Хроника Быховца 1 страница

…у posla, na nich woj swoj, chotia ubity ich, onimo ze uwedawszyma у bezasta ko kniaziu Danilu i Wasilku, у pryiechali wo Wolodymer. Mindohowi ze pryslawszy posly swoj, reka: «Ne czyni ima milosty». Ne posluszawszym im Danilа у Wasilkowi, zane sestra bi ieho za Danilom. Potom ze Danilo zdumal z bratom swoim, у poslali w Lachi ko kniazem ladskim, reka: «Jak wremia jest chrystianom nа pohanyia ity, iako sami imijut mezy soboiu rat» Lachowe ze obecalisa da ne yspolnili. (стб. 482) Uw oseni ubit byst weliki kniaz litowski Mindowh, samoderzec byw wsey zemli Litowskoy. Ubijstwo ze ieho skazem. Sice. Byst kniazaszczu jemu w zemli Litowskoy у naczal zbiwaty bratiju swoiu у synowcy swoj, a druhija wyhnal yz zemli (стб. 483). Tako byst konec ubitia Treniatyna. Se ze slyszaw Wojsielk poyde s piniany ko Nowohorodku, у odtola poia so soboiu nowohorodcy, у poyde w Litwu kniazyty (стб. 484).

При сравнении летописи и хроники видно, что хотя тексты их очень близки, однако местами они не совпадают. Так, в летописи сказано «на не», а в хронике «на них»; в летописи «приехаша», в хронике «приехали»; в летописи «слы», в хронике «послы»; в летописи «сгада», в хронике «сдумал»; в летописи «с братомъ си», в хронике «з братом своим»; в летописи «нъ не исполниша», в хронике «да не исполнили» и т. д.

Второй отрывок приводимого здесь текста начинается в летописи со слов «во осень». В издании Нарбута эти слова переданы как «у восени», а в томе XVII ПСРЛ «ув осени». Неизвестно, получилось ли так в ПСРЛ в результате опечатки или же редакция сделала поправку сознательно, но во всяком случае правильно эти слова переданы в издании Нарбута (белорусы произносят слово «осень» с придыханием: «восень»). Затем в летописи написано «нача», в хронике «начал», в летописи «и земле», в хронике «из земли».

В других местах, описывая события XIII века, автор хроники употребляет выражения «маршалок», т. е. маршал, «воевода» (в смысле «руководитель воеводства») и т. д., тогда как в XIII в. ни маршалов, ни воеводств еще не существовало. В общем, хронист, передавая древний текст, частично переделывал его, придавал ему современное звучание, причем все эти переделки производились по линии замены древнерусской терминологии и оборотов белорусскими, а не польскими, из чего следует, что они делались тогда, когда рукопись писалась кириллицей. И тем не менее можно предположить, что в отдельных случаях переписчик заменял белорусские или древнерусские слова польскими. Так, например, в огромном большинстве случаев Польша в хронике называется «Коруна Польская» или же «Ляхи», но в конце текста это государство несколько раз названо по-польски — Polska,— что, всего вероятнее, сделал последний переписчик.

Переписывая текст хроники латинскими буквами, писец не придерживался определенной системы, т. е. передавал одну и ту же букву оригинала несколькими буквами латинского алфавита. Так союз и он передавал всегда буквой у (игрек), но в строке та же буква и чаще передается знаком i, иногда же и у; тем же знаком у всегда передается буква ы, и поэтому, читая текст, невозможно определить, где в оригинале стояла буква и, а где ы. Буква и передается и буквой у и j. Для примера приведем отрывок предложения, напечатанного на столбце 484 тома XVII ПСРЛ: syn Woyszelk ze y dszczy. Значит здесь в первом случае знаком у (игрек) передана буква ы, во втором й и в третьем и. В слове «избитых» (yzbytych, стб. 517) знаком у два раза переданы буквы и, а один раз ы. Очень по-разному передавалась и буква е: посредством е, i, y, о, je, ja; лето — leta; coбе — sobe; розделиве — rozdeliwo; оттоле — odtoli; приеди — przyedi; оусмотревше — usmotriwsze; cвoе - swoja и т. д. (ПСРЛ, т. II, стб. 858-861; т. XVII, стб. 481-484). В белорусском языке есть г глухое и г взрывное, причем взрывное встречается очень редко. Кириллицей первый звук передавался знаком г, а второй кг. В польской транскрипции эти звуки переданы, как это соответствует латинскому алфавиту, т. е. в первом случае буквой h, а во втором g, но в начале рукописи писец пытался повторять знаки оригинала буквально, т. е. в том случае, когда в оригинале стояло кг, он передавал их латинскими буквами kh (Khrawz, Khrump), но в тоже время производное от «Гравжа» слово «Гровжишки» на той же странице написано как Growzyszki и фамилия Гаштольд как Gasztolt (стб. 478).

