2013-12-28
676
Это, конечно, было зрелище, пули летели во все стороны. Менендес палил не переставая, разделяя внимание между засадным отделение за рекой и нами на линии укреплений, пока не выпустил все две сотни патронов. Через некоторое время, когда мы решили, что у него закончились патроны, двое испаноговорящих парней, которые считали его своим другом, подползли и стали уговаривать его сдаться. Серьёзно, им надо было дать медали за их поступок. Менендес сошёл с ума и мог убить их обоих.
Больше мы никогда не видели Менендеса. Его забрали в медпункт, где двое санитаров надели на него смирительную рубашку и отправили к психиатру, который поменял ему местами лобные доли мозга, или что там делают. Впоследствии его отправили домой и, по всей вероятности, выписали ему восьмую статью. "Восьмой статьей" в армии называли демобилизацию по причине проблем с психикой.
На следующий день мы надели тепловые жилеты и на грузовиках выехали по Громовой дороге на военную базу Фу Лой, где нас разместили на территории под названием "Зона Рино". Никто не знал, и никого не волновало, как это место получило своё название. Вероятно, его назвали в честь какого-нибудь парня, которой погиб. Это было место сбора, где можно было держать войска, которые находились в резерве на случай проблем где-нибудь ещё. Зона Рино представляла собой просто ровную грунтовую площадку внутри базового лагеря Фу Лой. Размером она была примерно с половину футбольного поля. Территорию пересекали трёхфутовой высоты заграждения из мешков с песком. Мы сидели на них или прислонялись к ним, но вообще они служили для задержания взрывов и осколков при миномётных обстрелах. Ещё там стояло несколько пятидесятипятигаллонных бочек для мусора и пара деревянных сортиров, вот и всё.
Вскоре после нашего прибытия, некоторые заметили, что с нами нет сержанта Конклина. Его не было ни на одном из грузовиков в нашей утренней поездке в зону Рино. В последние несколько дней в Лай Кхе Конклин высказывался, что это его последняя операция. Он не хотел выходить в поле на патрулирование ни при каких обстоятельствах. Находясь на полпути к двадцатилетней выслуге, он собирался поставить всё на карту и принять наказание, если бы мы вернулись с задания до окончания его командировки. Ему оставалось девять дней во Вьетнаме, и его одолевала тревога, что его убьют прежде, чем он успеет уехать домой. По этой причине он сам себя завязал в такой психологический узел, что больше не мог действовать, как солдат.
Конклин страдал от того, что мы все называли "дембельской лихорадкой", состояние, которое следовало бы рассматривать, как bona fide психическое расстройство. Оно бывало у многих парней. Ближе к концу командировки во Вьетнам, их одолевало внутреннее стремление любой ценой уберечь свою драгоценную жизнь, за которую они бились весь долгий год.
После того, как я несколько месяцев слушал про связанные с выживанием странности, смертельные риски и вероятности, у меня сложилось впечатление, что чем раньше во время своей командировки джи-ай подвергался смертельной опасности, тем больше он переживал о своей возможной смерти к концу. Вероятно, психике было легче приспосабливаться к боевой обстановке постепенно. Так или иначе, мне показалось, что если два парня провели во Вьетнаме одно и тоже время и оба видели примерно одно количество крови и мяса, тот парень, что увидел их раньше, к концу становился более нервным. Как будто они страдали от некой разновидности посттравматического синдрома, который заставлял их волноваться, постоянно переживать и рассуждать вслух о возможности погибнуть в последнем патруле.
В самом начале взвод Конклина был почти полностью уничтожен в Лок Нинь, Теперь Конклин стал, как говорится, "таким коротким, что мог бы спрыгнуть с десятицентовой монетки"72, и был убеждён, что его подстрелят, если он ещё раз выйдет в поле.
