Марксизм

Литература во всем многообразии ее форм допускает отсылку к экономическому процессу, но лишь отчасти, и то не к его конкретным обстоятельствам.

В поисках общественных эквивалентов социологизм неслучайно придерживается традиционного ряда шедевров и великих авторов. В их оригинальности, значимости исследователь-марксист видит непосредственное постижение общественного процесса автором или - при недостатке такого понимания - непроизвольное выражение произошедших в базисе изменений.

Как может искусство далекого прошлого пережить уничтожение своего экономико-общественного базиса, если художественной форме, согласно Лукачу, должно быть отказано во всякой самостоятельности и, значит, последующее воздействие произведения уже нельзя объяснить как творящий историю процесс? От этой дилеммы Лукач спасается с помощью проверенного, хотя и трансцендентного истории понятия "классического", которое, конечно, перекидывает мост над пропастью между искусством прошлого и его современным воздействием, но только благодаря вневременной идеальности классики, то есть, как раз отказываясь от диалектико-материалистического подхода. Как известно, классической нормой для современной литературы Лукач считает реализм Бальзака и Толстого. Тем самым история современной литературы приобретает свойства почтенной схемы гуманистической истории искусства.

Таким образом, здесь, как и у Лукача, литературное производство сведено к второстепенной функции гармоничного воспроизведения экономического процесса, такая гармонизация "объективной значимости" и "созвучного выражения", предустановленных социальных структур и воссоздающих их художественных явлений предполагает, несомненно, классический идеал единства формы и содержания, сущности и явления, но с той лишь разницей, что вместо идеи здесь выступает материальная сторона, иначе говоря, субстанцией становится экономический фактор.

Первые попытки вновь возвратить искусству и литературе диалектический характер исторической практики намечаются в литературных теориях Вернера Краусса, Роже Гароди, Карела Козина.

Понимание того обстоятельства, что историческая сущность произведения заключена не только в его изобразительной или экспрессивной функции, но и равным образом - в его воздействии, имело два закономерных следствия для нового обоснования истории литературы. Следствие первое: если жизнь произведения - "не в его автономном существовании, а во взаимодействии произведения и человечества", то эта продолжающаяся работа понимания и активного воспроизводства прошлого не может ограничиваться отдельным произведением. Напротив, в это взаимодействие произведения и человечества должно быть включено и отношение произведения к произведению. В свою очередь, исторический контекст и взаимосвязь произведений следует видеть во взаимодействии производства и рецепции. Другими словами, литература и искусство только тогда предстают в качестве исторического процесса, когда ряд произведений рассматривается во взаимосвязи не только авторов, но и потребляющих произведения субъектов, т.е. во взаимодействии писателя и публики, И второе следствие: если "человеческая действительность - не только производство нового, но и критическое и диалектичное воспроизводство прошлого", то собственно эстетическая функция искусства и заключена в воздействии художественной формы, которое не сводится к мимесису, а понимается диалектично как средство, формирующее и изменяющее восприятие, как средство "культивирования" чувств.