Карнавал – особая форма бытия

Средневековый город кипел жизнью и днем и ночью, будь то Париж или небольшой провинциальный городок. Город манил крестьянина, потому что там он становился торговцем (хотя бы на время) и мог улучшить свое благосостояние; город манил рыцаря, ибо здесь он мог в свое удовольствие потратить деньги, которые ему были, в основном, не нужны в его поместье; монах здесь собирал богатую милостыню и находил более просвещенных слушателей для своей проповеди; священник же…часто мотивация священника совпадала здесь с рыцарской. Горожанин чувствовал себя здесь совсем по-особому, ибо на этой территории он имел привилегии, которые терял, выходя за городские ворота. Рыцарь здесь сдерживал свою дворянскую спесь, ибо это была чужая территория (если, конечно, он сам не являлся сеньором города), с которой его могли изгнать, сообразуясь со статутами города. Ортодоксальные монахи и священники могли уйти отсюда со словами обвинения в пороке и разврате в адрес горожан. Крестьянин же лелеял мечту самому стать буржуа.

Практически все городские развлечения корнями уходили в деревню. Однако, карнавал – это развлечение сугубо городское, в средние века они были очень популярны. Они были особенно ярким событием, присущим только городу. Они проводились в каждом городе. В основу карнавала легли шутовские праздники, о них становится известно с конца XII века.

Несмотря на его кажущийся стихийный и беспорядочный характер, карнавал был явлением организованным и упорядоченным. Он всегда действовал в рамках определенной системы и не выходил за пределы установленного негласного закона.

"Праздники дураков" были излюбленной забавой студенчества, низшего клира, других горожан. Основная их идея - пародирование мес­сы. Участники "дурацких фестивалей" переиначивали, выворачивая "наизнанку" священные тексты, ритуал службы. Главные события празднества происходили в церкви, при попустительстве высшего духо­венства, глав города, хотя уже с ХIII в. существовали интердикты, за­преты этих "непристойностей"[1]. Все начиналось с торжественной встречи осла (часто праздник назывался "ослиным") - главного предме­та внимания и участника развлечения. Его встречали клирики с бутыля­ми вина в руках, а ваганты распевали шутливые песни. Осла чинно вели к алтарю, где происходила "литургия" в виде исполне­ния "Ослиной секвенции". Вместо "аминь" раздавался ослиный рев, чему дружно вторила вся "па­ства".

Красочно описывает атмосферу "праздника дураков" послание богословского факультета в Париже, которое было разослано всем епископам Франции в 1445 г.: "Можно видеть священников и клириков, во время службы носящих маски и чудовищные личины. Они танцуют в хоре, переодетые женщинами, сводниками и менестрелями. Они поют непристойные песни. Они едят по углам алтаря колбасы, в то время как священник служит обедню. Там же они играют в кости. Они кадят вонючим дымом, исходящим от подошв старых башмаков. Они прыгают, бегают по церкви, не стесняясь. А затем разъезжают по городу в гряз­ных повозках и тележках, вызывая смех своих спутников и сотовари­щей, проделывая непристойные жесты и произнося постыдные и гряз­ные слова"[2]. На празднике избирали короля и епископа (папу) дураков, чьи роли обычно исполняли главные герои всех карнавалов - шуты. Это было центральным событием торжества. По сути своей, "церемо­ния" логично вливалась в общую карнавальную системную установку "перевертывания всего с ног на голову", выдвижения низов вверх и на­оборот. На "папу дураков" надевали митру, сажали на осла и с этого мо­мента он возглавлял карнавальную процессию. Все его приказания беспрекословно исполнялись, но почетная миссия не избавляла его от насмешек и издевательств его "слуг".

