Гражданская война в России и её Историки 7 страница

В современной отечественной историографии происходит отказ от ряда основополагающих постулатов советской исторической литературы, например, о начале вооружённой антисоветской интервенции высадкой британского десанта в Мурманске в начале марта 1918 года. Автором уже не раз указывалось ранее⁵, что истоки интервенции Антанты на Русском Севере и прежде всего события на Мурмане весной-летом 1918 года требуют скрупулёзного анализа всех факторов и обстоятельств, учёта интересов, планов, опасений и реальных действий всех участников этого противоречивейшего процесса. В частности, важно глубокое понимание событий и борьбы различных сил, развернувшейся вокруг так называемого «Словесного, но дословно запротоколированного соглашения», заключённого 2 марта Мурманским Советом с представителями стран Антанты и по существу получившего предварительную санкцию наркома Троцкого.

Допустимы размышления об альтернативах Мурманской (с большей ориентацией на бывших союзников по Антанте) или Брестской (с ориентацией и следованием «в кильваторе» Германии) внешней политики советской власти. Но по большому счёту за известным поддержанием диалога и контактов как со странами Антанты, так и с Центральными державами, стояло в первую очередь стремление большевиков и советского правительства проводить линию лавирования между противоборствовавшими в мировой войне империалистическими коалициями, не допуская их вооружённого столкновения на русской земле и дожидаясь победы мировой революции, с чем главным образом и связывались надежды на выживание советской республики. Ряд новых документов с комментариями о мурманской политике советской власти весной 1918 года опубликован в сборнике «В. И. Ленин. Неизвестные документы»⁶.

Воссоздание реальной и объективной, сложной и противоречивой истории генезиса интервенции Антанты на Севере России — сначала на Мурмане, а потом в Архангельске, не должно вести из одной крайности в

другую (что, увы, приходится нередко наблюдать в литературе последних лет) и к суждениям, что интервенции здесь вообще не было.

Современные зарубежные и российские исследования раскрывают борьбу мнений и всю противоречивость планирования и осуществления интервенции Антанты на Севере России. Нельзя не согласиться с принципиальным суждением американского историка Дж. Лонга: «Северная интервенция практически с самого начала (т. е. с весны 1918 г.) запуталась в сетях стратегических разногласий между союзниками и разгоравшейся русской гражданской войной. В этих условиях в планах союзнической интервенции на Севере воцарилась такая нервозность, что полная невозможность их успешного осуществления стала очевидной»⁷.

Парадоксальную роль для судеб интервенции Антанты сыграло выступление чехословацкого корпуса в конце мая 1918 года. Став катализатором российской гражданской войны, оно предопределило и расширение военного вмешательства Антанты в Сибири под предлогом спасения чехов от большевиков. В то же время их выступление сделало невозможной переброску части корпуса на Север, что означало провал стратегического замысла союзнической интервенции, связанного с использованием чехов как ядра их военной экспедиции в этом регионе. Полноценной замены им руководство Антанты так и не сумело найти. В целом же, следует признать, что исследования последних лет о месте и роли чехословацкого корпуса (легиона) в меняющейся стратегии держав Антанты по осуществлению интервенции в Россию позволили неизмеримо глубже понять её генезис и последующие события⁸.

Рассматривая комплекс событий и дискуссий вокруг Севера России весной-летом 1918 года и анализируя (на основе привлечения и публикации новых источников⁹) постепенно расширявшуюся и изменявшуюся по своим масштабам и характеру интервенцию Антанты, надо иметь в виду и исследовать планы и интересы Германии в этом регионе, а также её вмешательство весной того же года в гражданскую войну в Финляндии, что во многом и предопределило победу белофиннов. Добавим, [123] что Советская Россия, в свою очередь, поддерживала в этой войне красных финнов. Сложный и противоречивый комплекс вопросов российско-финляндских (с учётом территориальных претензий белофиннов и их вооружённых вылазок на границе) и российско-германо-финляндских отношений весны-лета 1918 года — это тема, исследование которой довольно активно велось в новейших работах зарубежных и российских историков¹⁰. Но изучение её, несомненно, должно быть продолжено.

Большой интерес и публикации материалов исследовательского и документального характера, вызвали российско-германские контакты и переговоры в августе 1918 года. Советское правительство в условиях расширяющейся интервенции стран Антанты поставило перед Германией вопрос о совместном военном противодействии ей, а германское военное командование завершало разработку военной операции под кодовым названием «Шлюсштайн» на Русском Севере¹¹. По мнению авторов коллективной монографии

«Интервенция на Северо-Западе России»: «Шлюсштайн» задумывался в июле как операция по захвату Петрограда. Не изменилась её цель и после августовских предложений Москвы»¹².

