2017-11-01
827
Многие лирические жанры в европейской литературе известны со времен Античности. Это оды, гимны, сатиры, элегии, эпиграммы, эпитафии, послания, мадригалы, эпиталамы, эклоги и др. Названия закреплялись за произведениями определенной содержательной направленности. Позднее, в эпоху Ренессанса появились сонеты, стансы, баллады. Почти все они функционировали и в дальнейшем, в том числе в XIX в., о чем свидетельствует творчество русских и западноевропейских поэтов того времени. Наиболее привычными стали ода, элегия, сатира.
Поскольку в лирике основную содержательную нагрузку несет на себе раздумье-переживание, характер его зависит от объекта раздумий и от эмоционального восприятия его лирическим героем. С этим связаны и жанровые обозначения. О д а всегда откликается на материал, достойный героизации и воспевания. Таким «материалом» могут быть отдельные личности, совершившие нечто значительное и высоко ценимое обществом («Ода на восшествие на престол Елизаветы Петровны» М.В. Ломоносова), исторические события национального масштаба («Ода на взятие Хотина» того же автора), даже какие-то качества людей или особенности их мироощущения – храбрость, мужество, достоинство, свобода, стремление к соблюдению законов («Вольность» А.Н. Радищева и «Вольность» А.С. Пушкина).
Сатира, как показывает ее название, рождается в результате критического осмысления тех или иных сторон жизни, выливающегося в эмоциональное размышление по поводу каких-то конкретных недостатков в жизни общества или отдельных его членов. Сатиры писали в XVIII в. А. Кантемир, А. Сумароков, В. Капнист и др.
В элегии преобладает драматическая тональность, которая появляется в ходе эмоционального переживания каких-то противоречий, дисгармонии, неустроенности в жизни личности, в состоянии общества, в отношениях человека и мира и т. д. Иногда поэт прямо называет свое произведение элегией, как, например, А.С. Пушкин («Безумных лет угасшее веселье») или Н.А. Некрасов («Пускай нам говорит изменчивая мода»). Но большей частью принадлежность стихотворения к жанру элегии, так же как к жанру оды или сатиры, осознается при анализе их содержания.
Однако не всегда легко установить границы между лирическими жанрами. Еще в XVIII в., когда такие «границы» считались достаточно твердыми, известный в то время русский поэт М. Xемницер писал стихотворения, в которых преобладала не торжественная, а грустно-ироническая тональность («Богатство», «Злато», «Знатная порода»), но называл их нравственными одами. В XIX веке в лирических произведениях особенно часто сочетаются разные типы настроений, в XX в. эта тенденция усиливается. К объективным особенностям, обусловленным смешением и сплетением разных эмоциональных тенденций и ориентацией на разные формы, добавляется потребность внести авторское начало в обозначение жанровой специфики лирического произведения. Отсюда, наряду с традиционными названиями лирических текстов, встречаем такие, как «Колыбельная вполголоса» (Самойлов), «Колыбельная Трескового мыса» (Бродский), «Колыбельная для Лены Борисовой» (Кибиров), «Диалог» (Винокуров), «Мой стих» (Ваншенкин) и т. п. (См.: Абишева, 2008). Все это означает, что определение жанровых особенностей при чтении и даже анализе лирических произведений достаточно трудно, но возможно, если ориентироваться на содержательные особенности, т. е. модальность.
Длительные споры о сущности и взаимодействии жанровых и родовых начал в художественном творчестве, не завершившиеся и по сей день, не стали серьезным препятствием для выделения и обозначения тех типов произведений, которые существуют под именем лироэпических. К ним прежде всего относятся поэмы. Поэмы различаются по степени проявления или присутствия эпического или лирического начал, а также по жанровой направленности. Эпическое начало обусловливается в них тем, что здесь есть персонажи, правда, не очень многочисленные и не очень подробно показанные в действии, но обладающие внешними приметами. Они предстают на фоне природы или быта и принимают какое-то участие в действии, в силу чего в поэмах достаточное внимание уделяется характерам изображаемых героев, но много места отводится также описаниям природы, местности, и кроме того, мыслям автора, которые традиционно называются «лирическими отступлениями». В поэмах они весьма органичны.
Поэмы тяготеют к двум типам: в одном довольно четко и активно обнаруживается эпическое начало; в другом – лирическое. Например, «Медного всадника» сам автор не случайно назвал «Петербургской повестью» на основании того, что в центре оказывается рассказ о судьбе Евгения, начиная с момента наводнения и кончая смертью героя на острове, около бывшего домика его невесты, примерно через год после гибели Параши: наводнение произошло в ноябре 1824 г., «роковая» встреча Евгения с Петром-памятником – в начале осени следующего года («Раз он спал // У невской пристани. Дни лета // Клонились к осени…»), вскоре после чего он и погиб. Рассказ сопровождается описаниями разных мест Петербурга, картин наводнения, а главное, лирическими высказываниями автора и по поводу несчастья, постигшего Евгения и других горожан, и по поводу красоты и величия Петербурга, а также мыслями о роли Петра, основавшего город в устье Невы, которая периодически «бунтовала» и грозила городу разрушением.
Поэма Лермонтова «Мцыри» явно тяготеет к лирическому типу. Она включает 26 глав, из которых 25 представляют собой монолог Мцыри, во время которого он рассказывает о трех днях, проведенных на воле после побега из монастыря, но значительную часть его монолога занимают эмоционально окрашенные описания природы, а главное, переживания, которыми он делится с монахом перед смертью. Эти переживания полны горечи, страданий от ощущения несостоявшейся жизни. Такой, в высшей степени эмоциональный монолог дает основание назвать поэму лироэпической, но с преобладанием лирического начала, что выражается в свободной композиции, характерной для лирических произведений.