Нам до Конклина дела не было. Однако Фэйрмен, "лайфер"73, просто пылал злобой, когда речь заходила об отказе выходить на задание. Разговор был коротким. До тех пор, пока Конклин не отказался куда-либо выходить с ротой, ни Фэйрмена, ни кого-либо ещё он особо не интересовал. Ну что же, время пришло. Конклин был убеждён, что в ближайшие девять дней взвод вляпается в горячее дерьмо, и отказался присоединиться к колонне.
Пока мы стояли в Фу Лой, сержант Конклин объяснял свой поступок какому-то военному совету. Всё было совершенно ясно и решение по делу было вынесено с поразительной скоростью. Фэйрмен улыбался, когда узнал об этом. Его голос, казалось, сочился радостью, которую он и не пытался скрывать, излагая нам, что специалист 4-го класса, уже не сержант74, Конклин, останется в Лай Кхе до окончания своей командировки и лишится зарплаты за несколько месяцев. К счастью, Фэйрмен не участвовал в судебной процедуре. Он бы попытался устроить Конклину участь Эдди Словика75.
Наказание выглядело заурядным, но только на вид. Конклину могли не продлить контракт с армией, и он увидел бы, как многие годы стремления к пенсии смываются в унитаз. Однако же, приговор содержал немалую долю милосердия, что отражало дух времени. В предыдущих войнах трусость обеспечила бы ему билет в Ливенворт76. В любом случае, никто из тех, кого я знаю, не был особенно близок с Конклином, так что мы быстро забыли про этот случай без обсуждения.
Конечно, в этой ситуации сыграли роль и некоторая политика и фаворитизм. Хайта, которому за несколько недель до того оставалось так же мало, как и Конклину, вывели из состава пулемётного расчёта и перевели в тыл на весь остаток командировки. Командование не желало, чтобы личный состав, готовящийся отправляться домой, погибал в последние минуты. Это слишком тяжело отразилось бы на моральном состоянии роты. Нам нужны были истории о выживании, чтобы они служили нам источником надежды. Если он справился, справимся и мы.
Тоже самое было и с обладателями Медали за Храбрость. Они были героями, и их следовало беречь. Стоило получить медаль, при условии, что не посмертно, и вас либо переводили в тыл, либо отправляли домой для безопасности, так же, как в Корее и во Вторую Мировую войну.
Шансы Конклина получить разрешение оставаться в тылу на последние несколько недель командировки были бы выше, пожалуй, даже неплохими, если бы он относился к ситуации спокойно и не вонял о ней на людях. Вдобавок его задевал факт, что его не особо любили и воспринимали, в частности, я сам и, полагаю, остальные, как в некотором роде чудика и придурка.
После того, как мы провели некоторое время в зоне Рино, Шарп спросил трёх добровольцев на сжигание говна. Я поднял руку. Перед тем, как я отправился за океан, учитель английского языка в колледже Лонг-Бич, мистер Бут, направил на меня скрюченный палец и дал один совет. Он служил в морской пехоте в Китае вскоре после восстания боксёров и из своего военного опыта вынес, что мудрее всего будет "держать рот закрытым, кишечник пустым, и ни на что не вызываться добровольно". Он был прав.
В армии проблему ссанья решали при помощи ссальных труб. Это были трубы или металлические контейнеры, в которые упаковывают артиллерийские снаряды, до половины вбитые в землю. Они торчали повсюду. На каждой имелась проволочная сетчатая крышка на верхнем конце, препятствующая скоплениям мух. Мы мочились в эти штуки, которые помогали нашим азотистым отходам жизнедеятельности впитываться обратно в матушку-Землю и удерживали джи-ай от привычки волей-неволей ссать где попало, местами создавая вонючие мини-болотца мочи, в которые можно было вляпаться ночью.