Но поражения, которые потерпела Германия на Западном фронте, заставили её отказаться от задуманного в рамках «интервенции по приглашению», и население Северной России было спасено от тяжких последствий возможного побоища двух военных коалиций на его территории, а Петроград от возможной оккупации немцами. В целом же, германское руководство (в условиях различия суждений и острых дискуссий в правящих кругах страны по «русскому вопросу») проводило в 1918 году достаточно двусмысленную политику. С одной стороны, оно поддерживало дипломатические отношения с советским правительством, а с другой, взаимодействовало с антисоветскими группировками, добивалось сепаратных сделок в своих интересах с националистами Прибалтики, Украины, Крыма, Белоруссии, Закавказья, а также со сторонниками прогерманской ориентации в русском антибольшевистском движении¹³. Эта проблема будет

специально рассмотрена в следующей главе.

Европейский Север России, и прежде всего его приграничные районы, приведён как пример сложных, драматичных, переплетающихся событий и процессов, в которых развёртывалась интервенция стран Антанты, шаг за шагом приобретавшая всё более ярко выраженный антибольшевистский характер. Но в той же, а может быть даже в большей мере, вышесказанное относится к истокам и дальнейшему развёртыванию интервенции в ряде других регионов страны. Необходимо, например, продолжить тщательное исследование попыток выработать общую стратегию действий стран Антанты на Дальнем Востоке и в Сибири, но, вместе с тем, и раскрыть противоречия, расхождение видений в отношении масштабов и характера вмешательства и ориентации на различные группировки антибольшевистского движение со стороны Великобритании, Франции и особенно США и Японии. Каждая из этих стран и особенно две последние существенно различались в трактовке вышеназванных вопросов. С другой стороны, советская власть и здесь пыталась сыграть на противоречиях зарубежных стран, чтобы не допустить интервенции¹⁴.

Ещё большим своеобразием отличалась интервенция, и в частности её начальный этап, на Юге России и прежде всего в таком сложнейшем многонациональном регионе как Закавказье, где трудно и драматично шли процессы складывания самостоятельных государств. Эта территория стала объектом вооружённой интервенции, с одной стороны, Центральных держав в лице Германии и Турции, а, с другой стороны, Великобритании, и в ряде случаев происходили столкновения интервенционистских сил. В этих условиях местным политическим и национальным лидерам приходилось лавировать и искать компромиссы для выживания¹⁵.

Изучение истории международной интервенции в России предполагает осмысление её как на уровне выработки планов и реальных действий военных коалиций — Антанты и Четверного Союза, так и отдельных государств, их ведущих политиков¹⁶ и военачальников, а также обсуждение этой темы в [123] парламентах¹⁷ и общественностью стран, чьи солдаты воевали в России.

В западной и прежде всего в американской историографии существует, например, давняя традиция исследования причин принятия американским руководством, президентом В. Вильсоном в июле 1918 года решения об участии в союзнической интервенции в Россию (после нескольких месяцев отказа от настойчивых предложений Великобритании и Франции пойти на эту меру) и изучения последующей «особой» (как утверждали многие политики и историки) позиции США в её осуществлении. В последние годы эта тема продолжала волновать исследователей и стала предметом новых работ и в том числе монографий¹⁸, авторы которых придерживались различных позиций и приходили нередко к противоположным выводам.

В книге Д. Фоглесонга под красноречивым названием «Американская секретная война против большевизма» обстоятельно исследуются мотивы и намерения, которыми руководствовался американский президент и его администрация в своей политике в «русском вопросе». В ней освещаются различные аспекты тайной войны против Советской России: разведка, пропаганда и контрпропаганда, финансово-экономические меры воздействия и др. Под давлением прямо противоположных влияний и советов президент Вильсон, по мнению автора, так и не смог выработать ясной и твёрдой стратегии.

