Коллективизация. В начале 1930 г., зимой, когда крестьяне обычно не работали и сидели по домам, буря, подготовлявшаяся почти два года, нако­нец разразилась с неистовой

Коллективизация

ВАКХАНАЛИЯ

В начале 1930 г., зимой, когда крестьяне обычно не работали и сидели по домам, буря, подготовлявшаяся почти два года, нако­нец разразилась с неистовой силой. Вдохновленные Сталиным, заявившим в декабре, что пришла пора приступить к «ликвидации кулачества как класса», коммунисты и комсомольцы толпами хлынули на село, чтобы разделаться с кулаками, коллективизиро­вать деревню, закрыть церкви и вообще втащить отсталое крес­тьянство за шиворот в социалистический двадцатый век. В основе действий этих воинствующих модернизаторов, разглагольствую­щих, запугивающих, арестовывающих непокорных, лежал неза­мысловатый принцип: либо вступайте в колхозы, по сути говори­ли они крестьянам, либо рискуете оказаться в числе кулаков и от­правиться на Соловки или в Сибирь.

Крестьяне, со своей стороны, отвечали плачем, стенаниями и всякого рода пассивным сопротивлением исподтишка, но в целом проявляли покорность судьбе, записывались в колхозы, не находя другого выхода и не поднимая открытого мятежа. Конечно, мно­гие видели в колхозах возврат к крепостному праву, но это было, по крайней мере, знакомое зло, к тому же данное зло они пере­живали все вместе, сообща, а не предоставленные самим себе, как несчастные кулаки. Высылка кулаков вызывала у некоторых крестьян сочувствие, но большинство относилось к ней равнодуш­но (или с тайной надеждой получить в конечном итоге больший кусок пирога?). Самое худшее в раскулачивании было то, что оно носило неупорядоченный, произвольный характер: кто угодно мог пасть жертвой несчастного стечения обстоятельств или чужой злобы, хотя, конечно, одни подходили на эту роль гораздо боль­ше, чем другие.

В беспримерном наступлении на вековые крестьянские ценнос­ти и традиции, которое велось в течение января и февраля 1930 г., по всей видимости, наибольшее возмущение вызывала атака на религию. Однако не стоит заблуждаться: вряд ли крес­тьяне долго сохраняли вновь обретенную демонстративную при­верженность к православной церкви. Чаще всего они скоро пере­ставали соблюдать обряды, выказывали равнодушие или ударя­лись в сектантство. Просто это была самая надежная почва для сопротивления коммунистам (ибо в данной области последние могли иногда позволить себе отступить, и порой так и делали), а может быть, крестьяне считали благоразумным, заявляя свой про-

тест, уладить таким образом отношения с Богом на случай, если тот все-таки собирается обрушить громы и молнии на богохульни­ков и нечестивцев.

Четких инструкций по проведению коллективизации не было. Распоряжение правительства провести в некоторых областях «сплошную коллективизацию» показывает лишь назревшую неот­ложность задачи, однако никто не объяснил, какую форму кол­лективного хозяйства желает создать советская власть, не говоря уже о том, как этого достичь. Политбюро утвердило подробный примерный устав сельскохозяйственной артели только 1 марта 1930 г., в тот самый день, когда первый оголтелый натиск коллек-тивизаторов был остановлен статьей Сталина «Головокружение от успехов». Даже тогда Политбюро не сказало открыто — если во­обще имело это в виду, — что колхоз должен создаваться на ос­нове прежней сельской общины. В результате полные энтузиазма местные руководители заболели «гигантоманией», стремясь, чтобы коллективные хозяйства были как можно больше и лучше (на бумаге), и это гораздо сильнее вредило делу, чем если бы их планы были теснее связаны с реальностью.

То, что центр не дал надлежащих инструкций по проведению коллективизации и раскулачивания, нельзя рассматривать как обычный просчет. Скорее, это представляется определенной стра­тегией, главной целью которой было заставить местные кадры стремиться сделать максимум возможного и тем самым достичь быстрых результатов, а заодно и узнать пределы этого максиму­ма. Руководители на местах, из кожи вон лезшие, чтобы коллек­тивизировать сельское хозяйство в своем районе, могли не знать, что в сущности означает коллективизация, но они отлично знали, что при ее проведении «лучше перегнуть, чем недогнуть» (как для их собственной карьеры, так и для дела). Знали они и то, что, соблюдая букву закона, революционных социальных перемен не достигнешь. Руководитель Колхозцентра так напутствовал свою армию перед великой битвой: «Если в некотором деле вы перегнете и вас арестуют, то помните, что вас арестовали за рево­люционное дело»¹.

