Православие Истины не ищет: она уже дана ему в Откровении. Эта Истина — Сам Христос Спаситель. 2 страница

Итак его вело к описанию, к исследованию ереси.

"Дурное подобно зловонному грибу: его найдёт и слепой. А доброе подобно Вечному Творцу: оно даётся лишь истинному созерцанию, чистому взору, а кто не обладает духовным взором, тот мчится за пёстрым миром своих причуд, обманчивых иллюзий, броских химер..."

В этих мудрых словах И.Ильина, опирающихся на Христову заповедь "Блаженны чистые сердцем, ибо они Бога узрят" (Мф. 5,8), — заключено решение важнейшего вопроса о правде в искусстве, о критерии правды в искусстве. Всякий художник искренен, даже когда лжёт: он искренен в своей лжи, поскольку искренне следует убеждению, что ложь допустима, ибо выгодна, полезна, извинительна и т.д. В этом смысле произведение искусства всегда отражает правду: правдиво раскрывает состояние души художника. Полнота же истинности отображения мира зависит от этого состояния: загрязнённость души затемняет видение правды высшей и направляет на созерцание зла в мире. Художник пытается закрыться от зла созданиями своей фантазии, но в ней может быть намешано много лжи. А порой зло влечёт нечистого сердцем, и он не старается спрятаться от него в тумане иллюзий и радуется злу — хуже того, он питает своё воображение злом.

Зло не сокрыто и от взора чистого душою художника, но в существовании тьмы он сознаёт не самосущую природу, а лишь отсутствие света, и в свете видит подлинную правду Божиего мира. И скорбит о пребывающих во тьме.

Беда в том, что отсутствие чистоты внутренней, затуманенность взора страстями, заставляет художника и в свете узревать тьму. Это хуже всего. Следовательно, всё определяется мерой чистоты сердца. Вот где источник тягчайших трагедий многих и многих художников. Талант не оправдание, а ещё большая ответственность. Художник часто наделён слишком сильными страстями, попаляющими душу, — может быть, это неизбежное приложение к тому творческому дару, каким он наделён?

Каждый художник странник через пучину моря житейского. Странничество как земное мытарство души русская литература, следуя за святоотеческой мудростью, пыталась постичь во всей сложности. Первым так раскрыл смысл странничества Пушкин (хотя внешне заимствовал сюжет из протестантского источника). Странничество узким путём через тесные врата спасения совершалось ко влекущему впереди свету.

Тут важно, что влечёт странника.

Поиск внутреннего смысла может выместиться из души жаждой внешней перемены мест. Литература нового времени часто показывала странствия в пространстве как путь из пустоты в пустоту, будь то паломничество Чайлд-Гарольда или путешествие Онегина. Об этом было предупреждено давно: "Знай же достоверно, что куда бы ты ни пошёл, хотя бы прошёл всю землю из конца в конец, нигде не получишь такой пользы, как на сем месте". Сказавший это авва Дорофей предупреждал о бессмысленности поиска внутреннего покоя через внешнее беспокойное движение.

Жизненный путь как странничество души в поиске правды и как мытарство её на путях земных раскрывается Лесковым в повести-притче "Очарованный странник" (1873).

Странничество главного героя повести, Ивана Северьяныча, господина Флягина, есть преобразование бессмысленного и безнадежного бегства от промыслительной воли Творца в поиск и обретение Его истины и успокоение в ней души человеческой.

Странничество Флягина сопряжено со странствиями, ставшими знаком недолжного поиска: перемещение в пространстве есть для него лишь переход от одного бедствия к другому, пока не обретается успокоение в том, что было определено Промыслом. Мытарство Флягина не может быть осмыслено вне притчи о блудном сыне. Ибо странничество его начинается с бегства и блужданий. Бегства от Промысла и блужданий по промыслительному определению.

Истинное содержание всего произведения есть не повествование о некоторых (и весьма занимательных) событиях жизни странника, а раскрытие действия Промысла в судьбе человека. Существенно и то, что герой повести, пытаясь в противодействии Промыслу осуществить свою свободу, лишь ввергает себя в рабство (и в прямом смысле). Он обретает свободу, лишь подчиняя же себя Промыслу.