К числу поэм лирического плана может быть отнесен «Реквием» Ахматовой. Его сложная композиция объясняется и содержанием, и условиями создания произведения, которое рождалось в течение нескольких лет (с 1935-го по 1940-й год), при этом отдельные части ее долго хранились лишь в памяти Ахматовой. Поэма содержит прозаическое вступление («Вместо предисловия»), объясняющее обращение к данному замыслу; посвящение; вступление; затем шесть маленьких глав, продолжающих вступление; седьмую («Приговор»); восьмую и девятую главы («К смерти»), десятую главу («Распятие») и эпилог в двух частях.
Напоминание фактов, которые послужили материалом для поэмы (арест всех близких, смерть мужа, одиночество, ожидание приговора сыну, стояние в очередях в тюрьму, встречи с подобными себе женщинами), сочетается с трагическими размышлениями о своей судьбе и судьбе страны, с мыслями о смерти, которая иногда кажется легче жизни, с молитвами обо всех убиенных и страдающих в условиях тогдашней ситуации в стране. Все это мотивирует сложную композицию лирического типа и эмоционально экспрессивный тип речи.
Что касается собственно жанровых признаков, то термин поэма, с одной стороны, представляется правомерным и емким, с другой – недостаточно точным, так как под этим названием существуют лироэпические произведения героического («Василий Теркин»), романического («Мцыри», «Цыганы»), нравоописательного («Кому на Руси жить хорошо») плана и, конечно же, разной модальности. К лироэпическим жанрам можно отнести и балладу, если в ней более или менее явно проступает повествовательное начало.
Xудожественный метод
Размышления о содержании произведения, о типах модальности и о характере интерпретации действительности, воспроизводимой в художественном тексте, подводят к вопросу о степени адекватности, достоверности, правдивости воссоздаваемой художником картины мира и о соотношении жизненного материала с сознанием художника. Этот вопрос так или иначе возникал в разные периоды, но активизировался в 30—40-е годы XIX в. Одним из первых на эту проблему обратил внимание А.С. Пушкин еще в середине 20-х годов, высказав в романе «Евгений Онегин» свои мысли о предшествующей сентиментальной и романтической литературе, которую читали его современники и в которой либо преобладал морализм, подавлявший реальные драматические коллизии в отношениях между героями, либо обнаруживалось стремление показать исключительную личность, существующую словно вне реального мира и независимую от него.
Подобные мысли через некоторое время были поддержаны Белинским, отстаивавшим права «реальной поэзии», получившей пренебрежительное обозначение «натуральной». Данный вопрос был вновь поднят через 100 лет в работах русских критиков 20-х годов XX в., обратившихся к оценке познавательных возможностей литературы и степени ее объективности в изображении действительности. На эту мысль литературоведов натолкнуло сопоставление литературы с философией, в которой как бы существовало два основных метода или принципа познания жизни – идеалистический и материалистический. Заимствованное из философии понятие «метод» стало очень распространенным литературоведческим термином и предметом раздумий. Начиная с 20-х и включая 80-е годы XX в. на эту тему были написаны десятки книг и сотни статей. А сущностью размышлений и дискуссий стал вопрос о том, какую именно грань или сферу художественного произведения обозначает термин «метод», насколько он зависит от мировоззрения писателя и сколько методов можно насчитать в мировой литературе. Почти сразу же после возникновения данного вопроса (тоже по аналогии с философией) литературоведы заговорили о двух методах, сначала предложив для их обозначения понятия «материалистический – идеалистический», но вскоре заменив их понятиями: «реалистический – антиреалистический», «реалистический – нереалистический», а затем «реалистический – романтический». После дискуссии, прошедшей в 1957 г., в качестве второго члена указанной оппозиции вошел в обиход термин «нормативный», который был принят многими учеными и дожил до настоящего времени.
Из данного дихотомического подхода следовала необходимость определения реализма и нормативизма как сосуществующих, пересекающихся и в то же время различных принципов воспроизведения жизни. Преобладающее внимание было, конечно, уделено реализму, немалое – романтизму. Конкретных определений реализма было множество, но всех их объединяло стремление подчеркнуть, что реализм подразумевает такое изображение героев, при котором «они действуют (думают, чувствуют, говорят) в соответствии с особенностями их социальных характеров, с их внутренними закономерностями, создаваемыми общественными отношениями их страны и эпохи – типическими обстоятельствами» (Поспелов, 1972, 52). Согласно определению другого исследователя, «метод обнаруживается в том, как относится внутренняя логика развития образов к объективной закономерности развития человеческой жизни в данных национальных и исторических условиях» (Сквозников, ЛЭС, 218). Значит, в реалистических произведениях поведение героев и их мысли диктуются, обусловливаются, обосновываются обстоятельствами. А что происходит в произведениях нормативистского плана?
Попытки найти ответ на этот вопрос содержатся в ряде исследований, среди которых особого внимания заслуживают работы И.Ф. Волкова, много лет посвятившего исследованию метода и изложившего свои мысли в нескольких книгах, но предельно ясно и убедительно – в учебном пособии «Теория литературы», вышедшем в 1995 г. Напоминая, что понятие метода возникало в искусствознании всегда, когда решался вопрос об отношении произведений художественного творчества к реальной действительности, ученый стремился подчеркнуть, что воспроизведение действительности – это сложнейший акт творческого характера, а метод – «это тот или иной тип духовно-практического опыта людей, творчески освоенный писателем в качестве основы художественно-творческого воспроизведения жизни» (Волков, 156).
Исследователь рассмотрел все «дореалистические» эпохи, начиная с Античности и включая романтизм, а затем и некоторые этапы постреалистического периода (экспрессионизм, экзистенциализм) в аспекте творческого метода. Волков показал, что все они своеобразны, но для всех характерен тот тип художественного творчества, который он назвал универсализмом. В основе любого типа универсализма – особый характер связей индивида и общества и особый тип духовно-практического освоения мира в данную эпоху. В античную эпоху художники осваивали современную им жизнь в ее характерных особенностях как заданную в своей сущности богами и героями или как отклонение от нее и претворяли ее в образах, заимствованных из мифологии – отсюда античный мифологический универсализм.