Как заявлялось в передовице смоленской областной газеты в январе 1930 г., коммунисты, проводящие коллективизацию и рас­кулачивание, не должны хныкать и спрашивать центр, как им вы­полнять поставленные задачи, ибо это — признак «правизны». Подобная «тенденция мягкотелости, примиренчества, попытка от­срочивания практического проведения в жизнь политики ликвида­ции кулачества» является «главной опасностью» в настоящее время — т.е. это считалось большей опасностью, чем любые

ошибки, проистекающие от чрезмерного рвения, воинственности и спешки².

Такой метод, дававший коммунистам полную волю следовать собственной интуиции, характерный для менталитета пролетар­ской Культурной Революции, в значительной степени объясняет хаотическую смесь тяги к насилию, пылкой убежденности и уто­пизма, проявляемых коммунистической стороной в возникшей конфронтации. Это, конечно, объясняет и то, почему было сдела­но так много вопиющих ошибок (неверно оценивались как реаль­ные возможности, так и намерения партийной верхушки). Не имея четких инструкций относительно природы колхозов, которые они должны были организовывать, местные руководители зачас­тую предпочитали форму коммуны, где обобществлялось все и даже трапезы происходили совместно, всем прочим менее ради­кальным формам. Порой они даже ухитрялись превзойти обыч­ную для коммун 20-х гг. степень обобществления имущества: в одном уральском районе одежду обобществили тоже, и крестьяне должны были, выходя на работу в поле, брать какую придется одежду из общей кучи, «что вызвало недовольство среди колхоз­ников»³.

Коллективизаторы часто старались обобществить в крестьян­ских хозяйствах все вплоть до поросят и кур, считая, что их за­слуга будет больше, если они отрапортуют, что создали коммуну, а не артель. В Татарской республике некоторые призывали обоб­ществлять «все, кроме домов». Тот же максимализм заставлял не­которых руководителей утверждать, что крестьяне, с тех пор как они вступили в колхоз, не вправе иметь личные приусадебные участки или продавать продукцию с этих участков на рынке, и даже отрицать законность существования самих крестьянских рынков. В целом ряде мест Центрально-Черноземной области зимой 1929—1930 гг. рынки и базары, как сообщалось, были за­крыты административным распоряжением⁴.

Не только работники районных и сельских советов принимали самое активное участие в коллективизации. Для этой кампании проводилась широкая мобилизация городских коммунистов, ком­сомольцев, рабочих и студентов, командировавшихся в село кто на краткий, кто на долгий срок. Преимуществом этих людей было то, что они не имели никаких местных связей, а недостатком — то, что они чаще всего ничего не знали ни о деревне, ни о сель­ском хозяйстве. С точки зрения крестьян, все они были «чужака­ми». Некоторым из них была доверена серьезная, долгосрочная миссия, например, «25-тысячникам» — рабочим-добровольцам с крупных предприятий, из числа которых вышли многие колхоз­ные председатели первых лет коллективизации. Другие являлись обычными сорвиголовами «комсомольско-хулиганского» типа, обуреваемыми жаждой действия (обычно заключавшегося в том, чтобы пить и громить церкви).

Порой в одну и ту же деревню наезжали несколько разных бригад и оставались там неделями. Одна женщина, специалист по дошкольному образованию, мобилизованная в такую команду, рассказывала, что ее бригада, представлявшая Ленинградское от­деление Союза научных работников, оказалась в некой деревне Псковского района одновременно с другой бригадой — с завода «Красный Треугольник». По меньшей мере 18 человек собирались каждую ночь, еще больше приходили днем, и несколько ошелом­ленные сельчане покорно кочевали с собрания на собрание и с них — на лекции по таким далеким от происходивших событий предметам, как наука и устройство детских садов: «Как объясня­ли мне, они боятся что-нибудь пропустить, как бы без них чего не решили, а кроме того, сейчас время свободное (поскольку была зима. — Д/.Ф.)...»⁵

