2013-12-31
1420
Целый пласт проблем, связанных с исторической памятью о войне, относится к теме "Война глазами победителей и побежденных". Историю войн с древности, как правило, писали победители. Однако после войн Нового и Новейшего времени побежденные страны и народы тоже пытались осмыслить проигранные войны, причем образы одной и той же войны у победителей и побежденных всегда существенно различались.
Память о войне весьма дифференцирована. В случае победы война обычно ложится в "копилку" национальной памяти, становясь предметом гордости за свою армию, страну, государство. В случае поражения о ней стараются либо забыть, либо переставить акценты так, чтобы отсечь вызываемые ею отрицательные эмоции и, напротив, вызвать эмоции положительные. Для этого используются разные средства, например, героизация отдельных эпизодов войны, воинов и военачальников, поиски "объективных причин" поражения и т.д. В этой связи интересно, как формировалась и эволюционировала историческая память Германии о Второй мировой войне. Немецкий историк Р. Рюруп, рассуждая о том, "как немцы обошлись с памятью о войне", констатировал, что "большинство немецкого населения восприняло 1945 год как поражение, а освобождение от нацизма - как порабощение... За исключением некоторых известных публицистов значительное большинство немцев в первые послевоенные годы было не в состоянии открыто и беспощадно критиковать то, что совершила Германия в Советском Союзе... На первый план вышли собственные страдания и потери, боль от смерти близких, забота о военнопленных и пропавших без вести, бегство и ежедневная борьба за выживание. Казалось, что собственные страдания сделали народ неспособным к восприятию немецких преступлений и немецкой вины. Едва прошел первый испуг, начали говорить о несправедливости других, о "юстиции победителей""17.
Эта тенденция к переакцентировке, особенно по прошествии времени, в оценках войны психологически понятна и даже закономерна. Как высказался в Интернете один из участников дискуссии по поводу официальной трактовки истории Второй мировой войны, принятой сегодня в странах Прибалтики, "у разных народов существуют мало похожие друг на друга "альтернативные истории"", и "причиной столь странного и совершенно разного отношения к историческим событиям... является отнюдь не желание человека узнать правду о дне вчерашнем, а желание комфортно жить в дне сегодняшнем... Именно поэтому так отличаются трактовки одного и того же исторического события у разных людей и разных народов... В прошлом человек ищет опору и оправдание для настоящего"18. Когда эти психологические закономерности дополняются государственными интересами, подобные переоценки, и даже оценочные инверсии становятся вполне объяснимыми: политика смыкается с массовыми общественными настроениями и опирается на них, даже если "новые интерпретации" полностью противоречат исторической правде.
Вот как пишет об этом российский социолог А. Г. Здравомыслов: "Для каждого из государств, участвовавшего в войне, существует собственный рассказ, который оказывается для стран-победителей средством воспроизводства национального самосознания, для стран, потерпевших поражение, - фактором, дезавуирующим роль национального начала. В силу этого обстоятельства рассказ о войне в этих странах, и, прежде всего, в Германии, непопулярен. Этот "рассказ" желательно вытеснить из памяти!.. Но поскольку это невозможно... возникает искушение включить в него какие-то оправдательные аргументы, прежде всего, за счет такого представления победившей стороны, которое дезавуирует значение и смысл самой победы, уравнивает в каких-то отношениях "победителя" и "побежденного", палача и его жертву. Концепция тоталитаризма как раз и предоставляет логические средства для отождествления "фашизма" и "коммунизма". В постсоветский период это отождествление доведено до крайности в "Черной книге коммунизма". Основой этой работы является своего рода инверсия, осуществленная с помощью изменения оценки реальных исторических событий и фактов.