В Средние века в рамках христианского представления о сущности мира реальная жизнь осваивалась как проявление божественной сущности или как происки дьявола, как проявление греховного начала в человеке. В этом своеобразие христианского универсализма. Гуманистические принципы эпохи Возрождения предусматривали воспроизведение реальной жизни и человеческих характеров как заданных всеобщей родовой естественной природой человека. И хотя основу произведений нередко составляли характеры людей эпохи Возрождения, они выступали как всеобщие, универсальные по своей сущности, всегда и везде неизменные и вечные, безразличные к конкретно-исторической реальности. Ученый называет этот период ренессансным универсализмом.
Эстетика классицизма базировалась на рационалистическом понимании характера человека. Xудожник должен был руководствоваться извечными законами разума, независимого от природы, но устанавливающего все ее существенные особенности. Это проявлялось в выборе конфликтов, решение которых приходит только извне, со стороны законов разума, за которыми стоят отвлеченные политические нормы или отвлеченно идеальные нравственные нормы, а также в закреплении тех или иных человеческих свойств за определенными группами (мещанин – скуп, монах – ханжа, слуга – плут, аристократ – герой). Это и было признаком рационалистического универсализма.
В искусстве Просвещения на поверхности конкретно-исторические формы жизни и изображение бытовых ситуаций, но характеры современников, как и в эпоху Возрождения, воспринимаются как изначально заданные в своей подлинной сущности естественной природой человека или как чуждые ей. При этом в разных течениях просветительской литературы универсализм проявлялся по-разному. Для одних (Свифт, Дидро, Лессинг) критерием истины человеческого бытия и средством избавления от пороков являются разум и интеллект; для других (Стерн, Руссо) источником смысла жизни и надежным средством утверждения гармонии является чувство. Поэтому просветительское искусство тоже преимущественно относится к универсальному, а не конкретно-историческому типу творчества – просветительскому универсализму.
Романтизм как метод тоже может быть определим по изображению и трактовке особого характера отношений личности и общества. Общественно-исторические обстоятельства европейской жизни на рубеже XVIII–XIX вв., в частности разрыв старых, локальных связей между людьми, сказался в романтическом типе сознания и признании самоценности и полной независимости человека от условий его жизни. Отсюда воспроизведение характеров абсолютно независимых от окружающих их жизненных обстоятельств, одиноких, ищущих идеалов – в иллюзиях прошлого, в экзотических условиях, в мечтах, в фантазиях и грезах. В этом случае можно говорить о романтическом типе универсализма. Еще один вариант универсализма, обусловленный предельной абсолютизацией отчуждения человека, ощущением всеобщего хаоса мира и страха человеческой личности перед миром, просматривается в экспрессионизме и некоторых других течениях литературы XX в. (Волков, 165–226).
Все эти кратко охарактеризованные типы изображения человека в литературных и живописных произведениях крупнейших европейских художников составили сокровищницу мирового искусства, обогатили человечество духовными ценностями, доставляли и продолжают доставлять удовольствие читателям разных стран. Однако аналитический, научный подход заставил ученых задуматься над источниками и предпосылками тех или иных типов изображения героев, что привело и к постановке вопроса о методе как принципе воспроизведения жизни, и к разработке классификации методов по характеру универсальности или нормативности.
Появление метода, который был назван реализмом, относят к 40-м годам XIX в. и связывают с развитием самого европейского общества и прежде всего с возникновением историзма как принципа мышления, позволившего рассмотреть и уяснить структуру самого общества, место индивида в его структуре, а тем самым характер взаимосвязей человека и социума. Способность объяснить, конечно, не логически, а художественно внутренний склад и поведение героев и окружающего их мира конкретно-историческими обстоятельствами бытового, психологического, социального характера, сложившимися в определенную эпоху, и означает присутствие реализма.
Однако выявление и опознание этого качества, по признанию даже специалистов в данной области, достаточно трудно и проблематично ввиду того, что метод – это все же отвлеченный, хотя и очень важный аспект литературного произведения. Поэтому при попытках выявить и определить реализм исследователи нередко обращались к жанрам, особенно к роману, мотивируя это общностью или близостью их структуры. «Роман – это высшая форма реализма, его синоним», – писал в свое время известный литературовед М.Н. Пархоменко. «Несомненна внутренняя структурная связь реализма XIX в. и жанра романа, поэтому типология реализма неотделима от типологии романа и может быть охарактеризована на основе рассмотрения этого жанра», – таково мнение ряда авторов солидной работы по типологии реализма (Развитие реализма в русской литературе. Т. 1, 1972, 10).
Настойчивое обращение к роману при изучении и осмыслении реализма имеет определенные основания и чаще всего находит следующее объяснение: роман и реализм соприкасаются в «умении» воссоздать широкую, всестороннюю, исчерпывающую картину действительности. В ответ на это можно сказать, что такая картина может присутствовать не только в романе, но и в жанрах этологического, нравоописательного типа. Более убедительным представляется иное доказательство. Роман близок реализму присущей ему от природы потребностью и способностью вглядываться в сущность индивида, наделенного сознанием и самосознанием, необходимостью рассматривать его как бы под микроскопом и принимать во внимание различные факторы, обусловливающие его мысли, настроение, поведение. С этим связаны широта и масштабность в изображении мира. При этом напомним, что роман как жанр появился в европейской литературе гораздо раньше реализма и, не будучи способным к реальному пониманию и объяснению поведения героев, «готовил» почву для реализма путем накопления наблюдений над структурой личности. В 40—50-е годы XIX в. состоялось сближение поисков в области понимания и достоверного воспроизведения человеческих характеров и ситуаций, осуществляемых в романе и других жанрах реалистического направления.
Конечно реализм, как и универсализм, выступает в разных модификациях. Поэтому в науке возник вопрос о типах реализма, который породил много работ, в том числе заслуживающий внимания трехтомный труд «Развитие реализма в русской литературе» (1972–1974). Одним из типов реализма был признан социалистический реализм, который получил это название «в передовой статье «Литературной газеты»» от 23 мая 1932 года (автор – И.М. Гронский). Сталин повторил его на встрече с писателями у М. Горького 26 октября того же года» (Ревякина, 157). Данный метод стал ядром, сущностью и знаком нового литературного направления, которое тоже стали называть социалистическим реализмом. Это направление нашло почву в литературах разных стран мира. Социалистический реализм воспринимался как продолжение и развитие реализма критического. Его новизна усматривалась в новом, социалистическом миропонимании писателей, которое позволяло верно понять противоречия настоящего и предвидеть пути развития в будущем, изобразить жизнь «в ее революционном развитии».
