Близнецы-братья

Если со сверхличной, философско-исторической точки зрения поглядеть на не столь уж давнее прошлое юбиляров и наше собственное, то становится очевидным: Горбачев и Ельцин суть два главных участника и даже отчасти автора одной и той же всемирно-исторической интриги, в результате реализации которой исчез с политической карты мира коммунистический Советский Союз и на ней появилась демократически спрягаемая Россия. В этом смысле они – однояйцевые близнецы, которые до конца дней своих обречены существовать в неотступном присутствии друг друга. Один всегда тикает в другом. «Ад – это другие», – как-то обмолвился Жан-Поль Сартр.

Однако термин «участие» производен от термина «участь», и это не простая игра слов. Суть в том, что Горбачев и Ельцин как политики в своих классических формах являются не капитанами той стихии, которую они разбудили, а ее порождениями. Вопреки тому, что пишут о Горбачеве и Ельцине многие просвещенные авторы, им обоим – и их участию – равным образом присуща размытая субъектность. Остановлюсь сначала на Горбачеве. Феноменологическое наблюдение журналиста: о нем почти невозможно повествовать в третьем лице – «он сказал», «он решил», «он сделал» и т.п. Если и сказал, то имел в виду другое; если и решил «за», то потому, что был «против»; если и сделал нечто, то одновременно сделал и противоположное. Это литературное затруднение имеет глубокую онтологическую основу: Горбачев так и не научился жить «в третьем лице», хотя очень хотел этого и даже подстраивал под такое хотение свою речь. Ближайший сотрудник и биограф Горбачева Андрей Грачев вспоминает в своей книге о нем: «После смерти Черненко избрание Горбачева становилось неотвратимым», – говорит он о себе, как обычно, в третьем лице» (курсив мой. – С.З.). Главные результаты деятельности Горбачева не могут быть им авторизованы, ибо они не достигнуты им, а как лавина сошли от его присутствия и потому принадлежат не ему, а «духу времени». Тот же Грачев констатирует: «Главное же, Горбачев не знал, чего хочет История, куда в конце концов она вывезет и выведет его самого, его страну и затеянную им реформу».

Язвительный поляк Веслав Брудзиньский как-то заметил: «Каждый способен на что-либо великое. К сожалению, не каждому удается в этом помешать». Во многом эти слова можно отнести к Ельцину. В отличие от Горбачева он не уходил от ответственности, но отвечал, как правило, не за то, что сам имел в виду, делая некий шаг, а за что-то совсем другое. Далее, как правило, Ельцин действовал главным образом под давлением обстоятельств, сообразно их, а не своей логике. Вот лишь один хрестоматийный пример размытой субъектности такого типа. 25 декабря 1991 года президент СССР Михаил Горбачев официально сложил свои полномочия. Вся полнота власти в России перешла к Ельцину. И уже 2 января 1992 года началась либерализация цен. О реформе Ельцин еще в октябре 1991-го заявил в «Обращении к народам России»: «Хуже будет всем примерно полгода. Затем снижение цен, наполнение потребительского рынка товарами, а к осени 1992 года, как обещал перед выборами, стабилизация экономики, постепенное улучшение жизни людей». В противном случае Ельцин устно пообещал «лечь на рельсы». Что было с ценами, плохим полугодьем, стабилизацией к осени и рельсами потом, хорошо известно всем, кто пережил этот кошмар. Здесь не было обмана как такового. Просто Ельцин искренне обещал своей пастве то, что она искренне хотела от него услышать. Но ведь примерно то же самое говорил китайцам Мао Цзэдун.

Таким образом, ни Горбачев, ни Ельцин не отдавали себе отчета в объективных последствиях того, что они делали. Результаты их политики находились вне светлого поля сознания политиков. Этим объясняется одинаково присущая им политическая толстокожесть, неуязвимость для критики: да, конечно, мы-де совершали ошибки, но вектор-то развития был избран верный и люди, мол, для нас всегда были на первом месте, но события приняли такой оборот, что…

Без иронии: «Нам удалось вывести страну из тоталитарного строя к свободе, к демократии, – сказал Михаил Горбачев. – Другие страны потратили и 100, и 200 лет, пока они освоились, как надо жить в условиях демократии и свободы. Просчеты? Я мог бы сейчас много назвать, но главный из них – это то, что мы затянули процесс реформирования КПСС, в которой возникли не только реформаторские силы, но в конце концов и силы торможения – силы, которые привели к путчу. В момент, когда мы выходили из тяжелой полосы – и новый Союзный договор, антикризисная программа, на ноябрь 1991 года было намечено реформирование партии, – произошел путч, который подорвал мои позиции, и открыл дорогу для авантюрных шагов Ельцину». Какие «силы торможения», какие «реформаторские силы»: в клуб путчистов вошли сплошь самые близкие Горбачеву люди, которых он сам выдвигал и продвигал. Или он опять не понимал, что делал?

Для любого ответственного и сознательного политика это абсолютный бред: для такого политика, как отмечал Макс Вебер, аксиомой является то, что ему «надо расплачиваться за (предвидимые) последствия своих действий», что «он не в состоянии сваливать на других последствия своих поступков» («Политика как призвание и профессия»). Иначе нужно искать себе другое применение. Если перефразировать Борхеса, то Горбачев и Ельцин хотят, чтобы о них судили по их замыслам, в то время как сами они судят о других по их поступкам. Ввиду такой ситуации для обоих в активной фазе их политической деятельности единственным ориентиром были собственная власть и необходимость ее ограждения от посягательств. И соперничество между Горбачевым и Ельциным в 1991 году в конце концов фатальным образом свелось к выяснению того, кто из них чисто конкретно будет занимать главный кабинет в Кремле.