Гражданская война в России и её Историки 9 страница

современной действительности.

В последние годы предметом активного изучения стала не только история, но и антибольшевистская, эмигрантская историография революции и гражданской войны в России. Отметим, в частности, монографию А. И. Ушакова «История гражданской войны в литературе русского зарубежья. Опыт изучения» и некоторые другие публикации³⁹.

Важным аспектом исследования и более глубокого познания антибольшевистского движения является его персонификация. По справедливому замечанию В. Д. Зиминой, «каждая политическая фигура, каждый лидер белого движения был индивидуален в своём понимании «исторического предназначения» противобольшевистской борьбы и конкретных форм её реализации»⁴⁰. Всё это накладывало отпечаток и на реальную политику, тем более что слова и дела часто кардинально расходились. В последние годы появился широкий круг работ, хотя и очень неравноценных по своему содержанию, посвящённых политическим лидерам и военным руководителям противников большевиков как общероссийского, так и регионального уровня⁴¹. К сожалению, так и не удалось подготовить и опубликовать второй том энциклопедического словаря «Политические деятели России 1917», посвящённый региональным лидерам, и далее приступить к задумывавшемуся аналогичному изданию по гражданской войне. Реализация этого проекта остаётся актуальной задачей историков.

Белое движение обладало рядом несомненных преимуществ в борьбе со сторонниками советской власти. Его командный состав был безусловно лучше профессионально подготовлен, и белые в отличие от большевиков не боялись его измены. В их распоряжении находилась основная часть офицерства и казачества — наиболее опытные и подготовленные к войне категории населения. Контролируя основные сельскохозяйственные районы и имея на своей территории меньше крупных городов, белые тем самым лучше обеспечивали продовольственное снабжение и жизненный уровень населения, что было немаловажным фактором в гражданской войне. Кроме того, они получали большую [123] и разнообразную поддержку из-за рубежа. Наконец, именно антибольшевистские силы пользовались безусловной симпатией и поддержкой церкви. И, тем не менее, они потерпели неудачу.

Осмысление причин поражения белогвардейцев в гражданской войне имеет давнюю историографическую традицию и восходит к работам эмигрантов — бывших политиков и военачальников белого лагеря. Эта тема продолжает волновать и современных российских, и зарубежных исследователей. Традиционно указывается на территориальную разобщённость, отсутствие единого плана, военной стратегии, чёткой связи и взаимодействия белых армий. Кроме того, как справедливо заметил Ю. И. Игрицкий: «Белые не мыслили себя без Москвы и Петрограда. Походы же на столицы автоматически ставили большевиков в положение обороняющейся стороны, которую — по законам любой войны — можно было победить лишь при существенном превосходстве сил»⁴². Но этого преимущества белые не имели.

Свою негативную роль сыграло соперничество как их военных, так и политических лидеров, военного командования и гражданских администраций, наконец, дефицит, как уже отмечалось, сильных, признанных и уважаемых руководителей. Отдельные социальные группы, оказывавшие большую поддержку белого движению, с другой стороны, реализуя свои частные интересы, несли ему слабость и противоречия. Речь идёт, например, о казачестве с его тягой к автономии⁴³ и стремлением защищать от большевиков только свои земли, не желая выходить за их пределы, как требовали стратегические планы борьбы с большевиками, и «атаманщиной» как выражением (или стремлением к) независимости от верховного белого командования (наиболее ярко выраженный и незатухавший конфликт, имевший место между адмиралом Колчаком и атаманом Семёновым, неплохо описан в исторической литературе)⁴⁴. Среди серьёзных противоречий белого движения была борьба сторонников прозападного и традиционного направления⁴⁵.