Однако уже в 70-е годы обнаружилась потребность в уточнении и корректировке понятия социалистического реализма как метода. Такая потребность диктовалась изменениями в характере самой литературы, особенно заметными начиная с конца 50-х – начала 60-х годов. Корректировка проявилась прежде всего в том, что социалистический реализм был признан рядом ученых (инициатива принадлежала Д.Ф. Маркову), «открытой эстетической системой», допускавшей отступления от принципа полного правдоподобия в изображении жизни, использование условности, фантастики, стилевого разнообразия. Принципиально изменилась трактовка этого метода в 90-е годы: в нем стали подчеркивать нормативность, проявлявшуюся в ложной картине действительности. Впервые эта мысль прозвучала еще в 50-е годы в статье А. Синявского «Что такое социалистический реализм», опубликованной за рубежом и ставшей известной в конце 80-х годов (Литературное обозрение, 1989, № 1).
При всем том, что литература XIX и XX вв. развивалась преимущественно под знаком реализма, уже в конце XIX и особенно в начале XX в. складывались более или менее крупные течения модернистского плана, что свидетельствовало о потребности искусства в поисках и обновлении принципов понимания человеческих характеров и обстоятельств. Некоторые из этих течений тяготели к авангардизму, другие к тому, что одним из ученых было названо неотрадиционализмом (Тюпа, 1998).
В конце XX в. появился постмодернизм. Предпосылками его возникновения стали отрицательное отношение к рациональному объяснению мира, полное разочарование в гуманистических ценностях, общепризнанных авторитетах, неприятие идеи целостности мира. Для постмодернизма – и на Западе и в России – характерно восприятие «мира как хаоса, лишенного причинно-следственных связей и ценностных ориентиров, «мира децентрированного», предстающего сознанию лишь в виде иерархически неупорядоченных фрагментов» (Ильин, 157). Отсюда тяготение к изображению бессознательного, случайного в поведении героев, преобладание безобразного над нормальным и благообразным, обилие иронии и пародийности в восприятии любых явлений жизни, утверждение пустоты, фиктивности, что и называют сейчас модным словом «симулякр». Тексты постмодернистских сочинений очень часто состоят из чужих слов, ситуаций, как правило, пародийно поданных.
Возникли и разные точки зрения на пути развития современного искусства, стала звучать мысль об исчезновении реализма. Однако, как убедительно пишет В.Е. Xализев, значительный массив литературы XX в. дает основание говорить о существовании реализма даже в том случае, когда он приобретает новые вариации и обозначения: «Реализм в предлагаемом нами понимании, по праву именуемый классическим, является достоянием не только XIX, но и недавно истекшего столетия». Высказанные суждения ученый дополняет мыслью о том, что ведущими стратегиями XXI в. являются умеренный модернизм и неореализм (Хализев, 2005, 41). С этим тезисом нельзя не согласиться.
Литературный стиль
Рассмотрением понятия литературный стиль целесообразно завершить анализ типологических категорий, потому что именно в стиле концентрируются, отпечатываются, выступают на поверхность самые разные особенности художественного произведения. Описанию и осмыслению этого понятия посвящено неисчислимое количество работ разного плана. Общеизвестно, что оно возникло в Античности в рамках риторики и с тех пор не переставало занимать сознание и художников, и исследователей. Систематизация исследований, связанных с трактовкой этой категории, содержится во многих работах, из числа которых особо внимательного отношения заслуживают: монография А.Н. Соколова «Теория стилей» (1968) и посмертно опубликованная работа А.Ф. Лосева «Проблема художественного стиля» (1994).
Всех тех, кто занимался этой проблемой, в первую очередь волновал вопрос, к какой сфере произведения наиболее применимо данное понятие? Подавляющее большинство исследователей пришли к выводу, что понятие стиля ассоциируется со способом изображения и выражения, иначе говоря, с формой. Гёте, используя термины простое подражание, манера, стиль, замечал, что стиль распознается в зримых, осязаемых образах и помогает раскрыть существо вещей. Гегель, различая манеру, оригинальность и стиль, подчеркивал, что стиль проявляется в способе изображения, вытекает из понимания предмета и соответствует требованиям определенного вида искусства. Тэн тоже связывал стиль с внешним выражением. Традиция соотнесения стиля со способом выражения была поддержана большинством теоретиков стиля и в последующие эпохи. К числу таких теоретиков следует отнести русских ученых П.Н. Сакулина, В.В. Виноградова, В.М. Жирмунского, А.В. Чичерина, Я.Е. Эльсберга, Г.Н. Поспелова, А.Н. Соколова и др.
Естественно, что стиль воспринимался и воспринимается как содержательно обусловленные особенности и способы выражения. В связи с этим возник вопрос о предпосылках и источниках стиля, которые были названы факторами стиля (Поспелов, 1970). К факторам стиля можно отнести проблемно-тематические моменты, тип модальности, жанровую принадлежность произведения, особенности метода и другие аспекты плана содержания. Параллельно с понятием факторы стиля сформировалось понятие носители стиля, к которым, очевидно, и могут быть причислены самые разные аспекты плана выражения, различающиеся в зависимости от того, к какому роду принадлежит произведение – эпическому, лирическому или драматическому.
Однако все эти особенности формы и способа выражения только тогда приобретают статус и значение стиля, когда в их подборе, сочетании, организации просматривается системность, закономерность, необходимость, обусловленные содержанием. В стремлении обозначить это базовое качество стиля ученые предлагали разные определения: порядок в выражении мысли (Бюффон), уравновешенность и симметрия (Винкельман), соразмерность (Шлегель), координация элементов художественного произведения (Тэн), упорядоченность (Вальцель), единство (Сакулин), структурность (Лосев), цельность, согласованность, системность (Поспелов), взаимодействие компонентов, ощущение закономерности в их соотношении (Соколов).