Отношение к войне потерпевших поражение характеризуется попытками вытеснения из исторической памяти самого события, отказом от коллективной вины немцев и перекладыванием ответственности на руководство (остальные лишь "исполняли приказ"), подменой виновников развязывания войны (теория "превентивного удара"), палача и жертвы, обвинением победителей (в первую очередь, Красной армии) в жестокости, насилиях, преступлениях, акцентированием внимания на частных вопросах, на страданиях самих немцев и др. Однако наиболее объективные немецкие историки признают: "Не подлежит никакому сомнению, что эта война велась немцами преступным образом и что она должна быть отнесена к величайшим преступлениям в истории"20. Конечно, этот факт и эта оценка с трудом принимаются массовым национальным сознанием в современной Германии. Более того, стремление "вытеснить" память о войне, провести ревизию и переакцентировку оценок характерны и для профессиональных историков, и для немецкой интеллектуальной элиты в целом. Вот как выглядят тенденции в динамике исторической памяти о Второй мировой войне, выявленные Здравомысловым в результате экспертных интервью с ее представителями: "Судя по публикациям на тему о войне и по оценкам моих респондентов, вектор движения немецкого общественного мнения может быть обозначен следующими вехами:
- стремление ввести в дискурс концепцию "равной ответственности" Германии и Советского Союза за развязывание войны и равной "ужасности" войны и, как следствие, дегероизация воинского подвига советской стороны. Например, вводится тема сотрудничества РККА с вермахтом в 20-е и даже 30-е годы, при этом "проба сил" в Испании после франкистского переворота остается вне поля зрения;
- преуменьшение вклада Советского Союза и Красной армии в разгром фашизма в пользу союзников. Сам СССР рассматривается как "неправильный союзник". Например, Сталинградская битва приравнивается к сражению при Эль-Аламейне;
- выделение и подчеркивание при обращении к истории войны в Советском Союзе темы "коллаборационизма". Так, Власов известен гораздо больше, чем Карбышев;
- продолжающаяся дискуссия об оценке окончания войны: что это было? "поражение" или "освобождение"? Массовое сознание и средства массовой информации склоняются в пользу "поражения", несмотря на заявление отдельных политических деятелей Германии об "освобождении" (при этом ни 8, ни, тем более, 9 мая не являются национальными праздниками Германии);
- интерпретация создания и истории ГДР как оккупации Восточной Германии со стороны Советского Союза, приравниваемой к гитлеровскому режиму. Особенно наглядно эта интерпретация представлена на постоянной выставке в Берлине "Топография террора";
- введение в массовое сознание немцев темы изнасилования немецких женщин советскими солдатами якобы с ведома военного и политического руководства страны в качестве одной из доминирующих тем;
- признание вины за холокост (уничтожение 6 миллионов евреев) при игнорировании вины перед русскими, поляками, белорусами, украинцами, то есть перед народами, против которых проводились акции массового уничтожения"21.
Как отмечает Здравомыслов, проблема вины и ответственности за военные преступления и преступления против гражданского населения в общественном мнении ФРГ ранее ставилась весьма остро, причем если в 1960-х гг. преобладали мотивы индивидуальной ответственности, то к началу 1980-х гг. утвердилась концепция "коллективной ответственности нации"22. Проблема вины немцев за нацистские преступления рассматривалась на трех уровнях: "На индивидуальном уровне личной ответственности за деяния, совершенные именно этим человеком, включая членство в НСДАП и электоральное поведение 1932 - 1933 гг., участие в карательных и военных операциях на оккупированной территории... На уровне институтов - организационных структур нацистского режима, часть из которых была признана Нюрнбергским трибуналом преступными организациями... Наконец, третий уровень ответственности и вины - общенациональный, состоящий в вычленении тех традиций и компонентов немецкой культуры и свойств национального характера, которые были активно использованы нацистской пропагандой в целях мобилизации. Это, прежде всего, касается идей расового и национального превосходства немецкого народа, миф о неполноценности других народов Европы и мира в целом"23.
Вместе с тем, в немецком обществе происходит смена поколений, а значит, и существенные изменения в массовом сознании, ключевым моментом которых является тезис, что молодые поколения не должны чувствовать себя виновными за дела отцов и дедов. Поколенческие сдвиги, наряду с перечисленными выше содержательными изменениями в памяти о войне, позволяют утверждать, что трансформация исторической памяти немцев зашла достаточно далеко и характеризуется вытеснением "памяти побежденных и виновных".
