О Родине, Сталине и красном ситце

"Это была весна... Гибли молодые ребята, они гибли весной... В марте, апреле... Запомнила,что весной, в пору, когда сады цвели и все ждали победу, хоронить людей былотяжелее всего. Даже если это вам уже говорили, еще раз запишите. Сильнопомнится... Два с половиной года я была на фронте. Тысячи перевязок сделали моируки, тысячи ран промыли... Перевязывала и перевязывала... Однажды пошлапеременить косынку, прислонилась к оконной раме и забылась. Очнулась ичувствую себя отдохнувшей. Встречает меня врач и начинает ругать. Я ничегоне понимаю... Он ушел, но перед этим дал мне два наряда вне очереди, и моянапарница мне объяснила, в чем дело: я отсутствовала больше часа.Оказывается, я уснула. Сейчас здоровья мало, нервы плохие. А когда спрашивают: "Какие у васнаграды", - стесняюсь признаться, что нет у меня наград, не успели менянаградить. И, может быть, потому не успели, что много нас было на войне икаждый делал, что мог... Что было в его силах... Разве можно было наградитьвсех? Но есть у нас всех самая большая награда - 9 Мая. День Победы! Я помню необычную смерть... Никто тогда не разобрался, не до тогобыло... А я вспоминаю... У нас умер один капитан в первый день, когда мыступили на немецкую землю. У него, мы знали, вся семья погибла в оккупации.Это был храбрый человек, он так ждал... Он боялся, чтобы не погибнутьраньше. Не дожить до того дня, когда он увидит их землю, их несчастье, ихгоре. Как они плачут, как они страдают... Увидит разбитые камни вместо ихдомов... Умер он просто так, не раненый, ничего. Дошел, посмотрел " и умер. Я и теперь иногда вспомню: почему он умер?" Тамара Ивановна Кураева, медсестра "Я попросилась на передовую с поезда... Сразу... Шла часть - я к ней. Вто время у меня было такое понятие, что с передовой я хоть на день, нораньше домой приду, чем из тыла. Маму дома оставила. Наши девчата и сейчасвспоминают: "Она не хотела в санроте быть". И правда, приду в санроту,помоюсь, белье какое-то возьму - и обратно в свой окоп. На передовыепозиции. О себе не думала. Ползешь, бежишь... Вот только запах крови... Кзапаху крови я привыкнуть не могла... После войны в родильном отделении устроилась акушеркой - но мало тамзадержалась. Мало... Коротко... У меня аллергия к запаху крови, просто непринимал ее организм. Столько я этой крови на войне видела, что больше ужене выдерживала. Больше организм ее не принимал. Ушла из "родилки", ушла на"Скорую помощь". У меня крапивница была, я задыхалась. А пошила из красной материи блузку, по рукам у меня через деньрасползлись какие-то пятна. Волдыри. Ни красного ситца, ни красных цветов -роз или гвоздик, мой организм не принимал. Ничего красного, ничего цветакрови... У меня и сейчас ничего красного в доме нет. Не найдешь.Человеческая кровь очень яркая, ни в природе, ни у художников на картинах яне встречала такого яркого цвета. Сок граната немного похожий, и то несовсем. Спелого граната..." Мария Яковлевна Ежова, гвардии лейтенант, командир санвзвода "Ох-ох-ох... Ха-ха-ха... Все охают и ахают, какая я цветная.Разукрашенная. Я и на войне была такая. Не военная. Разные бирюльки намне... Хорошо, что командир у нас был, как сейчас сказали бы, демократ. Неиз казармы, а из университета. Представьте себе, доцент. С хорошимиманерами. В то время... Редкая птица... Редкая птица к нам залетела... Я люблю кольца, пусть недорогие, но чтобы много, на обеих руках. Люблюхорошие духи. Модные. Всякие побрякушки. Разные и много. В нашей семьевсегда смеялись: "Что нашей сумасшедшей Ленке подарить на день рождения?конечно, колечко". После войны первое колечко брат выпилил мне из консервнойбанк. А кулон точил-точил и выточил из бутылочного стекла, из зеленогокусочка. Еще один - из светло-коричневого. Все на себя цепляю, как сорока, все блестящее. Никто не верит, что ябыла на войне. Сама уже не верю. И в эту самую минуту, когда с тобой сидим иразговариваем. не верю. А в шкатулке лежит орден Красной Звезды... Самыйнарядный орден... Правда, красивый? Его мне специально дали. Ха-ха-ха...