Собрания представляли собой существенный момент начально­го процесса коллективизации. Как мы увидим дальше, в зимнюю кампанию 1929 — 1930 гг. принципу добровольности придавалось не слишком много значения, тем не менее, как и во многих других случаях взаимоотношений коммунистов с крестьянами, коммунис­ты ревностно заботились о соблюдении демократической формы. Это означало, что крестьян нужно было всеми правдами и неправ­дами убедить поставить подпись под документом о коллективиза­ции. Отсюда и бесконечные собрания всей сельской общины (за исключением кулаков, объявленных недостойными вступления в колхоз), продолжавшиеся по многу часов изо дня в день. Комму­нисты объясняли, упрашивали, угрожали до хрипоты, стараясь заставить крестьян проголосовать за колхоз. Крестьяне иногда слушали молча и скептически, но нередко спорили, выдвигали возражения или пытались найти такую форму согласия, которая на деле ни к чему бы их не обязывала.

На этих собраниях крестьяне демонстрировали все свое мас­терство в тактике уклончивости и проявляли чудеса изобретатель­ности. Сообщалось о множестве разных уловок, позволявших пре­рвать собрание, прежде чем от собравшихся потребуют подписи. В решающий момент врывались старухи, распевающие «Христос воскрес». Печи начинали нещадно дымить. Кто-нибудь прибегал с известием, что в соседней деревне пожар. Или, для разнобразия, еще пример: «Вбегают ребятишки с криком: "Дяденька, дяденька, вашу лошадь угнали". Все присутствующие словно по команде вы­бегают на улицу. Собрание срывается»⁶.

Временами эта уклончивость принимала явно издевательский оттенок. Например, крестьяне, казалось, были счастливы запи­саться в колхоз — и в последнюю минуту отказывались. В одном селе бригада городских рабочих, приехавшая провести собрание по поводу коллективизации, обрадовалась было, когда сельский исполнитель «привел организованную группу в 25 крестьян, кото­рые шли с пением революционных песен, но на собрании все вы­ступали против коллективизации...»7

Много было подобных примеров издевательства крестьян над представителями власти, в особенности городскими чужаками. В одном селе Ленинградской области сельский сход принял ряд по­становлений по поводу коллективизации — непогрешимо просо­ветских по форме, однако отрицательных, а не положительных по содержанию. В Таганрогском районе собрание бедноты и середня­ков проголосовало следующее постановление: «В колхоз не пой­дем, семфондов сдавать не будем, т.к. задавили хлебозаготовки, но решение сплошной коллективизации приветствуем»⁸.

Коллективизаторы использовали разного рода угрозы, пытаясь заставить крестьян вступить в колхоз. Наиболее обычным было предложение выбирать между двумя альтернативами: записаться в колхоз или быть высланным в качестве кулака. Так, один предсе­датель райисполкома на Урале объезжал сельсоветы в сопровож­дении начальника районной милиции и говорил крестьянам: «Кто в колхоз — записывайся у меня, кто не хочет — у нач. милиции» (двенадцать человек, отказавшиеся вступить в колхоз, были арес­тованы тут же на месте)9.

Альтернативы, предлагавшиеся другими коллективизаторами, мало отличались от вышеприведенной: в колхоз или на Соловки; в колхоз или в Нарым. В одном селе Центрально-Черноземной об­ласти¹⁰ представитель райкома отдал приказ, чтобы все крестьяне вступили в колхоз в течение 24 часов. «Лодыри», обещал он, даже если они бедняки или середняки, предстанут перед револю­ционным трибуналом. И это была не пустая угроза: много было известно случаев, когда крестьяне, отказывавшиеся вступить в колхоз, действительно арестовывались или заносились в список на высылку как кулаки¹¹.

Порой коллективизаторы даже размахивали на собраниях ре­вольверами, угрожая застрелить отказывающихся вступать в кол­хоз^. В одном селе крестьян терроризировали ночными вызовами в сельсовет, где их иногда задерживали на несколько дней. Оче­видец писал в органы власти:

«Ночными вызовами, арестами и угрозами люди были доведе­ны до крайней степени затаенного страха. Я видел, как издева­лись над народом местные заправилы Берсенев, Копылов, Рябцев. Они говорили: "Горе вам, не подчиняющимся нам". Никто не смел жаловаться, ибо за жалобы жестоко расплачивались»¹³.