Проблема сранья была более комплексной. Что делать с почти полумиллионом кучек в день с стране, практически не имеющей канализации? Армейский ответ был прост. Пускай войска срут в пятидесятипятигаллонные бочки, которые периодически будут вытаскивать из сортира, смешивать говно с дизельным топливом и поджигать. Это было отвратительно, но работало. Мне и ещё двоим парням пришлось вытаскивать три этих штуки. На самом деле бочки были распилены пополам, так что каждая вмещала только двадцать пять галлонов. Мы налили туда дизтоплива, перемешали всё палкой и кинули спичку. Если говорить о загрязнении воздуха, то это было непередаваемо. Отправив облако такого дыма по ветру в сторону ближайшей деревни, я рисковал получить обвинение в военном преступлении.
Остаток дня прошёл спокойно и весело. Прошёл слух, что на ночь запланирована какая-то операция и до темноты у нас личное время. Большинство из нас просто сидели вокруг зоны Рино, перечитывали старую почту, писали письма, дремали, курили и болтали. Пара человек пошли искать магазин, посмотреть, нет ли там чего-нибудь, чего нет в Лай Кхе. Магазина они не нашли, зато нашли местный бордель и нырнули внутрь. Вернулись они с рассказами о местной шлюхе по имени Фулойская Фанни. Она была локальной звездой, гордостью базы.
По словам белого капрала, которого я не знал, она натурально напевала "Звёздно-полосатое знамя", делая минет. Капрал, глаза у которого были разных оттенков голубого, похоже, пребывал в диком восторге и выглядел очень оживлённым, рассказывая о похождениях. Он утверждал, что Фанни пела в тон, не пропустила ни одной ноты, и умела вытворять с вашим членом больше, чем обезьяна с флагштоком.
Второй парень, Мак-Чесней, подтвердил правдивость истории. У меня с Мак-Чеснеем было мало общих тем, так что мы с ним даже толком не разговаривали. Мак-Чесней был в восторге от себя, с гордостью рассказывая, что в Штатах он уже трахнул американку, пуэрториканку, а теперь ещё и вьетнамскую женщину. Он рассуждал об их сравнительных достоинствах, словно какой-то самозваный сексуальный гурман.
Его планы на дальнейшее продвижение в этом вопросе включали в себя отпуск на Тайване, чтобы он смог натянуть ещё и китаянку. Он слышал, что у некоторых из них в самом деле пизда наискось. Теперь становится понятно, почему я с ним мало общался. Кроме этой ерунды, я не разговаривал с ним из-за того, что он имел раздражающую привычку рассказывать всем, кто его слушал, про свои мечты. Они были глупыми, и не стоили того, чтобы их слушать. Он же держался так, как будто это захватывающие истории, и нам следовало ловить каждое слово. Рассказчики мечтаний, похоже, думают, что их рассказы всем интересны, хотя на самом деле, их слушают из вежливости, в душе желая оказаться где-нибудь в другом месте.
Все американские базы, включая и Лай Кхе и Фу Лой, нанимали множество местных жителей для выполнения ручного труда. Для некоторых из них рабочие места создавались искусственно, не потому, что нам нужна была их помощь, а просто потому что считалось, что это поможет стабилизировать национальную экономику. На всех базах имелись взводы по два-три десятка женщин, которые целый день ходили кругами, собирая сигаретные окурки и другой мусор. Обычно один джи-ай, издыхающий от скуки, сопровождал женщин в их бесконечном параде вокруг базы. В конце дня они покидали базу и возвращались в свои деревни до комендантского часа. Конечно же, некоторые из них были ВК или симпатизировали ВК.
