоша, выбираясь из моих объятий.
- Нормально все! Елизавета Петровна шутит – намекая на то, что с головой у меня не все в порядке.
- Почему?
- Потому, что в нашем веке никто никого на руках уже не носит.
- И напрасно – вздохнула девочка. – Мне понравилось.
И все рассмеялись.
- Так, дорогие мои сумасшедшие, давайте обедать. А то завтра до Невского не доползете. Симон, тащи с плиты кастрюлю. Бобренок, доставай тарелки.
И – натягивайтесь, натягивайтесь!
Мы дружно «натянулись». Потом повторили. Потом замерли за столом в состоянии полного блаженства.
- Раньше я думала, что умею готовить – тихо сказала Маргоша.
– Но ТАКОГО борща мне в жизни не сварить…
- Да ладно, не велика премудрость! Научу тебя – это ж не стихи писать!
При слове «стихи» девочка озабоченно нахмурилась и потянулась к своему рюкзаку.
- А можно я тут одна посижу? Минут пятнадцать?
- Конечно! Мы пока посуду помоем. Симон, волоки все обратно!
Я прихватил со стола изрядно опустевшую кастрюлю и выдвинулся на кухню.
Лизавета притащила тарелки, закрыла за собой дверь и замахнулась на меня тряпкой.
- И что ты делаешь, гусар паршивый? Обязательно надо было выпендриться?
Пожалел бы девочку!
- Она устала – вздохнул я. – И я пожалел.
- Ты мозги ей пудришь! И понравиться хочешь! А что обещал?
- Да ничего я не пудрю! Просто не бросил человека в трудной жизненной ситуации. Я бы и тебя донес, если что. То есть вас. Блин! Я теперь все время боюсь сказать «ты» при Маргоше! Явно мы с брудершафтом поспешили…
- Это не самое страшное. Лучше обещай, что ничего подобного ты больше делать не будешь. Это опасно для сердца – причем во всех смыслах!
- Мы не знали друг друга до этого лета, мы болтались по свету, земле и воде –
внезапно замурлыкало радио. От неожиданности я даже выронил тарелку, и она с грохотом разбилась на несколько кусков.
- Что это вы тут посуду бьете? – спросила Маргоша, появляясь на кухне с блокнотом в руках.
- Да так – руки у кого-то не оттуда растут! Теперь стану кормить его как кота - из железной миски. Как это он еще кастрюлю не грохнул?
- Кастрюля, Елизавета Петровна, это святое. А на миску я согласен.
И вообще – не царское это дело посуду мыть! Вот, ежели вам чего подвинуть или прибить….
- Прибить я и сама могу неплохо. Причем всех и за все. А насчет «подвинуть» я подумаю. А сейчас пошли Бобренка слушать. Нас ведь девочка для этого позвать хотела?
Мы вернулись в комнату и чинно сели на диван, как настоящие зрители. Маргоша смущенно покачала головой и потянулась к гитаре.
- Я тут сочинила кое-что... Конечно, писать о Петербурге после великих поэтов... Короче, сложно это. Но вот после нашей с Симоном прогулки такое написалось...
И она запела чистым звенящим голосом:
Над мозаикою крыш в золотом стеклянном шаре полетим со мной, малыш, бросив тень на тротуаре. Наши тени сохранит мутное стекло канала среди скользких серых плит, где из спрятано немало. И откроет Город нам музыкальную шкатулку четкой вереницей гамм из шагов под аркой гулких. Площадь на семи ветрах, а над ней - звучанье хора, и калейдоскоп в руках у шального дирижера.
В такт мелодии взмахнет радугою острых граней, вовлечет в водоворот арок, стен, мостов и зданий. И не вырваться уже, пусть полет наш вечно длится в этом сладком мираже, там, где ожили страницы! Бесконечный карнавал, смена дат, веков и стилей, серпантином обмотал шпагу золотого шпиля.
Балаганчик во дворе, где шарманщик дарит счастье. Гаснет шар. Конец игре. И пора нам возвращаться. Над мозаикою крыш сизой дымкой ляжет вечер. До свидания, малыш! Не грусти. До скорой встречи!
Лизавета задумчиво покачала головой.
- Да, так о Питере мало кто писал... Город-сказка. Гораздо чаще его называют "загадочным", "роковым" "мрачно-таинственным"...
- Неправда! - Маргоша даже вскочила от возмущения. - Никакой он не мрачный! Он светлый, добрый, сказочный! Он открыл мне сегодня столько чудес. А все эти разговоры... да просто клевета!
- Ну, не кипятись, девочка. Я с тобой полностью согласна. Только вот вопрос: что это за шар такой у тебя в песенке?
- Мне в детстве очень нравились стихи Даниила Хармса. Впрочем, они мне и сейчас нравятся. А у него есть одно стихотворение с такими строками:
"По вторникам над мостовой воздушный шар летал пустой. Он тихо в воздухе парил, в нем кто-то трубочку курил. Смотрел на площади, сады, смотрел спокойно до среды. А в среду, лампу потушив, он говорил: ну, город жив".
Хармс ведь петербуржцем был. Ну и вот, как говорится, - отозвалось во мне.
