Рэкетиры из Центральной рады

Начнем с финала. Вас никогда не удивляло, читатель, отчего это среди деятелей украинской истории профессора Грушевского отличает подозрительно одинокий вид? Если он действительно такое выдающееся политическое светило, то должны же у него быть какие-то спутники, товарищи по борьбе, ближайшие соратники наконец? Ленин, например, явно не одинок. У него и «замечательный грузин» Сталин, и «иудушка» Троцкий, и страшная снаружи, но преданная внутри супруга Надежда Константиновна, а Грушевский – как перст. Даже на киевском памятнике сидит, как уволенный со службы пенсионер, вышедший прохладиться в парк.

Новейшие украинские историки наштамповали за последние десять лет множество мифов. Но единственный, к созданию которого они не посмели приступить, – миф о соратниках Грушевского. Ибо если признать тех людей, которыми он в 1918 г. руководил как председатель Центральной рады, его ближайшими соратниками, то получится, что бородач Грушевский – предводитель шайки рэкетиров, организовавших одно из самых дерзких в украинской истории преступлений – похищение с целью выкупа киевского банкира Абрама Доброго.

Тут следует сделать маленькое отступление. Общеизвестно, что в 1918 году Центральную раду в Киев притащили немцы, выбив из города красные банды бывшего царского подполковника Муравьева. Менее известно, что немцы эти, в отличие от их наследников в 1941 г., были людьми весьма приличными. Если красногвардейцы Муравьева расстреливали всех, кто имел мало-мальски интеллигентный вид и, несмотря на это, рискнул появиться на улице, то германская армия не только никого в городе не расстреливала ради развлечения, но и всеми силами старалась поддерживать нормальный дореволюционный порядок.

«Свою административную деятельность, – вспоминал киевский мемуарист А. А. Гольденвейзер, – немцы начали с того, что нарядили сорок баб, которым было велено горячей водой и мылом вымыть киевский вокзал. Об этом анекдоте много говорили, но тем не менее это чистая правда. Правда и то, что на моей памяти ни до, ни после этого случая никто не подумал вымыть наш вокзал».

Немцы отпечатали прекрасный план города. Прибили на всех перекрестках таблички с немецкими названиями. Опутали весь Киев телеграфными и телефонными проводами для надобностей своего штаба. И даже открыли два книжных магазина, где, кроме книжных новинок по всем отраслям знаний, можно было получать свежие берлинские газеты.

В городе, где при муравьевцах ничего не работало, а обычным зрелищем была картина застреленного прямо на улице офицера, вновь открылись магазины, театры, кафешантаны, несколько газет и даже конские бега.

Естественно, что, изгнав из Киева красный бандитский режим и преподнеся как на блюдечке Украину профессору Грушевскому со товарищи, германская власть полагала, что их марионетки будут вести себя прилично, ни в коем случае не опускаясь до различных большевистских штучек. Логика немцев была проста: мы уничтожили ваших врагов, вы нас слушаетесь и снабжаете Германию хлебом, столь необходимым для продолжения войны на западном фронте.

И вдруг всю эту украинско-немецкую идиллию нарушает внезапное похищение в ночь с 24 на 25 апреля директора Киевского банка внешней торговли, члена финансовой комиссии Центральной рады Абрама Доброго. Банкира похитили из его квартиры. Около двух часов подъехал автомобиль. Вышли пятеро – двое в офицерской форме, трое – при галстуках, позвонили швейцару, сказав, что Абраму Доброму срочная телеграмма. Когда ничего не подозревавший дед открыл дверь, его затолкали в швейцарскую и заперли. Наверх пошли трое – двое военных и один штатский с револьверами в руках. Подняв перепуганного финансиста с постели, они предложили ему одеться и не оказывать сопротивления, так как в противном случае прибегнут к оружию – Доброму, дескать, нечего опасаться, речь идет лишь об аресте. Однако супруга банкира, не потеряв присутствия духа, потребовала предъявить ордер. Руководитель акции показал какую-то бумажку без подписи и печати, после чего троица радостно уволокла свою добычу по лестнице, впопыхах забыв на столе портфель со служебными документами.