В молодые лета Флягин живёт скорее натуральными влечениями души, не слишком руководствуясь христианскими заповедями. Герой Лескова получил то, о чём некоторое время мечтал толстовский Оленин (повесть "Казаки"): жизнь по естественным нормам почти животной жизни, женитьба на простой бабе, слияние с натуральной стихией. Да Флягин и по положению своему был ближе к подобной среде: он не дворянин, излишней образованностью не обременён, не изнежен, суровые испытания переносить приучен, терпением не обделён и т.д. Его рабство в татарском плену вовсе не отличалось по условиям быта от жизни всех прочих: он имел всё, что другие, ему выделили "Наташу" (то есть жену), потом другую — могли бы и больше дать, да он сам отказался. Неприязни, жестокости по отношению к себе он не знает. Правда, после первого побега его "подщетинили", но из естественного нежелания нового побега, а не по злобе.

Между положением Ивана и его "приятелей" была та лишь разница, что они не хотели никуда бежать, а он не мог. Флягин не знал слова "ностальгия", но страдал от неё жестоко, больше, чем от щетины в пятках, с которой он свыкся.

В видениях его характернейшей приметой русской земли становится обитель или храм Божий. И тоскует он не о земле вообще, но о крещёной земле. Беглец-странник начинает тяготиться своею оторванностью от церковной жизни. Как блудный сын, он в дальней стороне тоскует об Отце.

Из-под животных инстинктов, какими он в большей мере жил, из-под внешней бесчувственности, теплохладности — вдруг просыпается в нем натуральное христианское мироосознание. Там, в тяготах рабства, беглец из христианского мира впервые истинно познаёт тягу к молитве, вспоминая церковные праздники. Он не просто о родной жизни тоскует — он о таинствах тоскует. В страннике всё более пробуждается церковное отношение к своей жизни, проявляющее себя в мелочах, и не мелочах его действий и мыслей.

Но благополучное избавление от плена вовсе не утвердило странника в приятии своей предназначенности Промысла Божия. Он продолжает свои скитания, немало претерпев новых мытарств. Однако всё более и более проникается он мыслью о необходимости противостоять этим дьявольским суетным искушениям. Это желание порой обретало у него трогательно-наивную, но не утратившую оттого истинности содержания форму:

"И вдруг мне пришла божественная мысль: ведь это, мол, меня бес томит этой страстью, пойду же я его, мерзавца, от себя святыней отгоню! И пошёл я к ранней обедне, помолился, вынул за себя частичку и, выходя из церкви, вижу, что на стене Страшный суд нарисован и там в углу дьявола в геене ангелы цепью бьют. Я остановился, посмотрел и помолился поусерднее святым ангелам, а дьяволу взял да, послюнивши, кулак в морду и сунул:

"На-ка, мол, тебе кукиш, на него что хочешь, то и купишь", — а сам после этого вдруг совершенно успокоился..."

Вот прямое действие веры в душе человека. В конце всех мытарств странник приходит в монастырь, где в тяжёлом противоборстве одолевает искушавшего его беса. Однако своей победой над бесом странник вовсе не возгордился. Напротив, он смиренно осознал своё недостоинство, греховность.

Сознавая себя недостойным грешником, Иван Северьяныч помышляет о завершении своего странничества в смерти за ближних своих: "...мне за народ очень помереть хочется". Здесь являет себя то самое чувство, которое вошло в его душу со словами полковника ещё на Кавказской войне: "Помилуй Бог, как бы хорошо теперь своей кровью беззаконие смыть". И вновь вспоминаются слова Спасителя:

"Нет больше той любви, как если кто положит душу свою за друзей своих" (Ин. 15,13).

Лесковский странник не может завершить свой жизненный путь вне следования Промыслу Божию.

Но странничество героя повести есть и отражение, внутреннего странничества самого автора. Лесков странствует в поисках истины. Он странствует через многообразие человеческих типов и характеров. Странствует в хаосе идей и стремлений. Странствует по сюжетам и темам русской литературы. Он странствует, ведомый жаждой истины. И собственными страстями. Находит успокоение его очарованный странник. Но находит ли то сам автор?

Церковь, проблема церковности и полнота церковного существования — влекут сознание Лескова. В какую бы сторону не уклонился он в своих странствиях, он неизменно и неизбежно возвращается к тому, что занимало его сильнее всего: к церковному бытию.

