Европейские дома и мода

С момента своего появления в 1652 г. Немецкая слобода под Москвой стабильно росла и по числу дворов и по количеству жителей. К концу XVII в. здесь обитало до 2 тыс. человек. Число дворов превышало три сотни. Когда-то «немцы» жили в таких же домах, что и русские обыватели. К концу 1680-х гг. облик Немецкой слободы изменился. Если верить Иржи Давиду, католическому священнику, который служил в первом католическом храме Слободы, «московские немцы» стали строить дома европейской архитектуры, часто из камня. Они были опрятны и красивы, а улицы Слободы, вымощенные деревянными мостовыми, прямы и чисты. «Едва ли найдешь здесь дом без сада, — замечает И. Давид, — притом сады цветущие, плодоносные и красивые»[1055]. Слобода выглядела более привлекательно, чем сама российская столица. Неслучайно она была так притягательна для юного царя Петра. По благоустройству Немецкая слобода к концу XVII в. могла соперничать не с одним благополучным западноевропейским городком. В записках Б. Койэта о голландском посольстве 1675–1676 гг. читаем: «Слобода пересекается многими красивыми улицами и приблизительно так же велика, как город Мейден»[1056].

Одежда обитателей Слободы ничем не отличалась от той, что носили в западноевропейских странах. Имперский посол Августин Мейерберг, побывавший в Москве в 1661–1662 гг., обратил внимание на то, что молодые иностранные офицеры на русской службе одеты в часы досуга по последней европейской моде. Мейерберг даже описал одного молодого человека в одеянии «узком и коротком, по французской моде, бывшей тогда в ходу у молодых людей»[1057]. Вообще, что касается одежды, то в этой области Слобода пережила несколько метаморфоз. При Иване III, Василии III, Иване IV Грозном, т.е. во второй половине XV — XVI вв., судя по запискам иностранцев, не было какой-либо регламентации одежды служилых и торговых иностранцев в России. Адам Олеарий пишет о ситуации конца 30 — начала 40 годов XVII в.: «Раньше немцы, голландцы, французы и другие иностранцы, желавшие ради службы у великого князя и торговли пребывать и жить у них, заказывали себе одежды и костюмы наподобие русских; им это приходилось делать даже поневоле, чтобы не встречать оскорблений словом и действием со стороны дерзких злоумышленников. Однако год тому назад нынешний патриарх переменил это обыкновение. Теперь… все иностранцы, каких земель они ни будь люди, должны ходить всегда одетые в костюмы из собственных стран, чтобы была возможность отличить их от русских»[1058].

Без сомнения, патриарх желал таким образом уменьшить контакты россиян с «немцами», ибо каждый истинный православный, отличив «нехристя» по одежде, должен был держаться от него подальше. Однако эффект оказался другим. Русские постепенно привыкли к виду иностранной одежды, смогли объективно оценить ее деловые и эстетические качества. Постоянно меняющаяся западноевропейская мода заставляла быть более терпимым сначала к одежде «чужих», а потом это ментальное свойство могло быть распространено и на другие области жизни «немцев».

Сначала среди русской знати, а потом и в среде горожан появлялись ценители западного платья, позволяющие себе примерить немецкий костюм дома, а иногда и внести его элементы в свою одежду, в которой появлялись на людях. Д.Н. Альшиц в «скучном» актовом материале нашел известие об «европейском денди» 1680-х гг. из людей глубоко провинциальных и вышедших из крестьянских низов. В Яренском, одном селе Цимлянской волости, после смерти отца бедного крестьянина Силы Щелкалова остался сиротой его 3-летний сын Кузьма. В 13 лет этот, как явствует из его «покормежной грамоты» (паспорта того времени), сероглазый мальчик с русыми волосами и очень маленького роста (2 аршина 5 вершков), обратился к властям с просьбой дать ему документ, разрешающий покинуть родной уезд и идти в сибирские города «кормиться чёрною работаю». «Покормежная грамота» ему была выписана, причем ребёнок заплатил за услугу Земской избы, как полагалось, 1 копейку. Работал Кузька Щелкалов в Верхотурье, Тобольске, Иркутске, Якутске, Нерчинске. Дорос до доверенного приказчика сольвычегодского купца Ивана Федоровича Мезенцева. Возил его товары от китайской границы по сибирским городам и в Москву. Сколотил собственное состояние, вернулся в родной Яренск и открыл свое торговое дело. Не брезговал ростовщичеством. Вскоре он женился и обставил свой быт с роскошью. Тяготел он с женой и к «немецким штучкам». Ходил в дорогом коротком камзоле, в недешевых штанах за 80 копеек, носил, постоянно меняя, три шляпы за 20 копеек каждая. В руках Кузьма Силыч держал рублевую трость, имел при себе заграничную зрительную трубку, а шею повязывал немецкими «хальстухами», которых у него было аж 5 штук по 12 копеек каждый[1059].

