2013-12-28
695
Спустя три месяца меня признали невиновным и отпустили на свободу. И я ощутил сильнее, чем когда-либо, насколько я в долгу перед Богом. Чтобы вернуть Ему этот долг, я стал искать место, где наша Церковь могла бы начать все заново. Но я не просил Бога в молитвах: «Боже, построй для нас церковь!» Я никогда не жаловался и не чувствовал стыда за то, что у нашей Церкви был такой крошечный и убогий домишко. Я был благодарен уже за то, что у нас есть где помолиться, и не мечтал о больших и удобных хоромах.
И все же нам необходимо было место, где собирались бы на службы все прихожане, поэтому мы взяли в долг два миллиона вон и купили домик в бедном квартале на склоне горы в Чхонпхадон. Это был один из тех домов, которые называли «вражеской собственностью», поскольку они пустовали с тех пор, как их покинули японцы после освобождения Кореи от колониальной зависимости. Это был маленький домик площадью не более 710 квадратных футов, расположенный в самом конце длинной и узкой улочки, поэтому, подходя к нему, вы словно оказывались в длинном и темном туннеле. Все стены дома были заляпаны грязью до такой степени, что мы могли лишь гадать, что тут происходило до нас. Нам с молодыми прихожанами пришлось вооружиться чистящим порошком и четыре дня отмывать и отскабливать дом сверху донизу.
После переезда в церковь Чхонпхадон я почти не спал. Я сидел в спальне на полу, скорчившись и погрузившись в молитву, до трех-четырех часов утра, а потом спал до пяти, вставал и принимался за повседневные дела. Я продолжал так жить в течение семи лет. Хотя я спал час или два в сутки, днем я никогда не был сонливым, и мои глаза ярко сияли, словно звезды. Я никогда не чувствовал усталости или утомления.
У меня в голове всегда было столько планов и важных дел, что я не хотел терять время даже на еду. Мне не хотелось, чтобы для меня накрывали на стол, и я ел, сидя на полу и склонившись над тарелкой. «Прояви же свою посвященность! Пусть она буквально бьет из тебя ключом, даже если хочется спать! Выкладывайся по полной, пока есть силы!» – я постоянно твердил себе это. Я молился в самый разгар нескончаемого противостояния и ложных обвинений и думал, что таким образом сею семена, которые когда-нибудь взойдут и принесут обильный урожай. Если урожай не созреет в Корее, то я не сомневался, что он непременно созреет где-нибудь в другой стране мира.
Через год после моего освобождения из тюрьмы в нашей Церкви было уже четыреста членов. И когда я молился, я повторял их имена одно за другим. Их лица возникали у меня перед глазами еще до того, как я произносил их имена. Кто-то из них плакал, а кто-то смеялся. Через молитву я мог почувствовать, как обстоят дела у каждого человека и не заболел ли он.
Иногда, произнося их имена во время молитвы, я вдруг ясно чувствовал, что именно этот человек придет сегодня в Церковь. И он действительно приходил! Или я мог пойти и навестить того, о чьей болезни я узнавал через молитву, и он действительно оказывался болен. Мои прихожане изумлялись тому, как я мог догадаться об их недугах, если они ничего мне не говорили, но когда они спрашивали меня, как я это делаю, я лишь молча улыбался в ответ.
Этот случай произошел, когда мы готовились к Церемонии Благословения. Перед Церемонией я спросил каждого жениха и каждую невесту, сохранили ли они свое целомудрие. Один из кандидатов громко и уверенно ответил, что сохранил его. Тогда я спросил его еще раз, и он снова подтвердил это. В конце концов я задал ему этот вопрос в третий раз и получил тот же самый ответ. И тогда я заглянул ему прямо в глаза и спросил: «Ты проходил военную службу в Хвачхоне, в провинции Канвон, так ведь?»
«Да», – ответил он, но в его голосе уже чувствовался страх.
«У тебя был короткий отпуск, и ты отправился в Сеул и остановился там в гостинице, верно? В ту ночь ты переспал с женщиной, носившей красную юбку. Я знаю все, что ты совершил. Зачем ты лжешь мне?»