Рассказ "На краю света" (1875) в творчестве Лескова — из этапных.

Писатель ещё более чётко, чем прежде, хотя и не окончательно, обозначил своего рода разделение между православным вероучением и конкретной повседневной практикой Церкви, какая доступна его наблюдениям.

Православие Лесков возносит над иными христианскими исповеданиями как несущее в себе полноту восприятия Христа. По мнению писателя, трудно распространить Православие среди полудиких народов, способных к восприятию лишь упрощённых религиозных идей и понятий — такую парадоксальную мысль обосновывает его персонаж-рассказчик, православный архиерей. Владыка выясняет, что православные миссионеры, деятельность которых он направлял, не сомневаясь ее в необходимости и пользе, приносят больше вреда. В этом он убедился, соприкоснувшись с подлинной жизнью обращаемых и крещаемых обитателей диких сибирских просторов.

Владыка ожидает, что нравственность принявших крещение возрастёт, но вышло наоборот. Сами якуты менее доверяют крещёным, поскольку те, по-своему понимая смысл покаяния и отпущения грехов, начинают нарушать нормы морали, какими жили до крещения: "...Крещёный сворует, попу скажет, а поп его, бачка, простит; он и неверный, бачка, через это у людей станет". Поэтому крещение эти люди воспринимают как бедствие, несущее невзгоды и в обиходе, в быту, в имущественном положении: "...мне много обида, бачка: зайсан придёт — меня крещёного бить будет, шаман придёт — опять бить будет, лама придёт — тоже бить будет и олешков сгонит. Большая, бачка, обида будет".

Архиерей отправляется в объезд диких земель в сопровождении отца Кириака, иеромонаха, с которым ведёт постоянные споры о методах миссионерской деятельности и смысле крещения. Отец Кириак предостерегает владыку от поспешных крещений — и поначалу встречает непонимание, порой даже раздражение своего архипастыря. Но жизнь как будто подтверждает правоту мудрого монаха.

Отец Кириак выбирает себе в проводники крещёного туземца, уступая архиерею некрещёного. Архиерей этим обстоятельством был опечален и обеспокоен: он полагал, что крещёный несравненно надёжнее, тогда как некрещёный, язычник при удобном случае может покинуть своего ездока и обречь на гибель. На деле вышло иначе: некрещёный спас архиерея от гибели во время бури, а крещёный бросил монаха на произвол судьбы, предварительно съев Святые дары: "Попа встречу — он меня простит".

Смерть отца Кириака раскрыла глаза архиерею: на вред формализма при крещениях, которые творились лишь ради количества, необходимого только чиновникам от Церкви. Погоня за цифрой пагубно сказалась на обращении дикарей в Православие.

Важные выводы, к которым позже придёт Лесков, здесь ещё не проговариваются. Но уже скоро его сознание начинает "разделять" Церковь на её духовно-мистическое Тело и реальную конкретную церковной повседневности (а затем отождествление исключительно этой последней с самим понятием Церкви). В повседневности — всевластие чиновничества и формализм. Сам владыка перечисляет многие беды, с какими пришлось ему столкнуться при вступлении в управление епархией: невежество и грубость клириков, неграмотность, распущенность, пьянство, бесчинства.

В конце концов архиерей даже оказался готовым признать своего некрещённого проводника-туземца принадлежащим духовной полноте христианства, ибо не только прочны и истинны его нравственные устои, но и само религиозное мышление его на поверку оказывается монотеистичным. Объясняя своё поведение, он ссылается на "хозяина", "который сверху смотрит":

— Да, бачка, как же: ведь он, бачка, всё видит.

— Видит, братец, видит.

— Как же, бачка? Он, бачка, не любит, кто худо сделал.

Так, согласимся, может рассудить и любой православный христианин.

И Лескову остаётся сделать всего самый малый шаг, чтобы и крещение отрицать как необязательное. По мнению Лескова, крещение отвращает этих полудикарей от "хозяина", поскольку священник, якобы берёт по отношению к крещёным, по их понятиям, на себя роль и обязанности "хозяина". Но Бог требует поступать по справедливости, а священник "прощает" любой проступок и тем как бы позволяет совершать что угодно.