Первым исследователем, изучавшим хронику Быховца, был Ипполит Климашевский, который в своих примечаниях к переводу опубликованного им текста отметил, что хронисту были известны Ипатьевская и Супрасльская летописи. Тот же Климашевский поставил вопрос, не была ли хроника Быховца (в его названии Литовская) одним из источников хроники Стрыйковского²².

Гораздо более пространные, но гораздо менее основательные, суждения о хронике высказал в своей «Древней истории» Т. Нарбут. По мнению этого исследователя, начальную часть ее составляла хроника, написанная на основании «чистых источников», преданий и им подобных памятников. Писалась эта часть жрецами «на краевом языке», т.е. на литовском. Нарбут считал, что начальная часть писалась особыми письменами, употребляемыми только «в своем народе» или же готическими рунами, на дощечках, которые позже складывались в книгу. В связи с неурядицами, происходившими в Литве во второй половине XIII в., начальная часть рукописи была повреждена, дощечки оказались разрозненными, а часть их вообще затерялась. Оставшиеся кто-то собрал, дополнил сохранившиеся в них сведения данными из русских хроник, как мог упорядочил этот материал и довел сообщения до 1320 г. Затем один из русских монахов использовал эту хронику как начало своей работы, возможно сократил и затем создал повествование обычным для летописцев того времени способом²³.

Предположения Нарбута о первоначальном характере рукописи и в частности о том, что она была написана на дощечках, встретили резкую отповедь И. Даниловича²⁴, и Нарбут, издавая впоследствии хронику, опустил большую часть своих рассуждений, высказанных в 1838 г. В своем предисловии к изданию 1846 г. Нарбут написал, что хроника состоит из трех частей, первая из которых заканчивается смертью Миндовга или последними годами его правления, вторая охватывает период от смерти Миндовга и до 1320 г. и третья от 1320 г. до 1506, т. е. до самого конца. Первая часть написана на основании старой и очень краткой хроники, из которой позднейший составитель еще делал выборки, и поэтому она очень сжата. Вторая часть изложена несколько более пространно, как видно на основании другой хроники, писанной по-русски, и, наконец, третья создана, видимо, самим автором на основании различных писаных источников, преданий и т. п.²⁵

Нарбут свято верил всему, написанному в хронике, включая и то, что помещено в начальной части, где говорится, как предки литовского народа, руководимые Палемоном, прибыли из Венеции в Литву. Поправки, иногда вносимые Нарбутом в текст хроники, нисколько не изменяют этого положения.

Когда И. Данилович писал свою первую статью (1840 г.), он был знаком с хроникой лишь по тем материалам, которые содержались в вышедших томах «Древней истории» Нарбута и публикации Климашевского. Располагая такими незначительными данными, Данилович успешно опроверг фантастические представления Нарбута, но некоторые (не фантастические или не столь фантастические) принял и даже развил. Так, Нарбут утверждал, что копия хроники, которая была у него (т. е. Быховца.— Н. У.) в свое время «явилась для Стрыйковского основой его работы по истории Литвы»²⁶. Данилович по этому вопросу высказался гораздо более определенно. «Смело и с убеждением утверждаю,— писал он,— что эта летопись есть именно та самая, которая названа Быховцем (!) и которой лучше и полнее по удостоверению г. Нарбута Стрыйковский не видел и не имел»²⁷. Впоследствии, мнение, что именно той рукописью, которая позже была названа хроникой Быховца, пользовался Стрыйковский, повторяли и другие исследователи (ссылаясь на Нарбута и Даниловича)²⁸. В действительности же Стрыйковский имел источник, очень близкий по содержанию к хронике Быховца, но все же иной²⁹.

