ТЕМА 17. Трансформации модернизма в советский период. Проза

Вопросы и задания для самостоятельной работы.

Поэзия О.Э Мандельштама (1891-1938).

Самые ранние стихи О. Мандельштама – это как бы движение в невесомости, вне реальности земной или высшей: «Твой мир, болезненный и странный, / Я принимаю, пустота!». Протестом против пустоты становится акмеистический «бунт». Программным было сало название первого сборника поэта – «Камень» (1913). В статье «Утро акмеизма» (1919) поэт писал: «Строить – значит бороться с пустотой, гипнотизировать пространство». Воплощением структурности, архитектурности сущего становятся для него Рим и Петербург.

О.Э.Мандельштам входит в литературу с совершенно особой концепцией личности. С одной стороны, она включает в себя мощный культурный слой, и в то же время связана с темной стихией первозданного хаоса, описана на первоначальные категории бытия (стихотворенье «Ни о чем не надо говорить…» «Silentium»). Так появляется в поэзии понятие «первоосновы жизни», в котором слово, музыка и красота предстают едиными и в которой они содержится как не развернувшиеся возможности. Проникновение в нее – одно из главнейших устремлений поэта.

Именно поэтому О.Э. Мандельштам воспринимает жизнь как уникальный дар, но это осознание сопряжено с ясным представлением о грядущей смерти как залоге абсолютной реальности жизни.

Ощущение этой реальности порождает глубинный пантеизм, взаимоперетекание природного и человеческого начала. Творчество органически возникает из природы, как нота из тростника (стихотворение «Есть иволги в лесах…»). Природное, творческое начало разлито и в истории, и в архитектуре. Все силы жизни здесь изначально слиты, но не в стихийности и в порыве, как у Б.Пастернака, а в классической стройности и в уравновешенности.

Взаимоотношения поэта и мира у О.Э.Мандельштама – взаимоотношения раковины и моря (стихотворение «Раковина»). Сам по себе поэт – нечто бесконечно малое, и только наполняясь бушующим морем бытия,он становится ему соразмерным. Поэтому так легко входили в его стихи не только реалии различных культур, но и их мироощущения. Он во всем видел свое и все переосмысливал, занимая позицию в точке пересечения разных культурных контекстов (стихотворения «Еще далеко мне до патриарха…», «Бессонница. Гомер. Тугие паруса…» и др.).

Данную закономерность можно объяснить прежде всего особым отношением к слову. Слово у О.Э. Мандельштама – не статика, а движение. Оно обитает там же, где и «первооснова жизни», и бесконечно ищет себе все новые и новые воплощения. Поэтому каждый раз, когда оно возникает, оно абсолютно неповторимо, и в то же время не может не повториться (стихотворения «Фаэтонщик», «Когда удар с ударами встречается…» и др.). В каждом новом поэтическом слове воскресают слова, сказанные ранее, но обогащенные новым поэтическим содержанием.

В позднейших стихах творческая манера поэта претерпевает изменения. Все происходящие исторические события воспринимаются им как катастрофический разлом времен, разрыв исторических связей, и жертвенная миссия поэта – «узловатых дней колени/ нужно флейтою связать». В этом разрушающемся мире иначе чувствует себя личность, она потеряна, все реальные ориентиры перепутаны и стерты. Но даже в вывернутом наизнанку мире острее ощущается глубинная связь всего со всем, и чем дальше «первооснова жизни», тем острее тяга к ней.

1.Что общего в творчестве А.Ахматовой с поэтикой символизма? акмеизма?

2. Почему ахматовские самоизображения всегда в профиль?

3. Каково отношение О. Мандельштама к античности? средневековью? Какую роль играют храмы в поэзии О. Мандельштама?

4.Какая закономерность поэтического мира Б. Пастернака проявляется в названиях сборников: «Близнец в тучах», «Поверх барьеров», «Сестра моя – жизнь»?

5.Как соотносятся с творчеством М. Цветаевой ее слова: «А я – до всякого столетья»?

6. Прокомментируйте следующие высказывания:

«…сила в том, до какой степени каждому волнению, хотя бы и от слабости возникающему, находится слово, гибкое и полнодышащее и, как слово закона, крепкое и стойкое. Кажется, не будь на этой усталой женщине, которая говорит этими словами, охватывающего и сдерживающего панциря слов, состав личности разрушится и живая душа распадется в смерть».

(Н.В. Недоброво. Анна Ахматова).

«Мандельштам – не лирик, рассказывающий в стихах об интимном душевном переживании. Он вообще не рассказывает о себе, о своей душе, о своем переживании мира»

(В.М. Жирмунский. Преодолевшие символизм)

«В Пастернаке себя не забывают: обретают и себя, и Пастернака, то есть новый взгляд, новый слух. Пастернака нужно всюду носить с собой, как талисман от этих всех, хором орущих… кому же говорит Пастернак? Пастернак говорит сам с собой. Даже хочется сказать: при самом себе, как в присутствии дерева или собаки того, кто не выдаст».