Европейские «ереси»

От этого «денди» вернемся в столичную Немецкую слободу. В XVII в. здесь были знакомы не только с последними новинками западноевропейской моды. К концу XVII в. среди «московских немцев» имелись поклонники западного мистика-самоучки Якоба Бёме. Именно у них получил признание уроженец Бреслау Квирин Кульман (Quirinus Kuhlmann, он же Culmannus, Kühlmann, Kuhlman; 1651-1689), объявившийся в московской Немецкой слободе 27 апреля 1689 г. с целью проповедовать фактически новую религию. Ещё в 1674 г. Кульман написал книгу «Воскресший Бёме» (Neubegeisterter Böhme), где, вдохновившись проповедями чешских хилиастов — Яна Амоса Коменского, Христофора Коттера, Николая Драбика и Христины Понятовской - изложил свое учение, которое предполагало объединение христианства, ислама и иудаизма в единую конфессию. Себя Кульман именовал «Сыном Божьим», предрекал скорый конец Света («крушение Вавилона») и наступление «иезуэлитского царства», эпохи безгрешных людей, возвратившихся в Рай. Кульман утверждал также, что если ему сотворят какое зло, на Россию обрушиться гнев Божий.

Кульман учился в Йенском и Лейпцигском университетах, но докторской степени не получил, в 1673 г. переехал в Амстердам, а оттуда в Лейден, где и познакомился с учением Бёме. В 1678-1679 гг. побывал Англии, Франции, посетил Константинополь, где заработал за проповедь христианства 100 ударов по пяткам. В Лондоне в 1679, а в Амстердаме в 1686 гг. вышла его «Прохладительный псалтырь» (Kuhl Psalter), стихотворное изложение пророческих видений. До приезда в Москву Кульман проповедовал в разных городах Европы. На мысль ехать в Москву Кульмана навело знакомство с учившимся в Европе рисованию Отто Генином, сыном служившего в Москве немца-полковника.

Лютеранский пастор Иоахим Мейнеке счел речи Кульмана еретическими и подал жалобу патриарху Иоакиму. 28 мая 1689 г. Кульмана, приютившего его лекаря Репира Петлинга и купца Конрада Нордермана, проникшегося проповедью Бёме и Кульмана еще до приезда последнего в Москву, взяли под стражу. Был арестован и полковник Генин, состоявший в переписке с Кульманом, когда тот находился еще на Западе.

Переводчики Посольского приказа Иван Тяжкогорский и Юрий Гивнер, которым поручили ознакомиться с бумагами Кульмана и изъятыми у Нордермана теософскими книгами, нашли их богопротивными и оскорбительными для царей. Кульман утверждал, что в «иезуэлитском царстве» не будет царей, все будут равны и «никто ничего своим называть не будет». Еретическими признали убеждения Кульмана и «эксперты» из Немецкой слободы: пасторы Вагецир и Мейнеке, а также католические священники иезуиты Тобиаш Тихавский (Тихановский) и Иржи Давид. После пыток Квирина Кульмана и Конрада Нордермана, так и не отказавшихся от своих взглядов, сожгли на Красной площади Москвы 4 октября 1689 г.[1060]

В XIX в. в историографии делались попытки связать воззрения Кульмана с русским расколом и духоборчеством, что было явной натяжкой. Взаимопроникновение Москвы и Немецкой слободы мало касалось религиозной жизни, зато быстро шло в области быта.