Если серьезно... Для истории, да? Эта штука у тебя пишет... Значит, дляистории... Скажу так: если не быть женщиной, то на войне не выжить. Яникогда не завидовала мужчинам. Ни в детстве, ни в юности. Ни на войне. Явсегда рада была, что я женщина. Говорят, что оружие - автомат, пистолет -красивое, в нем много человеческой мысли, страсти, а для меня оно никогда небыло красивым. Я видела, с каким восхищением мужчины смотрят на хорошийпистолет, мне это было непонятно. Я - женщина. Почему я осталась одна? Женихи у меня были. Хватало женихов... Но вотодна... Сама себя веселю. Все подруги у меня молодые. Я люблю молодость. Ястарости боюсь больше, чем войны. Ты поздно пришла... Я сейчас о старостидумаю, а не о войне... А штука твоя пишет, да? Для истории, да?" Елена Борисовна Звягинцева, рядовая, вооружейница "Я - дома... Дома все живы... Мама спасла всех: дедушку с бабушкой,сестричку и брата. И я вернулась... Через год приехал наш папа. Папа вернулся с большими наградами, япривезла орден и две медали. Но у нас в семье было поставлено так: главнаягероиня - мама. Она всех спасла. Спасла семью, спасла дом. У нее была самаястрашная война. Папа никогда не надевал ни ордена, ни орденские колодки, онсчитал, что козырять ему перед мамой стыдно. Неловко. У мамы же нетнаград... Никого так в жизни я не любила, как свою маму..." Рита Михайловна Окуневская, рядовая, минер "Я вернулась другая... У меня долго были ненормальные отношения сосмертью. Странные, я бы так сказала... В Минске пустили первый трамвай, и я в этом трамвае ехала. И вдругтрамвай остановился, все кричат, женщины плачут: "Человека убило! Человекаубило!" А я одна сижу в вагоне, я понять не могу, почему все плачут. У меняне было такого чувства, что это страшно. Столько убитых на фронте видела...Я не реагировала. Я привыкла жить среди них. Убитые всегда рядом... Возлених курят, едят. Разговаривают. Они не где-то там, не в земле, как в мирнойжизни, а всегда здесь. С нами. А потом вернулось это чувство, опять стало страшно, если увижу мертвогочеловека. В гробу. Через несколько лет ко мне это чувство вернулось. Я сталанормальная... Похожая на других..." Бэлла Исааковна Эпштейн, сержант, снайпер "Случай довоенный... Я была в театре. Во время антракта, когда загорелся свет, я увидела...Все его увидели... Поднялся шквал аплодисментов. Гром! В правительственнойложе сидел Сталин. У меня был арестован отец, исчез в лагерях старший брат,несмотря на это я почувствовала такой восторг, что у меня хлынули слезы изглаз. Я замирала от счастья! Весь зал... Весь зал встал! Стоял и аплодировалдесять минут. Такая я приехала на войну. Воевать. А на войне я услышала тихиеразговоры... Ночью раненые курят в коридоре. Кто спит, а кто не спит.Говорили о Тухачевском, о Якире... Исчезли тысячи! Миллионы людей! Куда?Украинцы рассказывали... Как их в колхозы загоняли... Усмиряли... Как Сталинорганизовал голод, называли они его сами - голодомор. Во время голодавымирали целые деревни. Хоронить было некому. Обезумевшие матери ели своихдетей... А земля там такая богатая, что посадишь прутик, верба вырастет.Пленные немцы ее в посылки насыпали и домой отправляли. Такая она жирная,эта земля. Метр чернозема. Плодородного слоя. Разговоры были тихие...Вполголоса... Никогда таких разговоров не было в группе, а всегда, если двачеловека. Третий лишний, третий донесет... Анекдот расскажу... Расскажу, чтобы не заплакать. Значит, так... Ночь.Барак. Заключенные лежат и разговаривают. Спрашивают друг друга: "За чтопосадили?" Один говорит - за правду, второй - из-за отца... А третийотвечает: "За лень". Как?! Все удивляются. Рассказывает: "Сидели вечером водной компании и рассказывали анекдоты. Домой вернулись поздно. Женаспрашивает: "Сейчас пойдем донесем или утром?" - "Давай утром. Спать охота".А утром за нами пришли..." Смешно. А смеяться не хочется. Плакать надо. Плакать. После войны... Все ждали родных с войны, а мы с мамой ждали их излагеря. Из Сибири... Как же! Мы победили, мы доказали свою верность, своюлюбовь. Теперь нам поверят. Брат вернулся в сорок седьмом, а папу мы не нашли... Недавно я ездила ксвоим фронтовым подругам на Украину. Живут они в большом селе под Одессой.Стоят посреди села два обелиска: полсела умерло от голода, и полсела погиблов войну. А как в России сосчитать? Еще люди живы, идите и спрашивайте.Таких. как ты, моя девочка, на нашу историю надо сотни. Чтобы описать всенаши страдания. Наши бессчетные слезы. Моя ты девочка..." Наталья Александровна Куприянова, хирургическая медсестра

"Вдруг страшно захотелось жить..."