Ослабление партийно-политической составляющей

антибольшевистского движения (при уменьшении численности и влияния в массах всех оппозиционных большевикам партий) при общей тенденции поправения и тем самым сокращения социальной опоры белогвардейских режимов было характерной чертой периода гражданской войны: «Маятник этой равнодействующей поочерёдно останавливался то на эсеровской (Комуч), то на эсеровско-кадетской программе (Директория), пока не дошёл до чистого правого кадетизма (режимы Деникина и Колчака), ещё более поправел при Врангеле и, наконец, соединился с черносотенным монархизмом (генерал Дитерихс)»⁴⁶.

Добавим, что белое движение ещё в период своего «утробного» и нелегального существования заболело неизлечимым недугом — идейно-политической несовместимостью с другой частью антибольшевистской оппозиции — умеренными социалистами, и это в полной мере проявилось во время пребывания у власти так называемых «социалистических» правительств. Осенью 1918 года эти непримиримые противоречия привели к репрессиям против социалистов со стороны сторонников авторитаризма и военной диктатуры. В результате очень немногие из них продолжали в дальнейшем активное сотрудничество с белыми, входя в составы правительств и участвуя в работе других органов управления. Вместе с тем, именно умеренные социалисты могли привлечь на сторону антибольшевистского движения значительные слои населения, а офицерство создать его военную организацию. Но их несовместимость во многом предопределила исход борьбы с большевиками в пользу последних.

Очевидны были идейно-политические слабости белого движения. Отсутствие общей программы борьбы не компенсировалось наличием определённых общих целей борьбы. Тактика «непредрешенства» не смогла стать таким объединяющим началом. Великодержавный и агрессивный русский национализм отталкивал потенциальных сторонников из числа националов. Слабой частью программы движения были не только национальная, но и рабочая и крестьянская политика. Таким образом, руководство белых оказалось не в [123] состоянии говорить с основной массой населения и привлечь её на свою сторону. Не добавляли популярности белогвардейцам антисемитизм и еврейские погромы⁴⁷. Идеология белого движения зачастую отрицательно воспринималась широкими солдатскими массами. Резюмируя в связи с этим свои размышления об идеологии белого движения, американский историк П.Кенез обоснованно подчеркнул, что «белые не сформулировали программу, которая была бы привлекательной для большей части русского народа»⁴⁸.

Свою роль в этом играло и недоверие вождей белого движения из числа старого офицерства к интеллигенции, призванной разрабатывать теории и программы. Впрочем, М. Бернштам, например, обвиняет саму интеллигенцию в предательстве национальных интересов и в том, что она в основной массе пошла на службу к большевикам или заняла позицию стороннего нейтралитета. Но В. Ю. Волошина, исследовавшая эволюцию отношения интеллигенции к белому движению, обратила внимание на то, что в нём отсутствовали идеи созидания, а идея разрушения не могла объединять длительное время. К разочарованию и отходу интеллигенции от белых вела и проводимая ими политика террора на контролируемых территориях⁴⁹. Помоимо всего прочего, по справедливому замечанию Э. Модсли, белые боялись народа⁵⁰. Отсутствие широкой социальной опоры и прочного тыла белых режимов предопределяли исход борьбы.

Всё это сочеталось с низкой эффективностью управления, поражённого коррупцией. По мнению А. Н. Никитина, исследовавшего попытки борьбы в белом лагере с должностными преступлениями: «Коррупция поразила практически весь государственный аппарат «белой» России»⁵¹. Борьба с этим явлением была неэффективна, ибо требовалось изменить систему и методы государственного управления, осуществить демократизацию власти. «Красные на своих штыках несли новое учение, обещавшее множество заманчивых благ, — заметил известный промышленник В. Ауэрбах, много сделавший для белого движения на Юге России, — а белые стремились к утверждению старого мира, ко всем известным недостаткам которого присоединились

порождённые гражданской войной пороки управления и общественный моральный упадок»⁵².

Морально-нравственная деградация власти и самого белого движения — одна из важных причин его поражения. Нельзя не вспомнить в связи с этим мучительное признание В. В. Шульгина, одного из видных деятелей правого крыла российской контрреволюции: «Белое движение было начато почти что святыми, а кончили его почти что разбойники. Утверждение это исторгнуто жестокой душевной болью, но оно брошено на алтарь богини Правды»⁵³.