Фоглесонг пришёл к выводу, что американское руководство, избрав вариант ограниченной, непрямой и завуалированной интервенции, не достигло желаемых результатов, не смогло оказать необходимую поддержку антибольшевистским силам и добиться разгрома коммунизма. Если бы союзники и Соединённые Штаты смогли послать крупные вооружённые силы в Россию (до укрепления Красной армии к концу 1918 года), они смогли бы свергнуть советский режим. Но, заметил Фоглесонг, американские лидеры не могли отвлечь главные силы от войны с Германией в 1918 году. К тому же существовала опасность, что даже в случае массированной иностранной интервенции большевики могли организовать широкомасштабную партизанскую

войну. А это потребовало бы сохранения большой оккупационной армии в России на многие годы. Американский президент не хотел идти на такой риск и расходы. Так или иначе, но, по мнению американского историка, избранный Вильсоном способ, формы и масштабы вмешательства, тайная, необъявленная война против Советской России привели к противоположным желаемым результатам и помогли большевикам выжить, консолидировать силы и оправдывать свой безжалостный классовый террор, объявив своих противников марионетками иностранных империалистов¹⁹.

Автор другой, почти 500-страничной монографии «Крушение американской политики в России и Сибири, 1918» с характерным подзаголовком «Решение Вильсона не вторгаться (март-октябрь 1918)», определяющим лейтмотив книги, В. Фик придерживается более жестких и однозначных выводов. По его мнению, решение Вильсона не вторгаться в Россию и Сибирь, ради поддержки демократических сил, явилось дорогостоящей ошибкой его президентства. То, что не было разрешено послать в Россию большое количество войск союзных и присоединившихся к Антанте государств и осуществить интервенцию как коллективную акцию, и привело в конце концов к краху проводимой политики и неудаче в борьбе с большевиками. Подобная точка зрения отнюдь не нова, а обосновывалась еще в эмигрантской и в западной историографии консервативного политического спектра эпохи «холодной войны». Сегодня она в определённой мере отражает новые политические тенденции на Западе после распада СССР, тяготение к политике с позиции силы, что воплощается и в исторических переоценках прошлого.

Как уже упоминалось выше, во второй половине 80-х годов по инициативе Научного Совета Академии наук по комплексной проблеме «История Великой Октябрьской социалистической революции» была предпринята попытка издать серию обобщающих коллективных монографий по истории интервенции в отдельных регионах страны. Но реализация этого проекта осталась незавершённой²⁰. Тем более что на рубеже 80-х и 90-х годов стала совершенно очевидна потребность концептуального переосмысления этой проблематики на основе использования широкого круга новых российских [123] и иностранных исторических источников.

Уже во второй половине 80-х годов был подвергнут критике один из основополагающих постулатов советской историографии — о трёх походах Антанты против Советской России в 1919–1920 годах.²¹ Пересмотр этого концепта стал результатом непредвзятого анализа реальных событий гражданской войны 1919–1920 годов, масштабов и характера участия в ней интервентов. Добавим, что принципиальные решения лидеров стран Антанты по «русскому вопросу» были приняты на Парижской мирной конференции зимой 1918–1919 года, когда расширение союзнической военной интервенции было признано нецелесообразным и началось сокращение масштабов военного присутствия в России при сохранении финансово-экономической поддержки антибольшевистского движения.

Новая полоса в развитии международных отношений СССР, а затем России, надежды на помощь Запада в модернизации страны сделали тему истории интервенции, мягко говоря, непопулярной. Тем не менее, в 90-годы в нашей стране был опубликован ряд содержательных работ, призванных выработать новое знание и дать концептуальное осмысление этой сложной тематики, раскрыть развитие и столкновения в стране разных интервенционистских потоков, непростые взаимоотношения интервентов и русского антибольшевистского движения, последствия международной интервенции для исхода гражданской войны в России и международных отношений²².

История интервенции, и в первую очередь стран Антанты в Россию, всегда вызывавшая особый интерес в зарубежной историографии, и сегодня остаётся предметом исследований западных авторов. Спектр опубликованных в последние годы работ весьма широк: от обобщающего, хотя и незавершённого пока 5-томного труда американца М. Кеттла, и изданного в США энциклопедического издания по истории американских интервенций в 1898–1934 годах, до монографий отдельных исследователей, раскрывающих общую картину иностранного вмешательства или посвящённых отдельным регионам²³, публикаций мемуарного характера

или выполненных на их основе²⁴, а также работ, освещающих участие в этих событиях отдельных стран, включая, например, Австралию и Грецию²⁵.

В дальнейшем изучении истории, роли и значения международной интервенции в Россию важно уйти от крайностей оценок, бытовавших ранее и в известной мере присутствующих сегодня: как от преувеличения её масштабов и значения, так и от суждений, что она, якобы, носила «символический характер». Когда сотни тысяч иностранных солдат приняли в ней участие, — это отнюдь не символика.