Я разгневался на этого человека и прогнал его с Церемонии Благословения. Если вы смотрите на мир широко открытыми глазами души, вы видите все – даже то, что скрыто от вас.
Некоторых людей в нашу Церковь привлекало не столько учение, сколько такие вот сверхъестественные явления. Многие думают, что духовная сила важнее всего. Однако подобные явления, именуемые чудесами, слишком сильно сбивают людей с толку. Если вера зиждется на необъяснимых или сверхъестественных явлениях, это нездоровая вера. Любой грех можно восстановить только с помощью искупления. Это нельзя сделать, лишь полагаясь на духовную силу. Как только наша Церковь начала выходить на более зрелый уровень, я перестал рассказывать прихожанам о том, что видел глазами своей души.
Тем временем люди продолжали приходить и приходить. Сколько бы людей передо мной ни оказалось – дюжины или целые сотни – я обращался с ними так, словно передо мной был всего один человек. Я всегда с готовностью выслушивал каждого, кто хотел рассказать мне о себе. Кто бы это ни был, я внимательно слушал всех – и бабушку, и молодого парня, словно кроме них у меня больше никого не было. Все мои прихожане говорили с уверенностью: «Никто во всей Корее не умеет слушать так, как преподобный Мун». Какая-нибудь старушка могла начать свой рассказ с того момента, как она вышла замуж, и закончить перечислением болезней своего мужа.
Я так люблю слушать, как люди рассказывают о себе! Когда они открывают мне свое сердце и рассказывают о жизни, время для меня летит незаметно. Я могу слушать их по десять и даже двадцать часов кряду. Если человек хочет поговорить – значит, для него это очень важно. Таким образом люди пытаются найти решение своих проблем. И я чувствую, что должен внимательно выслушать их. Так я смогу полюбить и оценить их жизнь и вернуть свой долг перед собственной жизнью. Самое важное – ценить свою жизнь как величайшую драгоценность. С той же искренностью, с которой я слушал людей, я пылко делился с ними своими переживаниями и молился за них в слезах.
Сколько раз я молился и плакал всю ночь напролет? Доски пола, на котором я сидел, насквозь пропитались потом и кровью и практически никогда не высыхали.
Спустя несколько лет, когда я был в Соединенных Штатах, мне сообщили о том, что члены Церкви собираются реконструировать здание Церкви в Чхонпхадоне. И я немедленно выслал им телеграмму о том, чтобы они прекратили любые работы над зданием. Да, эта церковь воплощает собой навсегда потерянный период моей жизни, но, помимо этого, она может поведать нам об истории нашей Церкви. Как бы красиво ее ни перестроили, в чем смысл этого, если вся история Церкви будет уничтожена? Главное – это не внешняя красота и не ухоженность здания, а все те невидимые глазу слезы, что были пролиты в нем. Дом может не отвечать чьим-то вкусам или стандартам, но этот дом – само воплощение традиции, и в этом – его ценность. Если люди не уважают свои традиции, их неминуемо ждет крах.
Сами стены церкви в Чхонпадоне дышат историей и насквозь пропитаны ею. Глядя на какой-нибудь выступ стены, я вспоминаю, как прижимался к нему и о чем рыдал в ту минуту. И когда я гляжу на этот выступ и вспоминаю, как плакал тогда, я снова начинаю плакать. Даже чуть-чуть скособоченный дверной проем напоминает мне о прошлом. А теперь все полы поменяли, и старых досок уже давным-давно нет. Тех самых досок, на которых я столько раз сидел, скорчившись и плача взахлеб... Их уже нет, и все следы моих слез исчезли навсегда. А ведь мне действительно нужна память о той боли! Не беда, если в доме нет ремонта и вся обстановка устарела. С тех пор прошло много времени, и у нас появилось множество современных филиалов Церкви с отличной планировкой и интерьером. Но мне гораздо больше хотелось бы прийти в тот маленький домик в Чхонпадоне и помолиться там. Я чувствую себя там гораздо комфортнее.