Данилович (так же как и Нарбут и вообще все исследователи) делит хронику Быховца на три части. В первой из них содержатся сведения от Палемона до правления Миндовга (примерно до середины XIII в.). Этот период Данилович называет баснословным. По его мнению, для этой части хронист использовал литовские народные предания о походах Литвы на Русь. По мысли Даниловича хронист «слепил первую часть, остальное заимствовал из летописей прусских и венгерских, а чего там недоставало, дополнил выдумками». Во второй части содержатся данные за период от правления Миндовга до Гедимина. Материалы для этой части почерпнуты, видимо, из Волынской (Ипатьевской) летописи и каких-то неизвестных литовских источников и русских летописей. Дальнейшее изложение — по летописи, опубликованной в 1823 г. Даниловичем (Супрасльской.— Н. У.). Начиная с правления Казимира (середина XV в.), автор хроники писал, очевидно, сам³⁰. Эта статья Даниловича в следующем (1841 г.) была напечатана на польском языке в виленском журнале «Атеней» (Atheneum), причем автор добавил несколько параграфов, в которых полемизировал с польскими исследователями, утверждавшими, что у литовцев письменные источники появились лишь после принятия христианства³¹. При издании хроники Стрыйковского в 1846 г. статья Даниловича, помещенная в «Атенее», была перепечатана в виде предисловия к этой хронике³².

Весьма основательный анализ хроники был сделан в конце XIX в. профессором Киевского университета В. Б. Антоновичем. По мнению Антоновича, хроника Быховца является источником «темным и исполненным анахронизмов и искусственных сближений». Антонович считал, что хронист «собрал множество легенд, сложившихся в качестве местных и родовых преданий многих областей и фамилий литовских, но вместо того, чтобы передать материал в том виде, в каком он его собрал, составитель подвергнул его насильственной, искусственной группировке»³³. Всего больше возражений у Антоновича встречает то место хроники, где говорится о захвате Киева Гедимином. Антонович указывает на многочисленные хронологические и топографические ошибки (например, хронист утверждает, что Гедимин в числе прочих захватил город Снепород, тогда как, по словам Антоновича, такого города на Украине не было, а есть река Снепород)³⁴. Ссылаясь на это, Антонович считает, что Киев никогда Гедимину не принадлежал и что впервые его захватил Ольгерд. По мнению Антоновича, Евнутий никогда не был великим князем литовским, потому что Гедимин перед смертью никого не назначил великим князем, а был Евнутий лишь правителем города Вильно, и т. д. Вместе с тем Антонович считал, что хроника Быховца представляет собой единственный источник «за время, предшествовавшее возникновению Литовского государства»³⁵, т. е. содержащей уникальные сведения.

Выступивший вскоре после Антоновича другой киевский профессор, Н. Дашкевич, во многом разошелся со своим предшественником в оценке хроники. Он утверждал, что предания как об основании населенных пунктов, так и фамильные представляют собой весьма сомнительный источник, потому что они (в частности. фамильные) в большинстве написаны в XVI ст., когда многие семьи создавали свою генеалогию. Вместе с тем он считал, что известия хроники о завоевании украинских земель Гедимином имеют под собой основания, хотя даты, указанные в ней, и ошибочны. Поэтому, по мнению Дашкевича, к данным хроники Быховца следует отнестись «не как к строгому документальному или летописному свидетельству современника, а как к позднейшей передаче и своду первоначальных данных». Точно так же оценивает он показания хроники о завоевании Гедимином Волыни, признавая вымыслом лишь сведения о подчинении Гедимину Владимира-Волынского тотчас после поражения владимирского князя³⁶.

Гораздо более положительно оценил достоверность данных хроники о завоевании Киева Гедимином M. К. Любавский, который считал, что хронист «неискусно сгруппировал... подробности, перепутал и исказил имена, но едва ли выдумал самый факт (захват Киева Гедимином.— Н. У.), о котором встречаются краткие известия и в других летописях», Любавский считал, что вообще в хронике приводятся сведения, заслуживающие доверия, но они требуют критического отношения, потому что автор неумело передал события, известные ему по другим источникам³⁷.