- Хорошо отозвалось…
Я оставил барышень вести светскую беседу и поспешно удалился на пустую кухню. Мои познания в стихах и поэтах сводились исключительно к авторской песне. Вообще, я бы сказал, что мое скромное образование было весьма своеобразно. Я немного знал историю России и дома Романовых – от Павла. Историю пиратства – от Ларри и на коротком личном опыте. Командор любил поговорить о музыке, а Вальтер – рассказать о войне. Причем любой.
В цифрах и подробностях. С названием дивизий и количеством танков.
А еще в Приюте я наслушался всяких историй о прежних временах и нравах.
Ну, и попав в Нижний Мир, слегка пробежался по всем остальным аспектам – спасибо духу Яндекса! Но, надо признаться, даже эти знания были слишком поверхностными. Наверное, поэтому я и производил на всех впечатление тупого подростка. Не слишком склонного к беседам о прекрасном.
Легко разговаривать мне было только с Маргошей и Лизаветой. О прозе жизни – или делах волшебных. А еще немного – о музыке и Петербурге.
Поэтому компаний я сторонился. И вообще все чаще ловил себя на мысли, что, если бы Ларри с Павлом вернулись в Небесный лес, то я тоже умчался бы туда, роняя тапки. Там у меня, по крайней мере, был дом. Или иллюзия дома…
- Ты чего тут грустишь? – спросила Лизавета, внезапно появившись из сумрака.
- Я не грущу. Просто не хочу вам мешать.
- Не ври, пожалуйста, я же чувствую. Сгоняй лучше вниз - мне за сигаретами, а девочке за пирожными – пока магазин не закрыли.
- Мне бы уже лучше к дому – пока мосты не развели.
- А не надо к дому – оставайся. Я тебе в Юркиной комнате постелю.
А то вдруг явятся в гости злобные Повелители, а мы – одни и без оружия.
- Он не злобный. Просто скучный и противный. Можете кидать в него тапками, тарелками и пирожными.
- Еще чего – посуду любимую бить! Ты и так уже сегодня тарелку раскокал.
А пирожных еще и не купил…
- Правда, хочешь, чтобы я остался?
- Хочу. Маргоша чудесный ребенок! Но с ней не обо всем можно поговорить.
А я вдруг поняла, что мне сейчас это очень необходимо. Если, конечно, я тебя собой еще не утомила…
- Не говори глупостей! Что, мне трудно с человеком побеседовать?
- О чем побеседовать? – высунула нос заскучавшая Маргоша. – И почему вы на «ты»???
И очень подозрительно на нас посмотрела. Мы засмеялись.
- Потому, солнце ты наше, что Елизавета Петровна пытается приучить меня к мысли, что фестивальный народ разговаривает между собой на равных, и по этой причине говорит друг другу «ты». А так как мне это понять можно, но усвоить сложно, мы и тренируемся.
- Ага – на кошках – быстренько ввернула Лизавета. – Не приставай к нему, девочка - а то он в магазин опоздает и пирожных нам не принесет. Пирожные любишь?
Маргоша радостно закивала.
- Тогда доставай из шкафчика чайный сервиз. А ты, юноша, иди уже, наконец – куда послали!
Мы с Бобренком тут же вспомнили злополучно «посланного» Федора и дружно заржали. Лизавета на нас только рукой махнула, и пошла ставить чайник.
Мы разлили чай в «бабушкин» сервиз, разложили пирожные и снова начали говорить про фестиваль. Я даже предложил воссоздать атмосферу и быстро притащил из кухни две жестяные кружки, коварно похитив их у отсутствующей соседской старушки. На самом деле мне стало слегка не по себе от гордых лизаветиных слов - «кузнецовский фарфор».
ЧТО это такое я, побродивши по музеям, знал и цену ему представлял. Так что на фиг! Хватит на сегодня и одной разбитой тарелки. Вон Бобренок так руками машет, что того и гляди что-нибудь со стола смахнет!
- Нет, ты представляешь, Лизавета Петровна – возмущалась Маргоша, почти не споткнувшись на обращении «ты». – Этот паршивый рыбак в кустах так тихо сидел, что мы с Симоном его не заметили!!! Но он-то, гад, на нас полюбовался! Я же даже в баню с бабушкой ходить стесняюсь – а тут чужой мужик. Да у меня бы сердце разорвалось, если бы я его увидела!!!
Лизавета скромно топила свою улыбку в чашке чая, ибо выражение «нас с Симоном» в данном контексте звучало немного странно.
- Ну, что ты на него напала – вступился я. – Может, он, поэтому и притаился?
Вдруг бы ты с перепугу тонуть начала? Или орать на весь лагерь? А так и овцы целы, и волки сыты. Люди же в музеях на античные скульптуры любуются – и никого это не возмущает.
Маргоша покраснела и тоже спрятала нос в чашку - представив себя в роли античной скульптуры в эрмитажном зале…
- Все это ерунда – философски изрекла Лизавета. – Фестивальный народ тем и хорош, что в основной своей массе видит в человек душу, а совсем не тело.
И не заморачивается всякими глупостями. Помнится, мы на смоленском фестивале в палатку впятером набились – мальчики, девочки – и ничего!