Я прожил всю свою жизнь, молясь и проповедуя, но даже сейчас я очень волнуюсь, когда выхожу к аудитории. Ведь если вы занимаете такое положение, позволяющее вам говорить с людьми на общественные темы, значит, в ваших руках жизнь или смерть этих людей. Для меня это вопрос исключительной важности – помочь тем, кто услышит мое слово, встать на путь, ведущий к жизни. В какие-то моменты я буквально провожу черту между жизнью и смертью.
Даже сейчас я не готовлюсь к службам заранее, чтобы не привносить в них своих личных стремлений или ожиданий. После такой подготовки я могу передать людям лишь знания из своей головы, а вовсе не сердце, исполненное искренности и страсти. Перед тем, как выйти говорить с людьми, я стараюсь выразить свою посвященность, уделяя молитве как минимум десять часов. Это помогает мне углубить свои корни. Если на большом и мощном дереве листву слегка объели жуки, оно не погибнет, если его корни достаточно глубоки. Мои слова порой могут показаться чересчур прямолинейными, но люди поймут меня, если я вложу в них всю искренность своего сердца.
Во времена ранней Церкви я носил американский форменный китель и рабочую робу, выкрашенную в черный цвет. Когда я проповедовал, с меня ручьями тек пот и лились слезы. Не проходило ни дня, чтобы я не рыдал в голос. Мое сердце было переполнено эмоциями, и из глаз потоками лились слезы, стекая вниз по лицу. В такие моменты моя душа, казалось, вот-вот покинет тело. Я чувствовал себя словно на пороге смерти. Моя одежда была насквозь пропитана потом, и капельки пота ручьями стекали у меня с головы.
В те времена, когда наша Церковь располагалась в Чхонпхадоне, всем нам было очень нелегко, но Ю Хё Уону выпало особенно тяжкое испытание. У него были проблемы с легкими, однако он, будучи нашим лектором, три года и восемь месяцев читал лекции о нашем учении по восемнадцать часов в сутки, несмотря на боли и недомогания. У нас не было средств, чтобы хорошо питаться, и мы два раза в день ели ячмень вместо риса, единственной добавкой к которому был полусырой кимчхи однодневной закваски. Ю Хё Уон очень любил мелкие соленые креветки. Он ставил банку с креветками в угол комнаты и время от времени подходил к ней с палочками и брал штучку-другую. Это помогало ему пережить тяжелое для всех нас время. Мне было так больно смотреть, как Ю Хё Уон ложился на пол совершенно истощенным, голодным и уставшим! Я так хотел накормить его солеными мидиями, но в те времена это было для нас слишком дорого. Мне и сейчас больно вспоминать о том, как тяжело ему приходилось трудиться, когда он, будучи совершенно больным, пытался записать мои выступления, что лились и лились бесконечным потоком.
Именно благодаря усердному вкладу и жертвам прихожан наша Церковь продолжала расти. Тогда у нас и появилась ассоциация школьников Сонгхва, в которую входили ученики средних и старших классов. Они решили отдавать нашим миссионерам школьные обеды, которые им давали с собой мамы, чтобы те могли нормально поесть. Наши школьники даже сами составили расписание, когда и кому нужно было отдать свой обед. Все проповедники знали, что один из детей сегодня не поест и останется голодным, и плакали, кушая эту пищу. Искренняя посвященность детей производила гораздо большее впечатление, чем сами обеды, и мы решили удвоить нашу решимость выполнить волю Бога, даже если для этого пришлось бы отдать свою жизнь.
Это было нелегкое время, и все же мы отправили нескольких миссионеров в разные уголки Кореи. Несмотря на то, что члены нашей Церкви очень хотели рассказать людям о себе, из-за целого шквала гнусных слухов они не могли свободно говорить о том, что они из Церкви Объединения. Они отправлялись в деревушки, подметали там улицы и предлагали свою помощь тем, кому она была необходима. По вечерам миссионеры организовывали кружки, на которых учили людей грамоте и рассказывали о Слове Бога. Они служили и помогали людям в течение нескольких месяцев, чтобы заслужить их доверие, и благодаря этому наша Церковь продолжала расти. Я никогда не забуду тех наших членов, которые очень хотели пойти учиться в колледж, но вместо этого решили остаться со мной и посвятить свою жизнь Церкви.