Совместное сотрудничество российских и иностранных историков открывает новые возможности для более глубокого изучения всех аспектов истории международной интервенции в России, её влияния на гражданскую войну в стране и последующие межгосударственные отношения.

Размышления над итогами и уроками интервенции в России в рассматриваемую эпоху, так или иначе, подвигают историков и политологов на более глубокие выводы и обобщения о роли интервенции в международных отношениях. Несмотря на широкое её применение многими ведущими странами мира и в последующие десятилетия ХХ века, включая и современные события в Ираке и Югославии, опыт истории убеждает в том, что интервенционистское оружие не способно разрешить сложные политические и иные проблемы тех или иных стран, а даёт, как правило, обратные результаты, ведёт к страданиям и жертвам прежде всего мирного населения. Тем более опасно и бесперспективно иностранное военное вмешательство во внутренние вооружённые конфликты и гражданские войны на стороне одной из противоборствующих сторон, что в полной мере продемонстрировал опыт гражданской войны в России.

В последние годы в публицистике, а нередко и в специальной литературе, предпринимаются попытки сопоставления международной интервенции в России с идеями и практикой мировой революции при характеристике некоторых действий большевиков как «красной интервенции». Это представляется не вполне [123] корректным и всё-таки требует рассмотрения.

Сравнение действий противоборствующие сторон приводит к выводу, что ведущие капиталистические страны осуществляли в отношении России всё многообразие мер интервенционистского характера: от экономической блокады до политического и военного вмешательства, непосредственного участия иностранных войск в боевых действиях в нашей стране. Лидеры большевиков и Коминтерна делали главную ставку на распространение коммунистических идей посредством агитации и пропаганды. Формы и масштабы их прямой помощи зарубежным соратникам были весьма ограниченны в условиях гражданской войны в стране.

Вместе с тем, сама по себе тема внешнеполитической доктрины советского государства в рассматриваемый период и соотношения в ней компонентов мирного сосуществования и мировой революции, деятельности совместно с Коминтерном по поддержке революционных движений за рубежом несомненно заслуживает изучения. Можно выделить ряд интересных российских публикаций последних лет и прежде всего подготовленный в Российском центре хранения и изучения документов новейшей истории сборник документов «Коминтерн и идея мировой революции»²⁶. Эта тема привлекала и привлекает зарубежных исследователей, исповедующих разные подходы и приходящих к разным выводам²⁷.

Заслуживают дальнейшего обстоятельного изучения причастность большевиков к Ноябрьской революции 1918 года и к последующим революционным событиям в Германии²⁸, отношения и планы оказания Советской Россией военной помощи революционной Венгрии в 1919 году (хотя в последние годы по этой теме в нашей стране и опубликован ряд интересных изданий²⁹). К серьёзным размышлениям подвигает и предложение председателя Реввоенсовета Л. Д. Троцкого, изложенное в секретном меморандуме членам ЦК (5 августа 1919 г.), о создании и направлении конного корпуса через Афганистан на Индию с целью разжечь революционный пожар на Востоке. «Международная обстановка складывается, по-видимому, так, что путь на Париж и Лондон лежит через города Афганистана, Пенджаба и

Бенгалии», — полагал Троцкий. Позднее он предлагал создать для этой же цели военную базу в Туркестане³⁰.

Пик революционных надежд пришёлся на 1920 год и был связан с летним наступлением Красной армии на Польшу, следствием чего могла стать советизация Европы и создание здесь конфедерации советских республик³¹.

В польско-советской войне 1920 года и в более широком временном контексте советско-польских отношений 1918–1920 годов переплелись воедино разные составляющие военно-политического противоборства этой эпохи, неотъемлемо связанные с устройством послевоенного мира. Здесь и попытка использовать польский корпус в начале 1918 года как катализатор вооружённой антисоветской борьбы и как следствие — зимняя военная конфронтация в Белоруссии. Вспомним и аннексионистские действия польских националэкстремистов, движимых идеей возрождения Великой Польши «от Балтийского до Чёрного моря». Это привело к вооружённым столкновениям с советскими властями Белоруссии и Литвы и Красной армией в 1919 году (а также к войне 1918–1919 годов с Украиной³²) и переросло в большую польско-советскую войну 1920 года, начатую вторжением польских войск. Инициатива польской стороны в развязывании этой войны и обуславливает используемый автором, как и целым рядом современных российских историков, порядок расстановки наименований стран в названии войны (в отличие от более привычного и употребляемого ранее названия «советско-польская война»).

