Восприятие и оценка

Между тем, что говорила и думала о голоде власть, и тем, что говорили и думали о нем крестьяне, лежит глубокая пропасть. Мнение власти было известно крестьянам, и они порой высмеива­ли и опровергали его. Мнение крестьян не так хорошо было из­вестно власти, несмотря на старательно собираемую ОГПУ ин­формацию, поскольку довести эту информацию до сведения руко­водителей-автократов, не желавших ее знать, было делом нелег­ким и опасным. Память о голоде и в корне различное к нему от­ношение обеих сторон сохранялись на протяжении всего пред­военного периода. Именно эта страница истории сформировала определенный взгляд на советскую власть в сознании крестьянст­ва, так же как и взгляд на крестьянство в сознании руководителей партии и государства.

Советские средства массовой информации не признавали факт голода в Советском Союзе, зато все газеты зимой и весной 1932 — 1933 гг. наперебой рассказывали своим читателям о страшном го­лоде и неурожаях во всем остальном мире. «Это не кризис, это катастрофа», — трубил один заголовок. Речь шла о Польше, где крестьяне якобы вынуждены были просить милостыню, чтобы прокормиться. «Вымирающие деревни» — называлась другая ста­тья — о Чехословакии. «Катастрофа сельского хозяйства... Голод несмотря на хороший урожай. Рост крестьянских волнений» — это о Китае. «Зарубежное крестьянство в тисках нищеты и разо­рения» — так была озаглавлена передовица, сообщавшая, что фермеры в Соединенных Штатах и Канаде находятся на грани

банкротства, а в Польше, Словакии, Закарпатской Украине, Вен­грии, Румынии, Югославии и Болгарии — катастрофический не­урожай пшеницы¹⁰⁰.

Замалчивая голод, советская печать следовала примеру Стали­на. В январе 1933 г. он похвалялся заслугами советской власти «в уничтожении... обнищания и пауперизма в деревне», а в февра­ле—в самый разгар голода — заявил, выступая перед колхозны­ми активистами, что коллективизация спасла «не менее 20 милли­онов бедняков... от нищеты и разорения»¹⁰¹.

Как же в таком случае объяснялось появление крестьян с не­сомненными признаками голодного истощения, переполнявших железнодорожные вокзалы и станции, попрошайничавших на ули­цах Харькова и Москвы? На языке советских газет это называ­лось спектаклем, уловкой, чтобы вызвать сочувствие. Мнимые жертвы, оказывается, «пытались инсценировать "голод"», занима­лись «симуляцией голода и голодания*. Появившиеся в городах Поволжья нищие «выдавали себя за разоренных колхозников». Те, кто пытался бежать с Украины в Россию, были вовсе не жер­твами голода, а пропагандистами-антисоветчиками, распростра­нявшими слухи о голоде по наущению Польши. Голод представ­лял собой всего лишь предлог, чтобы не выполнять обязательства по хлебозаготовкам: например, один крестьянин «морил семью го­лодом и агитировал' "Вот видите, семья с голоду пухнет, а с меня семена требуют"»¹⁰².

Наряду с подобными утверждениями, отдающими патологией, Сталин предложил довольно рациональный, хотя и односторон­ний, анализ причин голода. Крестьяне устроили «итальянку», го­ворил он. Нежелание работать в колхозе и сдавать зерно государ­ству — это форма политического протеста. Отвечая писателю М.А.Шолохову, протестовавшему против насильственных мето­дов, которые коммунисты применяли к голодающим крестьянам в его родных местах, на Кубани, Сталин заявил, что Шолохов кое-что упускает из виду: «...уважаемые хлеборобы вашего района (и не только вашего района) проводили "итальянку" (саботаж!) и не прочь были оставить рабочих, Красную Армию — без хлеба. Тот факт, что саботаж был тихий и внешне безобидный (без крови), — этот факт не меняет того, что уважаемые хлеборобы по сути дела вели "тихую" войну с советской властью. Войну на измор, дорогой тов. Шолохов...»¹⁰-*

Если предположить, что крестьяне вели войну, то вела ее и власть. Так, по словам украинского партийного руководителя П.Постышева, обязательные зернопоставки являлись не только средством обеспечения государства хлебом, но и «орудием», «ме­тодом перевоспитания». Заставляя колхозников выполнять план, власть приучала их к социализму и колхозам¹⁰^.

Весть о голоде разнеслась среди крестьян по беспроволочному телеграфу слухов, проникла даже в Нечерноземье, не затронутое голодом непосредственно, например в Западную область. Отход-

ники приносили новости о голоде на Украине, мгновенно распро­странявшиеся по окрестным селам. Молчание советской печати не осталось незамеченным и способствовало усилению скептицизма, с каким крестьяне и раньше относились к прочитанному в газетах или услышанному от официальных пропагандистов. «...Вы нам пишете, что в иностранных державах очень большое количество ходит без работы и нищих и голодных, но... наоборот, не за ру­бежом, а в СССР», — писал один крестьянин М.И.Калинину не­сколько лет спустя¹⁰⁵.

С точки зрения крестьян, отказ в помощи голодающим облас­тям со стороны государства являлся нарушением общественного договора между правительством и народом, а может быть, знаком того, что государство и не заключало такого договора с колхозни­ками. Это было хуже, чем при крепостном праве, потому что барин все же помогал своим крестьянам при крайней нужде. В го­лодающем Среднем Поволжье считали само собой разумеющимся, что ответственность за голод всецело несет государство, и подо­зревали здесь скорее злой умысел, чем несчастное стечение обсто­ятельств. Оставался один вопрос: зачем государству это нужно?

По мнению одних, жадность заставила его настолько завысить планы хлебозаготовок и тем самым вызвать голод. Был такой слух, будто голод и создание магазинов Торгсина¹⁰⁶ — две сторо­ны единой стратегии, направленной на то, чтобы выкачать у насе­ления припрятанные запасы золота. Как полагали другие, очевид­но под влиянием заявлений, подобных постышевскому, о воспита­тельной роли хлебозаготовок, голод должен был показать крес­тьянам, что им лучше смириться с коллективизацией, или пока­рать их за плохую работу в колхозах. Наиболее едкое замечание на этот счет, ходившее в 1933 г. в саратовских и пензенских селах, сравнивало методы государства по «перевоспитанию» крес­тьян с методами знаменитого циркового дрессировщика Дурова, не кормившего своих животных за непослушание¹⁰⁷.