В этой связи важно отметить и официальную позицию германского руководства, выраженную Федеральным канцлером ФРГ Г. Шредером в совместном с Президентом России В. В. Путиным интервью газете "Бильд" 7 мая 2005 г. "Одна из самых страшных войн в истории человечества была спровоцирована и начата Германией. Даже если наше поколение лично не виновато в этом, мы несем ответственность за все периоды нашей истории. В нашем понимании это означает, что наша главная задача - строить мирное будущее для нашей страны в рамках единой Европы. Возможность участвовать в ее реализации я рассматриваю одновременно как вызов и обязанность. Память о войне и национал-социализме стала частью нашей национальной идентичности. Хранить ее - наша моральная обязанность, которую мы должны будем нести всегда"24.
Эта ответственная позиция далеко не совпадает, однако, с массовыми настроениями послевоенных поколений немцев, особенно современной молодежи. Вместе с тем, тенденции, отмеченные Здравомысловым, находят подтверждения и в данном интервью германского канцлера. Признав, что именно Россия вместе с союзниками по антигитлеровской коалиции освободила Германию и Европу от нацистской тирании, а русский народ заплатил за это наибольшую цену, Шредер подчеркнул, что "конец войны означал для многих людей в Германии и за ее пределами не только освобождение: с этой датой связаны также изгнания, несчастья беженцев и новая несвобода"25. Как видно из этих слов, акценты смещаются даже в официальной позиции немецкой стороны.
Интересно и то, как отразились в немецкой исторической памяти отдельные важные аспекты войны; например, восприятие противника. "В отношении советских армий и после поражения продолжали сказываться антисоветские стереотипы, - отмечает Р. Рюруп. - Страх и ужас по отношению к советским войскам были распространены в значительно большей степени, чем в отношении англичан или американцев. Действительно, в первые дни прихода Красной армии ее бойцами допускались значительные эксцессы, ограбления, насилие. Но публицист Э. Куби не ошибался, когда, оглядываясь назад, заявлял, что советские солдаты могли бы вести себя и как "карающая небесная рать", руководствуясь одной лишь ненавистью к немецкому населению. Многие немцы более или менее определенно знали, что именно произошло в Советском Союзе, и поэтому опасались мести или расплаты той же монетой... Немецкий народ в действительности может считать себя счастливым - его не постигло правосудие"26.
В этом контексте примечательна распространенная мифология относительно массового изнасилования немецких женщин советскими военнослужащими при якобы отсутствии подобных фактов в зоне наступления западных союзников. Эта тема в контексте общего давления на Россию активно муссируется в западных СМИ. Так, в год 60-летия Победы "на Западе во всю мощь пропагандируется новая книга британского военного историка М. Гастингса "Армагеддон: Битва за Германию, 1944 - 1945", посвященная преступлениям Советской армии против мирного населения Германии и немецких военнопленных. Историк рисует буквально ритуальное возмездие, чинимое Советской армией проигрывавшим войну немцам, и даже называет его "первобытным изнасилованием" целой нации"27. Однако мораль войны - совершенно иная, нежели мораль мирного времени. И оценивать те события можно только в общем историческом контексте, не разделяя и уж тем более не подменяя причину и следствие. Нельзя ставить знак равенства между жертвой агрессии и агрессором, особенно таким, целью которого было уничтожение целых народов. Фашистская Германия сама поставила себя вне морали и вне закона. Стоит ли удивляться актам стихийной мести со стороны тех, чьих близких она хладнокровно и методично уничтожала в течение нескольких лет самыми изощренными и изуверскими способами?