Размышляя над духовной жизнью своего спасителя-якута, владыка приходит к определённому выводу: "Ну, брат, — подумал я, — однако и ты от Царства Небесного недалёко ходишь". В итоге он отказывается крестить этого человека.

Заметим, такое рассуждение (не рассказчика — самого автора) идёт от искреннего, но примитивного стремления ко всеобщему воссоединению (religio) с Творцом, Который всем открывает Себя. Крещение в этой еретической системе рассуждений единство разрушает.

И вот встаёт вопрос о совершительной силе таинства. Отец Кириак в споре с владыкой к тому и подводит:

"Итак, во Христа-то мы крестимся, да во Христа не облекаемся. Тщетно это так крестить, владыко!"

Заметим, подобная мысль уже встречалась в "нотатках" протопопа Савелия Туберозова. Не знаменательно ли, что Лесков вновь вернулся к ней. Но прислушаемся к дальнейшему диалогу между архиереем и иеромонахом:

" — Как, — говорю, — тщетно? Отец Кириак, что ты это, батюшка, проповедуешь?

— А что же, — отвечает, — владыко? Ведь это благочестивой тростью писано, что одно водное крещение невежде к приобретению жизни вечной не служит.

Посмотрел я на него и говорю серьёзно:

— Послушай, отец Кириак, ведь ты еретичествуешь.

— Нет, — отвечает, — во мне нет ереси, я по тайноводству святого Кирилла Иерусалимского правоверно говорю: "Симон Волхв в купели тело омочи водою, но сердце не просвети духом, а сниде, и изыде телом, а душою не спогребся, и не возста". Что окрестился, что выкупался, всё равно христианином не был. Жив Господь и жива душа твоя, владыко, — вспомни, разве не писано: будут и крещёные, которые услышат "не вем вас", и некрещёные, которые от дел совести оправдятся и внидут, яко хранившие правду и истину. Неужели же ты сие отметаешь?

Ну, думаю, подождём об этом беседовать..."

Архиерей не находится с ответом, но вопросом пренебречь нельзя, поскольку он поставлен, поскольку по сути утверждается мысль о ненужности таинства и развивается далее, когда отец Кириак продолжает свои рассуждения:

" — Ну, вот мы с тобой крещены, — ну, это и хорошо; нам этим как билет дан на пир; мы и идём и знаем, что мы званы, потому что у нас билет есть.

— Ну!

— Ну а теперь видим, что рядом с нами туда же бредёт человечек без билета. Мы думаем: "Вот дурачок! напрасно он идёт: не пустят его! Придет, а его привратник вон выгонит". А придем и увидем: привратники-то его погонят, что билета нет, а Хозяин увидит, да, может быть, и пустить велит, — скажет: "Ничего, что билета нет, — Я его и так знаю: пожалуй, входи", да и введет, да ещё, гляди, лучше иного, который с билетом пришёл, станет чествовать".

Можно ещё было бы и добавить: а с билетом могут и не пустить, ибо недостойным может оказаться человек данного ему билета.

Так, не правы ли те, кто утверждает, что для спасения важно одно доброе поведение, а таинство дело пустое, формальное? Как у Симона Волхва.

Прежде всего отметим, что сравнение с Симоном неверно, ибо Волхв не имел благодати от апостолов. Священник же крестит не водою, но Духом — по Благодати Апостольского преемства.

Так что вопрос стоит не о крещении водою — оно и впрямь бесполезно, — но о таинстве в полном смысле.,

Отец Кириак апеллирует к вере, которая идёт от сердца, "от пазушки", как называют это оба собеседника.

Вновь давняя проблема: антиномия "вера-разум". Иеромонах прав, вознося веру над разумом, но забывает, что сердце, не очищенное от страстей — плохой руководитель. Вознося веру, отец Кириак тем не менее строит все свои рассуждения на доводах рассудка, ибо никак не хочет признать мистической стороны таинства и оттого не видит разницы между действиями Симона Волхва и православного священника.

Однако не следует пренебрегать и рациональными его доводами, поскольку они внешне могут показаться неопровержимыми.

Крещение есть таинство мистического приобщения Христу и Церкви.