В 1901 г. была опубликована работа И. Тихомирова, в значительной мере посвященная хронике Быховца³⁸. Дав обзор литературы, автор изложил свою точку зрения на этот вопрос, в частности на вопрос о источниках, времени создания хроники и заимствованиях Стрыйковского из хроники Быховпа.

По мнению И. Тихомирова, источники, на основании которых была написана хроника, разделялись на четыре группы: 1. Народные сказания и предания. 2. Заимствования из Ипатьевской летописи. 3. Отдельные сказания и записи. 4. Погодные записи (это касается последних событий, которые описаны в хронике)³⁹. Значительная часть известий, содержащихся в хронике Быховца, имеется и в других источниках, но некоторые есть только в одной этой хронике. К последним относятся рассказ о битве под Грюнвальдом; о распре Свидригайлы с Ягайлом; об убийстве Сигизмунда; о борьбе Михаила Сигизмундовича с Казимиром; о борьбе короля Казимира с Тевтонским орденом и чешским королем Иржи и некоторые другие.

В 1910 г. в «Ежегоднике» Виленского общества любителей наук была напечатана небольшая работа польского ученого И. Якубовского, озаглавленная «Литовские хроники». По наблюдениям этого автора, хроника Быховца принадлежит к тому же типу, к которому принадлежала и Заславская (хроника, принадлежавшая Заславским, которой в свое время пользовался Стрыйковский). Якубовский отметил, что хроника Быховца отличается от других богатством подробностей и вообще содержит много новых сообщений, частично мемуарного, частично хроникального характера. По мнению Якубовского, хроника Быховца является сводом, завершающим дело предыдущих хронистов. Хроника Быховца очень близка к хронике Стрыйковского, однако это не одно и то же⁴⁰.

Единственной монографией, посвященной литовско-белорусским (западнорусским) летописям является исследование Т. Сушицкого⁴¹. В начале этой работы (написанной в основном до революции) помещен историографический очерк, в сущности обзор всей дореволюционной литературы, так как вне поля зрения Сушицкого, кажется, осталась лишь упомянутая статья Якубовского. Весьма значительное место в своей монографии Т. Сушицкий уделил хронике Быховца, которая, по мнению этого исследователя, является «самой сложной по содержанию и самой полной по материалам» из западнорусских летописей⁴². Что касается источников хроники Быховца, то Сушицкий считал, что хронист «в продолжение всей своей работы имел перед глазами несколько списков, сходных со всеми известными нам типическими списками западнорусских летописей. Он пользовался ими в различной мере, в зависимости от степени их полноты и оригинальности»⁴³. Промежутки их заполнялись из других, посторонних, источников. Подытоживая свои наблюдения Сушицкий пишет: «Таким образом, решительно компилятивная переделка предыдущих списков, краткого и сложного сводов наших летописей и заимствования из польских хроник и южнорусской летописи, а вследствие этого и наибольшая полнота материалов — вот характерные особенности списка Быховца. Они-то и создают из этого списка третью, полную редакцию, западнорусских летописей...»⁴⁴

Исследователи, изучавшие хронику Быховца, почти целиком обошли молчанием вопрос о месте, где была написана хроника, о ее языке и о предполагаемом авторе. Т. Нарбут высказался, что хроника была написана уроженцем Турова или Пинска, т. е. в южной Белоруссии. Такое предположение основано на том, что, по мнению Нарбута, в языке хроники чувствуется украинское языковое влияние⁴⁵. Е. Ф. Карский поддержал это предположение Нарбута, вернее сослался на его мнение, так как сам он языком хроники Быховца не занимался⁴⁶.

