2013-12-28
695
В школьный курс Марко Вовчок вошла как автор сентиментальных повестей о тяжкой доле «закріпаченого селянства». В жизни же это была расчетливая литературная дама, умевшая не хуже «дикого помещика» закрепощать своих поклонников. Влюблявшиеся в нее неизменно разбивали свою карьеру или умирали страшной смертью.
«Что такого в этой женщине, что все ею так увлекаются? – удивлялась дочь президента Академии художеств графа Толстого. – Внешне – простая баба… противные белые глаза с белыми бровями и веками, плоское лицо… А все мужчины сходят от нее с ума: Тургенев лежит у ее ног, Герцен приехал к ней в Бельгию, где его чуть не схватили. Кулиш из-за нее разошелся с женой…»
Юное секслитературное дарование первым открыл Пантелеймон Кулиш. Во второй половине 50-х годов XIX века он играл в среде петербургских украинцев роль литературного атамана. Хорошо ориентируясь в новинках европейской словесности, Кулиш мечтал об украинской Жорж Санд, «сельские повести» которой пользовались бы большим успехом. И вдруг из провинциального Немирова к нему приходит пакет от Афанасия Марковича, скромного гимназического учителя и приятеля по Кирилло-Мефодиевскому тайному обществу, а в пакете несколько рассказов его жены из народного быта. «Шедевры» были без заголовков и нуждались в редактуре, но энтузиаст Кулиш пришел в такой восторг, что, прочитав их, заявил: «Шевченко, я знаю, будет завидовать им».
«Мэтр» подготовил произведения начинающей писательницы к печати и в 1859 году тиснул их в своем альманахе «Хата». Таким образом первая операция Марко Вовчок завершилась успехом – за Афанасия Марковича она, по собственному признанию, «вышла замуж в шестнадцать лет не любя, а лишь стремясь к независимости». Но именно связи этого тихого меланхолического собирателя украинского фольклора помогли ей войти в мирок петербургских литераторов.
Вскоре скучный муж был отставлен за ненадобностью, а Кулиш, плюнув на свое положение женатого мужчины, уже собирался с протежируемой им провинциалкой в заграничное путешествие.
Тайна мгновенного взлета обольстительной дамочки (к тому времени, кстати, уже дважды рожавшей) была проницательно разгадана известным критиком Скабичевским: «Единственно, чем можно объяснить, ее сердцеедство, это недюжинным умом и умением вкрадываться в душу собеседника… В начале знакомства она производила на вас такое впечатление, что казалось, и не найти такой симпатичной душевной женщины: как она понимает вас, как сочувствует вам во всем. Но мало-помалу в этом симпатичнейшем и задушевнейшем существе сказывалась немалая доля коварства: или она эксплуатировала вас самым беззастенчивым образом, или, расхваливая вас в глаза и уверяя в искренности и горячем расположении к вам, в то же время зло высмеивала вас за глаза, или же, наконец, если замечала возможность поссорить вас с кем-нибудь, не упускала случая воспользоваться этой возможностью».
Кулиш мог бы обратить внимание хотя бы на зловещий псевдоним, который с удовольствием приняла Мария Маркович – Вовчок (то есть «волчишко»), но увлечение не давало ему времени вникать в подтексты. Отдав ей свои деньги и взяв взамен ее белье, он отправляется в Германию, ожидая, что через неделю туда же явится и его возлюбленная – и даже не подозревает, что всю дорогу Марко Вовчок сопровождает Тургенев – модный автор «Записок охотника», ставший ее очередным охотничьим трофеем.
Уже значительно позже, в 1869 году, Кулиш с досадой напишет: «Разбаловали в столице провинциалку и тем сделали из нее «европейскую потаскуху». И даже для слова «вовчок» вспомнит еще одно толкование, понятное только истинным ценителям богатств украинского языка; «Марка Вовчка продумал я… и не ошибся, приложив такой псевдоним: сей «вовчок», тот, что растет диким ростком на плодоносном дереве, точно так же в ы с а с ы в а л живые соки из людей, которые держали его на свете».
Впрочем, Марко Вовчок было глубоко плевать на эти упреки – ее отличала удивительная привычка делать свое дело, не обращая внимания на реакцию окружающих: Кулиш – фигура только «всеукраинского» масштаба. А Тургенев – всеевропейского. Его прекрасные международные связи очень кстати – за них стоит побороться. И пусть вчерашний любовник грозит самоубийством. Переживет. Как заметил по этому поводу тот же Тургенев в письме из Виши: «… успокойтесь: Шевченко не повесится, Кулиш не застрелится…» Хотя вскоре даже он, привыкший мириться с ролью третьего в семье Полины Виардо, пишет г-же Маркович с досадой: «Вы не без хитростей, как сами знаете… Вас понять очень тяжело». Герцен же попросту обвинил ее в «фальшивости» и добавил: «Пусть у нее будет хоть десять интриг, мне нет дела».
Кулиш вернулся в Россию, помирился с женой и рванул вместе с ней по Волге на Кавказ в надежде подлечить расшатанные нервы. «Если ею овладеет Тургенев, я буду утешен хотя бы тем, что она живет с человеком, а не с животным», – заметил он.