Даже дедушку какого-то пригрели. Он нам, неопытным туристам, среди ночи команды подавал – на предмет «повернуться». И байки всякие травил. Вот он уж точно был гад! Знаешь, как проблематично ржать, когда лежишь на боку да еще чувствуешь себя шпротой в банке? А если в тебе при этом еще и полведра чая плещется? И смеяться – рискованно, и в кусты выползти – страшно. Потому, что обратно в свою банку, т. е., тьфу! – палатку можно не вместиться. А снаружи дождь поливает, и тента нет. А в заветном домике для полного счастья отсутствует заветный гвоздик. Представляешь, какой это акробатический этюд, когда одной рукой дверь держишь, а второй пытаешься с себя сто одежек снять, а потом надеть? В общем – есть, что вспомнить!
А как я в речку сдуру полезла? И тоже – неглиже. А там течение такое, что я к своим тряпочкам минут сорок потом обратно плыла. Меня ж вынесло бы прямо к сцене – всю такую их себя статую. И пришлось бы вылезать – при всем честном народе, потому, что иначе бы под мост утащило. А я – жюри! Вот уж где засада была! А тут один рыбак – да и тот незнакомый…
Мы с Борбренком слушали, затаив дыхание. Вот ведь какие катаклизмы с жюрями бывают!!!
- А как вас, вернее тебя в авторскую песню-то занесло?
- Нечаянно. Дело в том, что у меня абсолютный слух. И, пока бабушка была жива, она развлекалась тем, что меня музыке учила. В итоге я в десять лет могла любую песню послушать и НОТАМИ записать. Поэтому я у бардья - на вес золота!
Вот и помогаю всем с нотированием – и зубрам, и молодежи. Лет десять уже как по фестивалям таскаюсь. И мне это нравится!
Ну – кто бы сомневался, что нравится!!! Лизавета встала и начала собирать чашки.
- Так, Маргоша, спать! Концерт окончен! А мы с Симоном все уберем да полчасика покурим в коридорчике. Если кто приснится – зови на помощь! Мы дверь закрывать не будем.
ГЛАВА 4. Дела давно минувших дней…
Мы сидели на широком лестничном подоконнике под красивым мозаичным окном, и пили кофе. Лизавета задумчиво курила длинную сигарету, забывая стряхивать пепел в принесенную из дома банку.
- Ты по фестивалям после Юрки рванула?
- Угу. Но не сразу. Сначала с работы ушла. Я ведь фельдшером на «скорой» была. А когда Юрки не стало, я пить начала. А это, сам понимаешь, с такой работой монтируется плохо.
- Но ведь это проблемы не решает!
- Ну да – а только создает еще одну. Но я же не просто ребенка потеряла, я считала, что своими руками его угробила…
- В смысле?
- Ну, я же одна его растила. И было сложно. С моей-то беспросветной работой и копеечной зарплатой. Мне «добрые люди» посоветовали его в училище отдать. И я сама сделала его военным. Почему-то надеясь, что суворовское лучше, чем нахимовское. И море его у меня не отберет.
А потом он поехал в «горячую точку» и там погиб…
- А как же тебе вынырнуть-то удалось?
- Подружка старинная на концерт Городницкого вытащила. А потом на фестиваль в Кронштадт увезла. И я пропала…
- Валька про фестиваль в Кронштадте рассказывал. Кажется, он называется Струны Фортов?
- Ага. Только форты все время меняются. Одна Маркизова лужа остается.
- Почему – лужа?
- Потому, что там море по колено. И в поисках места поглубже можно нечаянно в Финляндию уйти – улыбнулась Лизавета. – А Валька на каком форте был?
- На Константине. Мне кажется, что я в нем каждый камешек знаю – столько о нем слышал!
- На Константин я не попала. Меня на Шанец привозили. Там столько цветов на валу росло! И вид на море с укрепления был умопомрачительный…
А еще там тоже история веселая случилась – хотя тогда она мне такой не казалась. В последнюю ночь хлынул ливень – и утопил все на свете. Надо дипломы раздавать – а сцены крытой нет. Хорошо, рядом какой-то детский лагерь был. И все причастные туда ушли. До сих пор где-то фотка валяется – как народ из кроссовок воду ВЫЛИВАЕТ.
А тех, кто просто потусоваться приехал, будить не стали. Они потом из палаток выползли – а фестиваля НЕТ. У меня палатка потом неделю дома сохла!!! В общем, экстрим этот меня и засосал. А потом мне Юркины однополчане денег собрали – и я срочно машину купила. Дабы причина была не пить. Но сорваться все равно боюсь…
- А замуж не пробовала сходить?
- Господи, Симон! Ну, кому нужна проблемная баба с разбитым сердцем??? Как там, у Радзинского? – «я стою у ресторана, замуж – поздно, сдохнуть – рано». Мой случай!
Я поймал себя на мысли, что мне почему-то хочется ее обнять и как-то утешить, но не решился это сделать.
- И не надо – сказала мне Лизавета и грустно улыбнулась.
Я растерянно похлопал глазами:
- Я это сказал???
- Нет, просто громко подумал. Ты лучше объясни – почему одинокие сердца так легко друг друга находят?