"Крещение есть таинство, в котором верующий, при троекратном погружении тела в воду, с призыванием Бога Отца, и Сына, и Святого Духа, умирает для жизни плотской, греховной, и возрождается от Духа Святого в жизнь духовную, святую. Так как Крещение есть духовное рождение, а родится человек однажды, то это таинство не повторяется" — так написано в православном катехизисе. То же исповедует архиерей: недаром же он скорбит, что нет у него средства возродить якута новым торжественным рождением с усыновлением Христу. Но ведь рассуждая так, архиерей тоже высказывает своё сомнение в таинстве. Ненадёжность одного таинства для спасения христианина обосновывается рядом убедительных разумных доводов.

Отец Кириак утверждает, если обобщить его суждения, что крещение есть пустой обряд, когда он не поддержан в человеке верой, которая истекает из знания и понимания православного вероучения. Дикарь не понимает учения, оттого и веры не имеет. Архиерей в итоге приходит к тому же: "Теперь я ясно видел, что добрая слабость простительнее ревности не по разуму — в том деле, где нет средства приложить ревность разумную". То же вознесение разума.

Разумом пренебрегать не должно, но от него можно и беды ждать: именно рациональное осмысление таинства заставляет воспринять его как магическое действо. А формальная погоня за количеством тому лишь способствует. Прямо у Лескова о том не говорится, но мысль эта явственно звучит в подтексте рассуждений его персонажей.

Миссионерство должно идти об руку с просвещением и катехизацией крещаемых. Но как решить вопрос о действенности таинства? Вернее, как решает его Лесков? Для православного верующего тут и вопроса нет: таинство действенно всегда и безусловно, ибо совершается не "магическими" действиями иерея, но Духом Святым. Каждый верующий знает также, что дело спасения есть соработничество человека с Творцом и Промыслителем, и вне личных усилий крещение не может быть верной гарантией спасения: "Царство Небесное силою берется" (Мф. 11,12). Крещение — "билет" (используем образ о. Кириака), но если званый, билет имеющий, явится не в брачных одеждах, вход ему может быть и закрыт. Тут прав иеромонах, напоминающий владыке слова Христа "не вем вас" (Мф. 7,23).

Сознание этого всегда было и будет одним из острейших переживаний православного человека. Русская литература выразила мучительное осознавание им своего недостоинства перед ликом Создателя во всей трагической полноте.

Крещёные есть званные. Но не всякий может оказаться избранным (Мф. 22,11-14).

Если получившие "билет" язычники не будут просвещены пониманием того, что они сами должны приложить к нему, какие одежды обрести, то тут — несомненный грех формального миссионерства.

Но как быть с теми, кто без "билета", пусть и в брачной одежде отправился на пир?

Если он вообще не знал о существовании "билета" — можно уповать на милосердие "Хозяина". А если человек знал о том — и сознательно отверг... Один пришёл без "билета", потому что не знал о нем, другой пришёл без "билета", потому что отказался от него. Разница.

Не забудем, что Бог не может спасти человека без его волевого согласия на то. Воля же, проявленная в отказе от "билета", выражена тем несомненно.

"Если бы Я не пришёл и не говорил им, то не имели бы греха; а теперь не имеют извинения во грехе своём" (Ин. 15,24).

Эти слова Спасителя вполне ясны. Знавший о существовании "билета" не имеет извинения в своём отказе от него.

Человек, отказавшийся от крещения, тем сказал: мне не нужен Спаситель, я сам буду как бог, я сам могу спасти себя, я сам добуду себе брачную одежду, пропустят и "без билета".

Спасение есть восстановление единения с Богом, нарушенного в первородном грехопадении. Если человек сознательно отказался от крещения во Христа — это значит, что он отказался от воссоединения с Ним. И выбрал пребывание не просто вне Христа, но против Христа, по слову Его:

"Кто не со Мною, тот против Меня" (Мф. 12,30).

В Евангелии Господь Иисус Христос Сам принимает крещение. Спаситель есть глава Церкви.

Поэтому "билет", то есть таинство крещения, можно получить только в Церкви.- Благодать тоже пребывает только в Церкви. Без Церкви нет спасения. Ведь так всё ясно. И не согрешит ли служитель Церкви, который откажет человеку в крещении?

