Триптих?

Итак, оба они – Горбачев и Ельцин – суть люди смуты, хотя результаты их государственной деятельности диаметрально противоположны: в их метаморфозах можно проследить, как, по счастливому выражению Бориса Слуцкого, «меняются уравнения Бога». Горбачев закончил свою карьеру распадом Советского Союза, Ельцин – государственным возрождением России, которое стало главным делом назначенного им преемника Владимира Путина. Они являются живым воплощением двух разных фаз смуты: как формулировал это замечательный русский историк Сергей Платонов, фазы разрушения государственного порядка и фазы восстановления государственного порядка. Но как таковые Горбачев и Ельцин подлежат выведению в одном, двуедином портрете. Чтобы не получилось, как в анекдоте, который любил Зигмунд Фрейд. Два не очень хороших человека велели художнику изобразить их друг подле друга на двух полотнах. Но к этому диптиху подошел некто злоречивый и спросил: «А где же третий?» Имеется в виду, конечно, евангельская сцена с Христом на кресте между двух распятых разбойников.

И распределение обязанностей в смуте между ними совсем не такое, как это мнится нашей критической общественности, зараженной психологизмом: условно говоря, один-де – трезвенник и государственный деятель с добрыми намерениями («он милость к падшим призывал»); другой, мол, – пьяница и, по словам Юрия Лужкова в день рождения Ельцина, руководитель государства, чье время правления надо оценить «как время, потерянное для страны. Многое можно было бы сделать в экономике, в общественной сфере, чтобы избежать громадных лишений, потерь для авторитета страны, но сделано не было». При ближайшем рассмотрении выясняется, однако, что именно Горбачев обратил все свое аппаратное искусство (а больше он ничего и не умел!) на то, чтобы развалить аппарат; а с ним – и государство. (Это не Зиновьев целил в коммунизм, а попал в Россию, а Горбачев, этот «партийный диссидент», по определению американцев). Вопреки всему как раз Ельцин уже к концу 1993 года придал бесформенному расплывающемуся собранию племен, народов и регионов на все еще громадной территории виртуальной России контуры государственности и урегулированности.

Образно выражаясь, Горбачев индивидуально – провиденциальный коллективный Лжедмитрий, без которого, однако, не было бы и обновленного Московского царства; а Ельцин – негаданный Козьма Минин, который ровнял стези Михаилу Романову – Владимиру Путину.

Что же есть фундаментально общего и фундаментально различного между Горбачевым и Ельциным, взятыми как лицевая сторона смуты? Общее заключается прежде всего в том, что они оба отдали высшую власть в государстве не по-шекспировски, без кроваво-красной помпы – без силовых маневров. Без слишком крупных государственных осложнений. Разное: Ельцин, Кравчук и Шушкевич в Беловежье Горбачева убрали, как взятую фигуру, с политической шахматной доски; Ельцин же ушел сам планомерно, добровольно и заблаговременно, обеспечив себе удобную посадочную площадку.

Общее: они оба из самой гущи русского народа, это не натовские парашютисты и не инопланетяне. Но они представляют разные черты русского национального характера: Горбачев – это Емеля с его неделей; он всерьез считал себя умом и голосом этого народа, превращая всю свою политическую деятельность в один беспрестанный монолог, в который никто не мог вставить даже реплики. Правда, и тут у него находятся апологеты: «Чтобы политически разрушить империю, достаточно (!) было поменять форму и стиль. Государство, которое держалось на идеях и словах, развалилось от перемены слов и идей, от смены стиля. Даже то обстоятельство, что Горбачев говорил без бумажки, оказалось шоковой терапией. Не важно было, что он говорил, важно – как. Сам стиль разговора и управления стал первым, возможно, самым прочным институтом советской демократии» (Андрей Колесников).

Ельцин же – тот народный герой, который норовил большую часть времени проводить на печи, в «работе с документами»; он, скорее, был поражен государственным косноязычием (знаменитое «шта…»), но когда он слезал с печи, то нередко произносил незаемные слова и совершал совершенно оригинальные, нетрафаретные поступки, чем и запал в память многих. Владимир Яковлев о Ельцине в преддверии юбилея: «Запомнился он нестандартными решениями».