- Потому, что мы свободны от суеты и у нас есть время оглянуться. А может, просто с наших сердец шкурку кто-то снял. И мы чувствуем чужую боль, как свою. Могу я что-то для тебя сделать?
- Ты уже сделал – подарил мне Маргошу. И теперь мне есть о ком заботиться. Пойдем-ка спать, а то завтра до Невского не доберемся. Точнее, уже сегодня.
Я лег на узкий диванчик и долго не мог заснуть.
Белая ночь стояла в комнате и тихонько перебирала вещи.
Странно, но эта комната скорее была похожа на подростковую нору, чем на жилище боевого офицера. Постеры из старых кинофильмов, развешанные на стене, изредка перемежались фотографиями людей в военной форме – но фотографии казались такими же киношными сценами. Старенький компьютер тихо пылился на столе.
Куча разных мышей и наушников валялась в большой коробке. А с системного блока была снята боковая крышка. Даже шкаф и тот не был закрыт до конца и веселенький полосатый свитер сиротливо тянул рукав к кучке лежавших на стуле журналов. Впрочем, чему я удивляюсь? Юрка же уехал отсюда пацаном, и дома бывал редко. И вряд ли его волновало содержимое его комнаты. Порядка ему хватало и в казарме…
Я закрыл глаза и все-таки провалился в сон. Или явь?
Затянутая дымом горная крепость, дикий грохот, от которого, кажется, должны рухнуть и стены, и скалы вокруг. Вспышки пламени, удары неведомой, но могучей силы, рвущие защитников на клочья, на ошметки...
Молодой офицер в пробитой пулями гимнастерке, уже совершенно не боящийся смерти, а только испытывающий острую жалость к тем, кто погибает рядом с ним... Жалость и стыд. Стыд перед теми, кто верит словам командира и ждет подмоги, которой не будет. Чей-то крик: "Ложись!" Бойцы падают, вжимаясь в камень, напрасно пытаясь укрыться. «Уходите – говорит им офицер, махнув в сторону еле заметной тропинки. - Я прикрою!»
И все затихло. Только перед моими глазами медленно таяло видение полуразрушенной крепости, и самолетов, поливающих ее огнем...
Я сел на диване с бьющимся сердцем и подумал, что вот сейчас я легко накатил бы стакан водки. Ну, или хотя бы ледяной воды. Встал и осторожно двинулся в сторону кухни. Лизавета сидела за столом, подперев голову руками, и обреченно курила последнюю сигарету. Смятая пачка валялась рядом с переполненной пепельницей.
- Ты чего не спишь?
- Я знаю, как погиб Юрка. Он остался прикрывать отход, а потом вызвал огонь на себя.
- Ты не можешь этого знать!
- Могу! Спаслось десять бойцов. Фамилия у одного из них то ли Муха, то ли Мухин. Юрка ему еще фотокарточку отдал – где вы с ним у какого-то водопада стоите.
- Ох, была такая карточка. И Мухин – был. Я к нему потом дочку крестить ездила. Страшный ты человек, Симон! Я тебя скоро бояться начну.
- Я и сам себя иногда боюсь. Дай мне, что ли водки? И одеяло какое-нибудь – я лучше тут на диванчике приткнусь. А то опять война приснится или еще какая дрянь. А мне с утра Бобренка выгуливать…
И снова шумел, переливался пестрыми витринами Невский. И снова Маргоша летела рядом со мной стремительным шагом, смеялась, удивлялась, шептала вслух отрывки стихов. Но возле Дома Книги она внезапно остановилась, замерла на месте и взгляд ее стал тревожным и напряженным.
- Это канал Грибоедова - то ли спросила, то ли тихо сказала она сама себе. - Тот самый... Я читала.
"И канал Грибоедова, бывший Екатерингофский, где слышны сквозь столетья разрывов глухих отголоски, высочайшею кровью окрасив подтаявший снег..." Идем туда!
И Маргоша, решительно тряхнув головой, указала мне на багровую громаду Спаса на Крови. Если честно, я очень удивился, и даже немного испугался. Командор рассказывал мне, как Питер боялся этого места и не хотел даже близко подходить к собору. А тут девочка сама рвется на место трагедии...
Но пока я размышлял, Маргоша, обогнала меня, побежала быстрее и, слившись с толпой туристов, вошла под темные своды соборного портала. Турникет закрылся, и мне ничего не оставалось, как присесть на лавочку, чтоб поразмыслить о том, о сем в ожидании подружки. А мысли были совсем невеселые.
Если честно, что я здесь вообще делаю? Здесь, на Земле, в Нижнем Мире, в Питере? Ну, помог Маргоше. Так ведь теперь ее судьбой всерьез занялась Лизавета. А значит, мне пора тихонечко отойти в сторону. Особенно, если учесть мои чувства к девочке. А они, надо признаться, весьма далеки от братских. Да, лучше уйти, пока не стало поздно. А что еще держит меня на Земле? Дар Поющего? Не настолько уж он велик. Исполнителей чужих песен и без меня достаточно. Если я исчезну, никто и не заметит. Так для чего же мне этот Дар Бессмертия, который якорем держит меня в этом мире?!