Разъединённость антибольшевистского движения препятствовала обобщению и осмыслению как положительного, так и отрицательного опыта, уроков побед и поражений. Причины последних зачастую субъктивизировались, сводились к поиску конкретных виновников. В этом принципиально важном отношении российская контрреволюция также уступала своим противникам.

Особый, сложный и с давних пор во многом дискуссионный вопрос — взаимоотношения русского антибольшевистского движения и его лидеров, с одной стороны, и интервентов, с другой, проблема взаимного выбора союзников в борьбе с Советской Россией. Были ли интервенты истинными союзниками Белой России и, как было принято считать в советской историографии, виновными за развязывание гражданской войны в стране, без поддержки которых белые режимы не смогли бы просуществовать сколько-нибудь значительный период времени? Или же, напротив, «своекорыстие» или даже «предательство» внешних союзников, в первую очередь держав Антанты, предопределило поражение белогвардейцев? Всё это возвращает нас к давним спорам и требует взвешенного и исторически достоверного осмысления сложных проблем диалектики интервенции и гражданской войны, сотрудничества и противоречий внешних и внутренних антибольшевистских сил в гражданской войне в России.

Успех борьбы с большевиками, учитывая раздробленность и пестроту российского антибольшевистского движения, во многом, если не в [123] решающей степени, зависел от выбора внешних союзников. В конце 1917-го и на протяжении большей части 1918 года речь шла прежде всего о выборе между противоборствующими военно-политическими коалициями — Антантой и Центральными державами. Этот вопрос являлся не только предметом острой борьбы среди российских противников большевиков (как известно это стало, например, предметом раскола в кадетской партии), но был весьма актуальным (нередко являясь и предметом острых дискуссий) и для интервентов.

Гражданская война обнажила разные варианты этих отношений. В ряде случаев и регионов антибольшевистские режимы были обязаны интервентам самим своим возникновением, что и предопределяло перспективы и характер взаимоотношений. Для интервентов главными несомненно были не интересы России и местного антибольшевистского движения, а свои собственные, лежавшие в сфере политики, экономики и финансов, как текущего дня, так и в исторической перспективе. Это обусловило в дальнейшем в эмигрантской литературе горькие суждения, что интервенция оказалась в большей мере на руку большевикам, чем тем, в помощь кому она, казалось бы, предназначалась. В свою очередь, большевики умело использовали в гражданской войне идейнопропагандистское оружие, доказывая, что иностранные империалисты стремятся поработить Россию, а антибольшевистские режимы являются их марионетками.

В мемуарной, а затем и в исследовательской иностранной литературе, в свою очередь, часто звучали утверждения о слабости и непопулярности российских антибольшевистских режимов и их лидеров, о неспособности их привлечь на свою сторону скольконибудь значительные массы населения, создать боеспособные армии и т. д., что поставило зарубежных политиков и военачальников в затруднительное положение и обусловило вынужденную эвакуацию.

В новейшей отечественной и зарубежной исторической литературе эти проблемы вызывают живой интерес и анализ взаимоотношений интервентов и

российских антибольшевистских режимов, различных политических сил в военной, внутренней и внешней политике, сфере экономики и финансов⁵⁴.

Главное внимание историков традиционно уделялось изучению взаимоотношений антибольшевистских политических сил и режимов с державами Антанты. Эта проблема продолжала исследоваться с большим вниманием к региональному аспекту и в новейшей литературе. Предметом изучения становились ориентация различных фракций антибольшевистского движения на разные страны-участницы интервенции, учитывая определённые противоречия последних между собой, например, США и Японии на Дальнем Востоке и в Сибири или Великобритании и США на Севере. Больше внимания стало уделяться внешней политике белых правительств, деятельности белогвардейских представительств за границей и попыткам выработать некое единство действий русских антибольшевистских сил за рубежом, усилить их влияние на западное общественное мнение.