Тургенев же восторженно пропагандировал теперь Марко Вовчок на Западе и рекомендовал Просперу Мериме, заявляя, что ее творения превосходят «Хижину дяди Тома». (По мне и то и другое стоит друг друга.) Сама же Мария Александровна в это время победоносно пленяла родственника Герцена – Александра Пассека. К ужасу его матери, называвшей Марию Вовчок «волчицей», юноша забросил карьеру и превратился в бледную тень любвеобильной «эмансипантки» при живом муже, развернувшей в Европе бурную личную жизнь «а-ля Екатерина II». Впрочем, вскоре опостылевший супруг был отослан назад в Украину, а Пассек умер от туберкулеза в 1866 году в Ницце. Годом позже за ним отправился в мир иной и «сосланный» законный муж, первым изведавший некогда чары этой загадочной дамы, а теперь своей смертью укрепивший ее репутацию «роковой женщины».
В 1867 году мы застаем Марко Вовчок уже в Петербурге в объятиях Дмитрия Писарева. Ну, этого-то она не возьмет… Как бы не так! Неукротимый критик, властитель дум нигилистов, не прекращавший своих литературных битв с правительством даже во время отсидки в Петропавловской крепости, куда книги ему носили мешками, тает в ручках Марии Маркович, как воск. Человек, сокрушавший Островских и Пушкиных, теперь превращается в полную размазню: «Я весь полностью отдался тебе, я не могу и не хочу забрать себя назад, я не имею и не хочу жизни без тебя, и в то же время я всегда вижу, как висит у меня над головой опасность разрыва наших отношений».
Эта женщина действительно втягивала мужчин, как черная дыра.
В конце июня любовники едут в Ригу, а потом перебираются на дачу. Веселый Писарев отправляется купаться вместе с пятнадцатилетним сыном своей возлюбленной – Богданом и уверенно бросается в балтийские волны. Когда оставшийся на берегу подросток поднимает голову, пловца уже нет на поверхности. Рыбаки находят труп только через час.
В Петербурге эта смерть сразу же вызывает нелицеприятные комментарии в кругах журналистов. «Эта отвратительная игра в кошки-мышки, – пишет сотрудник «Дела» Шеллер-Михайлов, – закончилась тем, что человек утонул в месте, где мель тянется на версту». Какая игра? Неужели у Марко Вовчок по ее обыкновению был еще какой-то «запасной» роман, о котором стало известно Писареву во время совместного путешествия? И неужели он утонул в «состоянии душевного разлада», как утверждал его знакомый Благосветлов? Загадка так и осталась нераскрытой. Известно лишь, что накануне рижского вояжа Писарев выглядел очень счастливым. Видевший его тогда в «Отечественных записках» Скабичевский вспоминал: «Он влетел в редакцию такой веселый… «наверное, – подумал я мимоходом, – он дождался праздника своей любви!»
Конец литературной карьеры Марко Вовчок, как ни странно, положили женщины. Причем такого же поля ягоды, как и она – прогрессивнейшие и эмансипированнейшие феминистки тех славных дней. В результате слишком ускорившегося прогресса их расплодилось так много, что работы на всех уже не хватало и они вступили в жестокую междоусобную грызню.
В 1871 году, используя свои связи, Мария Маркович открывает журнал «Переводы лучших европейских писателей». На работу она принимает только женщин. Принципиально. И никаких мужчин, которые так некстати тонут и умирают от туберкулеза. Правда, деньги на затею дает все-таки представитель сильного пола – издатель Звонарев.
Активность Марко Вовчок вызвала переполох на рынке переводов. Борьбу с ней возглавила другая шестидесятница – Людмила Шелгунова, работавшая в конкурирующем издательстве Вольфа. Она обвинила Маркович в том, что та эксплуатирует молодых переводчиц, не выплачивая им полностью гонорары. Но эту атаку удалось отбить. Вторая же была смертельной. Ее провел женский издательский кружок Н. В. Стасовой и М. В. Трубниковой.
Когда у Марко Вовчок не хватало времени, они использовала помощниц, ставя на титуле очередной книги «Перевод под редакцией Марко Вовчок». Но одна из созданных таким образом новинок – сказки Андерсена – поступила в продажу без оговорки «под редакцией». Вдохновитель «передвижников» Стасов сравнил ее с переводом тех же сказок, сделанным его сестрой тремя годами раньше, и установил, что именно его использовала, слегка переработав, Марко Вовчок. В «Санкт-Петербургских ведомостях» появилась обличительная статья с недвусмысленными обвинениями в плагиате. Газеты с удовольствием раздували все перипетии скандала. Авторитетная комиссия из восемнадцати (!) писателей и юристов подтвердила обвинения Стасова. Мария Маркович утратила свою репутацию и издание, которое возглавляла. Это был крах, фактически вычеркнувший писательницу из русской литературы и оставивший ей скромное место сочинительницы народных рассказов на украинском языке.
Недруги Марко Вовчок из числа ее украинских завистниц могли теперь ликовать. Например, мать Леси Украинки писательница Олена Пчилка некогда назвала свою литературную соперницу «нахабною кацапкою, що вкрала українську личину… (По происхождению Марко Вовчок русская. – О. Б.) Бо справді, яке-то колись було неславне для української мови й літератури переконання, що нібито якась перша-ліпша кацапка, зроду не чувши української мови, ледве захотіла, у два дні перейняла мову зо всіма найтонкішими її властивостями… Далебі, це зневажало українську мову; що ж то за така осібна характерна мова й письменність, коли всякий чужосторонець возьме й зараз писатиме, та ще як досконало».
Мысль не только не бесспорная, но просто злобно провинциальная. Я же не стану упрекать Марко Вовчок ни в чем. В конце концов она перехитрила саму себя.