Я думала - мой путь окончен... А телефон звонит и звонит. Записываю новые адреса, получаю новыеписьма. Мы снова назначаем друг другу встречи. Никто не повторяется. У каждой из них - свой голос. Как в хоре. Японимаю, что пишу книгу длиной в человеческую жизнь... Тамара Степановна Умнягина, гвардии младший сержант, санинструктор: "Ах, моя ты бриллиантовая... Всю ночь вспоминала, собирала в памяти... Прибежала я в военкомат: юбочка у меня из рогожки, на ногахпрорезиненные белые тапочки, они, как туфельки, с застежкой, это была модаиз мод. Вот на мне эта юбочка, тапочки - попросилась на фронт, направили.Села на какую-то машину. Добралась до части, это стрелковая дивизия, она подМинском стояла, а мне говорят, что не надо, мол, стыдно мужчинам, еслисемнадцатилетние девчонки будут воевать. И в таком духе, что врага скороразобьем, иди, девочка, к маме. Я, конечно, расстроилась, что не берут навойну. И что я делаю? Иду к начальнику штаба, а у него сидит тот полковник,который мне отказал, и я говорю: "Товарищ начальник еще выше, разрешите непослушаться товарища полковника. Я все равно домой не вернусь, буду с вамиотступать. Куда я пойду - немцы уже близко". Так меня все и звали потом:"Товарищ начальник еще выше". Это был седьмой день войны. Стали мыотступать... Скоро кровью умылись. Раненых было очень много, но они такие тихие, онитак терпели, они так хотели жить. Все хотели дожить до победного дня. Ждали:вот-вот... Помню, у меня все пропитывалось кровью - до, до, до... Тапочкимои порвались, уже шла босиком. Что я видела? Под Могилевом бомбят станцию.И там состав с детьми. Их стали выбрасывать в окна вагонов, маленькие дети -три-четыре годика. Недалеко лес, вот они бегут в тот лес. Тут же пошлинемецкие танки, и танки пошли по детям. Ничего от этих детей не осталось...От этой картины и сегодня можно сойти с ума. Но в войну люди выдерживали, сума они сходили после войны. Болели после войны. А в войну язвы желудказарубцовывались. В снегу спишь, шинелька слабая, а наутро даже насморка нет. Потом попала наша часть в окружение. У меня столько раненых, и ни однамашина не хочет останавливаться. А немцы идут по пятам, вот-вот замкнут насв кольцо. Тогда один раненый лейтенант дает мне свой пистолет: "Умеешьстрелять?" Откуда я умею? Я только вижу, как стреляют. Но я взяла пистолет ипошла с ним на дорогу останавливать машины. Там первый раз выругалась. Какмужик. Хорошим многоэтажным матом... Все машины мимо... Первый развыстрелила в воздух... Знаю, что раненых на руках не сможем забрать. Неунесем. Они просят: "Ребята, добейте. Не оставляйте нас так". Второйвыстрел... Прошила кузов... "Дура!! Ты научись сначала стрелять".Затормозили. Помогли погрузить. Но самое страшное было впереди, самое страшное - это Сталинград. Какоетам поле боя? Это город - улицы, дома, подвалы. Попробуй вытащить оттудараненого! У меня тело было сплошной синяк. И брюки у меня все в крови.Полностью. Старшина нас ругал: "Девочки, больше нет брюк, и не просите". А унас брюки засохнут и стоят, от крахмала так не стоят, как от крови,порезаться можно. Пятнышка чистого нет, весной сдавать нечего. Горело все,на Волге, например, горела даже вода. Даже зимой река не замерзала, агорела. Все горело... В Сталинграде не было ни одного грамма земли, непропитанного человеческой кровью. Русской и немецкой. И бензином...Смазочным маслом... Там все поняли, что отступать дальше некуда, нельзя намотступать: или погибнем все - страна, русский народ - или победим. Это всемстало ясно, наступил такой момент. Вслух не говорили, но каждый понимал.