Важно подчеркнуть то, что новейшая отечественная литература обогатилась добротными исследованиями о германофильской части антибольшевистского движения⁵⁵. Это прежде всего работы Ю. Д. Гражданова и В. Д. Зиминой, особенно их совместная книга, изданная в Волгограде в 1997 году «Союз орлов: Белое дело и германская интервенция в 1917–1920 гг.», а также монография Гражданова «Всевеликое Войско Донское», вышедшая в свет в том же году. В них дана обстоятельная характеристика военно-политического взаимодействия сил прогерманской ориентации в белом движении с политическим и военным руководством Германии и её оккупационными войсками на Северо-Западе России, Украине, в Крыму и на Дону. Исследованы также конфликты и противоречия, возникавшие между прогерманскими антибольшевистскими режимами и оккупационными властями.

Среди интересных проблем, рассмотренных в этих исследованиях, — взаимоотношения и борьба за лидерство в белом движении Юга России между генералами Деникиным и Красновым, придерживавшимися [123] соответственно проантантовской и прогерманской ориентации. В отличие от привычных суждений о зависимости донского атамана от немцев и даже его «измене» названные авторы утверждают, что его германофильство «было всего лишь тактическим маневром, вызванным необходимостью борьбы с советской властью», в условиях, когда «помощи ждать было неоткуда». Более того, по их мнению, Краснов не считал себя сторонником ни прогерманской, ни проантантовской ориентации, а, как и Милюков, полагал, что «Россию должна спасать сама Россия», и в отношениях с пришедшими на Дон немцами пытался отстаивать самостоятельность и политическую независимость региона, что ему в действительности не вполне удавалось. В свою очередь, причиной отставки Краснова, полагают Гражданов и Зимина, были не опора на потерпевшую поражение Германию и не неудачные попытки овладеть Царицыным, а изменившая ему политическая гибкость, увлечённость сословным характером создаваемой государственности, отсутствие нормального диалога с крестьянством и интеллигенцией, неспособность превратиться в патерналистского лидера для всего населения Дона, а также конфликты между законодательной и исполнительной властью⁵⁶. Так или иначе, высказанные суждения активизировали диалог и стимулировали исследовательский интерес к поднятым проблемам.

Вопросом, традиционно вызывающим значительный интерес исследователей, является участие Финляндии в гражданской войне в России. Как уже упоминалось, в 1918 году финские белогвардейцы неоднократно совершали военные рейды на территорию Мурмана и Карелии и оккупировали часть приграничных районов. Националистически настроенные круги буржуазной Финляндии вынашивали замыслы присоединения всего этого региона и воссоединения с «единокровными братьями-карелами».

Упорное противоборство с большевиками заставило белогвардейских политиков и военачальников искать новых союзников и в связи с этим обратить свои взоры к Финляндии, попытаться использовать её военный

потенциал для совместного похода на красный Петроград. Переговоры 1919 года, в которых главную роль играл генерал Н. Н. Юденич, привели к выработке проекта военно-политического соглашения с Финляндией. После визита в Финляндию в июне 1919 года командующего вооружёнными силами Северной области генерала В. В. Марушевского, представившего свой доклад Временному правительству области и главнокомандующему Северным фронтом генералу Е. К. Миллеру, последние одобрили проект соглашения. Но оно не получило санкции Верховного правителя адмирала А. В. Колчака и таким образом не вступило в силу.

Что возобладало в этом решении: приверженность идее «единой и неделимой России» и решимость не уступить ни пяди земли бывшей Российской империи или критический анализ обстановки в Финляндии и её военного потенциала и убеждённость, что она не сможет решить поставленные боевые задачи? Или же взяло верх мнение, что вопрос о независимости Финляндии правомочно решать только Учредительное собрание и лишь после окончания гражданской войны? Этой теме был посвящён ряд работ в новейшей российской и финской исторической литературе. Было продолжено также изучение похода в Карелию летом 1919 года так называемой «олонецкой добровольческой армии» и контактов между её командованием, белофиннами, командованием Антанты на Севере и руководством Северной области о совместной борьбе с большевиками, так и не увенчавшихся конкретными результатами⁵⁷.