Весьма неясно изложил свои взгляды на вопрос о языке хроники И. Данилович, что, впрочем, в значительной мере было следствием смещения в его время понятий «литовский» и «белорусский». Когда Нарбут высказал предположение, что начальная часть хроники Быховца была написана на «краевом», т. е. литовском, языке, то Данилович оспаривал это, утверждая, что документов, писанных на литовском языке тогда не было⁴⁷. Но в то же время, полемизируя со Шлецером и Крашевским, которые считали, что в Литве до христианизации письменности не было, вернее, что до этого года в Литве вообще не умели писать и не писали ни на каком языке, Данилович уверял: «Исчезнут такие и им подобные домыслы, так как я докажу, что чисто литовские летописи существовали, и смогу убедить, что приводимые Стрьшковским в разных местах его работы выписки показывают, что хронисты употребляли литовский (подчеркнуто Даниловичем.— Н. У.) диалект, каким никогда не писали русские летописцы». Далее он укоряет Стрыйковского, который «не хотел или не умел показать особенности, отличающие литовские летописи от русских»⁴⁸.

Значит, говоря о «литовском диалекте», Данилович имел в виду не литовский язык, а белорусский, потому что спутать языки русский и литовский невозможно.

Замечание И. Тихомирова, что «Родиной этих записей (сообщений хроники с 1492 г. и до конца.— Н.У.) следует считать Волынскую землю»⁴⁹, как не подтвержденное никакими доводами и вообще не соответствующее содержанию этих записей, принимать нельзя.

По моему представлению хроника написана уроженцем Западной или юго-западной Белоруссии, всего вероятнее в районе Новогрудок — Слуцк.

На чем основано такое убеждение?

Прежде всего, на языке хроники, в котором отражены лексические особенности именно этого района. Не менее существенным является попытка хрониста вывести родословие великих князей литовских от новогрудской линии, а вместе с тем изобразить Новогрудок как столицу независимого княжества, распространявшего свое влияние на всю юго-западную Белоруссию и находившегося в союзных отношениях с Литвой и Жемайтией.

События в хронике изображены следующим образом. Князь Ердивил, сын Монтвила, внук Гимбута (князей жемайтских), правнук Куноса и праправнук Палемона, с группой своих вассалов, знатных литовцев, основал город Новогрудок и назвался князем Новогрудским. Затем он восстановил разрушенные татарами города юго-западной Белоруссии (Брест, Гродно, Дорогичин и Мельник) и стал княжить в этих городах и областях, прилегающих к ним. Литвой же и Жемайтией в это время владел Викинт, а после него Живибуд.

Сын Ердивила Мингайло завоевал Полоцк и стал называться князем Полоцким и Новогрудским. После смерти Мингайло один сын его, Гинвил, княжил в Полоцке, а второй, Скирмунт,— в Новогрудке, причем Гинвил скоро крестился «в рускую веру». К его сыну, князю Борису, хронист относится с большой симпатией, говорит, что он был очень ласков со своими подданными и разрешил им управляться вечем. Сочувственно относится он и к язычнику Скирмунту.

Князь Луцкий и Пинский Мстислав, желая возвратить себе отчину, пошел войной против Скирмунта, но тот с помощью литовского и жемайтского князя Живибуда разбил Мстислава, после чего занял города Туров и Пинск. Через некоторое время Скирмунт разгромил недалеко от Минска войска татарского полководца Койдана. После смерти Скирмунта в Новогрудке стал править сын его Тройнат. Затем в рукописи пропуск, после которого говорится, что князем Новогрудским был Рынгольт, победоносно разгромивший на Немане у деревни Могильно коалицию русских князей. Сыном Рынгольта был Миндовг, основатель Литовского государства.

Хронист ставил Новогрудок так высоко, что когда (по его рассказу) князь Наримунт перенес столицу из Новогрудка в Кернов, т. е. в Литву, то он стал титуловаться князем Новогрудским, Литовским и Жемайтским, т. е. титул князя Новогрудского был поставлен выше князя Литвы (стб. 478—481).

Вполне естественно предположить, что такая версия могла быть создана только в Новогрудке. Таким образом, предположение В. Т. Пашуто, что в Новогрудке велось летописание, получает дополнительное подтверждение⁵⁰.

В дальнейшем же, и в частности после описания убийства князя Войшелка, Новогрудок упоминается гораздо реже и в центре внимания хрониста становятся события, происходившие в Троках или Вильно, т. е. в столицах Литвы. Целый ряд событий общегосударственного значения всего вероятнее был написан в Вильно или в других местах на основании записей, сделанных в государственной канцелярии, однако последние записи, а также, видимо, и хроника в целом были написаны в Новогрудке или Слуцке.