"Чтобы отдать его более достойному!" - эти слова прозвучали над ухом так отчетливо, что я даже подскочил на месте, не понимая - сам я с собой разговариваю, или Повелитель шутит? Впрочем, кто бы ни говорил, это он верно говорит! Я даже знаю – кому бы я его отдал. Я об этом до самого утра думал…
- Вернись ко мне! Пожалуйста!
Голос, звенящий отчаянными слезами, внезапно вырвал меня из печальных размышлений. Маргоша сидела рядом со мной на лавочке и уже секунд десять трясла меня за плечи.
- Симон, что с тобой? Очнись, ну пожалуйста!
- Да тут я, тут! Что ты так, разволновалась, Бобренок? - я старался говорить спокойно и шутливо. – Я просто пригрелся на солнышке, пока тебя ждал, ну, и задремал, наверно.
- Нет! - глаза Маргоши были еще полны слез и испуга. - Ты сидел такой, как будто ты уже... не здесь. Я тебя зову, а ты не откликаешься... Мне стало так страшно! Как будто... - Маргоша всхлипнула и ткнулась лбом мне в плечо.
- Как будто я тебя потеряла.
Я скрипнул зубами. Очень хотелось дать самому себе затрещину. Задумался о смысле жизни, философ недоделанный, испугал ребенка!
Я осторожно приобнял девочку и погладил по плечу, стараясь успокоить.
- Ну не плачь, видишь, я здесь. Все в порядке.
"Ну ладно, ну не плачь ты, ведь нам нельзя отдельно" - как на грех вспомнилась строка песни.
Нельзя - а вот надо! Надо «отдельно», черт меня побери! Вслух же я сказал совсем другое:
- Ты вот лучше объясни мне, зачем тебя понесло в этот собор? Место ведь, мягко говоря, недоброе.
- Вовсе нет! Я знаю, конечно, что на этом самом месте в 19 веке народовольцы убили царя Александра Второго. Но сам храм! Ты был там внутри? Понимаешь, там каждая крупинка мозаики, каждая деталь рисунка говорит о торжестве жизни над смертью! Там такое сияние синего и золотого! Там на стенах сияют звезды и распускаются алые цветы. Это неземная красота!
Я видела: люди входят в храм, смотрят ввысь и начинают улыбаться.
Маргоша раскраснелась от волнения, говорила пылко, хотя и чуть сбивчиво.
- А судьба храма! Как судьба человека! Он столько перенес, его превращали то в сарай, то в склад. В войну в него попала бомба, а после войны его хотели взорвать советские чиновники. И вот он стоит, яркий, прекрасный! Я теперь поняла, вот так и надо жить: побеждая смерть! Стремиться к жизни несмотря ни на что!
Я слушал Маргошу и восхищался. Она, показалось мне, даже стала чуть выше ростом и старше, пока произносила эту речь. Вот тебе и Бобренок! Впрочем, после песни про Гродно, чему я удивляюсь? Поэт, действительно, меняет мир словами. Вот и я стану смотреть теперь на печально известный храм уже по-иному. И увижу красоту, которую раньше не замечал.
- "Над грозою торжествует радуга, над бедою торжествует жизнь!" - улыбнулся я Маргоше. - Спасибо, что открыла мне глаза на это чудо.
- Не за что! - девочка рассмеялась с облегчением и снова плюхнулась рядом со мной на лавочку. - Только экскурсия была слишком длинная. Не знаю, как теперь до метро дойду? Придется тебе нести меня домой на руках прямо отсюда.
- А до Угла Невского и Большой Морской ты дойти не хочешь?- хитро прищурившись, поинтересовался я.
- Ух ты! До вашей секретной штаб-квартиры? Долечу, как на крыльях!
- Тогда вперед! Тут недалеко. Там передохнем. А по дороге в «Шоколаднице» чаю попьем!
ГЛАВА 5. Ах, где ж мой музыкальный ящик?..
- А почему мы пьем чай именно здесь, а не в каком-то другом месте? И почему – зеленый?– спросила Маргоша, догрызая миндальное пирожное.
- Это такая традиция – улыбнулся я. – Когда-то на твоем месте сидел Командор. И тоже пил зеленый чай.
- Ну, надо же! – удивилась девочка и уважительно покосилась на кожаный диванчик. – А что было потом?
- А потом его спугнула пожарная машина. Но эту историю я как-нибудь в другой раз тебе расскажу.
Я набрал на кодовом замке заветную комбинацию, и мы вошли в подъезд.
- Вот так просто? – удивилась Маргоша.
- А ты что хотела – чтобы я тут заклинания шептал?
Мы поднялись на последнюю лестничную площадку. И тут же уткнулись в металлическую решетку, закрытую на большой висячий замок.
- Ой! А зачем это? Лестница же еще не кончилась?
- Затем, что выше никто не живет. Ну, по крайней мере, так считается.
Я вытащил из кармана куртки связку отмычек и потянулся к замку.
- Это что? – хихикнула моя подружка. – Кооператив «Юный взломщик»?
- Это – незаконное проникновение на охраняемый объект. Штраф 700 тыщ. Или четыре года тюрьмы – мрачно ответил я, открывая железную дверь.
И почти силком заталкивая в нее оторопевшую Маргошу. Мы махнули еще один лестничный пролет, и зашли домой.