Генерал и солдат понимал... Прибывает пополнение. Молодые такие, красивые ребята. И через день-двавсе погибают, никого нет. Я уже начинала бояться новых людей. Боялась ихзапоминать, их лица, их разговоры. Потому что вот они приехали, и вот их уженет. Два-три дня... Это же сорок второй год - самый тяжелый, самый трудныймомент. Был случай, когда из трехсот человек нас осталось к концу днядесять. И когда нас столько осталось, когда стихло, мы стали целоваться,плакать, что мы вдруг живы. Родные все друг другу. Породнились. На твоих глазах человек умирает... И ты знаешь, видишь, что ничем неможешь ему помочь, у него минуты остались. Целуешь его, гладишь его,ласковые слова ему говоришь. Прощаешься с ним. Ну, ничем ты ему больше неможешь помочь... Эти лица у меня вот и сейчас в памяти. Я вижу их -всех-всех ребят. Почему-то вот годы прошли, а хотя бы кого-то забыть, хотябы одно лицо. Ведь никого не забыла, всех помню... Всех вижу... Нам хотелосьсамим им могилки сделать, своими руками, но это тоже не всегда получалось.Мы уходили, а они оставались. Бывало, забинтуешь всю голову, а он у тебя подбинтами умер. И его хоронят с забинтованной головой. Другой, если он на полебоя погиб, он хотя бы в небо смотрел. Или умирает и просит: "Закрой мнеглаза, сестричка, только аккуратно". Город разрушен, дома - это, конечно,страшно, но когда люди лежат, молодые мужчины... Ты не можешь отдышаться, тыбежишь... Спасаешь... Кажется, что сил уже нет, больше, чем на пять минут,их у тебя уже не хватит... Но ты бежишь... Март, первая вода под ногами...Валенки надевать нельзя, а я натянула и пошла. Целый день в них ползала, квечеру они стали такие мокрые, что не могла их снять. Пришлось резать. И незаболела... Поверишь, моя бриллиантовая? Когда в Сталинграде кончились бои, нам дали задание вывозить самыхтяжелых раненых на пароходах, баржах в Казань, в Горький. Это уже весна,март - апрель. Но столько еще находили раненых, они были в земле - в окопах,землянках, подвалах... Их было так много, я передать не могу. Это был ужас!Мы всегда думали, когда выносили раненых с поля боя, что их уже не осталось,всех отправили, в Сталинграде самом их нет, а когда все кончилось, то ихоказалось столько, что не верилось... Не вообразить... На том пароходе, гдея ехала, собрали тех, кто без рук, без ног, сотни заболевших туберкулезом.Мы должны были их лечить, уговаривать тихими словами, успокаивать улыбкой.Когда нас посылали, то обещали, что вот отдохнете, мол, от боев, это как быдаже в благодарность, в поощрение было. А оказалось, что это даже страшнее,чем сталинградский ад. Там с поля боя ты вытащила человека, оказала емукакую-то помощь, отдала - у тебя уверенность: теперь хорошо, его увезли.Идешь, ползешь за следующим. А тут они все время на твоих глазах... Там онихотят жить, они рвутся жить: "Скорее, сестричка! Скорее, милая!" А тут ониотказываются есть, хотят умереть. Они сбрасывались с парохода. Мы ихсторожили. Охраняли. Я возле одного капитана даже ночами сидела - у него небыло обеих рук, он хотел с собой покончить. И один раз другую сестричку непредупредила, на несколько минут вышла, и он бросился за борт... Привезли мы их в Усолье, это под Пермью. Там уже стояли новыечистенькие домики, все специально для них. Как пионерский лагерь... Мы их наносилках несем, а они землю зубами рвут. Кажется, ну взяла бы любого вмужья. На руках бы его носила. Возвращаемся на пароходе назад, пустые,отдохнуть можно, а мы не спим. Девчонки лежат-лежат, а потом как завоют. Мысидели и каждый день писали им письма. Распределили, кто кому пишет.Три-четыре письма в день. И вот такая мелочь. Я после этой поездки стала прятать в бою свои ногии лицо. У меня были красивые ноги, я так боялась, что их изуродуют. И залицо боялась. Вот такая деталь... После войны я несколько лет не могла отделаться от запаха крови, онпреследовал меня долго-долго. Стану стирать белье - слышу этот запах, стануварить обед - опять слышу. Подарил мне кто-то красную блузочку, а тогда жеэто такая редкость, материала не хватало, но я ее не носила, потому что онакрасная. Вот этот цвет я воспринимать уже была не способна. Не могла ходитьв магазины за продуктами. В мясные отделы. Особенно летом... И видетькуриное мясо, понимаешь, оно очень похоже... Такое же белое, какчеловеческое... У меня муж ходил... Летом совсем не могла оставаться вгороде, старалась хоть куда-то уехать. Как только лето, мне кажется, чтосейчас начнется война. Когда солнце нагревало все: деревья, дома, асфальт, -все это запах имело, все пахло для меня кровью. Что бы я ни ела, ни пила, немогла отделаться от этого запаха! Даже чистое белье постелю, а оно мнекровью пахнет......