Вопрос о классификации, или типологии стилей в начале ХХ в. был поставлен в работах, посвященных живописи, скульптуре и архитектуре, в частности в книге Г. Вельфлина «Основные понятия истории искусств», где была рассмотрена эволюция стиля в произведениях эпохи Возрождения – Барокко и выделены пять принципов организации формы. Этот вопрос возникал в исследованиях и русских искусствоведов. Применительно к литературе подобный аспект привлек внимание и подвергся тщательному обсуждению в серии работ по теории и типологии литературных стилей, созданных в Институте мировой литературы РАН в 70—80-е годы (Теория литературных стилей, 1976, 1977, 1982.) В ходе обсуждения были выделены и охарактеризованы классический стиль (на материале творчества Петрарки, Гёте, Лопе де Вега, Шекспира, французских классицистов, Пушкина); стиль, характеризующийся определенным соотношением гармонии и дисгармонии; стиль, сочетающий в себе аналитизм и полифонизм, и стили, не получившие специального определения, но ассоциирующиеся с творчеством крупнейших художников слова – Толстого, Достоевского, Чехова, Горького, Шолохова.
Обнаружить ту или иную закономерность, позволяющую констатировать наличие стиля и его специфику, можно, по-видимому, только путем анализа и внимательного изучения текста произведения. Этому способствует использование таких понятий, как стилевая доминанта, или система стилевых доминант (Есин 1998). Конечно, при выявлении доминант возможны разные пути и разные результаты. Приведем одно из суждений чуткого и внимательного исследователя, работавшего в данной области: «Стилевая структура произведений Л. Толстого, насквозь организованная «диалектикой души» с ее нравственным императивом, стилевая структура романов Достоевского, «диалогическая», вызванная к жизни «диалектикой идей» и имеющая своим императивом предел человеческих возможностей… По отношению к пушкинской стилевой структуре такая структура кажется намного запутаннее… Стилевая структура «Жизни Клима Самгина» выглядит алогичной, бесследственной, беспричинной: одни события в ней сыплются за другими. И это результат сознательного авторского принципа показа бесконечно усложнившихся форм связей явлений и событий» (Киселева, 311–312). Попробуем показать на одном примере, каким может быть путь анализа стиля. А в качестве примера позволим себе взять такое сложное творение, как «Война и мир» Л.Н. Толстого.
Целесообразно начать с самого общего взгляда на произведение, что прежде всего подразумевает восприятие его как целого, а это, в свою очередь, ассоциируется с жанровыми качествами. Как известно, Толстой серьезно размышлял по поводу жанра своего сочинения: «Что такое «Война и мир»? Это не роман, еще менее поэма, еще менее историческая хроника. «Война и мир» есть то, что хотел и мог выразить автор в той форме, в которой оно выразилось» (Толстой 1981, Т. 7, 356). Общеизвестно, что в итоге это великое творение получило название: роман-эпопея. Уточняя вопрос о жанре «Войны и мира», следует сказать, что сочинение Толстого несомненно связано с романной традицией. Роман, как отмечено в разделе «Литературные жанры», предполагает изображение такой ситуации, где в центре судьба личности. Об этом свидетельствуют известные в то время произведения Констана, Стендаля, Бальзака, Пушкина, Лермонтова, Тургенева, Гончарова, Достоевского и самого Толстого, автора трилогии «Детство», «Отрочество», «Юность». Конечно, в большинстве произведений названных писателей романная ситуация, т. е. сосредоточенность на неординарных героях и их личностных качествах, вырисовывалась весьма четко, хотя герои подчас были показаны в многообразных и подчас широких отношениях с той или иной средой. Но столь масштабного изображения русского общества в период войны и мира, какое было задумано Толстым на этот раз, еще не встречалось. Вероятно, это обстоятельство и заставило писателя усомниться в принадлежности своего сочинения к романной традиции.
На деле и здесь в центре внимания, а значит, и в центре сюжета судьба пятерых героев – Андрея Болконского, Пьера Безухова, Наташи Ростовой, Марьи Болконской и Николая Ростова. А всего в «Войне и мире» более 500 персонажей, которые с разной степенью полноты и скрупулезности обрисованы автором. Общее время действия составляет около 15 лет. Первая встреча с героями происходит в июле 1805 г. Роман открывается сценой вечера у фрейлины Шерер в Петербурге, где присутствуют Болконский и Безухов; в седьмой главе первого тома читатель попадает в дом Ростовых в Москве, где отмечают семейный праздник – именины Наташи и графини Ростовой; встреча с княжной Марьей произойдет в 22-й главе, где рассказывается, как она живет вместе с отцом в родовом имении Лысые Горы. Расставание наступает спустя семь лет после окончания Отечественной войны.
Что касается князя Андрея, то можно заметить, что его жизнь со всеми ее сложностями и перипетиями протекала на глазах у читателей с 1805 по 1812 г., когда он получил смертельное ранение, будучи командиром полка во время Бородинского сражения. Говоря о судьбе Пьера, надо сказать, что ему было особенно трудно в этой жизни: у него не было семьи, он ощущал себя незаконнорожденным сыном, князь Василий толкал его в среду золотой молодежи, затем в объятия своей холодной, расчетливой дочери Элен, что и привело к нелепой женитьбе. Кроме того, на долю Пьера выпали особые испытания: он ощутил дыхание смерти на Ново-Девичьем поле, пережил плен, когда голодный и босой вынужден был идти по мерзлой земле, видел смерть и французов, и русских, и своего друга Каратаева, а в конце – юного Пети Ростова. Ко всему этому, несомненно, прибавились наблюдения над поведением высших слоев русского общества после войны 1812 г., что укрепило его в мысли о неотвратимости перемен в стране и необходимости своего участия в их осуществлении. Поэтому через семь лет после окончания войны мы застаем его приехавшим из Петербурга в имение Ростовых Лысые Горы, очевидно, после встречи с единомышленниками, озабоченным судьбами России. Таким образом, для осознания своей роли и своего назначения, по замыслу Толстого, ему потребовалось немало времени. Наташа Ростова тоже пережила достаточно много – обретение и потерю Болконского, смерть отца, младшего брата, лишения военного времени, разорение семьи. Поэтому встреча с Пьером после войны, возможность счастливой семейной жизни и наличие духовного понимания их друг другом – это награда за перенесенные ею страдания. Немало пережила и княжна Марья. Николай Ростов, будучи боевым офицером, к счастью, остался жив, обрел жизненный и нравственный опыт, хотя интеллектуально мало изменился.