Удивительное дело! В квартире царил идеальный порядок. Я и не знал, что так бывает. Нет, ну мы, конечно, предпринимали попытки разобраться в этом бардаке, но обычно они почти ничем не заканчивались. И по углам вечно валялась туристическая снаряга вперемешку с историческим костюмом. Мне еле удалось выцыганить в этом бедламе постоянное место для своей гитары.
- Ну, вот так мы и живем! – бодро сказал я, прекрасно понимая, каких титанических усилий стоило это «так».
Маргоша прошлась вдоль старинных книжных шкафов, постояла у камина, и долго смотрела на портрет, не решаясь спросить – кто на нем изображен?
- Это Ларри. Когда она еще была Настей. До свадьбы с Сашей. Ну, то есть с Патером.
- Бррр! Как много действующих лиц! А можно для тупых и медленно?
- Можно. Лица всего два. Пиратка и менестрель. Квартира эта – Патера. В те времена, когда он был Сашей. А Ларри – была Настей. Когда они поженятся, Саша приведет ее сюда. Это случится в начале прошлого века, незадолго до революции. А сто лет спустя уже Ларри притащит сюда Патера – чтобы он вспомнил свое прошлое воплощение.
- Как у вас все сложно!!! Я так сразу в персонажах не разберусь. Лучше расскажи – как вы тут втроем помещаетесь?
- Нормально помещаемся! Дорогие родственнички спят на диване, а я – вот в этом круглом плетеном кресле. Правда, на кухне тоже имеется диван, но он – гостевой. Да и кресло это я очень люблю! Садись, посмотри, как в нем уютно!
Маргоша плюхнулась в кресло, потом свернулась в нем калачиком и прикрыла глаза.
- Надо же! И, правда, уютно. Но ты-то как в него влезаешь??
- Сейчас изображу! Выметайся! Смотри, тут еще имеется маленькая плетеная скамеечка. Она выдвигается, и на нее складываются ноги. А прочая тушка -блаженствует в кресле. Что еще? Готовить мы все умеем, но ленимся. Поэтому обычно едим внизу. Но с кухней ты можешь ознакомиться. А заодно и на ванну взглянуть – чудо техники начала прошлого века!
- Между прочим, тебе там записка.
- Где – в ванне? – рассмеялся я.
- Нет, на кухне. На столе лежит.
На столе лежала не только записка, но и не хилая пачка денег.
«Это вам на расходы. Или – на походы. В общем – куда хотите, туда и тратьте.
А мы совершили свой подвиг и уехали консультировать регату. Может быть, появимся к концу лета, может быть – раньше» О, Джим!!
Маргоша опять забралась с ногами в кресло, пристроив голову на маленькой подушке.
Я принес с дивана плед и заботливо ее в него закутал.
- Можешь тут подремать немного. Все равно погода за окном портится. И нам лучше сидеть под крышей.
- А как же незаконное проникновение?
- Не волнуйся! Никто нас здесь не потревожит. А, если и потревожит, то я тебя в обиду не дам. Ты же не против того, чтобы я тебя охранял?
- Не против. Но лучше спой мне что-нибудь. А то мне кажется, что гитара твоя скучает.
Опять же, ты Патера все время вспоминаешь, а песенки ни одной его не исполнил…
- Не вопрос!
Я достал из чехла гитару, пробежался по струнам, что-то где-то подтянул и устроился на диване.
- И как ты это делаешь? – вздохнула девочка. - Я с тюнером-то настроить не могу – а ты так, по старинке, на слух. Наверное, я тупая.
- Уверяю тебя, что я тоже не волшебник. Просто у меня учителя хорошие были. А еще подзатыльники процессу способствовали. В общем, петь тебе стану все, что на ум придет. А пришло сейчас вот это:
- Прощай, позабудь и не обессудь …
- Ой – изумилась Маргоша. – Мой любимый Бродский! Но только, знаешь, не надо сегодня про «прощай», хорошо?
- Хорошо. Тогда вот это – раз уж я зачем-то в зимнюю тему полез:
- Все снег и снег, и дремлют крыши, и только бал в одном окне…
Почему-то по мере того, как я пел, глаза у Бобренка становились все квадратнее, а недавно обитавший в них сон исчезал, как мартовский снег на солнечной стороне улицы. Она еще и намеки мне какие-то делала – этими квадратными глазами…
- Так, где ж мой музыкальный ящик, уж лучше завести опять старинный вальс, старинный вальсик, чтоб до утра спокойно спать…
- Что не так на этот раз? – поинтересовался я, чувствуя, что ни черта не понимаю.
- Там… Там… Женщина!
- Какая еще женщина? Где???
- Женщина. С портрета. Сидела рядом с тобой. И, кажется, тебе подпевала…
- Господи! Ларри вернулась!!!
Я отшвырнул гитару и заметался по квартире. Но, естественно, никого не нашел. И вернулся в комнату. А потом мы с Маргошей поругались…
- Сначала меня сравнили с Ларри, потом спутали с ней, теперь она сама явилась к нам… незваной …
- обиженно бубнила девочка с какой-то странной интонацией, которая сразу мне не понравилась.