Майские дни сорок пятого... Помню, что мы много фотографировались.Были очень счастливы... Девятого мая - все кричат: "Победа! Победа!" Солдатыкатались по траве - Победа! Били чечетку. Ай-да-я-я-я... Стреляли... Что у кого есть, из того стреляли... - Сейчас же прекратить стрелять! - приказывает командир. - Все равно патроны останутся. Зачем они? - не понимали мы. Что бы кто ни говорил, я слышала одно слово - Победа! И вдруг страшнозахотелось жить! А как красиво мы все начнем сейчас жить! Надела все своинаграды и попросила, чтобы меня сфотографировали. Почему-то хотелось средицветов. Сфотографировалась в какой-то клумбе. Седьмого июня у меня было счастье, была моя свадьба. Часть устроила намбольшой праздник. Мужа я знала давно: он был капитан, командовал ротой. Мы сним поклялись, если останемся жить, то поженимся после войны. Дали нам месяцотпуска... Мы поехали в Кинешму, это Ивановская область, к его родителям. Я ехалагероиней, я никогда не думала, что так можно встретить фронтовую девушку. Мыже столько прошли, столько спасли матерям детей, женам мужей. И вдруг... Яузнала оскорбление, я услышала обидные слова. До этого же кроме как:"сестричка родная", "сестричка дорогая", ничего другого не слышала. А я некакая-нибудь была, я была красивенькая. Мне дали новую форму. Сели вечером пить чай, мать отвела сына на кухню и плачет: "На ком тыженился? На фронтовой... У тебя же две младшие сестры. Кто их теперь замужвозьмет?" И сейчас, когда об этом вспоминаю, плакать хочется. Представляете:привезла я пластиночку, очень любила ее. Там были такие слова: и тебеположено по праву в самых модных туфельках ходить... Это о фронтовойдевушке. Я ее поставила, старшая сестра подошла и на моих глазах разбила,мол, у вас нет никаких прав. Они уничтожили все мои фронтовые фотографии...Ах, моя ты бриллиантовая, слов для этого нет... Не имею я слов... Питались тогда по литерам, такие карточки. Мы с мужем сложили своилитеры и поехали их отоваривать. Пришли, это склад специальный, там ужеочередь, мы стали и ждем. И вот подходит моя очередь, как вдруг мужчина,который стоял за прилавком, перескакивает через него - и ко мне, целоватьменя, обнимать и кричит: "Ребята! Ребята! Я ее нашел. Я ее увидел. Так хотелвстретить, так хотел найти. Ребята, это она меня спасла!" И муж мой рядомстоит. А это раненый, я его из огня вытащила. Из-под обстрела. Он менязапомнил, а я? Я разве всех запомню, их сколько было! Другой раз на вокзалеинвалид встретил: "Сестра! - узнал. И плачет: - Думал, встречу, на коленистану..." А ноги одной у него нет... Хватило нам, фронтовым девчонкам. И после войны досталось, после войныу нас была еще одна война. Тоже страшная. Как-то мужчины оставили нас. Неприкрыли. На фронте по-другому было. Ползешь - летит осколок или пуля...