Политические перемены в Польше и России в конце 80-х — 90-е годы резко актуализировали всю эту проблематику и вынесли её на новый виток дискуссий. Сложившаяся к концу 80-х годов обширная историография польско-советской войны 1920 года уже не удовлетворяла ни общественность, ни специалистов. По выражению российского историка С. Н. Полторака, её события представляли «скопище «белых пятен» на униформе военной истории»³³. В целом же, о непрекращающемся интересе к этой теме свидетельствует тот факт, что с 1920 года по настоящее время в СССР [123] — СНГ было издано более 400 монографий, учебных пособий, сборников документов и воспоминаний. Добавим к этому более 20 защищённых диссертаций³⁴.

В начале 90-х годов в нашей стране был опубликован целый ряд статей и некоторые сборники, призванные показать разнообразие взглядов, обозначить основные проблемы и новые подходы к их решению³⁵. В дальнейшем выходит в свет серия книг, посвящённых советскопольским отношениям рассматриваемого периода. Среди них следует особо выделить издания, подготовленные в Институте славяноведения и балканистики РАН и прежде всего двухтомник документов «Польско-советская война 1919–1920» и одноимённую обобщающую монографию И. В. Михутиной³⁶. Здесь же было опубликовано оригинальное междисциплинарное исследование В. Н. Савченко, в котором был рассмотрен, в частности, процесс советско-польского пограничного размежевания 1918–1921 годов на основе анализа материалов исторического, этно-лингвистического и геополитического характера³⁷.

В Санкт-Петербурге вышла в свет монография С. Н. Полторака под парадоксальным названием

«Победоносное поражение». Отвечая на наиболее дискуссионный вопрос о том, кто выиграл, а кто проиграл, автор пришёл к выводу, что «и для Польши, и для Советов эта война была не что иное, как победоносное поражение», с одной стороны, идей Великой Польши, а с другой — идей мировой революции³⁸. Кроме того, эта война заложила предпосылки для будущей войны.

Публикация доклада В. И Ленина и материалов дискуссии на IX партийной конференции РКП(б) о советско-польской войне позволила глубже понять настрой и атмосферу в высшем советском руководстве, видение этой войны в контексте попыток воплощения в жизнь идей мировой социалистической революции. Итоги и последствия польско-советской войны обсуждались в конце 80-х — начале 90-х годов в сложной политической обстановке преимущественно односторонних обвинений в адрес советского руководства этого и последующего периода («Катыньское дело» и др.). Шокирующе в этих

условиях прозвучали опубликованные в российской печати данные о жестоком обращении поляков с советскими военнопленным, в результате чего из 130 тыс. красноармейцев, оказавшихся в польском плену, 60 тыс. погибло за два года³⁹.

Деятельность центральных и местных советских органов по обеспечению военной кампании Красной армии против Польши, настроения и отношение к этой войне получили освещение в работах А. А. Исаева⁴⁰. Использование старых военных специалистов в формирующейся в Советской России атмосфере патриотизма для борьбы с иностранным нашествием, создание, деятельность и реальные возможности сформированного под руководством бывшего генерала А. А. Брусилова Особого Совещания при Главкоме вооружёнными силами РСФСР были исследованы в монографии Ю. В. Соколова «Красная звезда или крест?»⁴¹. Состояние легендарной Первой Конной армии на Польском фронте, факты партизанщины и разложения рассмотрены в интересной, хотя и не бесспорной работе Н. С. Присяжного⁴².

Несмотря на издание в 90-е годы в нашей стране ряда содержательных монографий, публикаций документов, а также защиту нескольких диссертаций⁴³, не приходится пока говорить о завершённости исследования этой сложной темы.

Рассматриваемые проблемы получили обширнейшее освещение в новейшей польской исторической литературе, разной по своей направленности и выводам и нередко чрезмерно политизированной, изданной «на злобу дня» в обстановке краха социализма в стране и отрицания старых ценностей. Часть исследований польских авторов была опубликована в России⁴⁴. Эта тема находит освещение и в ряде работ западных авторов⁴⁵.