В тот день, окончив дневную работу и направляясь домой, они вдруг разбежались по территории, чтобы порыться в мусорных баках в поисках выброшенных пайков. По-видимому, они делали так, когда видели войска, разместившиеся в зоне Рино. Фэйрмен взбесился и заревел по-вьетнамски "ди-ди-му, ди-ди-му!", чтобы гуки уходили. "Ди-ди-му" как раз это и означало, "уходите". Его предупредили, что ранее женщины уже пытались подложить в мусорные баки взрывные устройства и их уже предупреждали не ходить на эту территорию. Все женщины, конечно, делали вид, что не понимают Фэйрмена. Он от этого закипел ещё больше, и приказал нам поджечь все мусорные баки, чтобы женщины в них не рылись. Когда все баки загорелись, женщины потянулись прочь под пронзительный, скорострельный монолог на вьетнамском. Мы не могли понять, что они говорят, но звучало это недружественно. Потом мы некоторое время стояли у одной из бочек, глядя на огонь, пока Фэйрмен остывал.
Через некоторое время Шарп сказал нам собираться и быть готовыми к пешему выходу. Он не раскрыл нам деталей своего плана. Мы подумали, что это странно. Мы никогда никуда не уходили все сразу в обед, только тогда, когда солнце готовилось скрыться из виду. У нас за спиной железная пятидесятипятигаллонная бочка, возле которой мы торчали, глядя на огонь, разлетелась от внезапного взрыва мощностью примерно как от гранаты. Бочку полностью разорвало на две части. Наверное, Фэйрмен был прав в своем способе общения с женщинами.
Вскоре вся рота вышла за ворота. Потом последовал пятикилометровый марш по засыпанной гравием пустоши, где росли лишь мелкие кусты и пучки самых выносливых сорняков. Почва была сухая, и при ходьбе поднималась пыль. Примерно посередине неизвестности нам приказали остановиться и начать рыть ячейки на ночь. Не желая оказаться в темноте без подходящей ячейки, я набросился на землю с удвоенной силой. Вскоре пот катился с меня градом. Шарп заметил это и сказал мне не рыть столь усердно. Наш вечерний манёвр был уловкой, попыткой обмануть ВК. Мы не собирались оставаться там на ночь. Мы рассчитывали, что местные, которые видели, что мы выходим, думали, что мы там останемся, но мы там не оставались. Как только зашло солнце, мы должны были бегом направиться в деревню Чон Джао, в одном километре оттуда, и окружить её.
Именно это мы и сделали, нагрянули внезапно и заблокировали половину деревни, а вторую половину заблокировала рота АРВН. Наша хитрость сработала, и некоторое количество ВК попалось внутри. Так вышло, что 3-е отделение получило хорошее укрытие. Мы стояли за четырёхфутовой сухой земляной насыпью, окружавшей наш сектор периметра деревни. Она была твёрдой, как кирпич. Плохая новость заключалась в том, что нас расставили очень редко и я находился на своей позиции один. Периодически взлетали осветительные миномётные мины. Мне дали указания никого не выпускать, разворачивать обратно всех, кто попытается уйти, открыть огонь в случае отказа и постараться не застрелить никого из своих.
Некоторые ВК собирались тихонько пересидеть ночь, чтобы затем с утра попытаться перехитрить дознавательные группы. Другие шныряли по деревне, обследуя периметр в поисках места, где можно проскользнуть в темноте. Вскоре после нашего прибытия любопытные дети пришли поглазеть на солдат. Пришли и несколько женщин. Наш угрюмый вид и поднятые винтовки отправили их обратно, и несколько часов все шло тихо.
Около полуночи трое мужчин, одетых в коричневое хаки вышли к банановым деревьям на краю деревни примерно в тридцати метрах от меня напротив моего участка насыпи. Тот, что шёл первым, опустился на одно колено и глядел в мою сторону. Двое других стояли позади него в тени кроны бананового дерева. Мне немного добавляла света осветительная ракета, спускающаяся на парашюте позади меня. Я не видел никакого оружия, но я так и думал, что все ВК спрячут своё оружие, прежде, чем попытаются проскользнуть.