Что касается массы героев, включая Анну Павловну Шерер, Элен Курагину-Безухову, князя Василия, даже таких симпатичных писателю героев, как старшие Ростовы и их родственница Марья Дмитриевна Ахросимова, то весьма очевидно, что в их бытовом укладе и тем более внутреннем мире, т. е. сознании, из года в год принципиально ничего не меняется. Значит, временные границы повествования, составляющие около 15 лет, определяются временем, которое обусловливается романным замыслом, т. е. толстовским замыслом показать личность в процессе интеллектуальных и нравственных поисков, в ходе становления и осознанного обретения ею своего «я» и своего места в жизни.
Место действия тоже свидетельствует о романном начале как определяющем, ибо место действия – это в первую очередь место пребывания князя Андрея и Николая Ростова в разных точках Европы и России, Пьера – в поездках по России, в Можайске, Бородине; Ростовых и Болконских в Москве, Петербурге, имениях, а также в Мытищах, Посаде, Ярославле, Воронеже.
Конечно, их жизнь протекает в соприкосновении со многими людьми, но ближайшее окружение – это семья. Принадлежность к определенному типу семьи и укорененность в ней – очень важный фактор в формировании индивида как личности. Наиболее благоприятные в этом плане условия сложились для князя Андрея и княжны Марьи. Суровая атмосфера быта в Лысых горах и привычка к делам любого рода заложили в Андрее стремление к серьезным занятиям, а в княжне Марье потребность в духовно насыщенной и нравственной жизни. Столь же глубоко связана Наташа с семьей Ростовых, что благоприятно для нее и для ее родных, поскольку мир этой семьи – это мир любви, искренности, простоты, естественности. Помимо семьи, те же лица связаны с более широким кругом людей – с военной средой, с массой москвичей и петербуржцев, с провинциальными кругами, с поместным миром. Благодаря этому русское общество 1805–1812 гг. обрисовано с предельной полнотой и обстоятельностью, и понятие «энциклопедия русской жизни», введенное Белинским, в не меньшей мере относится и к «Войне и миру». Однако полнота и размах в изображении общества не мешают постоянному вниманию к судьбам главных героев и тем самым развитию и сохранению романного замысла, организующего текст.
Вовлечение в сферу внимания событий и обстоятельств 1812 года необыкновенно расширяет пространственные рамки повествования за счет изображения огромного количества событий – горящей Москвы, оставленной русскими и заполненной французами, военных баталий и связанных с этим передвижений войск, перемещения штаба Кутузова, действий партизанских отрядов и т. п. При этом и здесь, т. е. в соответствующих главах третьего и четвертого томов, как правило, кратко или подробно сообщается о присутствии романных героев (князь Андрей в беседе с Кутузовым накануне сражения, затем на одном из участков Бородинского поля; Пьер сначала там же, а затем в Москве и в плену; Николай в своем отряде; Наташа вместе с семьей в сборах к отъезду из Москвы и в организации помощи раненым, даже пятнадцатилетний Петя в отряде Денисова и т. д.). Но основной задачей во многих главах становится изображение России в тот момент, который Гегель назвал бы героическим состоянием мира, так как тут решаются судьбы страны, а вместе с этим и отдельных людей. Эта задача отражается и на характере течения времени.
В первых двух томах излагаются события семи лет (1805 – середина 1812), когда преобладает ровное течение времени, при этом очень часто сопровождающееся указанием на дату того или иного эпизода. В целом в повествовании даты называются 95 раз, в том числе в первых двух томах 50 раз, в третьем и четвертом – 45. Но цифра 50 относится к семи годам, а цифра 45 – фактически к одному году. Значит, в конце время как бы сгущается: в 1812 г. даты называются в 40 случаях; в 1813, 1814 и 1820 – в пяти. Если не называется число и месяц года, то очень часто сообщается: на другой день, через столько-то недель, спустя три дня и т. п. Это способствует не только ощущению достоверности изображаемого, но и возможности включения происходящего с героями в историческое время. Смена эпизодов, сцен и ситуаций подчиняется хроникальному принципу, при этом переход от одной ситуации к другой происходит столь органично и естественно, что не вызывает удивления или сомнения, а граница перехода очень часто обозначается указанием на время, будь то год, месяц или даже число.
Итак, произведение Толстого не утрачивает качеств романа, но приобретает качества эпопеи. В силу этого и хронотоп не меняется, а обогащается. Время сгущается, концентрируется, насыщается событиями непосредственно исторической значимости. Однако в эпилоге писатель возвращает действующих лиц из героического в романный мир и показывает, как выглядит жизнь двух семей – Ростовых и Безуховых – спустя семь лет после трагических событий 1812 г. Поэтому обозначение жанра всего произведения как романа-эпопеи совершенно оправдано.
Указанные жанровые, а следовательно, содержательные особенности порождают принципы изображения, определяющие стиль Толстого, в наибольшей степени проявившийся в данном произведении. Впечатление широты, масштабности, полноты картины мира, воссозданной писателем, достигается в первую очередь за счет преобладания предметной изобразительности и ее функциональной значимости, т. е. умения выпукло, зримо передать внешний облик героев, место действия, будь то дом, пейзаж, поле боя, заседание совета или штаба, официальный прием или светский раут.