Вне Церкви — крестит Симон Волхв. Водою, и без благодати.

К несомненно мучительной для себя проблеме церковного таинства Лесков вернулся в рассказе "Некрещёный поп" (1877). Главный персонаж рассказа, поп Савка (один из праведников лесковских), волею судьбы оказался некрещён, хотя и не подозревал о том. Узналось всё долго спустя, когда он успел явить перед своей паствой высокие добродетели. Объявила правду баба Керасивна. Когда-то именно она должна была отвезти новорожденного младенца Савву для крещения, но из-за бездорожья в буран не смогла сделать этого, а потом никому не призналась. Не желая брать греха на душу, баба перед смертью открыла свою вину. Обнаружилось невероятное: таинство священства было совершено над тем, кто через таинство крещения не прошёл. Как тут быть? Вот искушение...

Простые казаки горой встали за своего попа, прося о нём архиерея: "...такий був пип, такий пип, що другого такого во всём христианстве нема..."

Архиерей рассудил мудро. Таинство крещения в исключительных случаях — в практике Церкви такое случалось — признаётся действенным, если даже совершается мирянином (пусть и не как должно по чину) в полноте веры. По вере и даётся. Только колдовство должно быть совершаемо без малейших отступлений от должного, иначе будет недейственно. Таинство совершается Духом, Он же даёт по вере, а не по чему иному. Церковное крещение младенца Савки не было совершено не по злому умыслу, а по обстоятельствам, — действия же, выразившие веру человека и желание соединить дитя с Богом, были совершены, пусть и не по должному чину.

Архиерей, вразумляя благочинного о действенности совершенного, прибегает к авторитету Священного Писания и Предания и признаёт попа принявшим крещение.

Да, можно сделать вывод из случившегося: таинство не колдовство, и в особых случаях совершается Святым Духом по вере человека без полного совершения всех положенных действий. "Дух дышит, где хочет..." (Ин. 3,8). Разумеется, обстоятельства должны быть исключительные, когда нет возможности совершить всё канонически безупречно.

Но можно рассудить и иначе: мол, таинство вовсе не обязательно — практика церковной жизни якобы это подтвердила. Рассуждения же архиерея есть просто схоластическая казуистика, объясняемая то ли добротою его, то ли равнодушием к делу, то ли незнанием, как выпутаться из затруднительного обстоятельства дела.

По сути, Лесков оставляет вопрос открытым, отдавая решение на произвол читателя. Сам он склоняется, можно предположить, ко второму суждению. То есть к ереси.

Внутреннее странничество писателя недаром вызвало изумление у сына-биографа: "Какой путь! Какая смена умозрений!" Путь и впрямь извилистый, ведущий к ересям, — если и не вполне совпадающий с толстовским, то близкий к тому.

Как и у Толстого, одним из внутренних воздействий на религиозное странничество Лескова стало самостоятельное прочтение Евангелия: "Я не знал, чей я? "Хорошо прочитанное Евангелие" мне это уяснило, и я тотчас же вернулся к свободным чувствам и влечениям моего детства... Я блуждал и воротился, стал сам собою — тем, что я есмь. <...> Я просто заблуждался — не понимал, иногда подчинялся влиянию, и вообще — "не прочёл хорошо Евангелия". Вот, по-моему, как и в чём меня надо судить!". Это из известного письма М.А. Протопопову (декабрь 1891 года), без которого не обходится ни одно биографическое исследование о Лескове. "Хорошее прочтение Евангелия", то есть собственным рассудком осмысленное, писатель считал завершением странничества, "блужданий", и обретением истины. И Толстой то же мнил.

Еретичество своё Лесков не отрицал, даже не без горделивости именовал себя "ересиархом ингерманландским и ладожским".

Лескова соблазняет прежде всего, повторим, отличие видимого ему бытия Церкви от чаямого идеала. Но такое действие соблазна опасно прежде всего для не устоявшихся в вере.

Лесков был менее самоуверен, нежели Толстой, в признании неоспоримости своего мировоззрения. Он, кажется, подозревал, что в том может таиться не устойчивость его, а падение. Лесков искал истину веры. Он долго не мог найти себя и в стихии общественно-политических борений. С революционерами разошелся, но многое о них напророчил такого, что лучше бы не сбывалось, да сбылось. Потерпев немало от либерально-демократического террора, он неизбежно должен был оказаться в союзе с противоположными силами. И действительно, сошёлся на время с Катковым, которого все либералы враждовали.