Общее: они оба были помешаны на Западе, на Америке. Разное: Горбачев пытался учить Америку и Запад новому мышлению и общечеловеческим ценностям. Ошеломляющее впечатление производит простая стенограмма заседания Политбюро после его речи в ООН, где в декабре 1988 года он выступил со своими широковещательными «инициативами». На заседании Политбюро 27 – 28 декабря 1988 года Горбачев в самоослеплении токовал, как глухарь, ничего не видя и не слыша вокруг, кроме безудержных восхвалений Шеварднадзе и Яковлева, которые вскоре его «кинут»:

«Горбачев. Я хочу сразу сказать, что, развивая нашу линию, наши инициативы, мы вышли на очень важный этап в реализации концепции нового мышления. <…> То, что мы вышли с такими предложениями, – на них этот мощный фактор действует сильно. Он застал многих врасплох. Мне кажется, что мы очень правильно поступили, что не только продумали содержательную часть, но и тактику реализации задуманного. Мы не стали ждать переговоров, а инициативно пошли <…> Столь впечатляющие позитивные сдвиги вызвали среди консервативной части политической элиты США, да и не только США, обеспокоенность, озабоченность и даже страх» – и т.д. и т.п. Потёк сознания.

Ельцин брал в Америке уроки демократии лично у статуи Свободы, то есть у истукана, уверовав там в благодетельность капитализма для житья человеческого. И мгновенно стал антикоммунистом почище Бжезинского. Из дневника близкого к Борису Николаевичу на рубеже 1980 – 1990-х Александра Ольбика, соавтора Льва Суханова по книге «Три года с Ельциным» (о поездке Ельцина в США в 1989 году): «Газета «Нью-Йорк пост» отметила остроту критических высказываний советского депутата о ситуации в СССР, остроту, сочетающуюся с восторженной тональностью отзывов об Америке. Серию таких высказываний газета сопровождает заголовком: «Ваши трущобы нам кажутся мечтой», – говорит Ельцин. Странное дело, а почему, собственно, Ельцин, увидев Америку такой, каковой она перед ним предстала, должен говорить что-то другое?» А он ничего другого больше и не говорил.

Общее: оба они вместе с собой привели к подножию власти свиту, команду из новых карьерных людей. Причем в обоих случаях команда состояла из двух частей – из команды внешней, составленной методом политического компромисса и союзничества до достижения какой-то вехи; и команды внутренней, составляющей аппарат личной власти. Специальное изучение команды Горбачева предпринял Рудольф Пихоя, принадлежавший как свердловчанин к внутренней команде Ельцина, когда она строилась по земляческому принципу.

Изменения в составе руководства начались практически сразу после утверждения Горбачева на посту генсека. Уже на апрельском (1985 г.) Пленуме ЦК КПСС по предложению Горбачева в состав Политбюро вошел Егор Лигачев. Сразу же после избрания Горбачев предложил ему вести пленум. Это означало, что Лигачев становится вторым человеком в партии. Членами Политбюро стали заведующий экономическим отделом ЦК Николай Рыжков и председатель КГБ Виктор Чебриков, секретарем ЦК, отвечающим за сельское хозяйство, – Виктор Никонов. Кандидатами в члены Политбюро были избраны министр обороны СССР маршал Сергей Соколов, упомянутый секретарь ЦК по сельскому хозяйству Виктор Никонов. Было достигнуто численное превосходство над «стариками» – Тихоновым, Кунаевым, Щербицким и Гришиным. Из этой команды к моменту развязки уцелел только Горбачев.

В 1985 году сформировался интеллектуальный «штаб» Горбачева. В него вошли заведующий Отделом пропаганды ЦК, в недавнем прошлом посол в Канаде, а затем директор академического института Александр Яковлев, руководитель секретариата Горбачева и опытный журналист Валерий Болдин, философ и журналист Наиль Биккенин, заведующий Отделом науки ЦК экономист Вадим Медведев; часто в его работе принимали участие заведующий Общим отделом ЦК юрист Анатолий Лукьянов, помощники Горбачева – философ Иван Фролов, давно работавший в ЦК юрист и политолог Георгий Шахназаров, специалист по международным отношениям Анатолий Черняев. Практически постоянно в обсуждениях участвовала жена Горбачева. К работе часто привлекались известные экономисты Леонид Абалкин, Абел Аганбегян, Сергей Шаталин, Николай Петраков, другие сотрудники академических и ведомственных научных учреждений, специалисты из Министерства иностранных дел, Совета Министров СССР, КГБ, военные. Подавляющее большинство этих людей либо было отброшено Горбачевым, либо самостийно оставило его.