Каковы задачи и перспективы дальнейшего исследования истории антибольшевистского движения в России? Эта по большому счёту во многом новая для отечественной историографии тема несомненно заслуживает дальнейшей и интенсивной разработки на основе привлечения разнообразных и прежде всего архивных российских и зарубежных источников. При этом представляется возможным согласиться в целом с теми идеями и предложении, которые были высказаны в уже упоминавшейся совместной книге об историографии белого дела Г. А. Бордюгова, А. И. Ушакова и В. Ю. Чуракова, а также в монографии В. Т. Тормозова⁵⁸. [123] Принципиально значимым представляется координация усилий историков, занимающихся разработкой этой темы, выработка методологических подходов, единого понятийно-категориального аппарата.

Не хотелось бы повторяться в отношении уже высказывавшихся предложений о необходимости дальнейшего изучении белой государственности, социальных основ, эволюции идеологических установок антибольшевистского движения и т. д. Поэтому акцентируем внимание на тех проблемах, которые ещё не обозначены как важные и перспективные. Слабо разработанной представляется проблема национальной политики и национально-государственных отношений в теории и практике русского антибольшевистского движения, взаимоотношения с правительствами государственных формирований, существовавших на территории Украины, Прибалтики, Закавказья и Средней Азии. Весьма актуальным представляется изучение и самих национальных антибольшевистских движений.

Требуют дальнейшего внимательного изучения процессы партийных и межпартийных отношений в антибольшевистском движении, как внутри, так и за пределами страны в рассматриваемый период. Немало нерешённых вопросов существует в исследовании как в региональном разрезе, так и в сопоставлении в рамках страны социально-экономической политики антибольшевистских режимов. Представляется важным изучение политики белых правительстве в сфере образования и культуры. Актуальным видится дальнейшее исследование, начавшееся в последние годы, но ведущееся пока достаточно фрагментарно, истории спецслужб, разведывательных и контрразведывательных органов белых армий и правительств⁵⁹, эффективности их деятельности на разных направлениях, взаимоотношений с соответствующими службами интервентов.

Актуальной представляется дальнейшая разработка внешней политики антибольшевистских правительств, деятельности их представителей за рубежом. Требует изучения на основе всей совокупности ставших доступными источников работа «Русского политического

совещания» в Париже в конце 1918–1919 гг. и его комиссий, а также деятельность за рубежом различных российских политиков и политических групп. Заслуживают исследования различные аспекты жизни и деятельности эмигрантских колоний, формирующихся в разных странах в годы гражданской войны.

Весьма важной и злободневной является проблема внешнеэкономической деятельности и финансовоэкономических отношений белых правительств с интервентами и как следствие — формирование той части государственного долга России, которая складывалась в результате поставок из-за рубежа необходимых грузов. С другой стороны, нуждаются в научной «инвентаризации» объёмы и стоимость вывоза интервентами за рубеж различных товаров с территорий, контролировавшихся белогвардейцами, как на основе соглашений с последними, так и в обход их. Важной как в исследовательском, так и в практическом отношении для международного переговорного процесса России остаётся та часть русского золотого запаса, которая находилась в руках белогвардейцев и в дальнейшем осела за рубежом.

Заслуживают дальнейшего изучения взаимоотношения различных российских политических сил и военного командования белогвардейцев с чехословаками (а также контакты в отношении их с представителями Антанты в России) на протяжении всего периода их нахождения в России. В целом же, привлечение новых документов, как российских, так и особенно зарубежных, касающихся деятельности представителей Антанты и командования союзнических военных экспедиций в различных регионах России, может открыть много нового и интересного как в истории интервенции, так и российского антибольшевистского движения. Важно продолжить и работу по изучению интервенции Центральных держав и ориентировавшихся на них антибольшевистских политических сил России. Причём не следует ограничиваться Германией, но исследовать и деятельность австро-венгерских и турецких войск, и оккупационных администраций.