Главный и непременный герой карнавальных торжеств - шут, нес­ший карнавальное начало и в обыденную жизнь. Образ шута общеизве­стен. Обычно остроумный (хотя мог быть и настоящим "дураком"), болтун, безумец и насмешник, он переворачивал все устои, высмеивал самое святое, рушил все вековые пирамиды иерархий, грубил и выпле­скивал море непристойностей на попавшегося под руку, мотивируя эти поступки глупостью, безумием и другими сторонами своего "двулично­го" образа. Ему все прощалось. Но вместе с тем он оставался и самой бесправной фигурой средневекового общества. Для шутов существова­ли специальные запреты, шутов боялись. Издевательства над ними ком­пенсировали страх горожан перед шутами (их безумие связывали с ма­гическим началом, а если к тому же шут был уродом или калекой, то это означало в понимании средневековых людей и нравственное убоже­ство). Но присутствие этого героя всегда означало праздник. Если зве­нели колокольчики на капюшоне, гремела сушеным горохом погре­мушка, все знали, что появился шут со своим неизменным атрибутом – маротом (головкой смеющегося шута на жезле) и непременным набо­ром острот. Зачастую это были умнейшие люди своего времени.

Собственно карнавал со всеми положенными ему атрибутами ассо­циируется с периодом от Рождества до Великого Поста. К XV в. карна­вал окончательно оформился как "масленичный фестиваль с маскарад­ными процессиями", сакральным кораблем, штурмом "ада", битвой Карнавала и Поста и ритуальным убийством Зимы (Смерти).

В основе карнавальных сюжетов, по которым строился праздник, лежат древние культы, связанные с сельскохозяйственными работами. Берущий свои истоки в древнем праздновании окончания зимы и отме­чаемый в последние дни перед постом, карнавал воспринял традиции городских корпораций и вписался в церковный праздничный цикл. Он отошел от своих ритуальных истоков и стал особым явлением. В XIV-XV вв. он стал превращаться из "механизма сезонного обновления культуры" в один из видов городских увеселений, стал восприниматься как "игровое, эстетическое событие"[3].

Развиваясь в течение всего средневековья и достигнув к XVI в. сво­его совершенства, карнавал предстает перед нами в это время уже как единая маскарадная процессия. Возглавляемая своим "королем", толпа пестрела огромным разнообразием масок. Перевоплощение людей так­же берет истоки в древних аграрных обрядах. На карнавале маска — ри­туал, она меняет, переворачивает мир; человек под ней приобретает иные, "магические" свойства. Теперь он может все: для него исчезают запреты; ряженым разрешены любые вольности. Маскирование было любимым развлечением, оно несло праздничные веяния и в обыденную жизнь. В празднестве масок участвовали низший клир, монахи. Церковь сурово осуждала ношение "личин косматых и зверовидных". Ряжение животными исторически связано с тотемизмом первобытных религий, где некоторые животные считались священными.

Известны маски рогатых животных (судя по всему, самых популярных): козла, оленя, быка. Наиболее страшной считалась "личина" волка: ряженого отождествляли с самим зверем. Видимо, эти предположения шли от народных представлений о суровости и опасно­сти этого зверя.

Существовали и антропоморфные маски. Участники маскарада ря­дились в "дикого человека", "зеленого короля". Они были особенно популярны в Нюрнберге, их костюмы украшали листвой и цветами, что символизировало духов леса и полей. На масленицу в Зальцбурге одевали человеческие "личины" с длинными носами и широко откры­тым ртом-оскалом с двумя рядами огромных зубов. Можно сказать, что между зоо- и антропоморфным перевоплощением существовала столь прозрачная граница, что она едва различалась. Синтезом же ос­новных характеристик обоих видов стали "дьяволовы личины". "Демо­ны" были одними из главных действующих лиц всего маскарада. Труд­но сказать, существовали ли определенные признаки "дьяволовой сви­ты", но известно, что костюмы "демонов" отличались огромным раз­нообразием. Все, на что была способна фантазия средневекового горо­жанина, выливалось и воплощалось в маске, и чем она была отврати­тельней, тем больше вызывала эмоций у публики. В позднем средневе­ковье образ демона стал воспринимать черты шута, в нем усиливается проявление фарса, что вызывало теперь скорее улыбку, чем испуг и аг­рессию.