- Что значит «незваной»? Это вообще-то ее дом!
- Ну да, ну да…
Значит, всякие… призрачные дамы могут сюда заходить, вести себя как дома, когда ты для МЕНЯ поешь!
Я опешил. Чего-чего, а попытки ревности от этого дитя я никак не ожидал.
Не зная, плакать мне или смеяться, я попытался поговорить с ней
спокойно.
- Я же тебе объяснял, что Ларри сделала для меня!
- Я помню, ты говорил. Но это же было так давно!
- Понимаешь, бывает такое Прошлое, которое не отпускает…
Черт, да я сам не хочу его отпускать! Да, я мечусь между Прошлым и
Настоящим! Но поверь, ревновать меня к Ларри просто глупо!
А вот этого не следовало говорить! Но я понял это слишком поздно.
- Ревновать? Тебя? – голос Маргоши теперь был полон ледяного спокойствия. – Вот еще - не хватало! С чего бы мне ревновать тебя к какому-то дурацкому портрету?
- Сама ты дура! – сорвался я. – Как ты не понимаешь, что Ларри – это часть моей жизни! Причем, может быть, лучшая! И долгая!
- Да-да, лучшая! А Лизавета - какая часть твоей жизни? Тоже - лучшая? Ну да, я понимаю, вы у нас взрослый юноша, вам четыреста лет. И глупые маленькие девочки вас не интересуют…
Мысленно я взвыл и отвесил этой наглой пигалице крепкий подзатыльник. Но, скрутив нервы в клубок, постарался ответить ей как можно спокойнее:
- Лизавета – несчастная женщина. У нее сына убили. Единственного! И я просто пытаюсь ее утешить. Ты же сама отца потеряла – должна помнить, что такое – горе!
- Знаю я, как женщин утешают. Тебе Гэндальф уже такое советовал. А ты видно большой специалист в этом вопросе!
- Я – специалист?!! Да откуда ты знать можешь – есть у меня такой опыт или нет? И какое тебе вообще до него дело? Я пока что «свой собственный мальчик» и не обязан перед тобой в своих поступках отчитываться! У меня такое впечатление, что ты меня к каждой юбке ревнуешь!!!
Маргоша возмущенно открыла рот, но, видимо не нашлась, что ответить, и просто начала быстро шнуровать кроссовки, которые только что напялила на ноги.
- Дай мне жетончик на метро. И вниз проводи. Я домой поеду. Не хочу тебя больше видеть! И браслет свой забери!
- Какое метро – дождь на улице! Я тебе такси сейчас вызову. Потерпишь мое присутствие еще минут десять. Лизавете скажи, что я здесь остался. И не ругайся с ней – она перед тобой ни в чем не виновата.
В полном молчании мы спустились по лестнице.
Потом постояли в парадном, дожидаясь пока приедет машина. Я запихнул Маргошу на переднее сидение, сказал шоферу адрес, выдал деньги и захлопнул дверь.
А потом бесцельно бродил под дождем и плакал, как маленький мальчик, потерявшийся в незнакомом городе…
Телефон в сыром кармане жалобно звякнул и сделал вид, что скончался.
Это слегка привело меня в чувство. Мне-то на свое здоровье плевать, ибо – бессмертен. А вот технику топить не обязательно.
Я вернулся домой, содрал с себя мокрые шмотки, быстро растопил камин и пододвинул к нему любимое кресло. Пока я размышлял над тем, чего бы мне выпить, аппарат успел слегка просохнуть и снова подал признаки жизни.
- Я вас внимательно – по возможности бодро сказал я.
- Ну, слава Богу, отозвался. С тобой все в порядке? Девица вернулась сама не своя. Не ест, не пьет и даже не плачет. Что у вас случилось? Поссорились? Чего делили-то?
- Тебя – чуть было не ляпнул я. Но не стал усугублять ситуацию. – Тут, похоже, Ларри вернулась. И у барышни случился приступ ревности. В итоге мы с ней поругались, и я отправил ее к тебе. Извини.
- А почему на звонки не отвечал?
- Потому, что мы с телефоном гуляли под дождем. И он тоже обиделся.
- Сумасшедший! Ты же заболеешь!
- Ага. Обязательно! Потом – умру. И опять воскресну. Ты же знаешь, что этому телу дождь не страшен!
- А душе?
- А душу сейчас полечим известным способом. Хотя – может быть ей и чая горячего хватит.
- К тебе приехать?
- Не стоит. Одиноким сердцам следует оставаться одинокими. Иначе – беда.
- Ты прав, пожалуй. Звякни мне утром, хорошо?
- Да, мэм. Обязательно. Контрольный в голову, мэм. Но не раньше десяти.
- Не паясничай! Лучше, в самом деле, чего-нибудь выпей и спать ложись.
Я отложил телефон, постоял под горячим душем, засунулся в халат Патера и отправился проверять холодильник. Чудеса на виражах! Вместо привычной печально-одинокой мыши – куча красиво упакованной еды и несколько банок пива. А жизнь-то налаживается! Снова устроившись в кресле перед камином, я открыл банку, сделал несколько глотков и начал подводить итоги. Ну, обидел девочку – это плохо. Но она сама напросилась – со своими намеками на мои «отношения» с Лизаветой. Зато у меня теперь есть шанс отползти в сторонку. И это хорошо. Хотя, конечно, ее история с Повелителем все еще немного напрягает. С другой стороны – не фиг было договор подписывать! Тут, как говорит наш УК, незнание законов не освобождает от ответственности.