Моя винтовка была нацелена на первого парня. Вероятно, он не видел меня, потому что над насыпью возвышались только моя голова и винтовка. К тому же, ему мешала видеть висящая в небе осветительная ракета у меня за спиной. Через несколько секунд первый встал и направился в мою сторону, двое его компаньонов последовали за ним. Несмотря на то, что у меня уже был патрон в патроннике, я передёрнул затвор настолько громко, насколько возможно. Идущий первым остановился, долго-долго, несколько секунд, смотрел прямо на меня, затем развернулся и пошёл обратно в деревню, двое других за ним.
Больше никто не прощупывал мой участок линии, но были попытки в других местах. Справа от меня, метрах в пятидесяти, выскочила небольшая группа ВК. Головного ВК уложило на месте короткой россыпью наших выстрелов. Остальные ВК швырнули в разные стороны ручные гранаты и рассыпались. В суматохе нескольким удалось проскочить и сбежать. Остальные отступили внутрь деревни.
Когда взошло солнце, мы нашли следы крови. Внутри Чон Джао мы заметили кусок окровавленной ткани рядом с неглубоким колодцем. Один из солдат прыгнул вниз, недолго повозился там и вылез с АК-5077. Это была улучшенная версия стандартного АК-47 с облегчённым пластмассовым прикладом вместо старомодного и тяжёлого деревянного. Также он имел небольшие изменения в механизме крепления магазина. В небольшом туннеле под одной из хижин поймали вьетконговского медика. Еще несколько человек задержали, как подозреваемых ВК.
Хотя внутри деревни кипела деятельность, большая часть следующего дня прошла довольно скучно для нас, стоящих часовыми по периметру. От нечего делать я воткнул в земляную насыпь возле своей позиции американский флажок четыре на шесть дюймов на палочке, так что теперь, чтобы чем-то себя занять, я мог смотреть, как он плещется на ветру. Флажок валялся у меня в рюкзаке с неизвестной целью.
Около полудня я соврал, что почти у всех парней из 3-его отделения, включая и меня, закончилась вода, и вызвался пойти в деревню с кучей фляг, чтобы их наполнить. Мой манёвр сработал.
Весь следующий час я болтался по деревне. Американцы и АРВН обыскивали хижины. Жители сидели группами, и с ними проводили какие-то беседы. Им раздавали множество продуктов, риса и консервов. Группа американских медиков устроила посреди деревни приёмную за складным столом, уставленным медицинскими принадлежностями. Казалось, каждая мать в деревне тащит всех своих детей на осмотр. То и дело я видел пролетающие над головой вертолёты и слышал, как громкоговорители объявляют что-то по-вьетнамски.
Достаточно проболтавшись по округе, я возвратился на свой пост и продолжил свой монотонный день. К счастью, оживление в деревне утихало, и операция шла к концу. Рота солдат АРВН покинула деревню, проходя мимо нас. Один из них нёс винтовку М-1 времён Второй Мировой войны с винтовочной гранатой на конце ствола. Это оружие всего на один шаг ушло от кремнёвого штуцера. Оно было таким архаичным, что вы его уже не встретите даже в фильмах про войну. Я предложил ему свою М-16 на обмен, на что он с радостью согласился. Его лицо расплылось в широкой улыбке, когда он двинулся ко мне. Он думал, что я это серьёзно. Совершив обмен, я расхохотался во весь голос. Кому нужна его старая железяка? АРВН не выглядел слишком удивлённым, но, наверное, был слегка разочарован, когда я поменял оружие обратно. Если бы эту сцену видел Фэйрмен, его хватил бы апоплексический удар.
Большую часть следующего дня рота провела в пути или готовилась отправиться в путь. Мы двигались медленно, часто останавливались и пару раз меняли направление. Растительность на уровне колен и ниже была необычайно густой. Не думаю, что мы много прошли.