На протяжении Великой Отечественной войны тема возмездия была одной из центральных в агитации и пропаганде, а также в мыслях и чувствах советских людей. Задолго до того, как армия приблизилась к вражеской границе, проходя по истерзанной оккупантами родной земле, видя замученных женщин и детей, сожженные и разрушенные города и деревни, советские бойцы клялись отомстить захватчикам сторицей и часто думали о том времени, когда вступят на территорию врага. И когда это произошло, были - не могли не быть! - психологические срывы, особенно среди тех, кто потерял свои семьи. Кстати, закономерность ненависти к Германии со стороны вступавших на ее территорию советских войск понимали в то время и сами немцы. В апреле 1945 г. 16-летний житель Берлина записал в своем дневнике слова одного из солдат вермахта, обращенные к толпе беженцев: "Прекратите нытье! Мы должны выиграть эту войну, мы не должны терять мужества. Если победят другие - русские, поляки, французы, чехи - и хоть на один процент сделают с нашим народом то, что мы шесть лет подряд творили с ними, то через несколько недель не останется в живых ни одного немца. Это говорит вам тот, кто шесть лет сам был в оккупированных странах!"28. Он знал, о чем говорил.
Но командование Советской армии принимало меры против насилий и бесчинств по отношению к немецкому населению, объявляя такого рода действия преступными и недопустимыми, а виновных в них лиц предавая суду военного трибунала вплоть до расстрела. Так, выйдя на земли Восточной Пруссии, командующий 2-м Белорусским фронтом маршал К. К. Рокоссовский издал приказ N 006, призванный "направить чувство ненависти людей на истребление врага на поле боя", карающий за мародерство, насилия, грабежи, бессмысленные поджоги и разрушения. Отмечалась опасность такого рода явлений для морального духа и боеспособности армии. 20 апреля 1945 г. была принята специальная директива Ставки Верховного Главнокомандования о поведении советских войск в Германии29. Политическая работа в войсках также должна была "направить чувство ненависти к врагу по правильному руслу"30.
В то же время, если мы обратимся к документам немецкой стороны, то увидим, что еще до начала войны против СССР было заранее объявлено, что "в борьбе с большевизмом нельзя строить отношения с врагом на принципах гуманизма и международного права"31. Тем самым изначально допускались любые нарушения международного права в будущих отношениях германских войск к мирному населению СССР и советским военнопленным. Как один из многочисленных примеров программных заявлений немецкого руководства процитируем приказ Гитлера от 13 мая 1941 г. о военном судопроизводстве на войне с Советским Союзом: "За действия против вражеских гражданских лиц, совершенные военнослужащими вермахта и вольнонаемными, не будет обязательного преследования, даже если деяние является военным преступлением или проступком... Судья предписывает преследование деяний против местных жителей в военно-судебном порядке лишь тогда, когда речь идет о несоблюдении воинской дисциплины или возникновении угрозы безопасности войск"32. Или вспомним знаменитую "Памятку немецкого солдата" (ставшую одним из документов обвинения на Нюрнбергском процессе), где звучали такие "гуманные" призывы: "Помни и выполняй: 1) Нет нервов, сердца, жалости - ты сделан из немецкого железа... 2) Уничтожь в себе жалость и сострадание, убивай всякого русского, не останавливайся, если перед тобой старик или женщина, девочка или мальчик... 3) Мы поставим на колени весь мир... Германец - абсолютный хозяин мира. Ты будешь решать судьбы Англии, России, Америки... Уничтожай все живое, сопротивляющееся на твоем пути... Завтра перед тобой на коленях будет стоять весь мир"33. В этом состояла политика фашистского руководства Германии по отношению к "расово неполноценным народам", к числу которых оно относило и славян.