В шуме и веселье карнавала все сливалось: разделения на зрителей и участников не существовало. Карнавал "не знает рампы даже в зача­точной ее форме. Рампа разрушила бы карнавал... Его не созерцают, в нем живут, и живут все, потому что по идее своей он всенароден"[4].

Но вот праздник подходит к своему второму действию: "штурму ада". Прообразом его часто был корабль на колесах, закрытых голубой тканью, символизирующей волны. Его тащили по городу в центре мас­карадной процессии. На борту корабля устроились черти, дураки, шу­ты, ряженые, олицетворяющие "антихроистово царство". "Безумное", "дурацкое" поведение шутов связывали с дьявольским влиянием, и "ко­рабль дураков" назы­вался также "кораблем дьявола" или "адом". После определенного сиг­нала начинался потешный штурм. Горожане, вооруженные копьями и карнавальными фейерверками, устремлялись в "бой". В нечисть летел град камней. Команда корабля упорно сопротивлялась: выливала воду на штурмующих, била их дубинками, откидывала приставные лестни­цы, успевая при этом кувыркаться и гримасничать. Но победа горожан предрешена, и "ад" торжественно поджигают, что считалось кульмина­цией всего карнавала.

В последний день масленицы, на mardi gras ("жирный вторник" — фр.) проводили петушиные бои, вызывавшие бурю эмоций у хозяев птиц и зрителей. Бои захватывали всех, зрители спорили, ставили деньги на возможного победителя. Наиболее зрелищным был финал "битвы": торжественная процессия во главе с победителем (владелец которого выставлял угощение) направлялась отметить победу.

Центральным событием последнего дня карнавала в таких стра­нах, как Франция и Нидерланды, была потешная битва Карнавала с По­стом. "Энциклопедией" этого действа может послужить картина П. Брейгеля Старшего с одноименным названием (1559)[5]. Карнавал оли­цетворяет толстяк, сидящий на бочке с вином и держащий в руках копье-"вертел" с нанизанной свиной головой. Его противник - Великий пост - это худая изможденная фигура, выезжающая на "бой" с лопатой, на которой уныло лежит рыба. Все окружающее их символизирует уте­хи, развлечения и сытость праздника и заботы, скудость постных дней. Веселое сражение ознаменовывало собой окончание карнавальных празднеств, наступление поста и возвращение к обычной жизни.

Финалом всего была казнь Карнавала. Его провозили по улицам, а затем весело сжигали, топили или вешали.

Беря свои истоки в народной, "деревенской" культуре, впитывая элементы отдельных локальных субкультур - университетской, дворян­ской, цеховой, - испытывая огромное влияние со стороны церкви, фор­мировалась городская культура, став при этом особым синтезом всего существующего в городе. Это отразилось и в празднике как неотъемле­мой части культуры. Ярким проявлением этого синтеза стало чисто го­родское явление - карнавал.

Однако подобные праздники были не только разрядкой и опрокидыванием социального статуса, они были также утверждением социального порядка. В праздниках ярко проявлялась социальная иерархия. Каждому со­словию предписывалось проводить праздник в строго установленных формах. Специальные законы и уложения закрепляли и регулировали порядок проведения праздника: тщательно регламентировали коли­чество гостей, имеющих право быть приглашенными (чем больше людей, тем важнее праздник), количество мясной пищи и вина, потребляемое во время праздников, одежду и поведение членов сословия в это время. Так, в «свадебном регламенте» Аугсбурга устанавливалась максималь­ная численность гостей, которых бюргер мог пригласить на свадьбу, указывалось, сколько раз можно переодеваться в течение свадьбы, излагался порядок построения свадебной процессии и т. д. Каждая деталь тщательно регламентировалась. Никто не мог нарушать правила[6].

Праздники аристократии должны были быть более пышными, чем праздники простолюдинов. Это касалось и крестин, и похорон, и име­нин. Целый ряд постанов­лений запрещал простолюдинам заимствовать рыцарские обычаи, но­сить оружие и вести рыцарский образ жизни. В позднесредневековых городах различные предписания регулировали даже порядок проведения семейных праздников: предписания относительно одежды и поведе­ния участников праздников, строго распределялись расходы на праздник. Регулировались даже число и толщина свечей, количество подаваемых на празднике блюд, число приглашенных певцов и музы­кантов. За нарушение правил налагались штрафы и налоги. Все эти предписания углубляли сословную дифференциацию, укрепляли связи внутри сословий и солидарность социальных групп.

Следует отметить, что у средневековых французов в большом почете были маскарады, как обычное развлечение во время больших собраний, пиров и балов. Часто маскарады ограничивались сатирой на нравы, давали повод посмеяться над смешными или странными чертами земляков. В ряде городов маскарады даже приобрели черты некоего общественного института. В средние века деятельность ремесленников, как и высказывание собственного мнения, могли происходить только в рамках союзов. Поэтому существовали корпорации шутов (fous), которые в известное время пользовались привилегией высмеивать как малых, так и великих. В Париже это были бадены (Badins - шутники), тюрлюпены (Turlupins - злые шутники), "беззаботные ребята" (Enfants sans souci); в Пуатье - "веселая шайка аббата Могуверна"; в Дижоне - "дети сумасшедшей матушки" (Mere foue); в Руане - олухи, или конары (Canards), которые в масках ездили по городу верхом, а впереди аббат в митре и с крестом, стоя на повозке, сыпал загадками, насмешками и сатирами. С наступлением скоромных дней (масленицы) конары однажды утром появлялись в большой палате Руанского парламента, принося прошение, чаще всего - в стихах. Магистраты, отложив дела, отвечали на шутовское прошение, разрешая маскарад - право конарам бродить по улицам в масках, говорить, что вздумается, и за деньги предоставлять жителям право надевать маски. Под маской конары позволяли себе выставлять в смешном виде всех и вся, пародируя действия и манеры духовенства, дворянства, не щадили и горожан. Среди конаров были следователи (enqueteurs), в задачу которых входило сообщать о скандальных историях, случившихся в городе, о злоупотреблениях, нелепостях. Следователи докладывали аббату конаров, кардиналам и патриархам, которые составляли конклав. Те решали, какие дела уместно представить вниманию слушателей. После этого собирались на открытом воздухе, куда приносили необходимые материалы. В течение трех дней этот "трибунал" заседал на улицах; барабаны, флейты, трубы заранее давали знать о приближении кортежа. Конары шли через толпу, разделенные на группы, каждой из них полагалось высмеивать, осуждать только что-нибудь одно: нелепость, порок, злоупотребление. Торговцы гнилым товаром, судьи, в честности которых можно было усомниться, священники, грешащие симонией, расточительные дети, скупые отцы, спесивые дворяне, жадные врачи - все они подвергались осмеянию на этих совсем не обычных сборищах. Необдуманные браки, безумные затеи, интриги всякого рода составляли обширную тему, всегда популярную и неисчерпаемую. Не лучшая участь была уготована и указам о налогах, да и оборотистым людям, сочинявшим их; затрагивалась и тема о нищете народа. Братство конаров просуществовало до XVII в.

Праздник завершался пиршеством в залах Старой Башни, превращенной во дворец аббата конаров; после пира - танцы, маскарад; в заключение - присуждался приз горожанину, который, по мнению "трибунала", сотворил самое значительное, заметное безрассудство года. Таким образом, многие жители крупных городов Французского королевства, хоть раз в год, имели возможность высказать свое мнение о злоупотреблениях и нелепостях, происходивших вокруг, о бедствиях народных масс, нищете, о тирании сеньоров. Все эти конары, бадены, тюрлюпены следили за тем, чтобы, находясь в маске, не задеть личности короля: и монарх был первым, кто смеялся, соглашаясь с приговорами шутовских судов, отстаивая их компетенцию вопреки протестам духовенства, дворян и городских магистратов.