Один раз наш взвод остановился, чтобы уничтожить самую гнусную мину-ловушку, что мне приходилось видеть. Она состояла из растяжки примерно в футе на землёй, которая тянулась к двум 60-мм миномётным минам, укреплённым на дереве на высоте примерно моего кадыка. Они были так скреплены, чтобы взорваться одновременно. Они могли бы разнести всё отделение. Взрывом запросто убило бы полдюжины наших. Несколько коротких веток с листьями были прицеплены к снарядам, чтобы скрыть их. Листья к этому времени высохли и пожелтели, отчего они стали выделяться на фоне зеленеющей окружающей растительности. Пожалуй, это и привлекло внимание нашего головного, Киркпатрика, к угрозе, и спасло всех нас. Мы уничтожили ловушку на месте с помощью пластичной взрывчатки.
Позже нам пришлось расчищать заросли, чтобы добраться до земли, в которой нам предстояло отрыть ячейки. Всё шло гладко, пока Тайнс не наткнулся на крупную змею, которая тут же поползла в сторону Хьюиша. Тайнс так разволновался, что даже начал заикаться, предупреждая Хьюиша, а затем разразился монологом о том, что не собирается проводить ночь на природе с бамбуковой гадюкой. Ломая спички, он зажёг несколько костров вокруг того места, где видел змею. Огонь начал распространяться от нас в сторону змеи, но в то же время и к нам, нашему снаряжению и нашим неоконченным ячейкам. Сиверинг первый выразил неодобрение, громко протестуя, когда ему пришлось спасать свой рюкзак и винтовку от пламени. Мы все сделали то же самое, а затем ещё некоторое время стряхивали угольки с одежды и переходили с места на места, когда облака дыма слишком долго посягали на наш воздух для дыхания. Постепенно огонь прогорел.
Вторая серия возражений последовала от местных ВК, которые, по видимому, сочли дым от нашего пожара сигнальным маяком для наводки и выпустили по нам миномётную мину. Она ударила в дерево перед нашими ячейками и взорвалась, словно зенитный снаряд, на высоте футов в тридцать. Стоявший возле меня Ирвинг стал единственным пострадавшим. Он застонал, когда горячий осколок оставил двухдюймовую рваную рану на его правом предплечье, но не застрял в теле. Это было неприятно, но жизни не угрожало. Док перевязал его. Ирвинг должен был получить "Пурпурное сердце", и не более того. Ему, разумеется, не светила отправка обратно в базовый лагерь, чтобы обратиться к настоящему доктору. Как считали в пехоте, если кровь не течёт и нет отсутствующих частей тела, то нет ничего серьёзного. Док не зашивал раны в поле, так что Ирвингу предстояло остаться с большим шрамом.
Вдобавок ко всему нам не довелось ночью поспать. После всего пережитого - густых зарослей, змеи, пожара и взрыва мины - нас отправили в засаду.
Ап Бау Банг, который мы называли просто Бау Банг, был отстойным местом. Возможно, как раз поэтому наш взводный патруль на следующий день отошёл всего на два клика, две тысячи метров от периметра. Мы уже почти разделались с патрулированием, и подошли на двести метров к остальной роте, когда поступил вызов по рации от сержанта Альвареса. Его отделение обнаружило свежую кучку человеческих экскрементов, о чём они доложили Фэйрмену. На туалетную бумагу не было никаких намёков, что привлекло их внимание, потому что обычно именно вьетконговцы не располагают ей в джунглях. Я не знаю точно, чем они пользовались, возможно, сухими листьями или небольшими пучками травы, если только они не находились вблизи ручья, который можно было бы использовать в качестве биде. Фэйрмен сказал Альваресу оставаться на месте, а затем связался с капитаном Бёрком в роте, чтобы выработать стратегию.
На середине патруля Джилберт передал мне пулемёт, чтобы я его нёс. Он выглядел уставшим больше обычного и хотел некоторое время идти с моей лёгкой М-16, так что мы поменялись оружием. Он не очень часто меня об этом просил. При весе пулемёта в двадцать три фунта нетрудно понять, как он может со временем вас измотать. К счастью для Джилберта, он был крупнее и мускулистее меня.