Президент Ельцин стал создавать собственные команды, причем сразу две: «свердловскую мафию» как аппарат личной власти (Петров, Бурбулис, Илюшин, Царегородцев, Рудольф и Людмила Пихоя) и команду радикальных реформаторов в правительстве во главе с Егором Гайдаром при номинальном главенстве Геннадия Бурбулиса, до назначения Гайдара и.о. премьер-министра. Без чрезмерного преувеличения можно назвать гайдаровское правительство «командой политических камикадзе», разумеется, не считая Чубайса. Хотя на этот счет у японцев есть замечательная поговорка: кто может плавать, тот может и утонуть. Но ведь не тонет мегаэнергетик Чубайс, не тонет! Между тем Ельцин исподволь готовил смену гайдаровской команды. Для начала он заменил Владимира Лопухина на посту министра топлива и энергетики Виктором Черномырдиным с назначением его вице-премьером по ТЭКу. Вслед за Черномырдиным в правительство на видные должности стали приходить «железные практики» – Шумейко, Хижа, затем Сосковец. Политический антураж федеральной исполнительной власти стал неуклонно изменяться. С безошибочным инстинктом матерого аппаратчика Ельцин вел дело к созданию новой номенклатуры и новой бюрократии, кормившихся из его рук и составлявших главную опору ельцинского режима. Потом, в 1993 – 1994 годах, Ельцин редуцировал свою команду к «компании» почти в стиле Петра Великого (Коржаков, Барсуков, Сосковец, Бородин, Тарпищев, а также Грачев и Ерин), которая, в свою очередь, попыталась конституироваться во властную команду. Эта чехарда компаний и команд, к которым подключилась еще и «семья», продолжалась до последних дней президентства Бориса Ельцина.

Разное: люди свиты сплошь оставили Горбачева и сохранились почти поголовно в окружении Ельцина. На банкет по случаю 75-летия Ельцина пришли даже обиженные им премьеры.

Общее: в политический стиль обоих было заложено очень невысокое мнение о человеке. Добрый человек из Ставрополья ломал людей шеренгами. Бывший секретарь ЦК КПСС Яков Рябов вспоминал: «Вот какие результаты были достигнуты за шесть лет горбачевского правления. Из состава Политбюро ЦК КПСС 1985 года в нем остался один Горбачев. Никого не осталось в Совете Министров СССР. Помню, в начале 1990 года на Пленуме ЦК КПСС из состава ЦК вывели более 100 его членов, а позднее были отозваны все наши послы (разом – из 90 стран мира). Поймите правильно: речь не о том, что шел разгром партии, а о том, что чохом убирались лучшие специалисты, хозяйственники, дипломаты». Не отличался особой бережностью к людям и Ельцин – ни в свой партийный, ни в свой государственный период. В недолгую бытность первым секретарем МГК КПСС он не только поменял практически всех его секретарей, он сменил также 23 из 33 первых секретарей московских райкомов. Модус действий его был такой: при подведении в январе 1987 года итогов выполнения годового плана всех не справившихся с ним Ельцин сразу же снимал с работы. О кадровых импровизациях первого президента России ходили легенды: дескать, приехал в Кремль на три часа и «порешал все кадры». Разница в том, что Горбачев был мстителен, а Ельцин нет; что Ельцин покаялся, попросил прощения при уходе у общества за все, что натворил, и за худое, и за доброе; а Горбачев так и остался нераскаянным.

Общее: у обоих – мания периферийной столичности, центрированность в основном аппаратных занятий в пределах Кремля, Садового кольца и правительственного аэропорта при полном пренебрежении провинцией и окраинами. А ведь Россия – страна уездная и материковая. Горбачев с супругой бывал с несравненно большей охотой за границей, нежели в республиках и регионах, особенно проблемных (за исключением Прибалтики).

Этот перекос был настолько разителен и неприемлем для массового сознания, что соответствующие пропагандистские ведомства даже выработали особое идеологически выдержанное учение о желательной и нежелательной манере одеваться партийного лидера и первой леди (1988: «В данной и без того очень критической ситуации просто нельзя недооценивать этот момент народной психологии»). Ельцин гораздо больше бывал на местах до августа 1991 года, чем после него; а его истинное отношение к региональным руководителям проявилось в том, что после подписания Беловежских соглашений Ельцин пообщался только с руководителями силовых структур и президентом США Бушем-старшим, которого с места в карьер стал называть по имени.