Это качество и вызывает ощущение пластичности, наглядности изображенного. В доказательство можно привести массу примеров. Стоит вспомнить картины поместной жизни в Лысых Горах, Богучарове, Отрадном, в имении дядюшки Ростовых, сцены московского, петербургского и военного быта в разные периоды времени. При этом Толстой воспроизводит не только и не столько интерьеры, убранство домов, как любил делать Гоголь, сколько поведение людей, пребывающих в стенах загородных или столичных домов, на улицах Москвы и на полях сражений. Великолепно описание именин в доме Ростовых, сборов на бал Наташи и Сони, сцен охоты, чинных обедов в доме Болконских и непринужденных праздников в доме Ростовых.
Нельзя не заметить мастерства Толстого в описании «коллективных сцен», т. е. всякого рода балов, приемов, раутов, баталий. В таких сценах вырисовываются характеры действующих лиц, а главное, передается атмосфера того или иного круга или сообщества. Стоит вспомнить вечер у Шерер, прием в Английском клубе в честь князя Багратиона, бал в Вильно в день начала войны, заседания в штабе Кутузова, эпизоды Бородинского сражения и др. Приведем небольшой фрагмент описания петербургского бала (первого петербургского бала Наташи), который отмечен посещением царственной особы: «Вдруг все зашевелилось, толпа заговорила, опять раздвинулась, и между двух расступившихся рядов, при звуках заигравшей музыки, вошел государь. За ним шли хозяин и хозяйка. Государь шел быстро, кланяясь направо и налево… Музыканты играли польский, известный тогда по словам, сочиненным на него. Слова эти начинались: Александр, Елизавета, восхищаете вы нас. Государь прошел в гостиную, толпа хлынула к дверям; несколько лиц с изменившимися выражениями прошли туда и назад. Толпа опять отхлынула от дверей гостиной, в которой показался государь. Какой-то молодой человек с растерянным видом наступал на дам, прося их посторониться. Некоторые дамы, портя свои туалеты, теснились вперед. Мужчины стали подходить к дамам и строиться в пары польского».
Помимо искусства предметной изобразительности, которым виртуозно владел Толстой, он был непревзойден в изображении внутреннего мира персонажей. Несколькими штрихами художник умел передать состояние любого действующего лица, будь то стареющая графиня Ростова, юный Николенька Болконский и многие другие. Примечательны сцены тревоги графини Ростовой за Наташу, за Петю, Анны Михайловны Друбецкой за своего сына, а также моменты, свидетельствующие о страхе Николая Ростова во время одного из сражений в Европе; негодования Андрея Болконского при виде беспорядка в русской армии в 1805 г.; переживаний Кутузова за исход Бородинского сражения, а еще более – за ход событий и необходимость сохранения армии при изгнании французов из России.
Но основная заслуга писателя заключалась в анализе и воспроизведении субъективного мира романных героев, который требовал особого внимания и соответствующих способов изображения. Используя мысль одного из исследователей творчества Тургенева, можно сказать: «На построение характеров доминирующих героев идет самый сложный многосоставный материал» (Долотова, 1973). Это может быть отнесено и к героям Толстого. Психологическая манера Толстого характеризуется тем, что его психологизм, в отличие от такового у Достоевского, «не бросается в глаза». Он может быть косвенным, когда состояние героя передается через внешность, жесты, манеры, мимику и сами поступки, как в эпизодах, воссоздающих волнение Наташи перед балом, на балу, перед объяснением с Болконским, после известия о его ранении и присутствии в обозе раненых. Психологически выразительны портреты героев, например, портрет Андрея Болконского, когда он, покинув Петербург, приехал под начало Кутузова и ощутил себя нужным в военном деле: «В выражении его лица, в походке не было заметно прежнего притворства, усталости и лени; он имел вид человека, занятого делом, приятным и интересным. Лицо его выражало больше довольства собой и окружающими; улыбка и взгляд были веселее и привлекательнее».
Прямой психологизм является там, где непосредственно, словами самих героев, передается их состояние. Наиболее репрезентативна с этой точки зрения монологическая речь, обращенная очень часто к самим себе. У Николая Ростова монологи возникают в моменты особых волнений и потому весьма эмоциональны: «Шестьсот рублей, туз, угол, девятка… отыграться невозможно! …И как бы весело было дома… Валет на пе… это не может быть! И зачем же он это делает со мной?…». У Наташи тоже: «Неужели это я, та девочка-ребенок (так все говорили обо мне), неужели я теперь с этой минуты жена, равная этого чужого, милого, умного человека, уважаемого даже отцом моим? Неужели это правда?
Неужели правда, что теперь нельзя уже шутить жизнию, теперь уж я большая, теперь уж лежит на мне ответственность за всякое мое дело и слово? Да, что он спросил у меня?» Размышления князя Андрея, возникающие по разным поводам, личным и общественным, как правило, более спокойны и логичны: «Да, это добрые, славные люди, не понимающие ни на волос того сокровища, которое они имеют в Наташе; но добрые люди, которые составляют наилучший фон для того, чтобы на нем отделялась эта особенно поэтическая, переполненная жизни, прелести девушка!» Пьер в разной степени эмоционален, в зависимости от ситуации и темы его раздумий: «Да, он очень красив (о Долохове), я знаю его. Для него была бы особенная прелесть в том, чтобы осрамить мое имя и посмеяться надо мной, именно потому, что я хлопотал за него и призрел его, помог ему. Я знаю, я понимаю, какую соль это в его глазах должно придавать его обману, ежели бы это была правда. Да, ежели бы это была правда; но я не верю, не имею права и не могу верить». Примеров подобного рода может быть приведено очень много.