Через некоторое время похитители вернулись за портфелем. Но г-жа Добрая, по-видимому, была любопытной женщиной и успела ознакомиться с его содержимым. Так что немцы на следующее утро примерно знали, среди кого искать незваных ночных гостей.

Как выяснилось впоследствии, налетом руководил некто Осипов – чиновник особых поручений украинского Министерства внутренних дел, личный секретарь начальника политического департамента Гаевского. Банкира увезли в автомобиле на вокзал и доставили к вагону, стоявшему на запасных путях под охраной сечевых стрельцов. Потом вагон прицепили к обычному пассажирскому поезду и увезли в Харьков. Осипов, не скрывая, кто он, предложил решить проблему всего за 100 тысяч: «Есть одно лицо, которое за деньги может ликвидировать всю эту историю. Но придется после уплаты немедленно покинуть пределы Украины».

Дальше события развивались еще интереснее. В Харькове директор местной тюрьмы отказался принимать Доброго «на хранение» без ордера на арест и соответствующих сопроводительных документов Министерства внутренних дел. Банкира отвезли в гостиницу «Гранд отель» и заперли в номере. Там он подписал чек на 100 тысяч. Один из конвоиров на радостях отправился в Киев, а остальные спустились в гостиничный ресторан, сняли троих проституток и принялись так буйно праздновать успех, что были замечены местными полицейскими осведомителями. Теперь немцы не только знали, кто мог похитить Доброго, но и где он находится.

Практически сразу у германского командования возникло подозрение, что Осипов – только исполнитель, а корни преступления уходят наверх – к министру внутренних дел Ткаченко, его приятелю военному министру Жуковскому и премьер-министру марионеточного украинского правительства Голубовичу. Тем более что тот почти проговорился публично ровно через два дня после похищения, выступая на заседании Центральной рады; «Що таке є власне пан Добрий? Він, може, є підданець Німецької держави? Ні, він ні сват, ні кум, він зовсім постороння людина. І от із-за того, що було похищено цю посторонню людину, яка юридично нічим не зв'язана з Німеччиною, яка не дає ніяких поводів до того, щоби зробити такої колосальної ваги приказ, приказ був виданий».

Приказ, о котором говорил Голубович, был развешан по Киеву 26 апреля за подписью немецкого генерал-фельдмаршала Эйхгорна. Согласно ему, все уголовные преступления на территории Украины выборочно могли подлежать германскому военно-полевому суду при сохранении параллельной работы украинской правовой системы. Немцы умели работать крайне оперативно – они давали понять, что все «интересные» для них дела будут рассматривать лично. Премьер-министр Голубович понял намек, заявив, что приказ о военно-полевых судах появился из-за похищения Доброго. Слушать его полуоговорки (дескать, наш банкир, что хотим, то с ним и делаем) было просто смешно. Впрочем, немцы и не собирались слушать – директор банка играл настолько важную роль в финансовых отношениях между Украиной и Германией, что был скорее «их» человеком. И воровать его кому попало, даже членам украинского правительства, фельдмаршал Эйхгорн не позволил бы ни за что!

28 апреля 1918 г. в зал киевского Педагогического музея, где заседала Центральная рада, вошел красивый, как Бог, немецкий лейтенант (все офицеры кайзеровской армии были писаные красавцы) и на чистом русском языке, слегка запинаясь, скомандовал: «Именем германского правительства приказываю вам всем поднять руки вверх!»

Неожиданно выяснилось, что депутаты «першого українського парляменту» прекрасно понимают по-русски. Особенно когда команды на этом языке отдает немецкий офицер. В полном составе рада послушно подняла руки. Получилось что-то вроде финальной сцены из гоголевского «Ревизора» – все молчали. Депутат от «Бунда» Моисей Рафес так и застыл на трибуне, где только что произносил речь о вреде германского империализма, мешающего рабочему классу праздновать 1 мая. А украинский социал-демократ Порш с перепугу даже встал, держа в левой руке шляпу и кипу газет, которые он минуту назад читал, а в правой – на уровне глаз – раскуренную папиросу. Папироса дымила, как пушка. Это было все, что могла в данный момент противопоставить прогрессивная рада реакционной кайзеровской военщине.