Ребята берегут... "Ложись, сестричка!" - Крикнет кто-нибудь и сам на тебяпадает, собой закрывает. И пуля уже его... Он - мертвый или раненый. Менятри раза так спасали. Из Кинешмы мы вернулись снова в часть. Приезжаем и узнаем, что нашачасть не расформировывается, мы будем разминировать поля. Колхозам надо датьземлю. Для всех война кончилась, а для саперов еще продолжалась. А материуже знают, что Победа... И травы стоят высокие-высокие, но все постарело завойну, не пролезть, а кругом мины, бомбы. Но людям нужна земля, и мыторопились. И каждый день погибают твои товарищи. Каждый день после войнынужно было хоронить... Так много людей мы оставили там, в полях... Такмного... Уже сдадим землю колхозу, пойдет трактор, где-то одна минаспряталась, были и противотанковые, и трактор взрывается, и тракториствзрывается. А тракторов-то не так много. И мужчин не так много осталось. Ивидеть эти вот слезы в деревне уже после войны... Бабы ревут... Детиревут... Помню, был у нас солдат... Под Старой Руссой, забыла деревню, онбыл сам оттуда, пошел разминировать свой колхоз, свое поле и там погиб. Вотэта деревня его там хоронила. Он всю войну провоевал, четыре года, а послевойны погиб на своей родине, на родном поле. Я как только стану рассказывать, так переболею. Рассказываю, а у менявнутри студень, все дрожит. Снова все вижу, представляю: как лежат убитые -у них рты раскрыты, что-то кричали и не докричали, кишки вывернуты. Дровменьше видела, чем убитых... А как страшно! Как страшно в рукопашной, гдечеловек на человека со штыком идет... Голым штыком. Начинаешь заикаться,несколько дней слово выговорить правильно не можешь. Теряешь речь. Разве этопоймет тот, кто там не был? А как рассказать? С каким лицом? Ну, ты ответьмне - с каким лицом это надо вспоминать? Другие как-то могут... Способны...А я " нет. Плачу. А это надо, надо, чтобы осталось. Надо передать. Где-то вмире должен сохраниться наш крик. Наш вопль... Я всегда жду наш праздник. День Победы... Жду и боюсь его. Нескольконедель специально собираю белье, чтобы много было белья, и целый деньстираю. Я должна быть чем-то занята, я должна весь день чем-то отвлекаться.А когда мы встречаемся, нам носовых платков не хватает - вот что такое нашифронтовые встречи. Море слез... Я не люблю военных игрушек, детских военныхигрушек. Танки, автоматы... Кто это придумал? Мне переворачивает душу... Яникогда не покупала и не дарила детям военных игрушек. Ни своим, ни чужим.Однажды в дом кто-то принес военный самолетик и пластмассовый автомат. Тутже выбросила на помойку... Немедленно! Потому что человеческая жизнь - этотакой дар... Великий дар! Сам человек не хозяин этому дару... Знаете, какая в войну была у нас всех мысль? Мы мечтали: "Вот, ребята,дожить бы... После войны какие это будут счастливые люди! Какая счастливая,какая красивая наступит жизнь. Люди, которые пережили столько, они будутдруг друга жалеть. Любить. Это будут другие люди". Мы не сомневались в этом.Ни на капельку. Моя ты бриллиантовая.... Люди по-прежнему ненавидят друг друга. Опятьубивают. Это самое мне непонятное... И кто это? Мы... Мы это... Под Сталинградом... Тащу я двух раненых. Одного протащу - оставляю,потом - другого. И так тяну их по очереди, потому что очень тяжелые раненые,их нельзя оставлять, у обоих, как это проще объяснить, высоко отбиты ноги,они истекают кровью. Тут минута дорога, каждая минута. И вдруг, когда яподальше от боя отползла, меньше стало дыма, вдруг я обнаруживаю, что тащуодного нашего танкиста и одного немца... Я была в ужасе: там наши гибнут, ая немца спасаю. Я была в панике... Там, в дыму, не разобралась... Вижу:человек умирает, человек кричит... А-а-а... Они оба обгоревшие, черные.Одинаковые. А тут я разглядела: чужой медальон, чужие часы, все чужое. Этаформа проклятая. И что теперь? Тяну нашего раненого и думаю: "Возвращатьсяза немцем или нет?" Я понимала, что если я его оставлю, то он скоро умрет.От потери крови... И я поползла за ним. Я продолжала тащить их обоих... Это же Сталинград... Самые страшные бои. Самые-самые. Моя тыбриллиантовая... Не может быть одно сердце для ненависти, а второе - длялюбви. У человека оно одно, и я всегда думала о том, как спасти мое сердце. После войны долго боялась неба, даже поднять голову к небу. Бояласьувидеть вспаханную землю. А по ней уже спокойно ходили грачи. Птицы быстрозабыли войну..." 1978-2004