В другом районе поступали несколько мягче:

«"Коллективизаторы" ходили по дворам с оркестром. Вызыва­ли на улицу крестьян. Если он соглашался вступить в колхоз, ор­кестр играл бравурный туш, если отказывался — капельмейстер взмахивал своей палочкой и медные трубы устрашали нереши­тельного единоличника — "похоронным маршем"»¹⁴.

Местные власти использовали в качестве средств убеждения прямое насилие и унижения, хотя в разных местах — в разной степени. Чудовищный случай был на Урале (этот регион вообще отличался высокой степенью насилия при проведении коллективи-

3 — 1682 65

зации): коллективизатор из района вызывал отдельных крестьян на допрос по поводу их отношения к колхозу, и там их «били ку­лаками, прижигали папиросами тело, ставили на колени, выдерги­вали бороды, инсценировали расстрел». Часто сообщалось о том, как непокорных крестьян сажали «в холодную». Одну женщину схватили, когда она только вышла из бани, с мокрыми волосами, и потащили на допрос. Во время допроса «у нее коса замерзла в сплошную сосульку»¹⁵.

Коллективизаторы придумывали самые разнообразные униже­ния, например, заставляли крестьян раздеваться и пить воду из ведра, словно лошади. Поразительно, какую важную роль, судя по слухам, в этих издевательствах играли волосы. Один уполно­моченный из района, как говорили, выдирал у крестьян клочья волос из бород, насмешливо восклицая: «Вот утильсырье — это заграничный товар». Во время этой коллективизационной вакха­налии произошел и еще более нелепый эпизод: убедив крестьян проголосовать за колхоз, группа коммунистов обрезала волосы у 180 женщин, объясняя это тем, «что волосы женщины носят зря, волосы можно продать, купить трактор, и тогда будем'пахать на тракторе»¹⁶.

Прием с раздеванием могли использовать обе стороны. Были случаи, когда должностные лица таким образом унижали крес­тьян, например, в Челябинске крестьянок подвергали личному обыску, заставляя раздеваться до сорочек в присутствии мужчин. А вот в Западной области такую своеобразную форму принял крестьянский протест. Когда представители власти ходили от дома к дому, описывая имущество перед коллективизацией, их «встретила у себя одна женщина совершенно нагой и говорила: "Ну-ка, описывайте"»¹⁷.

Местные власти, так заботившиеся о соблюдении демократи­ческой формы при записи в колхозы, как только подписи были получены, начинали творить произвол, безжалостно отбирая в колхоз лошадей и коров без всяких разговоров и даже без пред­упреждения: «Я пошла в ЕПО за керосином, вернулась домой, а корову за это время уже увели», — рассказывала одна крестьян­ка. Если хозяева запирали животных в хлеву, то, например, в одном уральском районе, «срывались замки и скот уводился силой», хотя женщины «с ножами и вилами» пытались остано­вить их¹**.

Подобная манера забирать в колхоз скот у коллективизирован­ных хозяйств несомненно несла на себе отпечаток метода прину­дительной конфискации, применяемого к хозяйствам раскулачен­ным. У некоторых отбирали семенное зерно, невзирая на возму­щенные протесты крестьян, а иногда и другие ценности. На Урале один председатель сельсовета, «взяв 7 человек понятых, совершил налет на престарелых женщин коммуны, живущих в одном доме, отобрал 520 рублей денег и внес их в коммуну, написав заявление от имени старух, что деньги они вносят добровольно»¹⁹.

Результатом всего этого стал высокий (по крайней мере на бу­маге) процент коллективизированных хозяйств за очень короткое время наряду с огромными потерями экономических ресурсов де­ревни. По официальным данным, к 20 февраля 1930 г. крестьян­ские хозяйства в Советском Союзе были коллективизированы на 50%, причем в Центрально-Черноземной области — на 73 — 75%. Однако крестьяне начали забивать и продавать скот, или боясь раскулачивания в том случае, если у семьи было две лошади либо две коровы, или не желая отдавать животных в колхоз даром. Бойни не справлялись с возросшей нагрузкой; и, хотя целый ряд организаций, в том числе Союз кооперативов и совхозы, покупали у крестьян скот и пытались сохранить поголовье, большое коли­чество купленных животных пало из-за отсутствия надлежащего ухода, нехватки кормов и помещений²⁰.