Своеобразие психологизма Толстого заключается в умении сочетать и сопрягать мысли и настроения, выраженные с помощью прямой речи героя, с мыслями и состояниями, переданными в форме косвенной или несобственно-прямой речи, сопровождающиеся комментариями повествователя-автора. Несобственно-прямая речь более сложна и трудна для восприятия читателей, так как здесь умственно-психологическое состояние героев передается словами автора, сохраняя при этом особенности речи героя. Существует мнение, что в ««Войне и мире» на первом месте стоят внутренние монологи, переданные прямой речью, в «Анне Карениной» эти две формы сосуществуют» (Кожевникова, 1994). При сравнении двух романов, вероятно, справедливо такое умозаключение, но в «Войне и мире» тоже очень много случаев использования несобственно-прямой речи. В таких случаях взаимопроникновение голосов героя и автора, в частности привнесение авторского голоса, становится особенно заметным. Вот один из примеров: «Он (князь Андрей) посмотрел на поющую Наташу, и в душе его произошло что-то новое и счастливое. Он был счастлив и ему вместе с тем было грустно. Ему решительно не о чем было плакать, но он готов был плакать. О чем? О прежней любви? О маленькой княгине? О своих разочарованиях? О своих надеждах на будущее? Да и нет».
Замечательная особенность манеры Толстого заключается в умении незаметно переходить от передачи прямой речи к косвенной, затем несобственно-прямой и обратно. Причем переключения эти кажутся очень органичными, а читатель поражается, насколько Толстой способен постичь и передать состояние героев самого разного типа, в том числе женщин. «Как ни стыдно ей (княжне Марье) было признаться, что она первая полюбила человека, который, может быть, никогда не полюбит ее, она утешала себя мыслью, что никто никогда не узнает этого и что она не будет виновата, ежели будет до конца жизни, никому не говоря о том, любить того, которого она любила в первый и последний раз», – таковы мысли героини после встречи с Николаем Ростовым в Богучарове перед приходом французов.
Высказывания героев в форме внутренних монологов или косвенной и несобственно-прямой речи настолько органично вписываются в конкретную ситуацию, что и в этом случае возникает впечатление наглядности, зримости отдельных образов и ситуации в целом. Ощущение пластичности и живописности (не в смысле красоты, а в смысле наглядности) создается в процессе и повествования, и описания. При этом повествователь как бы отсутствует, предоставляя право самим героям демонстрировать и свои мысли и действия.
Однако временами повествователь не хочет остаться незаметным, он непосредственно сопровождает повествование и описание рассуждениями, а лучше сказать, эмоционально окрашенными размышлениями по поводу исторических событий и обстоятельств, с которыми были связаны судьбы героев (особенно часто это случается в третьем и четвертом томах произведения). Именно исторические события двенадцатого года, весьма значимые для судеб России, вызывают у автора потребность как можно подробнее охарактеризовать их и сопроводить своими суждениями, раздумьями об их возможных причинах и существующих оценках.
Здесь, очевидно, сам автор выступает в облике или образе повествователя, передавая ему свои мысли. Об этом свидетельствует и характер его речи, в которой сочетаются голос Толстого-романиста, Толстого-историка и Толстого-судьи, выносящего приговор иноземным захватчикам и доказывающего, что победа над французами была неизбежна и неотвратима, а главную роль в этой победе сыграло чувство Родины, которое оказалось присуще и командующему армией, мудрому фельдмаршалу Кутузову, и солдатам, и офицерам, и мужикам, вступавшим в партизанские отряды и не желавшим продавать сено и прочий фураж французам, и жителям Москвы, покидавшим ее перед вступлением французской армии: «Они ехали потому, что для них не могло быть вопроса: хорошо ли или дурно будет под управлением французов в Москве. Под управлением французов нельзя было быть: это было хуже всего….Они уезжали каждый для себя, а вместе с тем совершилось то величественное событие, которое навсегда останется лучшей славой русского народа».
Как видим, интонация здесь эмоционально-патетическая, создаваемая различными словесными средствами. Такая интонация особенно ощутима в оценке Кутузова: «Кутузов знал не умом или наукой, а всем русским существом своим знал и чувствовал то, что чувствовал каждый русский солдат, что французы побеждены; но вместе с тем он чувствовал заодно с солдатами всю тяжесть этого, неслыханного по быстроте и времени похода». И далее: «Представителю русского народа, после того, как враг был уничтожен, Россия освобождена и поставлена на высшую степень своей славы, русскому человеку, как русскому, делать больше было нечего. Представителю народной войны ничего не оставалось, кроме смерти. И он умер». Здесь важна не столько констатация факта, сколько эмоциональная оценка автора.
Итак, предложенный краткий анализ содержательно-формальных особенностей «Войны и мира» позволяет отметить, что своеобразной доминантой стиля в этом произведении является преобладание предметной изобразительности, которая включает, помимо воспроизведения действий, поступков, описания интерьеров, природы, внешности героев, передачу их внутреннего состояния с помощью разных типов речи самих персонажей и автора-повествователя. Воссоздание внутреннего мира человека, т. е. психологизм, который присущ самым разным произведениям Толстого («диалектика души», по Чернышевскому), настолько органичен, что порой становится незаметным, вплетаясь в повествование и свидетельствуя о поразительном умении художника нарисовать все, что можно увидеть, представить, вообразить и «услышать» внутренним слухом. Отсюда и возникает ощущение пластичности, т. е. зримости, наглядности, живописности или скульптурности изображенного мира, что не исключает выразительности и эмоциональности, исходящей от настроений самих героев, и оценки всего происходящего заинтересованным автором.
Возвращаясь к теоретическому определению стиля, следует еще раз подчеркнуть, что стиль — это не простое соединение элементов формы, а принцип их сочетания и взаимодействия. Поэтому стиль может просматриваться в разных произведениях одного автора, а подчас в произведениях разных авторов, большей частью принадлежащих к одному периоду или эпохе. Тогда стиль и приобретает свойства типологического явления. Вместе с тем в творчестве художника, обращающегося к разным темам и жанрам, может обнаруживаться тяготение к разным стилевым вариациям. Из этого следует, что стиль есть явление индивидуальное, свойственное, как правило, большим мастерам, в силу чего возникло понятие великого стиля. Но в стиле могут быть замечены общие тенденции, обусловленные общностью художественных поисков в области литературы на том или ином этапе ее развития.