(М. Цветаева. Эпос и лирика современной России)

«Меня сразу же покорило лирическое могущество цветаевской формы, кровно пережитой, не слабогрудой, круто сжатой и сгущенной, не запыхивающейся на отдельных строчках, охватывающей без отрыва ритма целую последовательность строф развитием своих периодов. Какая-то близость скрывалась за этими особенностями, быть может общность испытанных влияний… в жизни и творчестве она стремительно, жадно и почти хищно рвалась к окончательности и определенности, в преодолении которых ушла так далеко и опередила всех».

(Б. Пастернак. Люди и положения).

ЛИТЕРАТУРА.

Бродский И. Скорбная Муза // Юность. – 1989. -№6.

Коржавин Н. Анна Ахматова и «серебряный век» // Новый мир. – М., 1989. - №7.

Аверинцев С. Судьба и весть Осипа Мандельштама // Мандельштам О.Э. Сочинения в 2 т. – М.,1990.

Альфонсов В.Н. Поэзия Бориса Пастернака. – Л.,1990.

Масленников З.А. Портрет Бориса Пастернака. – М.,1995.

Павловский А.И. Куст рябины./ О поэзии Марины Цветаевой/. – Л., 1989.

Саакянц А.А. Марина Цветаева. Жизнь и творчество. – М.,1997.

Швейцер В.А. Быт и бытие Марины Цветаевой. – М.,2003.

Жизнь и творчество О. Э. Мандельштама. – Воронеж, 1990.

1. Орнаментальная проза.

Представители: Вс. Иванов, А. Веселый, А. Малышкин, Б. Пильняк и др.

Орнаментальная проза в советской литературе 20-30-х годов продолжала традиции русского символизма, в частности, А. Белого и А. Ремизова. Эта традиция проявляется прежде всего в мощном воздействии поэтического начала на повествовательный текст. Этим текстам свойственна ритмизация, звуковые повторы, метафоричность, обилие эпитетов, ослабление фабульного начала. Принципы классической композиции крупного жанра заменяется приемом повторяющихся лейтмотивов.

Преобладание ритма над сюжетно-фабульным началом, колористического над пластическим в прозе этого направления означало частичную утрату исторического и характерно-образного в освещении хода жизни. Усиленная антропоморфизация природы, «земледельческая» образность, вообще довольно типичные для русской литературы, передавали в новую эпоху скорее внешне характерное, этнографическое и экзотическое, нежели социально-историческое содержание.

Для орнаментальной прозы актуальны также поэтика древнерусской воинской повести («Падение Даира» А. Малышкина, «Бронепоезд 14-69» Вс. Иванова и др), фольклорно-сказочные традиции («Цветные ветра» Вс. Иванова, «Голубые ветра» А. Веселого).

У писателей этого направления, как у древнерусских авторов, отсчет времени ведется либо на дни, либо на века. Время несется ураганным вихрем, теряется счет дням и эпохам, точнее, день по своей насыщенности становится равным столетию.

Традиции А. Белого особенно чувствуются в прозе Б. Пильняка (1894 – 1941). Стилистика, тональность, весь дух разорванной, лихорадочно напряженной, спутанной, строящейся на прихотливых ассоциациях прозы идет от А. Белого. Так, роман «Голый год» (1920) – в сущности, первый роман о начальной поре революции – по построению подобен прозаическим «Симфониям» А. Белого. В нем три части, четко выделенные автором, - «Вступление», «Изложение», «Заключение». Так же, как у А. Белого, сложная конструкция романа упорядочивается не только ритмом, аллитерациями, но и звуковыми повторами в наиболее ударных сюжетно-композиционных местах произведения. У Б. Пильняка в еще большей степени, чем у А. Белого, звукоподражания – элемент, формирующий композицию романа.

Творчество А. Белого пронизано тревожным ожиданием революции, страхом перед ее возможным приходом. У Б. Пильняка та же тревога – революция свершилась, но она развязала, «пещерное», низменную игру инстинктов, это бунт разинско-пугачевского мужичья, она – торжество «азиатчины». Крестьянская «взбаламученная» Русь встает со страниц многих произведений Б. Пильняка. Бунтарская стихия окрашена в современные тона (у ее вожаков кожаные куртки), но это лишь внешние приметы. По существу же, глухая, темная, средневековая деревня с ее колдовством и полу языческими обычаями противостоит ледяному рационализму города с его бездушными машинами и математически расчерченными заводами. Революция в романе «Голый год» - потрясение, нарушение привычного хода жизни.