В целом, правомерно говорить о том, что прежде [123] всего в отечественной историографии за последнее десятилетие достигнут несомненный прогресс в исследовании антибольшевистского движения. Пройден путь от поверхностных и нередко претендовавших на сенсационность публикаций и освещения «белых пятен» через изучение отдельных проблем, «ветвей», региональных составляющих к целостному пониманию и сущностным характеристикам этого исторического явления.

Комплексное освоение и целостное осмысление новых российских и зарубежных источников, использование новых методологий способны обеспечить дальнейшее продвижение в изучении истории антибольшевистского и «белого» движения в России, понять его историческое значение и извлечь вытекающие из него уроки.

ГЛАВА 7

СОВЕТСКАЯ РОССИЯ В ГРАЖДАНСКОЙ ВОЙНЕ Любопытные метаморфозы происходят с изучением истории советского лагеря, партии большевиков в гражданской войне. Отечественная историография, главное внимание которой в годы советской власти уделялось именно этой проблематике, в последнее время совершила «дрейф» в сторону первоочередного изучения оппонентов и противников большевиков. И вместе с тем, отдельные проблемы и аспекты истории большевистской партии, замыслы и реальности строительства новой государственности, результаты политики советской власти в рассматриваемую эпоху продолжали оставаться предметом исследования, хотя направленность его изменилась и приобрела критический характер. История Советской России в исследуемый период продолжала активно изучаться в зарубежной литературе, главным образом в либеральной, «ревизионистской», хотя распад СССР и активизировал историков иной направленности.

1. СОВЕТСКАЯ ГОСУДАРСТВЕННОСТЬ: ЭПОХА СТАНОВЛЕНИЯ В период «перестройки» в СССР тема Советов, 140

истории создания новой государственности после прихода большевиков к власти стала вызывать особый интерес публицистов и исследователей в связи с поисками путей совершенствования системы государственного управления. Это было обусловлено также развёртывавшейся критикой сталинизма, исказившего, якобы, первоначальные революционные замыслы, и необходимостью вернуться к истокам, восстановить попранные идеалы. С другой стороны, возрождённый лозунг «вся власть Советам!» стал использоваться в борьбе за ослабление, а затем и лишение власти КПСС. В какой-то мере ситуация стала напоминать время массовых народных протестов начала 20-х годов с одним из главных лозунгов той поры «Советы без коммунистов!». В литературе со второй половины 80-х годов стали активно восстанавливаться забытые страницы межпартийной борьбы на выборах и в самих Советах, истории советского правительства, первых съездов Советов, кризисов новой власти, взаимоотношений Советов и партии большевиков¹.

В центре внимания постсоветской публицистики и историографии оказались все те проблемы, которые до этого многие годы активно обсуждались и изучались на Западе, сначала в «тоталитарной», а затем в «ревизионистской» литературе: подмена диктатуры пролетариата диктатурой партии, изменение характера большевистской партии в годы войны, эволюция теории и практики советской государственности, красный террор и др. С точки зрения исторической перспективы центральными оказались такие вопросы, как взаимосвязь ленинизма и сталинизма, красного террора эпохи гражданской войны и сталинских репрессий и др.

В складывающейся новой российской историографии, посвящённой формированию советской политической системы, взаимоотношениям большевистских партийных и советских органов, власти и масс в годы войны, вслед за серией статей появляются и более основательные работы. Среди них хотелось бы в первую очередь выделить монографии Е. Г. Гимпельсона, В. А. Шишкина и С. В. Леонова². В содержательной книге последнего «Рождение советской империи: государство и идеология 1917–1922 гг.» большой интерес представляет анализ доктринальных основ новой власти и государственности, особенности восприятия [123] большевиками марксистской концепции государства и кардинальный пересмотр этого видения в их реальной политической практике в послеоктябрьский период, когда на смену идеям «государства-коммуны», «полугосударства» пришла диктатура, но не пролетариата, а иного типа.