Но, опять же – Повелитель не Капитан карателей – и, стало быть, не опасен.
Ну, попугает еще разок-другой, а потом найдет себе новую жертву.
А я могу и в Отражения отправиться. И поискать там Ларри и Павла. Плохо, что я толком не знаю – как туда попасть? Знает Питер – но он далеко и скоро не вернется. Съездить что ли в Гатчину, навестить подземный ход? Вдруг я почувствую, где этот переход злополучный? Еще Ларри когда-то говорила, что в Отражения можно попасть после смерти – но у меня почему-то не получилось. И я из-под колес отправился прямиком к Госпоже.
Вторую попытку делать не будем – а то лишит бессмертия, как делать не фиг! А я его лучше Юрке подарю. Перед глазами снова встала горящая крепость. Только на этот раз в небе над ней уже не было самолетов.
И только черные птицы с криками носились над полем боя. Юрка лежал лицом вниз, раскинув руки и чужой теплый ветер ласково трепал его светлые волосы. А вокруг него в самых причудливых позах валялись трупы поверженных врагов…
Интересно – смог бы я вот так спокойно – без лишних слов и воплей отдать свою жизнь в этой, в общем-то, чужой войне? Высшее командование-то бросило их умирать. А он своих бойцов – спас. Пусть не всех, а только тех, кого смог… Я потянулся за гитарой, припомнил аккорды, и тихонько запел:
- От героев иных времен не осталось порой имен…
ГЛАВА 6. В Отраженья не ходи…
Самоестранное, что ночью мне ничего не снилось – то есть совсем ничего.
Я спал так долго и сладко, что открыл глаза только ближе к одиннадцати.
И то только потому, что телефон, брошенный на столе, орал, как потерпевший.
- Алё – ответил я сонным голосом, доползая до мобильника и даже не взглянув на входящий номер.
- Симон, паршивец, где же твой контрольный выстрел? Десять часов давно прошло! Тебя там никто никуда не уволок?
- Тута я. Просто проспал все на свете. Прошу пардону. Что там у вас?
- Мир, дружба, жвачка.
Эта дурища мне покаялась, что приревновала тебя не только к Ларри, но и ко мне.
- И что ты ей на это сказала?
- Пришлось девушке поведать, что для амурных дел у меня имеются очень серьезные мужчины, а глупые мальчишки меня совершенно не интересуют.
- Абыдно, слюш – ухмыльнулся я. – Но переживем!
- Ты приехать к нам не хочешь?
- Я приехать не могу. Потому, что не слишком удачно приткнул к камину мокрые кроссовки. И они скончались. А что-нибудь другое в наведенном порядке могу до вечера проискать. Лучше вы ко мне приезжайте. Адрес Маргоша знает. Когда доберетесь – наберешь меня. К подъезду я и в тапочках спуститься могу.
- Договорились! Лапа у тебя какого размера, кстати?
- Сорокового.
- Ну, значит, привезу какие-нибудь Юркины кеды. Жди!
Я выключил телефон, с сожалением выбрался из кресла и пошел открывать окно. Вот ведь интересно – кроссовки всю ночь пропадали прямо у меня под носом, а я все равно спал, как убитый. Теперь надо срочно к мусорке сгонять, чтобы их выкинуть. Они, сволочи, сохнуть не пожелали, зато расплавились прекрасно. Я оделся, залил водой еще тлевший камин и потащился на кухню ставить чайник.
Девушки нарисовались минут через двадцать. Я едва успел хоть немного проветрить и организовать «вынос тела». Слава Богу, что телефон догадался с собой прихватить. Надо же было объяснить, как пробраться в родную подворотню, чтобы машину на улице не бросать. Так что предстал перед барышнями во всей красе: в мятых трениках, Джимовых тапках и с неумытой физиономией. И к тому же рядом с мусорным баком.
- Красавец, чо! – рассмеялась Лизавета, а Маргоша смущенно отвела глаза.
- В самом деле? В таком случае, народ на Невском не пугаем. И, как все нормальные герои, идем в обход. В смысле – черным ходом.
И я потащил их к секретной дверце.
Попав в таинственную квартиру, Лизавета повела себя, как первоклашка на экскурсии. Она с интересом оглядывалась по сторонам и задавала множество вопросов:
- А почему эта квартира от обычного мира скрыта? Четвертое измерение?
А вход такой кто придумал? Ларри? Она ведь здесь жила?
А где сейчас Джим и Питер? На регате? А они скоро вернутся? Очень хочу с ними познакомиться!
Я утвердительно отвечал на все вопросы, напрочь забыв, про несчастный чайник. Лизавета тем временем продолжала «исследование» квартиры.
- Ух, ты! Камин! Настоящий? А разжечь его можно?
- Конечно! Где ты думаешь, я кроссовки спалил? До сих пор гарью пахнет.
Маргоша скромно сидела в моем кресле. А Лизавета в это время прис