Хронист прекрасно знал район по линии Новогрудок — Слуцк и далее местность к югу и западу от этой линии. Так, он знает, что от Припяти до Слуцка 25 миль, а от Слуцка до Копыля 5 миль (и это соответствует действительности). Описывая поход армии Великого княжества Литовского от Лиды до Клецка, где произошла победоносная битва с татарами, хронист точно называет деревни, через которые проходила армия, и лишь в одном случае делает ошибку: деревню Полонечку называет Полонкой, что, однако, может быть опиской или опечаткой. Он знает, что татары ушли к Гричинскому болоту, что в 1502 г. они расположились кошем у Слуцка «за Умолем» и т. д. Все это может служить показателем того, что автор или вырос в этом районе, или же длительное время жил там. Нет сомнения и в том, что автор или сам участвовал в походе 1506 г. против татар, или же пользовался записями участников этого похода, потому что подобные записи мог сделать только очевидец. Так, в хронике сказано, что армия выступила из Новогрудка против татар «в понедельник вечером уже перед тем, как начало смеркаться» (стб. 570).

Хронист, если сам не принадлежал к верхушке феодалов Великого княжества, то был тесно связан с ней, во всяком случае он выступает энергичным защитником интересов именно этой части феодалов, хотя обычно говорит о шляхте вообще. С особенной силой стремление прославить аристократов Великого княжества отражено в рассказе о приеме великим князем Витовтом в Луцке германского императора Сигизмунда и других знатных гостей из Восточной и Центральной Европы. Согласно рассказу, император советовал Витовту, чтобы литовская шляхта взяла себе гербы у польской, уверяя, что такое заимствование приведет к установлению хороших отношений между обоими народами; при этом император ссылался на пример, когда принятие польской шляхтой гербов у шляхты чешской имело самые благие последствия. Однако литовские аристократы (а не вообще шляхта), к которым будто бы обратился Витовт, ответили, что польской шляхте был смысл брать гербы у чешской, потому что польская шляхта простого происхождения и ранее гербов не имела, тогда как предками литовской были римляне и свои гербы она принесла из Рима, а следовательно, ей брать гербы у кого бы то ни было нет смысла (стб. 527).

В самом выгодном свете показаны литовские аристократы во время войны с чехами, когда они, в первом случае, спасли короля Казимира от плена, а во втором помогли полякам одержать победу (стб. 546—549). Во время конфликта великого князя Александра с панами, когда паны не позволили великому князю отдать во временное пользование город Лиду «простому человеку», Дрозду, хронист очень определенно стоит на стороне панов (стб. 566, 567). Еще более отчетливо противником великого князя и сторонником аристократов выступает хронист при описании убийства князя Сигизмунда и смерти его сына князя Михаила.

С другой стороны, тот же хронист высказывал крайнее негодование по поводу того, что великий князь Сигизмунд будто бы хотел не только погубить весь шляхетский «рожай», но в то же время возвысить «мужичье сословие, собачью кровь» (стб. 533). Гнев автора тем более необоснован, что Сигизмунд никогда не намеревался стать «мужичьим» государем.

Существенным для характеристики автора является его принадлежность к православию. В целом ряде мест хроники рассыпаны замечания, которые мог сделать только православный. Так, хронист пишет, что Ягайло после переговоров с польскими представителями согласился принять «их латинскую веру» (стб. 509). Виленские жители не хотели креститься по католическому обряду (стб. 500). Князь Витовт сначала крестился по православному обряду и лишь позже по католическому (стб. 501). Очевидно, автор-католик опустил бы все это. В ряде случаев католические костелы названы церквами, что тоже для католиков недопустимо, так как они иногда и православные церкви называли костелами. Великий князь Ягайло, например, одарил виленский костел церковными вещами (стб. 509) и т. д. Автор подчеркнуто симпатизирует тем из литовских князей, которые приняли православие — об оценке автором князя Бориса Полоцкого уже сказано; князь Семен Михайлович Слуцкий назван «благоверным и христолюбивым» (стб. 566); так в хронике не назван ни один из великих князей литовских.