«Октябрьская революция, представлявшаяся большевикам как путь к подлинной демократии, как антибюрократический переворот, оказалась на деле дорогой к диктатуре, к установлению бюрократической системы, ещё более мощной, чем в царской России», таков один из главных выводов С. В. Леонова³.

Т. П. Коржихина, известный исследователь истории государственных учреждений, размышляя о своеобразии становления советской политической системы, полагала, что в её развитии шли два процесса: один был направлен на развитие прямой демократии и самоуправления трудящихся, другой — на усиление и укрепление государства. В результате наложения различных факторов (общая культурная отсталость народных масс, отсутствие у них управленческого опыта, старые традиции государственности, усиленная войной тенденция к авторитарному управлению и др.) власть начала быстро эволюционировать в новом по форме, но привычном по содержанию направлении: не самодеятельность и самоуправление народа, а диктатура⁴.

По мнению Е. Г. Гимпельсона, в формировании советской политической системы в послеоктябрьский период и по начало 20-х годов можно выделить три этапа: 1) ноябрь 1917 г. — лето 1918 г. — попытка воплощения ряда основополагающих идей большевиков о демократии (только для трудящихся), полноте власти Советов, приобщении трудящихся к управлению государством. В политическую систему закладывается определённый демократический потенциал, но его развитию изначально ставился предел претензией большевиков на роль единственной «руководящей силы» в государстве, установкой на создание государства «диктатуры пролетариата» и «строительство социализма» в экономически отсталой стране; 2) середина 1918–1920 гг. — реализация идеологических доктрин власти в

условиях войны (национализация, повышение роли государства, огосударствление и массовых организаций трудящихся, подавление «диктатуры пролетариата» посредством власти коммунистической партии), формирование административно-командной политической власти. «Созданный и отлаженный механизм управления и принуждения, беспощадный в осуществлении целей партии, помог ей победить в гражданской войне», — убеждён автор. Но, с другой стороны, власть оказалась в глубоком политическом и экономическом кризисе; 3) 1921–1923 гг. — становление НЭПа, сдвиги в политической системе в сторону либерализации и отказа от чрезвычайщины и террора. Но сохранились реальная власть в руках партии большевиков, неравенство при выборах в Советы, лишение избирательных прав по «классовой принадлежности». «Коммунистическо-бюрократическая система» пошатнулась с НЭПом, но не была уничтожена⁵.

В новой формирующейся советской системе уже с 1918 года проступали характерные черты прежнего самодержавного государства: сверхцентрализация и идеологизация власти, отсутствие выраженного разделения властей, пренебрежение к праву, демократическим свободам, нетерпимость к оппонентам, стремление государства к монополизации всего политического пространства, бесконтрольность и огромная роль тайной полиции, громоздкость государственного аппарата, во многом сохраняющего и старую структуру (на уровне министерств-наркоматов) и старый персонал, бюрократический произвол и неравноправие граждан, превращение большевиков в новое «служилое сословие». Но, по мнению размышлявшего об этом С. В. Леонова, советская государственность отнюдь не была тождественна самодержавной. Её генезис представлял собой сложный и противоречивый процесс, в котором пересекалось влияние, по меньшей мере, трёх принципиальных факторов: «инерции» предшествующего государства и управленческих традиций, идеологии и конкретной внутренней и международной обстановки⁶. [123] В рубежном 1918 году, в условиях пика распада государственности, складывался и определённый общественный запрос на сильную власть, дееспособное государство, которое оказалось бы в состоянии решить такие первостепенные вопросы, как борьба с голодом, защита людей, наведение элементарного порядка. В условиях гражданской войны, разрухи, нарастающего хаоса это был фактически запрос на авторитарную власть.