Кто о чем думал в это томительное историческое мгновение, осталось неизвестным. Может быть, вообще никто ни о чем не думал. Всем было очень страшно. Даже лейтенанту, больше всего на свете боявшемуся не выполнить приказание командования.

И только председательствующий Михаил Грушевский – похожий на Черномора бородач в профессорских очках – повел себя не так, как все. Он единственный не только не поднял руки, но даже демонстративно положил их перед собой на стол. Возможно, лейтенант напомнил Грушевскому кого-то из его вчерашних львовских студентов, которых вредный профессор привык нещадно шпынять. Возможно, «лукавый дедок», как назовет его в своих стихах украинский поэт Александр Олесь, не успел испугаться. Возможно, была еще какая-нибудь важная причина, например уязвленное национальное чувство. Но только известный политический деятель с внешностью извозчика-ломовика неожиданно набрался духу и произнес свою последнюю в тот день историческую фразу: «Я тут голова зборів і закликаю вас до порядку». «Паршивому лейтенантику» (так обзовет его в своих мемуарах присутствовавший в зале писатель-депутат Винниченко) такая наглость не понравилась. С бледным лицом, но тоном, не терпящим возражений, он отрезал: «Теперь я распоряжаюсь, а не вы. Поднимите, пожалуйста, руки вверх!»

Тут-то и выяснилось, кто дирижер оркестра. Грушевский, правда, так и не убрал ладони со стола. Но на него уже никто не обращал внимания. Тем более что воспитательный процесс в Педагогическом музее только начинался. Зал заседания постепенно заполняли солдаты. Слышались крики «Хальт!» и грохот прикладов. По паркету глухо стучали кованые сапоги. Вошли еще двое офицеров – один из них, видимо, старший в чине от того, который говорил по-русски. Шум стих. В воцарившейся тишине снова раздался голос немецкого лейтенанта: «Вы все скоро разойдетесь по домам. Нам нужно только арестовать господ Ткаченко (министр внутренних дел), Любинского (министр иностранных дел), Жуковского (военный министр), Гаевского (директор департамента Министерства внутренних дел) и Ковалевского (министр земельных дел). Покажите мне их, пожалуйста». Последняя фраза была адресована председательствующему. «Я их не вижу», – ответил Грушевский. Действительно, в зале были только Любинский и Гаевский. Их тут же вывели.

Остальные остались сидеть с поднятыми руками. Старший в чине офицер что-то сказал по-немецки младшему. Тот перевел: «У кого есть револьверы, отдайте сейчас, потому что кто не отдаст, будет строго наказан. После у всех будет ревизия». «Я протестую против ревизии парламента!» – взмолился Грушевский. «Будьте спокойны, пожалуйста!» – осадил его лейтенант.

Происходящее чертовски напоминало сцену из американского боевика, когда полиция накрывает банду чикагских гангстеров. Двое или трое из депутатов встали с мест и положили свои «шпалеры» на стол возле лейтенанта. Только после этого депутатскому «хору» разрешили опустить руки. По одному, как нашкодивших котов, немцы стали выпускать членов Центральной рады в соседнюю секретарскую комнату, предварительно требуя назвать имя и домашний адрес. А потом, обыскав, переписав и пересчитав всех, выпустили на улицу – «вольно», как утверждал корреспондент киевской газеты «Народная воля», чей номер выйдет через два дня после описываемых событий, 30 апреля.

Было примерно пять вечера. Вся процедура заняла полтора часа. На Владимирской улице собралась толпа народа. Но за членов рады никто и не подумал вступаться. Да и вообще мало кто что-либо понимал. Даже Грушевский в расстроенных чувствах отправился домой.