В отношении немецкого населения или военнопленных советское руководство никогда не ставило перед своей армией подобных задач. Следовательно, мы можем говорить именно о единичных (особенно по сравнению с действиями немецкой стороны в СССР) нарушениях международного права в ведении войны. Причем эти явления были стихийными, а не организованными, и со всей строгостью пресекались советским армейским командованием. Между тем, документы показывают, что в западных зонах оккупации Германии ситуация вовсе не была идеальной. Например, в докладе 7-го отделения Политотдела 61-й армии 1-го Белорусского фронта от 11 мая 1945 г. "О работе американской армии и военных властей среди немецкого населения" сообщалось: "Американским солдатам и офицерам запрещено общаться с местным населением. Этот запрет, однако, нарушается. За последнее время было до 100 случаев изнасилования, хотя за изнасилование полагается расстрел"34. В конце апреля 1945 г. немецкий коммунист Г. Ендрецкий, освобожденный из тюрьмы западными союзниками, сообщал о положении в американской зоне оккупации Германии: "Большая часть оккупационных войск в районе Эрлангена до Бамберга и в самом Бамберге были негритянские части. Эти негритянские части расположились главным образом в тех местах, где оказывалось большое сопротивление. Мне рассказывали о таких бесчинствах этих негров как ограбление квартир, отнятие предметов украшения, разорение жилых помещений и нападения на детей. В Бамберге перед зданием школы, где были расквартированы эти негры, лежали три расстрелянных негра, которые несколько времени тому назад были расстреляны военно-полицейским патрулем за то, что напали на детей. Но также и белые регулярные американские войска проделывали подобные бесчинства"35. Однако вопрос о "бесчинствах Красной армии" в отношении немецкого населения сегодня раздувается на Западе до мифических размеров, тогда как отнюдь не менее масштабные аналогичные явления со стороны западных военнослужащих (которые отнюдь не имели под собой такой психологической основы, какая была у советских солдат, чей народ пережил все ужасы фашистской агрессии и оккупации) замалчиваются и отрицаются.
Забывается и поведение в сходных ситуациях граждан стран Восточной Европы, которые проявляли по отношению к побежденным немцам куда большую жестокость, чем наступавшие советские части. Так, в секретном докладе заместителя наркома внутренних дел, уполномоченного НКВД СССР по 1-му Белорусскому фронту И. А. Серова наркому внутренних дел Л. П. Берии от 5 марта 1945 г. отмечалось, что "со стороны военнослужащих 1-й польской армии отмечено особенно жестокое отношение к немцам"36, а в политдонесении политотдела 4-й танковой армии начальнику Политуправления 1-го Украинского фронта генерал-майору Яшечкину от 18 мая 1945 г. "Об отношении чехословацкого населения к немцам" сообщалось, что "За время пребывания в Чехословакии бойцы и офицеры наших частей были неоднократно очевидцами того, как местное население свою злобу и ненависть к немцам выражало в самых разнообразных, подчас довольно странных, необычных для нас формах... Все это объясняется огромной злобой и жаждой мести, которые питает чехословацкий народ к немцам за все совершенные преступления... Злоба и ненависть к немцам настолько велики, что нередко нашим офицерам и бойцам приходится сдерживать чехословацкое население от самочинных расправ над гитлеровцами"37. Подробное перечисление и описание этих "необычных по форме" расправ (сжигание живьем на кострах, подвешивание за ноги, вырезание на теле свастики, и т.п.) мало отличается от того, что творили в оккупированных ими странах немецкие фашисты. Однако столь буквальное исполнение ветхозаветного принципа "око за око, зуб за зуб", судя по документам, вызывало недоумение и неприятие у советских солдат, которые в большинстве своем исходили из принципа, что они "не должны уподобляться немцам"38. Таким образом, сегодня на Западе и в Восточной Европе негативное отношение к русским целенаправленно подогревается и культивируется, в том числе и путем искажения исторической памяти о Второй мировой войне: вытесняется память о советском солдате как освободителе и спасителе пострадавших от фашизма народов и внедряется фальсифицированный образ жестокого захватчика, "почти на полвека оккупировавшего восточно-европейские страны"39.