Подводя итоги этих наблюдений, можно сказать, что принадлежность составителя хроники к православию кажется безусловной. Очевидно, хронист не принадлежал к аристократам (едва ли кто-либо из панов занялся бы в то время составлением хроники), но был тесно связан с ними, в частности был близок к князю Семену Михайловичу Слуцкому. Описывая нападение татар в 1502 г. на Слуцк, хронист пишет, что этот князь увидел татар, скакавших по городу, убивавших и хватавших его жителей, когда он находился в замке в церкви святого Юрия. Очевидно, так мог написать человек, бывший рядом с князем. Дата смерти князя Семена Михайловича показана с очень большой точностью: «в 1504 году четырнадцатого ноября со среды на четверг» (стб. 566). Такого рода записи говорят о том, что они всего вероятнее были сделаны очень скоро после описываемых событий и что их сделал очевидец.

Православие хрониста, его желание возвысить Новогрудок нисколько не отражается на его отношениях к государственным интересам Великого княжества Литовского. Он всегда подчеркивает величие Литовского государства, стремительный рост его территории, ум, смелость, политическую проницательность великих князей литовских. В особенности высоко оценивает хронист князей Гедимина, Ольгерда и Кейстута.

По мнению почти всех исследователей, хроника была написана в середине XVI в. Это положение у отдельных авторов уточняется или растягивается на неопределенное время. И. Тихомиров считал, что определить время ее составления можно лишь приблизительно, но в общем в XVI в.⁵¹ По мнению В. Б. Антоновича, хроника была создана в XVI в.⁵² М. Д. Приселков считал, что хроника была написана во второй половине XVI в., однако до заключения Люблинской унии⁵³, т. е. в промежутке от 1550 до 1569 гг. По данным В. Т. Пашуто ее создали во время Ливонской войны⁵⁴ (продолжавшейся с 1558 по 1583 г.).

Наиболее определенно время создания хроники назвал А. Прохаска — 1550 г.⁵⁵

В какой-то мере время, когда хроника была переписана латинскими буквами, можно определить по филиграням, однако Нарбут (на основании записей которого только и можно сделать такое заключение) дал разноречивое описание: в 1838 г. он писал, что на одних листах книжный знак представляет собой рыбу в красивой рамке, а на других — круг, разделенный на четыре части, тогда как по данным 1846 г. на одной стороне листа изображен карась, а на другой — буквы GG (см. выше). У Тромонина есть знак, подобный тому, который описан в издании 1846 г.: окружность, внутри которой находится карась, а над ним буквы GG. Знак этот имеется на бумаге, на которой отпечатано Виленское евангелие 1575 г.⁵⁶ При неточности описания Нарбута можно принять (условно), что знаки, описанные им в 1846 г., и знак Тромонина совпадают, а если так, то хроника Быховца была в последний раз переписана примерно тогда же, когда печаталось Евангелие, т. е. в 70-е годы XVI в. Но кириллицей рукопись была написана значительно раньше. Отсутствие начала и конца, а также отдельных строк в середине говорит о том, что во время переписи польскими буквами она была сильно потрепана. Это может служить доказательством того, что оригинал был написан задолго до 70-х годов, едва ли ранее середины XVI в. Косвенным доказательством того, что хроника Быховца написана до 1565 г., является упоминание в ней (стб. 478) поветов Ейшишского и Гровжишского, не существовавших после административной реформы 1565—1566 гг.⁵⁷.

Перевод сделан по тексту, содержащемуся в томе XVII Полного Собрания Русских Летописей, сверяя с текстом Нарбута. Названия городов и личных имен, которые в разных местах Хроники даются по разному, унифицированы. Приписки, сделанные на первых девяти страницах рукописи на польском языке, опущены. В тех случаях, когда рассказ начинается со слов «в лето» и назван год, когда произошло это событие, год вынесен на поля. Вынесены на поля также отметки о листах, хотя это (как уже было оговорено) указаны не листы, а страницы рукописи. Слова, написанные с ошибками, которые искажают текст или делают непонятным смысл предложения, исправлены, о чем под строкой сделаны примечания. Слова, взятые в квадратные скобки, добавлены переводчиком. Комментарии содержат справки преимущественно географического порядка; справки о географических названиях даются только при первом упоминании в них.