Министра иностранных дел Любинского и начальника админдепартамента МВД Гаевского в закрытых автомобилях отправили в сторону Лукьяновской тюрьмы. Вслед за арестованными умчался визжащий немецкий броневик. Потом немцы сняли расставленные на всякий случай пулеметы, а вместо них к зданию Центральной рады подъехала полевая кухня – кормить проголодавшихся солдат. Мирный дымок поднялся над Владимирской улицей, и никто бы даже не подумал, что совсем недавно тут, где теперь так аппетитно пахнет гуляшом, гремел такой роскошный международный скандал!

А на следующий день, 29 апреля, в Киеве произошла смена власти. Верховным правителем Украины отныне стал гетман Павел Скоропадский. Центральная рада, естественно, считала это военным переворотом, а гетман – легитимным актом, ведь избрали его гласным голосованием всеукраинского съезда хлеборобов – в центре Киева на Николаевской улице. Правда, в здании цирка.

Гетман не скрывал, что все происходящее смахивает на цирковое представление. Свой «переворот» в мемуарах он описывает с простодушной откровенностью: «Наступила ночь. За мною не было еще ни одного учреждения существенной важности. Между тем немцы как-то начали смотреть на дело мрачно. Они считали, что если я не буду в состоянии лично занять казенное здание (министерство какое-нибудь), если государственный банк не будет взят моими приверженцами, мое дело будет проиграно. Я приказал собрать все, что осталось у меня, и захватить во что бы то ни стало участок на Липках, где помещалось Военное министерство, Министерство внутренних дел и Государственный банк. Приблизительно часа в два ночи это было сделано. Но для прочного занятия его было мало сил. Генерал Греков, товарищ военного министра, исчез. Начальник генерального штаба, полковник Сливинский, заявил, что переходит на мою сторону. Дивизион, охранявший Раду, был также за меня».

Из сказанного можно судить, каким на самом деле авторитетом пользовались Грушевский, Голубович и режим, гордо именовавший себя Центральной радой. Смена власти прошла абсолютно бескровно, если не считать того, что один сечевой стрелец в состоянии нервного срыва попытался проткнуть штыком Грушевского, но только оцарапал его жену. Председателю Центральной рады было так стыдно осознавать это, что в своих воспоминаниях он назвал украинского солдата, еще вчера охранявшего его, «якимсь москалем». Хотя всех «москалей» со штыками немцы выгнали из Киева двумя месяцами ранее, когда привезли Грушевского править Украиной.

В конце июля состоялся суд над похитителями банкира. Процесс был открытым. Среди газет, выходивших в Киеве в то время, самой известной считалась «Киевская мысль», каждый день, несмотря на революцию, печатавшая два выпуска – утренний и вечерний. Ее корреспондент тоже находился в зале Окружного суда, где заседал немецкий трибунал. «Ровно в 9 часов утра открываются маленькие дверцы «скамьи подсудимых», – писала «Киевская мысль», – и через нее пропускаются подсудимые. Первым появляется военный министр Жуковский в военной форме. Маленький, с малоинтеллигентным лицом, он отнюдь не производит впечатление министра. Он скромно усаживается на последней скамье и нервно покручивает усы. За ним – вылощенный, с бросающимся в глаза кольцом, с большим зеленым камнем на руке, главный руководитель похищения – бывший директор административно-политического департамента Министерства внутренних дел Гаевский. Лицо утомленное, изможденное. А рядом с ним – чиновник особых поручений – фактический исполнитель похищения – Осипов. Он в военной форме, без погон. Говорит спокойным тоном, часто переходя с русского языка на немецкий. Последним в этом ряду усаживается бывший начальник милиции – Богацкий, безразличным взглядом окидывающий зал суда. На лице его все время играет улыбка. В первом ряду скамьи подсудимых в одиночестве усаживается киевский Лекок – только недавно отстраненный от должности начальника уголовно-розыскного отделения Красовский»…

Через несколько минут входит германский военно-полевой суд во главе с председателем подполковником фон Кюстером и прокурором ротмистром Трейде. Едва изложив суть слушаний переполненному залу, Трейде сообщает, что «только что получены сведения об аресте бывшего премьер-министра Голубовича в связи с этим же делом».