В России в "образе войны" тоже присутствует такой важный компонент, как "образ врага". В XX в. русские дважды сталкивались в смертельной схватке с немцами. Однако у русского народа восприятие немцев весьма существенно различалось после двух мировых войн: после Первой мировой недавнего противника вскоре уже не рассматривали в прежнем качестве, а после Второй враждебные чувства и неприязнь к немцам сохранились в сознании нескольких последующих поколений, и прошло несколько десятилетий, прежде чем отношение к ним стало более или менее нейтральным. Весьма точно отражает его эволюцию ответ молодого респондента, чей отец 3 года воевал на советско-германском фронте: "Тот факт, что в первой половине века наша страна дважды воевала с Германией, наложил на сознание всех советских людей определенный отпечаток. Думаю, что не ошибусь, если скажу, что Вторая мировая война прочно заслонила в сознании большинства молодых людей Первую, которая началась еще до революции... Последняя война в большей или меньшей степени коснулась всех, и послевоенные поколения - это дети и внуки погибших или воевавших в этой войне. Поэтому отношение к ней - плод не только приевшейся государственной пропаганды, но и семейного воспитания. Думаю, что если у старшего поколения здесь действуют не только разум, но и эмоции, то у молодежи эмоций меньше и она винит в ужасах войны не немцев, а фашизм"40.
В феврале 2005 г., накануне 60-летия Победы, Институтом социально-политических исследований РАН было проведено крупномасштабное межрегиональное социологическое исследование "Ветераны о Великой Отечественной войне". В тематическом блоке, посвященном отношению к немцам, ответы распределились следующим образом. На вопрос "Какие чувства испытывали советские люди к немцам в годы войны?" 53% респондентов назвали "ненависть к немецким фашистам", 24% - "ненависть ко всем немцам", 18% - "ненависть к солдатам и офицерам Вермахта". На вопрос "Какие чувства испытываете Вы к бывшему противнику сейчас?" самый большой процент ответов (58) был - "никаких", "ненависть" назвали 15%, "сострадание" (!) - 17%, "уважение" - 9%. Ответы на другие 2 вопроса оказались более дифференцированными. Так, на вопрос: "Могут ли русские и немцы быть друзьями?" 56% участвовавших в опросе российских ветеранов войны ответили положительно, 13% - отрицательно и 31% затруднились с ответом. Наконец, когда респондентов спросили "Есть ли у Вас желание встретиться с бывшими противниками?", 15% подтвердили, что желали бы такой встречи, 60% ответили отрицательно и 25% затруднились с ответом41.
Естественно, что память ветеранов, переживших все ужасы войны, отличается от исторической памяти последующих поколений, которые уже не воспринимают события прошлого столь личностно и остро. В уже упоминавшемся совместном интервью Президента России и Федерального канцлера ФРГ Путин сказал: "Даже в самый тяжелый период войны руководство СССР призывало население не идентифицировать всех немцев с нацистами: "Гитлеры приходят и уходят, а немецкий народ остается". И это не было пропагандой. Это убеждение подавляющего большинства советских граждан... Немецкий народ во многом стал тогда жертвой политической безответственности своих тогдашних руководителей. Он был отравлен нацистской идеологией и втянут в кровавую бойню... Ненависть и ожесточенность, возникшие вследствие германской агрессии и установившиеся на оккупированных территориях, преодолеть было очень не просто. Для этого потребовалось время и немалые усилия политиков и миллионов людей как в Германии, так и в нашей стране, чтобы вернулись чувства уважения и взаимной симпатии, веками существовавшие между нашими народами. И я с полным основанием могу сказать, что именно граждане Советского Союза, несмотря на все пережитое, смогли простить... При этом в некоторых других странах мира... многие граждане к такому примирению так и не пришли". А канцлер Шредер подчеркнул, что "ввиду ужасов войны германо-российское примирение до сих пор остается политическим чудом.
Следует подчеркнуть и то обстоятельство, что люди, в наибольшей степени влияющие сегодня на историческую память (политики, идеологи, журналисты, ученые), принадлежат преимущественно к поколениям детей и внуков участников и современников Второй мировой войны. Следствия этого противоречивы: с одной стороны, отсутствие непосредственного опыта участия в тех драматичных событиях позволяет более спокойно и рационально подходить к их оценке; с другой, - существует опасность и даже тенденция к забвению и искажению образа войны и стоящей за ним исторической правды. Речь при этом идет не только о "неинформированности", но и об отсутствии мотивации к сохранению правды об уже далеком прошлом, о стремлении подменить истину такой интерпретацией исторических событий, которая выгодна в рамках современной политической и иной конъюнктуры.