Мы простояли пару минут, никуда не двигаясь, ожидая, пока радиопереговоры не прояснят наши дальнейшие действия. Всё это время пулемёт лежал у меня на плечах, чтобы избавить руки от работы по его удержанию. Прямо передо мной молочно-белая бабочка всё кружила и кружила вокруг длинной тарзанской лианы, свисающей с высокого дерева. Бабочка была несколько крупнее средней калифорнийской бабочки-монарха, и имела по одной алой полоске на каждом крылышке.
Когда бабочка порхала и кружила всего в нескольких дюймах от моего лица, равнодушная к моему присутствию, прятавшееся в джунглях прямо перед нами отделение вьетконговцев, вооружённых М-1, М-14 и автоматическими винтовками Браунинга, открыло огонь. Все виды оружия начали стрелять одновременно, создавая оглушительный грохот. Громкость была ошеломляюшей, сразу на максимальном уровне. Не было никакого нарастания. Нас ударила стена шума, достаточно плотная, чтобы к ней можно было прислониться.
Две пули попали Лаву в голень и почти оторвали ему ногу. Ещё одна задела голову, наполовину оторвав ему правое ухо и почти лишив его сознания. Альварес получил два попадания в область таза, и корчился на земле. Уэбб, следующий в строю, выскочил вперед и начал отстреливаться, то же самое сделала и остальная часть отделения. Затем винтовку Уэбба заклинило, и Альварес бросил ему свою.
Впереди кто-то кричал: "Медик, медик!" Это был тошнотворный звук, словно стук головы об бетон, когда кто-то упал на ваших глазах. Меня стало как будто немного укачивать. Неуловимые оттенки в голосе кричавшего дали понять всем, кто слышал, что кто-то очень сильно пострадал. Джилберт попросил вернуть ему пулемёт, и мы опять поменялись оружием.
Фэйрмен был уже впереди между отделением Альвареса и нами. Почти сразу же он наткнулся на двух парней, которые двигались назад, подальше от раненых и стрельбы. Держа свою винтовку горизонтально, он врезался в них обоих, одновременно, намереваясь либо повернуть их обратно, либо перерубить пополам. Он громко обругал их, приказывая вернуться и вести огонь, что они исполнили.
Затем Фэйрмен оставил своего радиста и принялся бешено кричать и жестикулировать, приказывая нам и другому отделению двигаться влево. Он кричал изо всех сил, указывая направление, куда нам идти. В нашем взводе по-прежнему не было лейтенанта, так что Фэйрмен был нашим командиром. Док Болдуин бегом промчался в сторону стрельбы. Я кричал, чтобы ему освободили дорогу. Мы, примерно двадцать человек, одновременно начали двигаться наискось влево, примерно на тридцать метров, туда, куда нам указывал Фэйрмен. Он сам двигался с нами. Отделение Альвареса и ещё одно из наших четырёх отделений, оставались там, где стояли, когда началась перестрелка, и вели огонь по ВК. Наше перемещение было хаотичным манёвром. Мы лезли по кустам и на ходу натыкались друг на друга, не понимая толком, что мы делаем.
Мы все превратились в беспорядочную кучу к тому времени, как добрались туда, где Фэйрмен приказал нам остановиться и открыть огонь по траншее, которая накрыла Альвареса. Смиттерс оказался самым крайним слева. Джилберт и я стояли следующими за ним, что было полной хернёй, потому что пулемёт всегда должен быть в центре отделения, и никогда не оказываться изолированным на краю. Первым справа от нас стоял сержант Кондор. Ему полагалось командовать своим отделением и не смешиваться с остальными. Это был лучший увиденный мной пример того, что называют "туманом войны". В частности, это выражение отражает факт, что настоящие битвы зачастую проходят хаотично и планы порой полностью рушатся. Иногда отделения и взводы, или даже целые дивизии, приходят в беспорядок, смешиваются, ходят кругами и теряют свои позиции. Зачастую даже участники событий не понимают, что творится вокруг и как так получилось.