А дальше начинается трехдневная комедия. «Вошедшие в спальню обращались с вами хорошо?» – спрашивает прокурор Доброго. «Нет. Они угрожали мне и моей жене револьверами». «Револьверы не были заряжены!» – кричит с места подсудимый Осипов. В зале раздается смех.

Постепенно выясняется, кто был заказчиком похищения. Начальник департамента МВД Гаевский не хочет быть стрелочником и показывает, что в разработке похищения банкира, кроме министра внутренних дел Ткаченко, участвовал и премьер-министр Голубович. Ротмистр Трейде явно издевается над подсудимыми. Его реплики то и дело вызывают смех в зале: «Когда с вами разговаривает прокурор, вы должны стоять ровно и не держать руки в карманах», «У воробьев лучшая память, чем у некоторых бывших министров Украины!»

«Что, вы действительно так глупы? Или представляетесь таким глупым?» – спрашивает он Голубовича. У бывшего премьер-министра начинается истерика. После этого он признает свою вину: «Прошу судить меня, а не по мне – правительство и социалистов!» – восклицает он и обещает «больше никогда этого не делать». «Не думаю, – парирует фон Трейде, – что вам вновь когда-нибудь придется стоять во главе государства!»

Осипов заявляет, что экс-министр Ткаченко «мерзавец и подлец». Бывший начальник сыскного отделения Красовский рыдает, обращаясь к Голубовичу: «Своей подлостью вы привели нас сюда. Чутье мне подсказывало, что это за лица»… «Я был против этой авантюры, – свидетельствует бывший начальник милиции Богацкий, – но был обязан исполнять приказы Ткаченко». Чтобы пересказать происходившее, не хватит никакой статьи. Полный отчет о процессе занимает три газетных полосы форматом больше, чем у «2000». Но факт остается фактом – все подсудимые сознались в том, что организовывали похищение Доброго или знали о нем. Наконец прокурор фон Трейде перестал подшучивать над подсудимыми и даже нашел возможным обойтись отеческим шлепком. «Общество, – говорит он, – надеюсь, не истолкует превратно то, что в связи с вырисовавшейся картиной я теперь нахожу возможным говорить о смягчении наказания. Германцам важно не только наказать за преступление, но и показать всему миру, что так называемое вмешательство во внутренние дела Украины было вызвано действительной необходимостью». К исходу третьего дня трибунал огласил приговор. Его и впрямь трудно назвать жестоким. Голубович и Жуковский получили по два года, остальные – по году.

Имя Грушевского ни разу не было названо во время процесса. Скорее всего, он не знал, что вытворяют его молодые подчиненные, ни одному из которых не было больше сорока. Но все случившееся в Киеве весной 1918 г. показывает, почему «батько нации» остался без политических «сыновей», и ни Жуковский, ни скрывшийся от немецкой полиции Ткаченко (кстати, бывший адвокат по профессии), ни подававший большие надежды Голубович так и не вошли в наш национальный пантеон. Надеюсь, и не войдут. Ибо не место там правительству мелких рэкетиров. Не то чтобы другие правительства – германское или английское – были в ту эпоху намного моральнее. Но по крайней мере грабили с размахом, деля колонии, как фишки в игорном доме, а не воровали зазевавшихся банкиров.

Напоследок одна смешная деталь. До того как принять МВД, Михаил Ткаченко занимал в Центральной раде должность, носившую название «министр справедливости и финансов». Неизвестно, как у него получалось со справедливостью, а с финансами явно было худо. Вот и подался бедняга в ведомство внутренних дел улучшать собственное благосостояние. Символично и то, что, начиная с премьер-министра Голубовича, у глав украинского правительства частенько нелегкая судьба – то им в Израиль приходится бежать, то в США с панамским паспортом. Думаю, это от того, что стыдливые отечественные историки скрывают от наших же премьеров финал самого первого из них. А потому предлагаю, чтобы в момент утверждения очередного нового Кабмина президент на всю страну напоминал его главе: «Помни о судьбе Голубовича!»