В последние годы в нашей стране был издан ряд работ, посвящённых поддержке Советской Россией революционных движений на Востоке, включая и прямое использование своих вооружённых формирований для того, чтобы на штыках продвигать идеи Октября в этот обширный и стратегически важный регион. Здесь существовало мощное национально-освободительное движение и казалось, что приход Красной армии под флагом помощи ему и при поддержке местных коммунистов мог направить это движение в [123] социалистическое русло и тем самым привести к краху колониальных империй, резкому ослаблению экономических позиций и назреванию революционного кризиса в ведущих капиталистических державах.

В Советской России с дореволюционных времён находилось не менее 1 млн. отходников, обнищавших граждан Китая, Персии, Кореи, Турции. Часть из них примкнула к большевикам и приступила к созданию национальных компартий и воинских частей⁴⁶. Наконец, в колониальных и полуколониальных странах Востока имелись весьма слабые вооружённые силы. Это также могло способствовать вооружённому экспорту революционных идей и порядков в этот регион.

Большой интерес представляет брошюра М. А. Персица, посвящённая планам и реальным действиям советского руководства по осуществлению вооружённого вмешательства в Персию в 1920–1921 годах. По его мнению, Л. Д. Троцкий в обстановке трудной войны с Польшей существенно пересмотрел свои идеи августа 1919 года об организации похода на Афганистан и Индию с тем, чтобы вызвать в итоге революцию в Лондоне и Париже. Он считал, что советская военная экспедиция на Восток может оказаться не менее опасной, чем война на Западе, и предлагал ограничиться бряцанием штыков на восточных границах. Но, как утверждает Персиц, сторонником военного воздействия на Восток выступал В. И. Ленин, тем более что военная экспедиция в Персию, готовившаяся с начала 1920 года на базе Туркестанского и Кавказского фронтов и Восточно-Каспийской военной флотилии, началась в мае того же года и на первых порах развёртывалась довольно успешно⁴⁷. Обратим внимание и на недавнюю публикацию В. Л. Гениса, посвящённую роли большевиков в создании Персидской советской республики⁴⁸. Эта тема вызывает большой интерес и за рубежом⁴⁹.

Но идеи советизации Персии завершились в итоге крахом и вынуждённым выводом отсюда советских войск в 1921 году. Размышляя о последствиях этой акции, М. А. Персиц цитирует и достаточно красноречивые суждения очевидца событий В. Островского, очевидно представителя Коминтерна в Гиляне: «Коммунизм был преподнесён в Персии (а тем самым и на всём Востоке) в уродливых, извращённых русской интервенцией формах и потому не был принят. Попытка революционной России

создать в Персии путём интервенции новую государственность, основанную на советской системе, не увенчалось успехом»⁵⁰.

Интересным фрагментом истории, в котором перемешались воедино события гражданской войны и потребность завершить борьбу с белогвардейцами, действовавшими против Советской России и Дальневосточной республики с приграничных территорий, и надежды продвижения вооружённым путём революционных идей на Восток, стали получившие некоторое дополнительное освещение в современных исследованиях события начала 20-х годов в Монголии и Синьцзяне (Китай). Они завершились разгромом войск барона Унгерна-Штернберга и образованием Монгольской народной республики⁵¹. Она стала своего рода «буферным» государством и важным аргументом советской внешней политики в диалоге с Японией и Китаем, а также плацдармом Коминтерна для продвижения и поддержки революционных идей и движений на Дальнем Востоке.

Чрезвычайно запутанный характер носили отношения Советской России с Турцией в начале 20-х годов, которые должны анализироваться в общем контексте международных отношений этого периода. Интересно письмо наркома Г. В. Чичерина, адресованное советскому полпреду в Финляндии Берзину в начале 1921 года. «Интерес мировой политики, — подчёркивал Чичерин, — за последнее время переносится на Восток». Здесь выдвигаются грандиозные задачи, процесс перемен носит бурный характер, и грандиозное движение может быть направлено в ту или другую сторону. Советизация Грузии приблизила Советскую Россию к Турции и до крайности обострила, по мнению Чичерина, вопрос о взаимоотношениях с мусульманским миром, который мог стать и союзником, и в то же время между ним и революционной Россией лежала глубокая пропасть. Пойдет ли Турция на союз с нами против Англии или нет? Двинется ли мусульманский мир по пути национально-освободительного движения против империализма или выступит на защиту мусульманских традиций, опираясь на своего врага — Антанту? Будет ли священная война мусульман против нас с наступлением на Северный Кавказ и Среднюю Азию, иначе говоря, новая грандиозная интервенция?⁵² — весь этот комплекс поднятых Чичериным вопросов чрезвычайно заботил руководство Советской России.