Мы открыли огонь по врагу, хотя не видели его. Мы стреляли по участку чрезвычайно плотных джунглей, мы слышали звуки стрельбы и периодически замечали вспышки выстрелов и случайные трассеры. Они были там. Джилберт управлялся с пулемётом, тогда как я соединял для него пулемётные ленты и стрелял из своей винтовки. Как только я замечал трассер, я тут же выпускал с полдюжины пуль прямо по нему. Рядом со мной Смиттерс стрелял, пока его винтовку не заклинило, и затем вытащил гранату. Я реально обеспокоился, потому что он был новичком и провёл во Вьетнаме всего несколько недель. Я сказал Смиттерсу убрать гранату, и мы поменялись оружием, так что я смог попробовать себя в искусстве оружейника на его винтовке. Ничего не получилось, так что я потребовал свою винтовку назад, заняло место на конце линии, а Смиттерс переместился, чтобы помогать Джилберту с пулемётом.
Легко было растеряться из-за ограниченной видимости из положения лёжа. Мы особо ничего не видели из-за растущих перед нами растений, которые были всего в полтора фута высотой. Если встать в полный рост, то становилось немного лучше. Я мог видеть, где находится их лагерь и мои трассеры, уносящиеся к нему, но не мог различить отдельных ВК. Джунгли для этого были слишком густыми. Я дважды поднимался для стрельбы и выпускал по полному магазину. Очень захватывающе было вскакивать, стрелять и тут же бросаться на землю, прежде чем они отстрелили мне задницу. Я был очень доволен собой, видя, как ловко я управляюсь. Оба раза, когда я вскакивал, более опытные парни, Кордова и Тайнс принимались орать мне, чтобы я лёг, что я ёбаный идиот, что меня сейчас подстрелят и всё такое, так что я перестал вставать.
Хоть мы все и перемешались, наша позиция оказалось удачной. Вначале мы находились на шесть часов, ВК на двенадцать часов, а Альварес посередине. Теперь мы переместились на десять часов. Мы обошли противника и теперь громили его сбоку. Что ещё более важно, наш огонь мог быть сколь угодно буйным и безжалостным, потому что наши раненые уже не оказывались между нами и ВК.
Позади нас снова появился Фэйрмен. Мы все взвыли, что он объявился именно сейчас, когда мы, лёжа и стреляя, едва перевели дыхание. Фэйрмен стоял в полный рост, носился туда-сюда, размахивал руками, как сумасшедший и указывал в стороны вражеских позиций. Он хотел, чтобы мы все прямо сейчас встали и пошли вперед, стреляя и перезаряжаясь так быстро, как мы сможем. "Просто продолжать движение", - кричал он нам, - "И не останавливаться!" Это было страшно. Мы должны были изобразить атаку Пикетта78 под Геттисбергом с боевыми патронами.
Я не помню никакого определённого сигнала, мы просто поднялись на удивление в унисон и зашагали вперёд. Каждый ствол у нас работал на полную катушку. Трассеры с обеих сторон летели во всех направлениях. Воздух вокруг нас был перенасыщен сгоревшим порохом и казался серым. Это было нереально. Каждый из нас играл в русскую рулетку и мы все это знали. Парень, идущий непосредственно справа от меня испустил стон, скрючился и свалился, получив пулю в живот. Через несколько шагов сержант Кондор, следующий справа в нашей импровизированной линии, взвизгнул, словно щенок, которого шлёпнули, потому что пуля пробила его рубашку спереди и вышла сзади. Она оставила красный, вздутый рубец у него на боку, но кровь не текла. Он проковылял ещё один или два шага и свалился лицом вперед. Вскоре он снова стоял на ногах, шагал вперёд, стреляя вместе с нами.