Оба руководителя оглядывались на республики и регионы тогда, когда им нужна была поддержка – политическая или электоральная, а в остальное время они не обращали на них особого внимания. Сергею Филатову стоило больших трудов заставить президента (при наличии фактора дудаевской мятежной Чечни) вникать в ситуацию на Северном Кавказе. Начиная с 1994 года и Ельцин сильно полюбил встречи «без галстуков» со своими зарубежными друзьями.

Разное: Горбачев упустил республики Советского Союза; например, по каким-то своим причинам он всячески оттягивал проведение пленума ЦК по национальному вопросу, а своим контрпродуктивным президентством он навел республиканских лидеров на мысль немедленно обзавестись собственным президентским статусом, чем были созданы организационные и персональные предпосылки для ухода национальных республик из СССР при любой на то возможности (зачем мне – законному президенту (!) – Москва?). Ельцин же дал регионам столько суверенитета, сколько они смогут проглотить; и, если бы они не подавились суверенитетом без внешних границ с другими государствами, без федеральных дотаций, России уже не было бы.

Общее: долгие годы они прямо-таки не могли жить друг без друга, выполняя попеременно одни и те же функции в этом симбиозе. Более конкретно речь идет о том, что сперва роль провокатора исполнял Горбачев по отношению к Ельцину (пресловутый Пленум ЦК), а затем в той же роли по отношению к Горбачеву выступил Ельцин (пресловутая пресс-конференция после возвращения Горбачева из Фороса, оскорбительное досрочное удаление его из Кремля). Тонкость, однако, состоит в том, что, даже поменявшись ролями, выступив в качестве провокатора, человек, вовлеченный в эту двойную фигуру провокации, никогда не перестает ощущать себя спровоцированным. Ярчайшим тому свидетельством являются три подряд антигорбачевских интервью, которые дал Ельцин непосредственно перед своим юбилеем. Некоторые тонкие наблюдатели полагали, что теперь Ельцин равнодушен к Горбачеву. Оказалось, что это совсем не так. Нет никаких серьезных оснований полагать, что с Горбачевым дело обстоит по-иному. На очереди – его провокационная контратака.

Разное: если Горбачев при активировании этой двойной фигуры провокации стремится принять позу учителя, находящегося в обладании высшей истиной (на пресс-конференции после Фороса: «Всей правды вы никогда не узнаете!») и скорбящего о мирской скверне; то Ельцин пытается вырваться из нее путем доведения провокации до максимума, является ли он при этом провоцируемым (покушение на самоубийство после ссылки в Госстрой) или провокатором (беспощадное оголение бывшего президента СССР от всех возможных и даже оговоренных с самим Ельциным привилегий и благ).

Общее: после окончания своих полномочий оба они остались в своей стране. Однако мотивы решения не покидать Россию в случае Горбачева не вполне прозрачны: он ведь великолепно сознавал и сознает, что на Западе, который он избавил от Советского Союза, его любят гораздо больше, чем в России, где его совсем не любят, за вычетом горстки либеральной интеллигенции и сотрудников его фонда. Почему он остался, а не уехал? Некую психологическую загадку представляет собой и Ельцин: он ведь не может не отдавать себе отчет, что заключенный при его добровольной отставке пакт с Путиным о его замечательном существовании за государственный счет и иммунитете от всякого судебного преследования будет действовать ровно до того момента, пока Путин не сложит свои президентские полномочия. Чего же он ждет в этой Москве, которая, как известно, слезам не верит?

Разное: Горбачев остается в той, давно не существующей России, которая продолжает видеть в нем мессию; Ельцин – в той, которой он дал независимость от собственного прошлого, которую он чуть не довел до края, но которая чудом уцелела и еще пребудет.

***

И последний штрих к двуединому портрету Горбачева и Ельцина. Почему не распалась окончательно страна, которой они встали в такую историческую цену (нам еще два года ковылять по колено в нефти и задыхаясь от газа до уровня экономического развития 1990 года, когда Россия вышла из состава России, объявив суверенитет и верховенство собственных законов над союзными)? Потому что даже у смуты наличествует какой-то контур управления. Божественный, если верить Владимиру Сергеевичу Соловьеву. Поставив роковой вопрос «о смысле существования России во всемирной истории», он в «Русской идее» ответил на него так: «Идея нации есть не то, что она сама думает о себе во времени, но то, что Бог думает о ней в вечности». Если не верить никому, то в сухом остатке остается внешний контур.

Политический класс. 2006. № 2.