Только не мог Лесков надолго ужиться с кем бы то ни было: и сам был слишком нетерпим, и позиция его не всегда могла устроить издателей чрезмерной оригинальностью.

К славянофилам Лесков какое-то время относился с приязнью. С И.С. Аксаковым долгое время состоял в весьма дружеской переписке, именуя его "благороднейшим Иваном Сергеевичем". А вот что пишет ему в августе 1875 года из Мариенбада: "Книг русских много навезено: все страшно дороги, и дельного очень, очень мало: кроме Хомякова и Самарина нечего в руки взять". Но слишком тесные отношения со славянофилами у Лескова долго длиться не могли: те требовали последовательности в Православии. Язвительный Лесков не удержался и позднее кольнул славянофилов в "Колыванском муже" (1888).

С течением времени литературная судьба писателя понемногу устраивалась, но и еретичество, религиозное и общественно-политическое, лишь обострялось.

В поиске союзников Лесков обращает взор на двух крупнейших своих современников — на Достоевского и Льва Толстого. В 1883 году он пишет статью "Граф Л.Н. Толстой и Ф.М. Достоевский как ересиархи".

Статья о ересиаршестве Толстого и Достоевского — лесковское заступничество за обоих писателей от критики К.Леонтьева, предпринятой в очерке "Наши новые христиане". Лесков не просто за "обижаемых" заступался, но более, кажется, стремился отстоять свои собственные убеждения, хотя бы и прикровенно, как бы не о себе говоря.

Особенно важно уяснить отношение Лескова к Толстому. Их связывала взаимная приязнь, добрые личные отношения.

Толстой издавна влёк к себе Лескова. Особенно притягательными оказались для Лескова его религиозные взгляды. Вот итоговое воззрение на Толстого, высказанное Лесковым в конце 1894 года (в письме к А.Н. Пешковой-Толиверовой), то есть незадолго до смерти: "Толстой велик как человек-мудрец, очистивший сор, заполнивший христианство".

Отношение к Толстому как к религиозному учителю было у Лескова почти неизменно. Правда, он не слепо следовал Толстому, не во всём с ним входил в согласие. Но отдельные расхождения представлялись ему не столь важными. С годами приверженность Толстому в Лескове лишь возрастала. Толстовское истолкование Христа Лескову дорого прежде всего. А также отвержение Церкви. Что стало тому причиной? Ответ несомненен: осмысление христианства на душевном уровне, на уровне абсолютизации морали и отказа от того, что выше морали. То есть бездуховность. Возможно, в деле морального самосовершенствования без Церкви можно и обойтись, уповая, как Лесков, на праведников, а не на церковную жизнь, где всегда грешных найдешь немало.

Можно приводить многие подтверждения всё большей близости Лескова Толстому, но точнее свидетельствует о том сам Лесков в письме в Ясную Поляну, написанном за полгода до смерти (28 августа 1894 года): "...люблю я то самое, что и Вы любите, и верю с Вами в одно и то же, и это само так пришло и так продолжается. Но я всегда от Вас беру огня и засвечиваю свою лучинку и вижу, что идёт у нас ровно, и я всегда в философеме моей религии (если так можно выразиться) спокоен, но смотрю на Вас и всегда напряжённо интересуюсь: как у Вас идёт работа мысли. Меньшиков это отлично подметил, понял и истолковал, сказав обо мне, что я "совпал с Толстым". Мои мнения все почти сродные с Вашими, но они менее сильны и менее ясны: я нуждаюсь в Вас для моего утверждения".

Толстовцем, конечно, Лескова назвать было бы неверно: он был слишком самостоятелен для того. Он вообще противопоставлял Толстого толстовцам, утверждая, что со смертью Толстого вся "игра в толстовство" прекратится. Лесков шёл, по собственному признанию, "с клюкою один", многое "по-своему видя".


Понравилась статья? Добавь ее в закладку (CTRL+D) и не забудь поделиться с друзьями:  



double arrow
Сейчас читают про: