2013-12-28
694
Появлением городов кочевники обязаны римлянам и их лопатам.[2656] Археологи отмечают появившиеся римские мотивы построек этого времени.[2657] Иных строителей римских военных лагерей в тех местах не было. У кочевников не было лопат. У римлян даже пастухи молились на лопату.
Октавиан любил называть себя первым солдатом, принцепсом, ефрейтором. Современное ефрейтор (Gefreiter, то есть освобождённый от некоторых нарядов) — воинское звание (чин), присваиваемое старшим и лучшим рядовым (солдатам), которые в период отсутствия командиров отделений заменяют их. Впервые появилось в Германии в начале XVII века. Ефрейторы отбирались из опытных и надёжных солдат для развода часовых, конвоирования арестованных и выполнения других обязанностей, требовавших доверенных людей. Одним из наиболее известных носителей этого звания являлся Адольф Гитлер.[2658]
Однако с точки зрения центурионов, возглавивших римских невозвращенцев, Гай был молодым, салагой. Для дедушек римской армии все его действия издалека были видны и понятны насквозь. Их взгляд и понимание мира перенимали их сыновья и внуки. И у всех них был разный опыт владения главным орудием римской армии — лопатой.
Лопата это орудие, изобретение которого недооценено. А. В. Довгалев напомнил мне о затруднениях, которые испытывал из-за отсутствия лопаты герой Даниэля Дефо:
«17-е ноября. — Сегодня начал копать углубление в скале за палаткой, чтобы поудобнее разложить свое имущество.
Примечание. Для этой работы крайне необходимы три вещи: кирка, лопата и тачка или корзина, а у меня их нет. Пришлось отказаться от работы. Долго думал, чем бы заменить эти инструменты или как их сделать. Вместо кирки попробовал работать железным ломом; он годится, только слишком тяжел. Затем остается лопата или заступ. Без нее никак не обойтись, но я решительно не придумаю, как ее сделать.
18-е ноября. — Отыскивая в лесу материал для своих построек, нашел то дерево (или похожее на него), которое в Бразилии называют железным за его необыкновенную твердость. С большим трудом и сильно попортив свой топор, срубил одно такое дерево и еле притащил его домой: оно было очень тяжелое. Я решил сделать из него лопату. Дерево было так твердо, что эта работа отняла у меня много времени, но другого выхода у меня не было. Мало по малу я придал обрубку форму лопаты, при чем рукоятка вышла не хуже, чем делают у нас в Англии, но широкая часть, не будучи обита железом, прослужила мне недолго. Впрочем, я достаточно попользовался ею для земляных работ, и она очень мне пригодилась, но, я думаю, ни одна лопата на свете не изготовлялась таким способом и так долго».[2659]
В. Б. Резун написал поэму о пехотной лопате:
«Каждый пехотинец в Советской Армии носит с собой малую пехотную лопатку. Когда он получает приказ остановиться, он немедленно ложится и начинает копать яму в земле рядом с собой. За три минуты он отроет небольшую траншею в 15 см глубиной, в которую может вытянувшись лечь так, что пули будут безопасно свистеть у него над головой. Земля, которую он выбросил, формирует бруствер впереди и по бокам, создавая дополнительное укрытие. Если танк проедет над такой траншеей, то у солдата есть 50% вероятности, что он не причинит ему никакого вреда. В любой момент солдату могут приказать двигаться снова и, крича во весь голос, он ринется вперед. Если ему не приказывают двигаться, то он роет глубже и глубже. Сначала его траншея может использоваться для стрельбы из положения лежа. Позже она становится траншеей, из которой можно стрелять с колена, а затем, еще позже, после того, как она станет 110 см глубиной, ее можно использовать для стрельбы стоя. Земля, которая выбрасывается наружу, предохраняет солдата от пуль и осколков. Он делает в бруствере амбразуру, в которой располагает ствол своего автомата. При отсутствии дальнейших команд он продолжает работать над своей траншеей. Он маскирует ее. Он начинает копать траншею для соединения со своим товарищем слева. Он всегда роет справа налево, и через несколько часов траншея соединяет окопы всех стрелков данного отделения. Траншеи отделений соединяются с траншеями других отделений. Рытье продолжается и добавляются коммуникационные траншеи в тылу. Траншеи делаются все глубже, перекрываются, маскируются и укрепляются.[2660] Затем, внезапно снова следует приказ двигаться вперед. Солдат выскакивает на поверхность, крича и матерясь как можно громче.
Пехотинец использует ту же лопатку для того, чтобы вырыть могилу для павшего товарища. Если у него в руках нет топора, он использует лопатку, чтобы разрубить буханку хлеба, когда она замерзла до твердости гранита. Он использует ее как весло, когда на телеграфном столбе под вражеским огнем переправляется через широкую реку. А когда он получает приказ остановиться, он снова строит несокрушимую крепость вокруг себя. Он знает, как рационально рыть землю. Он строит свое укрепление сразу таким, каким оно должно быть. Лопатка — это не только инструмент для рытья земли: она может также быть использована для измерения. Она имеет 50 см в длину. Две длины лопатки равны метру. Лезвие лопатки имеет 15 см в ширину и 18 см в длину. Запомнив эти данные, солдат может измерить все, что пожелает.
У лопатки ручка не складывающаяся, и это очень важная черта. Лопатка обязана быть единым монолитным объектом. Все три ее края остры, как у ножа. Она окрашена зеленой матовой краской, чтобы не отражать сильный солнечный свет.
Лопатка — это не только инструмент для измерения. Она является также гарантией стойкости пехоты в большинстве трудных ситуаций. Если у пехоты есть несколько часов, чтобы зарыться в землю, то чтобы выковырять ее из ее окопов и траншей могут понадобиться годы, какое бы современное оружие против нее ни использовалось».[2661]
Образованные немецкие генералы отмечали особое пристрастие русских к лопате: «Солдат русской армии — непревзойденный мастер маскировки и самоокапывания, а также полевой фортификации. Он зарывается в землю с невероятной быстротой и так умело приспосабливается к местности, что его почти невозможно обнаружить. Любой русский плацдарм, захваченный вечером ротой, утром уже обязательно удерживается по меньшей мере полком, а на следующую ночь превращается в грозную крепость».[2662]
Латинское labor значит работа, труд, напряжение, lapsus, движение, особенно размеренное. В русском языке производные этого слова дали лапу, лоб и лопасть. Лопатить = точить.[2663]
О римской лопате и о слове ее обозначающем, мы знаем мало. Меж тем название римской лопаты дошло до нас во многих обличьях:
Палата (иноск.) — хранилище драгоценностей, роскошное здание, дворец. Ср. Ума палата. Ср. Pallast (Pfalz), cp. Palace (англ.). Ср. Palais (фр.), Ср. Palazzo (ит.). Ср. Palatium (от Палатинской горы в Риме, окруженной еще при Ромуле стеной, на которой стоял храм Аполлона и дворец Августа). По другой легенде, великан Palatine[2664] выстроил себе по росту своему громадный дом; с тех пор громадное здание называлось — palatium.
Из слова pala выросло много слов. Палка, древнерусское слово, образованное с помощью суффикса от исчезнувшего пала, как считается, заимствованного из тюркского, где пала — нож.[2665] Меж тем есть прекрасная аналогия: bulla — булка, pala — палка.
Подсечное земледелие было основным для русских, пока они, нередко совершая переходы в несколько сотен верст, изучали и заселяли просторы северо-восточной Европы и Сибири. Древнейшим из восточнославянских пахотных орудий, сохранившихся до настоящего времени, несомненно является рáло с одним сошником. В 964 г. вятичи сообщили князю Святославу, что они платили хазарам дань по «шьлягу[2666] от рала». У вятичей же летописец упоминает плуг (981 г.). Происхождение слова плуг до сего времени неясно. При обработке подсек кроме мотыги русские пользовались разновидностью одноконной сохи без полицы. Ее называют палóвая соха, т. е. соха, предназначенная для пáла (подсеки). Во многих русских говорах глаголы-синонимы пахать и орать (orare) употребляются по-разному. Первый употребляют только применительно к сохе с полицей, второй — к орудиям типа плуга. Есть поговорка: не соха пашет, а полица.[2667]
Славянские раlъ, раlьсь, (большой) палец.[2668]
Vepallidus — бледный, доходяга; В. Даль: палатковать, кочевать табором, жить в палатке, в поле. Полати, сев. вост., палати южн. зап. Встарь, полати бывали и в боярских хоромах. Слово палата употребляется в русском языке со времен князя Владимира (X в.). Раlаdin — то же или непосредственно из ит. paladino от лат. palatīnus дворцовый сановник; отсюда происходит палатин наместник, впервые у Петра I.[2669]
Непременной принадлежностью русской и белорусской избы считаются полáти, палáцi — высокий и широкий настил для спанья (белорус. пылáцi, пóлы). Украинцы их не знают. Их делают на расстоянии 80 см от потолка, и тянуться они обычно от печи до противоположной стены.[2670]
Поленица: богатырь, удалец, наездник, разбойник у М. Р. Фасмера и па́леница, в устном народном творчестве у В. И. Даля.
Последним из классических филологов о лопате писал Шнуппе в Realencyclopaedie Pauly–Wissowa:
«Слово pala[2671] изначально обозначало в латинском языке Spaten (лопата) и Grabscheit (заступ), значения которых сегодня в немецком языке разошлись, в то время как изначально заступ заострялся к концу. Общего индоевропейского или только германского слова для обозначения Spaten просто не существует. Spaten — это общее западногерманское слово, проникшее через нижненемецкий язык в северные языки, также слово Spaten относится, например, не к первым сардским инструментам, а привнесено с материка.[2672]
Древнейшее упоминание o pala как Spaten (лопата) находится у Плавта,[2673] откуда следует, что она была старейшим садовым инструментом. Приблизительно то же и у Колумеллы.[2674] При посадке оливы тоже использовалась pala.[2675] Среди железных инструментов, необходимых для возделывания 100 моргенов плантаций винограда, Катон[2676] называет paleas VI. Еще Плиний упоминает pala при выращивании винограда,[2677] а также граната.[2678] В поле pala была необходима для проведения каналов[2679] и при особом типе обработки почвы.[2680] Существовала также разница в качестве pala, лучшую можно было купить в Калах, сегодняшнем Кальви в Кампании и в Венфруме, ныне Венафро, также в Минтурнах, сегодняшнем Минтурно (ранее Третто) в Лациуме на границе с Кампанией.[2681]
Вместе с выращиванием винограда и садоводством германцы позаимствовали у римлян еще и необходимые для этого орудия».
Поэтому современные лопаты, в общем, похожи на римские. Большая сапёрная лопата представляет собой обычную, похожую на садовую штыковую лопату, однако, со своеобразной формой штыка (без заострения на конце), позволяющей работать этим инструментом одновременно как штыковой, так и как совковой лопатой. Имеет строго стандартизированные размеры — поскольку используется ещё и как импровизированный измерительный инструмент. Длина её, от острия штыка, до конца рукоятки (черенка) ровно 110 см. Ширина штыка (лотка) — ровно 20 см. Высота штыка — 25 см. Вес около 1,9 кг. Её штатное инвентарное название — БСЛ–110 (Большая сапёрная лопата длиной 110 см). Предназначена для выполнения работ в грунте во все подразделения всех родов войск СССР и РФ, входит в комплект ЗИПа всех военных машин. Успех работы данной лопатой в среднем грунте 1 м³ в час.[2682]
Страшилкой советской публики конца СССР стал образ страшной, но несуществующей в действительности «малой саперной лопатки спецназа».
«Однако произошло так, что у рукоятки выше штыка есть короткая поперечина, необходимая для того, чтобы нога могла упираться без повреждения подошвы.[2683] Общепринятый размер сегодняшней тяжелой лопаты, штык которой составляет примерно 30:19 см, соответствует сужающемуся краю штыка из Заальбурга.[2684]
То, что для заостренной к концу лопаты использовалось обозначение pala, указывает Плиний,[2685] при описании особого вида лемеха он говорит: cuspis effigiem palae habet».[2686]
М. Р. Фасмер: лопата лопа́та лопа́тка, укр. лопа́та, др.-русск., ст.-слав. лопата πτύον, болг. лопа́та, сербохорв. ло̀пата, словен. lорátа, чеш., слвц. lораtа, польск. ɫораtа, в.-луж., н.-луж. ɫораtа. Другая ступень вокализма: ла́па.[2687]
«Лопата — прекрасное средство рукопашного боя. Лопатой можно прикрыться от удара противника, ею можно отбить укол штыком, а острые края лопаты делают её грозным рубящим оружием. Особенно ценна лопата во время рукопашного боя в стеснённой обстановке. В борьбе против врага, вооружённого винтовкой со штыком, занимай выжидательное положение. Твоя первая задача — обить удар противника, вторая задача — схватить оружие врага, сковать его и нанести быстрый рубящий удар».[2688]
История многоименной pala-лопата не изучена до сих пор.[2689] Редко ее воспевают художники:
«Крист положил лопату, сменил напарника у «машины ОСО — две ручки, одно колесо», как называли на Колыме тачку по-арестантски. Не по-блатному, но вроде этого. Крист поставил тачку донцем на траповую доску, ручками в противоположную от забоя сторону. И быстро насыпал тачку. Потом ухватился за ручки, выгнулся, напрягая живот, и, поймав равновесие, покатил свою тачку к бутаре, к промывочному прибору. Обратно Крист прикатил тачку по всем правилам тачечников, унаследованным от каторжных столетий, ручками вверх, колесом вперед, а руки Крист, отдыхая, держал на ручках тачки, потом поставил тачку и снова взял лопату. Лопата завизжала».[2690]
Лопата играет роль в одной из верий эпоса о Кэсере:
«Согласно амдоской версии, боги Лхацин (Lha-byin) и Анэгонмен-гель-мо (A-ne Gon-sman rgyal-mo) сначала послали своего старшего сына навестить страну Линг, но он вернулся с полпути. Затем был послан средний сын, но и он вернулся, не добравшись до страны Линг. Наконец младший сын просит разрешения надеть шлем и кольчугу своего отца. Вскочив в седло, он ускакал в страну Линг. Вернувшись, Дзамланг-санг (Кэсар) просит Анэ-гонмен-гельмо дать ему пригоршню крови из носа муравья и пригоршню жил вшей, без чего якобы он не может поехать в страну Линг. Дзамланг не хочет покидать царство богов (lha'i-yul) и поэтому просит трудновыполнимое. Наконец, следуя воле богов, Дзамланг-санг, будущий царь Кэсар, принимает обличье белой птицы (bya dkar-po) и спускается на землю Линга.
Жена Чотуна, одного из старейшин Линга, видит большую тень, опускающуюся на землю. Она говорит своему мужу, что это плохое предзнаменование и что, вероятно, Кэсар воплотится в Линге. Однажды утром у женщины по имени Гаксалхамо ('Gag-bza iha-mo) родился сын, которого назвали Цзорэ (Co-re, или Cho-ris). В ту пору страна Линг платила дань людьми царю демонов-людоедов. Когда глава демонов (bdud-rgan) Чамбалакрин (Khram-pa Lag-rin) прибыл в Линг за данью, вождь Аку Чотун (A-Khu Khrothun) решил принести в жертву новорожденного сына Гаксалхамо. Мать горько заплакала, но мальчик сказал ей: «Не оплакивай меня! Когда глава демонов придет, скажи ему, чтобы он широко раскрыл рот, и положи меня ему прямо в пасть». Царь демонов приблизился к юрте Гаксалхамо. Женщина положила своего сына на лопату и поднесла его демону с такими словами: «Глава демонов, проглоти моего ребенка, не кусая его!» Когда Чамбалакрин проглотил Цзорэ, мальчик распрямился в глотке людоеда и закупорил ее. Корчась от боли, демон пробормотал: «О, Цзорэ, спускайся быстрее в мой желудок!» Но Цзоре не послушал демона, и тот умер в страшных муках. Много раз пытался Чотун уничтожить Кэсара с помощью могучих демонов-магов. Однако из каждого испытания Кэсар выходил победителем».[2691]
В средневековых погребениях Сибири лопаты изредка попадаются в погребениях вместе с мотыгами-кельтами, зубилами и топорами.[2692]
Pales — богиня, заботящаяся о корме скота, богиня овец и ягнят; молитву ей римский пастух произностил четыре раза, обратившись к Востоку, затем выпивал смесь из молока и свежего сусла, и наконец, перепрыгивал через кучи зажженной травы. Любопытным должно быть действие молока в сочетании с конопляным суслом.
Вплоть до середины XIX в. конопляное масло играло в питании восточных славян ту же роль, какую сейчас играет подсолнечное, а жареные семена употреблялись вместо семечек. Между тем это масло содержит ТГК (а также другие активные каннабиноиды) от 7 до 150 мкг в 1 мл.[2693]
Молитва к Pales у Овидия в Фастах:
Кончилась ночь, и встает Аврора. Парилии надо
Петь: не напрасно, коль мне Палес на помощь идет!
Палес благая, певца вдохнови ты пастушеских таинств,
Если могу я почтить праздник твой песней своей.
Я ведь и пепел тельца, и бобовые стебли рукою
Полной тебе приносил как очистительный дар;
Я ведь и через костры, по три в ряд разожженные, прыгал,
И окропляли водой с ветви лавровой меня.
Благословляет мой труд богиня: из гавани вышла
В море ладья, и надул ветер мои паруса.
С девственного алтаря проси курения, тополь:
Веста подаст тебе дар, Веста очистит тебя.
А для курений пойдет кровь коня и пепел теленка;
Третьим пустой черенок твердого будет боба.
Сытых очисти овец при первых сумерках, пастырь,
Землю водой окропи, веткой ее подмети,
Зелень повсюду вплети и ветвями увей ты овчарни,
Двери укрась и повесь длинный венок на косяк.
Чистая сера пускай голубым разносится дымом,
И от дымящейся пусть серы заблеет овца.
Жги ты мужские еще маслины, сосну, можжевельник,
Пусть посреди очагов лавр, загораясь, трещит.
Пшенные пусть пироги пойдут с корзинкою проса:
Эта особенно снедь сельской богине мила.
Яства прибавь и кувшин молока и, раздав эти яства,
Палес лесную моли, теплым почтив молоком:
«Ты позаботься, скажи, о скоте и хозяевах стада,
Чтоб никакого вреда не было стойлам моим!
Коль в заповедник забрел, иль под деревом сел я священным,
Иль ненароком овца траву щипала с могил,
Если ступил я на место священное, если от взоров
Нимфы бежали моих или бог-полукозел,
Если мой нож нарезал ветвей в раскидистой роще,
Чтоб захворавшей овце листьев в лукошко нарвать, —
Ты уж меня извини! А когда идет град, не преступно
Будет скотину свою к божьим навесам пригнать.
Коль взбудоражил прудки, вы простите, пожалуйста, нимфы,
Что мой копытами скот воду вам всю замутил.
Ты же, богиня, для нас охрани родники, родниковых
Нимф умоли, призови в рощах живущих богов:
Да не заметим дриад, не подсмотрим купален Дианы
Или же Фавна, когда в полдень траву он примнет.
Хвори от нас отгони: пусть здравствуют люди и стадо
И не болеют ничем наши сторожкие псы.
Пусть без урона стада с утра и до вечера будут,
И не оплачу я шкур, содранных волком с овец.
Пусть злобный голод уйдет, пусть травы и листвы будет вдоволь,
Вдоволь воды, чтоб омыть тело и жажду унять;
Полное вымя пусть брызжет, пусть сыр мне приносит доходы,
Пусть на моем решете соком сочится творог;
Будь баран похотлив, а самка его многоплодна,
Чтобы по стойлам моим множество было ягнят;
Шерсть вырастает пускай такая, что пальцев не ранит
Женских и будет всегда мягкой для ловкой руки!
Все это сбудется пусть, а мы ежегодно богине
Палес, как все пастухи, будем месить пироги».
Так богине молись и скажи это раза четыре,
Ставши лицом на восток, руки росою омыв.
Братину взяв, молоком белоснежным наполни, как чашу
Ты для питья, и к нему сусла багряного влей;
И через кучи потом на огне трещащей соломы
Мчись, оттолкнувшись ногой в ловком и быстром прыжке.
Это обычай. Теперь объяснение дать ему надо,
Но я колеблюсь: ведь все разное тут говорят.
Все вычищает огонь, из руды выжигает металлы,
Не потому ль и овец чистит он, и пастухов?
Иль потому, что в вещах противные спорят стихии,
Не примиряясь никак: боги огня и воды,
Объединили отцы их друг с другом, считая ль, что надо
Вслед за кропящей водой тела касаться огнем?
Иль что в них жизнь и ее теряет изгнанник, а жены
В браке находят, и в том — сила огня и воды?
Видят здесь также намек, в котором я сомневаюсь,
На Фаэтона и весь Девкалионов потоп.
Иль говорят, что когда пастухи били камень о камень,
То неожиданно вдруг вспыхнула искра из них;
Первая сгасла, но вот от второй загорелась солома:
Не потому ль и пошло пламя Парилий у нас?
Или, скорей, благочестный Эней ввел этот обычай,
Ибо огонь, отступив, дал побежденному путь?
Нет, вероятней всего, что при основании Рима
Ларов из старых домов к новым несли очагам:
При перемене жилищ шалаши полевые сжигались
И погорали в огне хижины прежние все;
Скот прыгал через огонь, и прыгали с ним и селяне, —
В день рождества твоего, Рим, вспоминают о том. [2694]
«Более основательно крестьяне моются в печах и банях. Печами пользуются только при неимении бань. Для мытья устилают их соломой и затем ложаться в них, захватив с собой веник, горячей воды, свечку или лампу, при этом печь снаружи закрывают заслонкой. Пробыв с полчаса, моющиеся вылезают из печки и выходят в сени или на крыльцо, чтобы окатиться холодной водой. Банями в большинстве случаев служат кое-как сколоченные избушки. Теплых предбанников для раздевания в них нет и вход устроен прямо с улицы. Зажиточные семьи устраивают иногда белые бани, в которых для выхода дыма имеется труба. Большинство крестьян моется еженедельно и кроме того под большие праздники. Бани натапливаются с вечера. В первый пар идут старики и старухи, за ними мужики и взрослые ребята, а в конце женщины с малолетними детьми. Вся семья парится одним веником».[2695]
Как показал М. Мурко, общеславянское слово баня происходит от народного латинского balnia. Легенды, вошедшие в древнерусские летописи, свидетельствуют о наличии бани у новгородцев во времена апостола Андрея и в Киеве — у княгини Ольги, когда она отомстила древлянам за смерть мужа.[2696]
Русская баня может нанести иностранцу культурную травму:
«Зашли сначала в мужские, где увидели великое множество голых людей, которые плескались в воде безо всякого стеснения. Через дверцу в дощатой перегородке проследовали в женскую часть, где совершенно обнаженные женщины прохаживались, шли из раздевальни в парильню или на двор, намыливались и т. д. Мы наблюдали за ними более часа, а они как ни в чем не бывало продолжали свои манипуляции, раздвигали ноги, мыли срамные места и так далее. В конце концов, пройдя сквозь толпу голых женщин, из коих ни одна не подумала прикрыться, я вышел на улицу и дошел до другого входа в ту же баню, откуда все было видно как на ладони, а потом снова зашел внутрь, и банщицы, взимавшие плату у входа, даже не подумали меня остановить.... В этой бане бывает более 2 тысяч посетительниц, главным образом по субботам, и с каждой берут всего две копейки; однако меня уверяли, что хозяин получает большой доход. Оттуда мы вышли наружу и проследовали к реке, чтобы посмотреть на женщин, которые после бани идут туда купаться. Их было очень много, и они спускались к воде без малейшего стыда. А те, что были на берегу и еще мылись, кричали нам по-русски: «Глядеть гляди, да не подходи!» Мужчины там купаются с женщинами почти вперемешку, ибо, если не считать шеста, их в реке ничто не разделяет. О Боже, видел там красивую девушку, у которой спина была в кровоподтеках и синяках от хозяйских палок или кнута, а вся ее вина, быть может, состояла в том, что она разбила чашку или совершила иной мелкий проступок! Сколь различными могут быть нравы и образ мыслей!
В деревнях еще сохраняется обычай купаться вместе мужчинам и женщинам, и нынешняя императрица первой позаботилась о том, чтобы соблюдались приличия и купание было раздельным. Далее направились к цыганам, которые с величайшим сладострастием исполняют русские танцы, и среди них была одна прелестная девица, которой я предложил поехать ко мне домой, а она отвечала, что поехала бы с превеликим удовольствием, но отец не спускает с нее глаз и т.д. Зашли потом в бордель поблизости; там, за рубль, получил пригожую девку. Поехал домой».[2697]
Дж. Казанова: «Мне пришлось смириться с моим незнанием русского языка, но меньше чем за три месяца Заира выучилась довольно сносно изъясняться со мной по-итальянски. Она не замедлила полюбить меня, а затем начала и ревновать. Об этом я вскоре расскажу.
...К тому времени она похорошела настолько, что я надумал взять ее с собой в Москву, не решаясь оставить в Петербурге. Ее лепет на венецианском наречии доставлял мне несказанное удовольствие. В одну из суббот я отправился в русскую баню. Тридцать или сорок мужчин и женщин было там, совершенно голых и не обращавших ни на кого ни малейшего внимания — каждый был, казалось, занят лишь собой. Это не было бесстыдством, это была невинность простых душ. Конечно, я был удивлен, что никто даже не взглянул на Заиру, которая представлялась мне оригиналом статуи Психеи, виденной мною некогда в Риме в вилле Боргезе. Ее грудь не была еще полностью сформирована — ведь ей исполнилось совсем недавно четырнадцать лет. Белоснежную кожу прикрывали длинные и густые волосы цвета эбенового дерева, в которые она могла бы закутаться вся целиком. Узкие черные брови были проведены над великолепного разреза глазами, которые могли бы быть немного побольше, но сколько в них было огня и в то же время застенчивости! Я уж не говорю об ее губах, как будто созданных для поцелуев. Если бы не ее приводящая в отчаянье ревность, не ее слепая вера в неопровержимость гаданья на картах, которым она занималась по десять раз на дню, Заира была бы совершенством и мне никогда бы не пришла в голову мысль расстаться с нею».[2698]
Раздельные общественные бани появились по приказу Екатерины II.[2699] Итальянца Казанову к баням приучила юная русская крестьянка, купленная им у какого-то деда под Петербургом. Ей же он обязан с наивными римскими нравами в отношении к женщине, давно забытым в Италии:
«Отойдя вместе с Зиновьевым шагов на сто от императорского дворца, я заметил очаровательную юную крестьяночку. Я указал на нее Зиновьеву, мы устремились к ней, но легкая и стройная, как козочка, она ускользнула от нас и скрылась в неказистой хижине, куда мы и зашли вслед за нею. Мы застали отца, мать и детей. Самый красивый ребенок — та самая Девочка — прижалась в углу с видом загнанного кролика.
Зиновьев, который, между прочим, был впоследствии двадцать лет посланником в Мадриде, долго говорил с отцом семейства. Разговор шел по-русски, и я, конечно, понять ничего не мог, но догадался, что говорили о юной красавице: отец подозвал ее, она подошла с видом полнейшей покорности и, потупив взор, остановилась перед нами.
Наконец, Зиновьев завершил переговоры, и двинулся к выходу, я последовал за ним, одарив на прощанье хозяина рублем. Выйдя наружу, Зиновьев дал мне полный отчет о своей беседе. Он спрашивал отца девицы, не отпустит ли он свою дочь ко мне в служанки, на что отец отвечал, что отпустит с радостью, но просил за это сто рублей, потому что дочка его еще нетронутая.
— Вы видите, — сказал мне Зиновьев, — что ничего не поделаешь.
— Почему же?
— Да ведь он просит сто рублей![2700]
— А если я ему заплачу эту сумму?
— Тогда она станет вашей и вы вольны поступать с ней, как вам будет угодно, только не можете лишить ее жизни.
— А если она не захочет мне повиноваться?
— Этого не должно быть, но если вдруг случится, вы можете ее беспощадно наказать.
— Предположим, что она будет согласна, но, скажите, смогу ли я, если она придется мне по вкусу, держать ее у себя и дальше?
— Повторяю вам, вы стали ее хозяином и имеете право приказать ее арестовать, если она сбежит от вас, не возвратив вам ваших ста рублей.
— А сколько я должен платить ей в месяц?
— Ничего, раз вы будете ее кормить и поить, отпускать в баню по субботам и в церковь по воскресеньям.
— А когда я покину Петербург, могу ли я взять ее с собой?
— Нет, если вы не получите, уплатив пошлину, разрешения на это. Она — ваша раба, но прежде всего она подданная императрицы.
— Хорошо. Тогда не устроите ли вы мне это дело? Я заплачу сто рублей и возьму ее с собой. Ручаюсь вам, что буду обходиться с нею совсем не так, как обходятся с рабами. Но я доверяюсь вам и надеюсь, что я не буду обманут.
— За это я вам могу поручиться. Угодно ли вам тотчас покончить с этим делом?
— Нет, подождем до завтра. Я не хочу, чтобы кто-нибудь из нашей компании знал об этом.
— Будь по-вашему. До завтра.
Мы возвратились в Петербург всем обществом в прекрасном настроении, и назавтра в девять часов я уже встретился с Зиновьевым, который был весьма рад оказать мне такую услугу. Мы отправились в путь. Дорогой он сказал, что если я пожелаю, он составит для меня целый гарем из любого количества девушек. «Когда я влюблен, — ответил я ему, — мне хватает одной». И вручил ему сто рублей.
На месте мы нашли отца, мать и дочь. Зиновьев напрямик изложил им суть дела, отец, как водится у русских, возблагодарил Святого Николая за помощь, потом обратился к дочери; та взглянула на меня и промолвила «да».
Зиновьев тут же сообщил мне, что я должен лично убедиться в нетронутости скорлупы, ибо условлено, что я приобретаю невинную девицу. Я отказался от всякой проверки, опасаясь оскорбить девушку, но Зиновьев настаивал на своем, говоря, что она будет просто убита, если я не проверю ее и, наоборот, обрадуется, если я смогу в присутствии ее родителей убедиться, что она «честна». Мне пришлось подчиниться и, стараясь быть как можно скромнее, я провел полное исследование, всякие сомнения исключившее, — действительно я имел дело с невинным созданием. Но, по правде говоря, найди я этот плод надкушенным, я бы все равно, не объявил об этом.
Вслед за этим Зиновьев отсчитал отцу сто рублей, а тот вручил их дочери; она же в свою очередь передала деньги матери. Мой камердинер и мой кучер засвидетельствовали своими подписями эту сделку, суть которой была для них совершенно непонятной.
Заирой окрестил я эту юную девицу. Она села в наш экипаж, одетая в какую-то хламиду из сукна, под которой не было даже сорочки».[2701]
Детскую, римскую простоту русских в отношениях друг с другом люди запада истолковывали и толкуют превратно. Например, европейцев поражало то, что русское простонародье постоянно пело. «Крестьяне и мастеровые привыкли сопровождать пением работу, в основе этой традиции лежали языческие заговоры, с которыми славяне отправлялись в лес за грибами, на охоту или на рыбную ловлю, ткали холсты или рубили избы, пахали поле, сеяли и собирали урожай. Давно утратив первоначальный смысл, обрядовые слова сохранялись в народе как привычные речитативы и приговоры, произносившиеся нараспев. Плясали простолюдины тоже много и в Москве, и в деревне». Европейцы объясняли эти русские обычаи угнетенностью и дикостью русских.[2702]
«Российский народ с младенчества и из самой древности, в рассуждении климата, привычен к горячим баням и к купанию летом, особливо в реках и холодной воде. Обыкновенно всякую почти неделю ходят они в баню, а сверх того, при случаях возвращения с пути, небольшого болезненного припадка, пред праздником каким, после родов, пред свадьбой и тому подобных. Бани бывают большей частью деревянные, редко каменные, торговые и домовые. Строятся торговые большей частью при реках. Баня есть род пространной залы или комнаты (буде торговые), в которой сделаны полки и широкие скамьи для сидения; печка большая, на которуй сверху накладено речного крупного каменья, которые, поджигая дровами, раскаливши как огненное уголье, взливают из чана холодную воду; отчего поднимается пар и с оным жаркая теплота такая, что жжет как огонь; причем взмахивают и треплют себя березовыми с листьем прутьями, связанными в большие пучки, которые называются вениками, чем разбивается сгустевшая от климату кровь, производится испарина чрез раскрывшиеся от теплоты телесные поры, или дырочки в коже; потом моются мылом, трутся или вытирают приставшую к телу тонкую пыть и пот банной губкой, которую называют в России грецкою не правильно, яко бы греческую, ибо оная получается и в России, на берегах Ледовитого моря, или же лоскутом сукна или байки, сшитым наподобие мешочка; после окачиваются водой из чана, холодной, или, разведя, теплой, которая беспрестанно кипит в котле, особливо в торговых банях. Напоследок вымывают и вычесывают голову гребнем от вшей и нечистоты. После бани надевают чистое белье. Испытавший сие признается, что все предубеждения иностранных против бань суть ложные и что оные суть наилучшее предохранительное и поправительное лекарство для россиян. Ужасно, особливо для чужестранцев, видеть, когда россияне, распаряясь в бане до красного цвета, выбегают и бросаются в холодную воду, в реку, в озеро купаться или же ложаться в снег, который под ними в мгновение растаивает; но знающий сложение россиян и привычку с младенчества к тому, нимало тому не удивится, да и не будет ожидать от того, кроме хороших, других для здоровья никаких следствий…
Конопли, как во всей южной и средней России, так и Сибири, тоже южной, во всех местах сеют и употребляют на деланье из оного пеньки, канатов и прочего, а из семени бьют в величайшем количестве масло, употребляемое по постам в пищу, как и отпускаемое за море, равно как и пеньку».[2703]
Восточные славяне познакомились с коноплей раньше, чем со льном. Показательно и то, что соседние финноязычные народы за очень редким исключением не переняли у восточных славян культуру льна и знают только коноплю. Созревшую коноплю женщины выдергивают из земли с корнем; это называется брать коноплю. Дергают коноплю правой рукой, а держат левой, собирая ее в маленькие снопы (великорус. пук, укр. горстка, белорус. пучня).[2704]
«Из матерки (она грубее) на Руси ткали ткань для мешков (чувалов, кулей и т. д. — все виды мешков для разных грузов просто трудно перечислить), фартуков, попон для лошадей, сумок. На прядильнях в городах делали парусину. И хотя лучшими, самыми прочными веревками считались посконные, не мало видов подобных изделий вили из матерки. Это и нити для рыбацких сетей, неводов, вентерей. Это и всевозможные веревки: от очень тонких (шпагат, бечевка) до самых мощных (вожжи, канаты). Бросовые отходы обработки конопли — пакля — служили незаменимым средством для прокладки бревен в срубах, заделывания щелей в деревянных лодках и короблях по солиднее. Само слово “конопатить” явно указывает на свое конопляное происхождение. Из тех же отходов крестьяне плели подстилки, дерюги, лапти. Из пакли делали фитили для свечек, лампады или иного светильника. Зеленую коноплю использовали против клопов — она отпугивала насекомых своим запахом.
Семя служило прекрасным кормом для птиц. Да и люди в голодный год считали его за лакомство: толкли, жарили, приберегали для детей. Например, в столице конопляного края Дмитровске “масленки” делали только по великим праздникам: экономили. А получаемое из семени масло использовали в пищу, как приправу для самых разных блюд в постные дни (таковых было более чем достаточно). Считалось, что кто отведает конопляного масла, тому и мясо уже не к чему: “Пальчики оближешь, чего уж веселей в пост!” (и действительно, по своей белковой ценности семя конопли не уступает мясу). Масло годилось и для лампад, светильников, из него делали высококачественное жидкое мыло, олифу, которая шла и на росписи икон. Можно использовать масло и для консервирования. Разработчик так называемой “торцовой” мостовой (использовалась в Санкт Петербурге в 1820-е) В. П. Гурьев в качестве материала для мощения дорог использовал бруски дерева, пропитанные кипящим конопляным маслом: “тогда они приобретают железную твердость и, высушенные, превращаются в сухарь, подобый камню...” Конопляная олифа была основой различных мастик, шпатлевок и т. д. Масло крестьянин непременно припасал и как средство от хворей — можно было поставить компресс, растереться, смазать больное место. Маслом намазывали голову, что бы избавиться от вшей, а ароматный конопляный жмых шел на откорм скоту...»[2705]
«Таким образом, от конопли не оставалось никаких отходов. Даже совсем никчемные остатки использовались на постилку в курятниках, их засыпали между стен для утепления, вывозили в огород для смягчения почвы. Костру сжигали, что бы получить щелок для отбеливания тех же холстов. И даже из листьев конопли, добавляя квас, делали зеленую краску для тканей. Выращиванию конопли уделялось огромное внимание в первые десятилетия Советской власти».[2706] На ВДНХ СССР поселителям рассказывали:
«Царская Россия не знала южной конопли, кенафа, рами. Колхозы не только освоили эти ценнейшие культуры, но и успешно возделывают их на огромных площадях. Лучшие колхозы, звенья и передовики социалистического земледелия добились поистине блестящих успехов — освоили агротехнику этих культур и снимают рекордные урожаи. Из конопли, кенафа и рами промышленность вырабатывает самые разнообразные изделия — ткани, сети, канаты, брезенты... Юный натуралист Шура Мещеряков, ученик седьмого класса Новосибирской школы, производил опыты по выращиванию дагестанской и обыкновенной конопли. При очень большом росте и высокой урожайности волокна дагестанская конопля, в условиях Новосибирска, не дает зрелых семян, так как ее цветение начинается слишком поздно. Поэтому ежегодно Шуре приходилось выписывать семена дагестанской конопли из южных местностей. Он решил добиться получения гибрида дагестанской и обыкновенной конопли. Шура хотел прекрасные свойства волокна и высокую урожайность семян дагестанской конопли соединить со скороспелостью обыкновенной. «Поступил я очень просто, — рассказывает Шура: — посеял дагестанскую коноплю рядом с обыкновенной. Матерками я оставил дагестанскую коноплю, а отцовскими растениями — обыкновенную. Для того чтобы между ними произошло скрещивание и чтобы посконь дагестанской конопли не напортила мне, я ее выдергивал, а оставлял только матерки, которые должны были опыляться пыльцой обыкновенной конопли».[2707]
«Обычно местом первого купания у русских центральных и северных областей страны была баня, где и проводил вместе с матерью первые дни своей жизни новорожденный. Для смывания послеродовой грязи и укрепления здоровья малыша повитуха в нежарко натопленном помещении слегка парила младенца, похлопывая его веником. В южных областях и частично в центральных купание — и первое, и последующие, происходило в русской печи или же просто в теплой избе. В дальнейшем в русских семьях считали необходимым купать новорожденных в течение первого месяца 1–2 раза в неделю, до года — 2–3 раза, а после года — один раз в неделю. Первое укладывание также сопровождалось обрядовыми действиями, от которых зависели здоровье и спокойствие новорожденного. В соответствии с местной традицией выбирали дерево для люльки. Жители Порховского уезда Псковской губернии делали ее обязательно из еловой лучины, в Пошехонском уезде Ярославской губернии — из березы или ели — "чтобы ребенок крепче спал"; определенное дерево нужно было выбрать и для очепа — жердочки, на которую вешалась люлька. В Череповецком уезде Новгородской губернии его делали из березы, а в Шенкурском уезде Архангельской губернии — из сосны, еловый же очеп, по мнению жителей этих мест, мог стать причиной того, что ребенок "покроется коростой". В качестве подстилки на дно люльки клали солому».[2708]
Римские пастухи устраивали парилии, парились, растапливали парилку четыре раза в месяц.
В Советской армии по наследству от Русской императорской армии баню также устраивали раз в неделю, с субботы на воскресенье.
Баню любили и богатые:
«Бани Агриппы (Thermae Agrippae), создавшие пример для дальнейшего строительства императорских бань, усиливали развлекательную направленность Марсова поля. В процветающих после постройки Акведука Дева термах, первом банном комплексе столицы, имелись озелененные участки для упражнений, бассейны для плавания и великолепные художественные произведения.[2709] После смерти Агриппы эти термы были сделаны бесплатными»[2710].[2711] Общественные бани появляются и в провинциях, например, в городах Причерноморья.[2712]
Хорошо передал банный дух В. С. Высоцкий:
Протопи ты мне баньку, хозяюшка,
Раскалю я себя, распалю,
На полоке, у самого краюшка,
Я сомненья в себе истреблю.
Разомлею я до неприличности,
Ковш холодный — и все позади.
И наколка времен культа личности
Засинеет на левой груди.
Протопи ты мне баньку по-белому —
Я от белого свету отвык.
Угорю я, и мне, угорелому,
Пар горячий развяжет язык.
Сколько веры и лесу повалено,
Сколь изведано горя и трасс,
А на левой груди — профиль Сталина,
А на правой — Маринка анфас.
Эх, за веру мою беззаветную
Сколько лет отдыхал я в раю!
Променял я на жизнь беспросветную
Несусветную глупость мою.
Протопи ты мне баньку по-белому -—
Я от белого свету отвык.
Угорю я, и мне, угорелому,
Пар горячий развяжет язык.
Вспоминаю, как утречком раненько
Брату крикнуть успел: «Пособи!»
И меня два красивых охранника
Повезли из Сибири в Сибирь. [2713]
Римляне не воевали с травой и крысами. Они боготворили природу, изменяя ее даже лопатой. Но не на войне. Пройдя через дыру Януса, природа становилась их врагом. В санскрите pāla не только пастух, но и царь, покровитель, хранитель, защитник.[2714]
В мире же, в природе, в перевернутом Риме, покровительство мужика-лапотника необходимо семье. Чтобы выжить и оставить потомство надо быть как Янус или Иван.
Если же веками воевать с природой в гражданских воинах можно, как говорят русские люди, доестествиться и до мышей. Военные США на островах атолла Эниветок в западной части Тихого океана в период с 1948 по 1958 год произвели около 40 взрывов. Огненные смерчи выжгли или облучили все живое. В конце 70-х годов войска обеззаражили острова. Тогда же острова посетили биологи. Высокая радиоактивность была отмечена в почве, растительности, а также в морских беспозвоночных и рыбах, обитающих около коралловых рифов. На одном из островов, который пострадал во время взрывов меньше других, биологи на всякий случай установили ловушки, чтобы посмотреть, выжил ли кто-нибудь в этом аду. Все ловушки заполненили крысами. Грызуны выглядели несколько крупнее своих сородичей, которых не коснулась радиация. Дальнейшее исследование крыс с атолла Эниветок показало, что и продолжительность их жизни была значительна выше средней. Биологи сделали вывод, что повышенная радиация не оказала на крыс никакого отрицательного воздействия, а скорее наоборот — способствовала увеличению размера тела и продолжительности жизни.[2715]
В СССР ядерное оружие испытывали, в частности, на Семипалатинском полигоне (2 ГЦИП). Строили Семипалатинский полигон, как и другие сооружения вроде космодрома Байконур лопатами в руках солдат, лагерников и военнопленных.
Не написана история и другого обычного орудия легионера: мотыги, кирки, кайла, струга, скобеля, стеноломной секиры, топора для разрубания мясных туш.[2716] Римляне называли его dolabra, знатоки ласково — dolabella.
Когномен — прозвище, данное некогда кому-либо из представителей рода, часто переходило на потомков и становилось названием семьи или отдельной ветви рода. Например, плебейской ветви Долабелла (Мотыжка) патрицианского рода Корнелиев (Рогатых).
Значение в драках кайла в руках бойцов из разбирающихся между собой банд было велико.
Без древка-рукоятки кайло малопривлекательно для мародерства, неопределенное их число осталось в плененных центуриях. Именно слово dolabra, использовано в поговорке, что врага надо побеждать лопатой.
Кирка (dolabra) являлась неким неотъемлемым приданным жизни легионера, однако использовалась она не только для шанцевых работ, но и как вполне себе оружие. Легионеры относились к своим стругам бережно: изготовливали для них оправы из бронзы.[2717] В условиях плена те, у кого сохранились мотыги, сразу выделились из числа других.
Эти мотыги, чеканы, привычная находка археологов в Центральной Азии; лишь в одних алтайских могильниках Сайлюгема найдено 17 бронзовых и 3 железных кайла.[2718] Неучтение присутствия в тех краях римлян поставило немало загадок археологам.[2719]
В плену и заключении каждая вещь с воли очень ценна и наделяется владельцами особыми качествами. Очень точно передает отношение к вещам с воли ода окурочку Юза Алешковского:
Из колымского белого ада
шли мы в зону в морозном дыму.
Я заметил окурочек с красной помадой
и рванулся из строя к нему.
«Стой, стреляю!» — воскликнул конвойный,
злобный пес разодрал мой бушлат.
Дорогие начальнички, будьте спокойны,
я уже возвращаюсь назад.
Баб не видел я года четыре,
только мне наконец повезло —
ах, окурочек, может быть, с «Ту–104»
диким ветром тебя занесло.
И жену удавивший Капалин,
и активный один педераст
всю дорогу до зоны шагали вздыхали,
не сводили с окурочка глаз.
С кем ты, сука, любовь свою крутишь,
с кем дымишь сигареткой одной?
Ты во Внуково спьяну билета не купишь,
чтоб хотя б пролететь надо мной.
В честь твою зажигал я попойки
и французским поил коньяком,
сам пьянел от того, как курила ты «Тройку»
с золотым на конце ободком.
Проиграл тот окурочек в карты я,
хоть дороже был тыщи рублей.
Даже здесь не видать мне счастливого фарта
из-за грусти по даме червей.
Проиграл я и шмотки, и сменку,
сахарок за два года вперед,
вот сижу я на нарах, обнявши коленки,
мне ведь не в чем идти на развод.
Пропадал я за этот окурочек,
никого не кляня, не виня,
господа из влиятельных лагерных урок
за размах уважали меня.
Шел я в карцер босыми ногами,
как Христос, и спокоен, и тих,
десять суток кровавыми красил губами
я концы самокруток своих.
«Негодяй, ты на воле растратил
много тыщ на блистательных дам!» —
«Это да, — говорю, — гражданин надзиратель,
только зря, — говорю, — гражданин надзиратель.
рукавичкой вы мне по губам...» [2720]
В плену и на зоне любая вещь из прошлой жизни, упрощает ответ на вопрос об отношении личности к самой себе, самоидентификации личности. Сущность ощущения себя личностью не охвачена вполне ни одной из существующих теорий (умозрений).[2721] Отвечая на вопрос о личной идентификации, современные философы всё больше и больше прибегают к теории релятивизма, или к утверждению лингвистической неопределённости.[2722] Иначе говоря, к дискурсу вроде апостольского.
Т. В. Грек: «Упанишады переносят центр внимания с ведических богов на «Я» человека. Бестелесный это тот, кто не отождествляет свое «Я» с телом. «И так же это совершенное успокоение поднимается из этого тела и, достигнув высшего света, принимает свой образ. Он высший пуруша, он двигается там, смеясь и играя, развлекаясь с женщинами, или родными, или колесницами, не вспоминая об этом придатке — теле».[2723] Как видно из приведенного текста, в Чхандогье упанишаде проводится различие между внешней оболочкой «Я» и его внутренней сущностью».[2724]
Любопытную историю о разноплеменных пленниках мне рассказал А. А. Говоров:
«Мой отец сидел в 1948–53 гг. на Воркуте с евреем-личным плиточником Гитлера. Типа никто в Рейхе не умел так знатно класть плитку как тот еврей. И ему Геринг выдал справку что он еврей — не вредный Рейху. И сидел он потом по той справке в одном бараке с карателями, зондерами и эсэсовцами; по рассказам отца с ними же сидел один квантунец, который пытался из хлеба слепить статуэтку Императора и ей молиться. Это стоило ему ещё +5 лет. За агитацию. Это был соседний лагерь с иностранными пленными. Там интересно строилась иерархия — чем выше рангом человек был до плена — тем больше его чмырили свои же. Самым опущенцем в том лагере был бывший барон, бонза NSDAP. Его заставляли чистить рабочие ботинки всему бараку дважды в день. 80% немцы соотв.».[2725]
На воле иначе. Любая вещь с той стороны указывает на огромность мира и ничтожность получателя. Поток восточных товаров в Рим нарастал вместе с улучшением жизни невозвращенцев. Август будучи единовластным отцом Рима, как никто из римлян ощутил свою ничтожность.
Мир лагерного срока, это мир одного дня. Вот рассказ об одном дне из жизни советского заключённого, русского крестьянина и солдата Ивана Денисовича Шухова:
«Просто был такой лагерный день, тяжёлая работа, я таскал носилки с напарником и подумал, как нужно бы описать весь лагерный мир — одним днём. Конечно, можно описать вот свои десять лет лагеря, там всю историю лагерей, — а достаточно в одном дне всё собрать, как по осколочкам, достаточно описать только один день одного среднего, ничем не примечательного человека с утра и до вечера. И будет всё».
А. А. Ахматова, прочитав «Один день Ивана Денисовича», сказала Л. К. Чуковской: «Эту повесть обязан прочитать и выучить наизусть — каждый гражданин изо всех двухсот миллионов граждан Советского Союза».[2726]
Годы тяжкого отупляющего труда здесь и сейчас. Поневоле станешь Буддой.
Обживаясь в каждом новом лагере, пленные обрастали новым скарбом и одеждой. Со временем барахла стало много. Возможности жен для перевозки всего этого к новому лагерю самые сметливые начали использовать первыми. Осознав, что собственность можно хранить и у жен, лагерники начали тратить свободное время на обустройство своих женщин. Обрастание новой родней не прекращалось пока не иссякали мужские силы невозвращенцев. Приходит на память шутка времен СССР: жена — еврейка — не роскошь, а средство передвижения; иметь жену еврейской национальности значит иметь возможность уехать с ней в США через Израиль.[2727]
Управление множеством женщин задача непростая. Но судя по гандхарским семейным рельефам, ее удалось решить многим.
Пленные были живыми людьми. Многие во время похода сдружились, многие дружили еще до похода. У всех были матери и отцы. Весь родной с детства мир стал лишь памятью в 53 г. до н. э.
Дороги Марса и Беллоны развели невозвращенцев с Фурином еще в юности. Покровителем дорог и путников у римлян был Янус. Но вот все они еще живы, время, бремя жизни объединяет центурионов, невозвращенцев, с Августом и его наследниками. Особенно объединяет время детства, услышанные в детстве сказки и истории:
«Существовало также поверье, что Янус царствовал на земле еще до Сатурна и всем навыкам обработки земли, знаниям ремесел и исчислению времени люди обязаны этому благожелательному и справедливому божеству. Женой Януса была нимфа вод Ютурна, покровительница источников, а сын их Фонс почитался как бог фонтанов и бьющих из-под земли родников. В честь Фонса в октябре устраивались празднества — фонтиналии. Колодцы окружали гирляндами цветов, а в источники бросали венки. Потому и Янусу, отцу Фонса, приписывали создание всех рек и ручьев».
По М. Р. Фасмеру, слово Русалия[2728] образовано путём заимствования из лат. rosalia — Розалии, праздник роз — праздника древних римлян, обряда поминовения предков, посвящённого Дионису-Вакху-Либеру. Слово русалка произошло от названия праздника. Русалии на Руси отмечались в канун рождества Христова и Богоявления (зимние Русалии), на неделе после Троицы (Русальная неделя) или в летний Иванов день (Иван Купала).
Еще в детстве моего отца на Вятской Филейке большим почтением пользовался источник у пещеры праведника XIX века преподобного Стефана Куртеева. Нору святой отрыл себе сам в лесной глуши. Землянка была без окон и дверей, настолько мала, что в ней можно было уместиться только лежа или стоя на коленях. В начале подвижничества святого, знакомые отворачивались от него, считая, что он тронулся умом. Но он терпеливо сносил обиды и с любовью молился за своих обидчиков.[2729]
Любой деревенский вятский ребенок понимает разницу между полатями и лопатиной в избе. Во многих местах сущестовал обычай класть младенца после крещения на полутораметровый кусок холста, который становился своеобразным талисманом. По-разному спользовали эту ткань. В одних деревнях было принято сшить из нее одежду для ребенка — и надо было непременно износить ее до дыр. В других селениях, когда ребенок выростал, ткань использовали ему на свадебные рушники. В третьих — для девушки шили из сохраненного холста наволочку (что бы ей хорошо жилось замужем), для парня — сумку и онучи (что бы после службы в армии вернулся домой).[2730]
Свистулька (fistula) обиходный предмет в римской армии.[2731] У детворы свистульки и дудки всегда пользуются спросом. Слепить их из подручных материалов (глины) дело столь же нехитрое и быстрое, как выстругать из тростника и кости. Придать свистульке нехитрый вид конька, барашка или иного зверя тоже не велико искусство. Живность можно лепить и строгать без свиска, дело совсем плевое, а дети все равно разберут; детей невозможно насытить игрушками, а когда их мало, каждая неповторима:[2732]
«Художник не навязывает своей идеи материалу: он бережно и осторожно выявляет тот образ, который на миг почудился ему в движениях древесной развилки. Единственный инструмент — нож; бережно, скупо срезается лишняя масса — до того скупо, что кое-где так и остается не снятая кора. Из под рук художника вырастает петушок, курочка, чирок, олешек, морж — кто зафиксирован поющим, кто дерущимся, кто прислушивается, кто испугался, — все схвачены в трепете, в жизни, в движении. Еще несколько узоров — пятнышек, — шомполом или раскаленной проволокой, — и игрушка готова. А мастер, ни мало не ценя ни труда, ни результата, тут же дарит ее жадно следящим за работой ребятам».[2733]
Слово pila, похожее на загадочное pala, стало для детей невозвращенцев еще одним трудным для усвоения. Помимо понятного мяч, шар, оно еще значило ступку, корыто, столб, земной шар. В речи легионеров это очень важное слово: pilum — знаменитое римское копье, использование которого давало преимущество пехоте италиков: pila militaria.
Слова с корнем pil- имеют в латыни очень много значений, но каждый римлянин знал присказки: mea pila est (букв. мой мяч) — я выиграл и claudus pilam (ludebat) — хромой с мячом. В итальянском: palla di biliardo — бильярдный шар, palla di neve — снежный ком, снежок, giocare a palle di neve — играть в снежки, crescere come la palla di neve перен. — расти, как снежный ком, palla di cavolo — вилок, кочан капусты, palla (a) base, palla battuta — лапта.
Упоминания о русской народной командной игре с мячом и битой лапте встречаются в памятниках древнерусской письменности. Мячи и лапы обнаружены в слоях XIV века при раскопках Новгорода.
Д. К. Зеленин: «Знаменательно, что эсты называли вендами (Wene) не кашубов или поляков, которые по языку ближе к балтийским славянам, а именно русских. Это обстоятельство можно объяснить только тем, что эсты наблюдали, как многие прибалтийские венды уходили из Ливонии на Русь и обратно уже не возвращались. Как видно из Хроники Генриха Латвийского, эсты хорошо знали ливонских вендов, и перенесение их имени на русских не может быть каким-либо странным недоразумением со стороны эстов».[2734]
Обычай катания разнокалиберных вилков охватит Европу лишь после завоевания ее так называемыми варварами в средние века. Обогащенные культурой Запада правила обращения кочанов вернутся измененными в Россию при Петре, и затем этим заморским лаптам-бильярдам А. С. Шишков придумает название шарокат.[2735] А еще мы, русские, узнаем слова кегльбан, бейсбол, футбол и боулинг, обозначающие русское деревенское катание яиц. Суть игры состояла в том, что крашеное яйцо скатывали по наклонно поставленному деревянному лотку или по земле с невысокой горки. Внизу были полукругом расставлены яйца всех участников игры. Каждый участник, отправляя свое яйцо вниз, должен был сбить с места чье-нибудь яйцо. Если ему это удавалось, то он присваивал сбитое яйцо себе и продолжал игру, если нет — в игру вступал другой участник, а неудачно скатившееся яйцо оставалось на кону. Эта игра была довольно азартной и могла продолжаться по нескольку часов. Некоторым ловким парням и мужикам удавалось нагнуть за игру до двух-трех десятков яиц.
В русском языке глагол гнуть, гибать что; т. е. делать что-либо прямое кривым, или наоборот; сгибать и разгибать; образовать из чего лугу, обруч, угол, не ломая, а сводя концы исподволь. Гнуть кого в дугу, в крюк, обижать, теснить, неволить, покорять силою. Пилить пилой, гнуться спиной.[2736]
В деревнях Верхнего и Среднего Поволжья во время праздника в честь языческого бога Ярилы, приходившегося на Петровское заговенье, парни и девушки, расположившись парами, толкали яйца по земле друг другу. Катание яиц в Петровское заговенье в разных вариантах было известно и на северо-востоке России, и в Сибири.[2737]
Как слово яйцо для нас, так и слова pila и pala были наполнены для детей особыми смыслами.
М. Е. Салтыков-Щедрин писал о Вятке, откуда происходит мой род и племя: «Въезжая в этот город, вы как будто чувствуете, что карьера ваша здесь кончилась, что вы ничего уже не можете требовать от жизни, что вам остается только жить в прошлом и переваривать ваши воспоминания … Из этого города даже дороги дальше никуда нет, как будто здесь конец миру». Меткое народное словцо отразило дух местного самоуправства в поговорке: «У нас на Вятке свои порядки».[2738]
В Вятке, на весеннюю Свистопляску обязательным обычаем было катанье глиняных шаров с высокого берега Вятки вниз по Раздерихинскому спуску, кулачные бои, свист, песни и пляски. Ставились мимы-балаганы с обилием разных сластей и обязательно продажей глиняных игрушек и свистулек. Высказывались мнения, что Свистопляска — скорее «остаток времен язычества» и имеет сходство с семиком — древним народным праздником, означавшим наступление лета и посвященным культу растительности. По легенде же праздник сопровождает Хлыновское побоище. По преданию под укрепленными стенами Хлынова (Вятки) собрались жившие в крае инородцы, чтобы взять город, основанный якобы пришельцами-новгородцами. Не надеясь только на свои силы, жители Хлынова послали за подмогой к устюжанам. Устюжане пришли ночью, но не с той стороны, с которой их ждали. Не распознав в темноте друзей, вятчане перебили своих и только утром увидали свою ошибку: «Своя своих не признаша».[2739]
Центурионы и невозвращенцы до смерти строили Рим их детства в своих семьях и семьях своих товарищей, будучи настоящими, неподдельными римскими отцами. Римом их детства был мир большей частью деревенский, меньшей вышедший из трущоб. Все тонкости понятий того Рима в будущем русском языке они передавали через речь прошедших жесточайший отбор женщин разных племен, баб (babaecala), своим сыновьям и дочерям, внукам и правнукам. Все они дошли до нас в деревенском русском мире (rusticus romanus).[2740] Вне этого мира находились поганые (pagani) и городские, сначала жители неримских огородов, а потом городов вообще, даже слово буржуй, облюбованное ими в речи В. И. Ленина, имеет в корне город. Был в деревне и от века в век свой меняющийся барон-барин (baro, деревенский дурачек, простак).[2741] Русский язык, речь села, деревни, речь мирских, мирян, сохранили в себе много от страсти (passio)[2742] латинской живой речи. Из нее Ломоносов, Суворов, Пушкин и другие создадут классический русский и современный литературный русский язык.
Чистоту восточные славяне считают признаком в основном не телесным, а нравственным. Русские называют все нечистое словом поганый. Нечистыми считаются собаки, кошки, мыши и т. п. Русский никогда не станет есть из посуды, из которой лакала собака или кошка; если собака обнюхала какую-либо пищу, ее уже не едят. Среди всех восточных славянсамой большой и даже болезненной чистоплотностью отличаются севернорусские.[2743]
Римские понятия вросли в русских людей и их баб. Считается, что русское (римское) село или трущоба из женщин уже невытравляемы даже в городах.[2744] Именно поэтому у московитов считалось хорошим, когда женщина законно выходит замуж за инородца, но плохо, если мужчина берет в жены инородку.[2745]
Август до смерти пытался привести меняющуюся Родину в соответствие с картинкой детства, вернуть старый Рим. Он даже попытался стать всем римским отцом, прекратив изображать Аполлона, отождествив его через себя с Юпитером римлян, Отцом Света. Но libertas уже покинула Рим, уйдя с невозвращенцами.
Судьбы невозвращенцев складывались по-разному. Кто-то грабил, покоряя, китайцев и индусов, продолжая искушать судьбу. Кто-то осел в Центральной Азии с многочисленными женами, воспитывая детей. Кто-то становился отцом главарей кочевых орд. Все они были царями своих личных царств, живыми эпическими героями. Они воспринимали Августа как равного. Август их так не воспринимал, для него они были легатами (послами, командирами, наместниками) в странах за покоренной без войны Парфии, особами сенаторского (стариковского) звания.
Но все они были римляне, владыки мира: Август на Западе, невозвращенцы на Востоке.
Гражданская война в Риме не закончилась. Она дожила до сейчас.
Именем Януса, призываемого жрецами, начинался каждый день; первый месяц года и первый день года также назывались его именем (Januarius, Январь) и праздновались в его честь. Богу Янусу приносились жертвы в виде медовых пирогов, вина, плодов. Люди желали друг другу счастья, дарили сладости как символ того, чтобы весь наступивший год проходил под знаком счастливого (и сладкого) удовлетворения всех желаний. Ссоры и раздоры с криком и шумом были запрещены законом, чтобы не омрачить ими доброжелательное отношение Януса, который, разгневавшись, мог ниспослать дурной год для всех. В этот знаменательный день жрецы приносили Янусу в жертву белого быка в присутствии всех должностных лиц и возносили молитвы о благополучии римского государства.[2746]
Не только римский счет, превратившийся в распальцовки-мудры многочисленных статуй Будд и бытовые жесты, переняли потомки у своих праотцов, старательно создававших для карапузов свое римское, по большей части деревенское, детство. Передавались праздники, игры.
Салии называли Януса богом богов и добрым создателем. Также его толковали как мир — mundus, первобытный хаос, из которого потом возник упорядоченный космос, и он из бесформенного шара превратился в бога и стал хранителем порядка, мира, вращающим его ось. Храм Януса представлял собой проход с двумя воротами, находившимися друг против друга. Внутри стояла статуя бога, у которого было два лица, обращенных в противоположные стороны (одно — в прошлое, другое — в будущее). В руке у образа Януса был ключ.[2747] Ключ к этой дыре.
О том, что это был за ключ, знали только граждане Рима, мужчины, прошедшие сквозь врата под присмотром авгура. Это знание объединяло мужчин.
Такова вкратце история первых поколений римских невозвращенцев. Ученые всех стран уточняют и дополняют ее, исправляя искривление, вызванное забвением рассказанного. Их труд прочистит память всему человечеству.
Признаю, рассказанное ставит больше вопросов, чем дает ответов. В сущности, речь идет о написании новой истории человечества, то есть испытать много невиданных потрясений. И дело не только в том, что прид
