Надежды и страхи

Во второй половине 30-х гг. при обращении к религиозному вопросу страх у крестьян мешался с надеждой. С одной стороны, они надеялись, что государство окончательно откажется от гоне­ний на церковь (как это и произошло несколько лет спустя, когда началась Вторая мировая война). Данную надежду питало в пер­вую очередь провозглашение свободы вероисповедания в новой Конституции 1936 г. С другой стороны, существовала боязнь но­вого витка преследований, вызванная как Большим Террором, так и общим тревожным настроением в связи с угрозой войны, и на­шедшая выражение в очередной лавине апокалиптических слухов.

В 1936—1937 гг. советская печать повсеместно отмечала при­знаки «оживления церковников и верующих» в деревне. Толчок ему дали, по всей видимости, два внешних фактора: принятие новой Конституции Советского Союза, бывшей предметом всена­родного обсуждения в 1936 г., и проведение в январе 1937 г. пере­писи населения. Главным образом, вдохновляющую роль для ве­рующих сыграла Конституция, гарантировавшая свободу вероис­поведания и восстанавливавшая священников в их гражданских правах. При проведении переписи вызывал волнение вопрос о ве­роисповедании, послуживший для некоторых крестьян знаком кардинального сдвига в позиции режима²⁷.

Крестьяне были хорошо осведомлены о новой Конституции, поскольку принимали участие в организованном властями публич­ном ее обсуждении. Многие посчитали, что статья о свободе веро-

исповедания дает зеленый свет ходатайствам об открытии сель­ских церквей:

«В селе Краснополье поп развернул кампанию среди части от­сталых колхозников за то, чтобы его вернуть в это село "на служ­бу". В селе Таромском группа баптистов начала собирать подписи под требованием предоставить им специальное помещение для со­браний»²⁸.

В Москву или областной центр отправлялись ходоки с крес­тьянскими просьбами об открытии церквей. На одном таком хода­тайстве стояло 700 подписей. Крестьяне писали в газеты и прави­тельственные органы, требуя открыть церкви и ссылаясь при этом на новую Конституцию²⁹.

В деревне кое-где ходили слухи, дававшие весьма оптимисти­ческую редакцию статьи Конституции о свободе вероисповедания. Один колхозник, вернувшись с военных сборов, впервые с 1917 г. обнаружил у себя в доме иконы. Когда он потребовал у своего сына объяснений, тот сказал: «По новой Конституции, обязатель­но в каждом доме должны быть иконы, об этом говорят ребята по селу» 30

Священнослужители и верующие поторопились объявить, что своей Конституцией государство санкционировало религию и больше нет нужды стыдиться быть верующим. Подкрепляя слова действием, один пастор «открыл в молитвенном доме нечто похо­жее на клуб. Он организовал для молодежи небольшую библиоте­ку, а для любителей пения — хоровой кружок». Много было со­общений о том, что священники начали принимать более заметное и весомое участие в сельских делах:

«Во многих местах попы стали ходить на собрания (родитель­ские, колхозные и проч.), стали частыми посетителями изб-чита­лен, библиотек, бесед и докладов. В селе Хватовке, Арзамасского района, поп потребовал от сельсовета, чтобы его пригласили на заседание сельсовета».

Чаще всего в сообщениях такого рода говорилось о священни­ках, вызывавшихся работать на ниве культуры, возглавлять кол­хозные клубы и библиотеки. «Ввиду того, что я по Сталинской Конституции сейчас равноправный, прошу дать мне работу в ка­честве заведующего клубом», — писал районным властям один из

То был период, когда движение за «колхозную демократию» достигло наибольшего размаха и многие колхозы переизбирали свою администрацию. Несмотря на то что, как уже указывалось, священники формально не имели права вступать в колхоз, неко­торые из них это сделали и даже были выбраны колхозниками на руководящие должности. Сообщалось об избрании священников и псаломщиков колхозными председателями, заместителями предсе­дателей, председателями колхозных ревизионных комиссий (прав­да, районные власти тут же отменяли результаты таких выбо­ров)³².

В самой церкви тоже бывали выборы. Так, в одном уральском сельсовете в 1937 г. церковный совет решил провести собственные выборы на основе тайного голосования. В Горьковском крае рай­онный совет получил 11 просьб санкционировать церковные выбо­ры (старост и церковных советов). Вероятно, таким образом ве­рующие, будучи столь много наслышаны о советских выборах и колхозной демократии, просто следовали веяниям времени, одна­ко коммунисты пришли в замешательство и преисполнились подо­зрений, задаваясь вопросом, что затевают церковники. Это явно какая-то уловка с их стороны, замечала одна провинциальная га­зета, цели которой пока не раскрыты³³.

Когда оживление в сфере религии коснулось политики, как случилось во время выборов 1937 г. в Верховный Совет³**, немед­ленно последовал вполне ожидаемый финал. Наряду с массовыми арестами деятелей церкви и сектантов поднялась волна истерии по поводу антисоветских заговоров под религиозной маской. Одна ленинградская газета, к примеру, рассказывала о шпионе, кото­рый перешел границу, нацепив фальшивую бороду и изображая нищенствующего монаха. Его схватили, после того как кто-то до­гадался, что борода фальшивая, и сорвал ее35.

Большой Террор вызвал страхи разного рода. Коммунисты бо­ялись религиозного заговора с целью свержения существующего строя. Верующие, как всегда в моменты возрастания социальной напряженности, думали, что не за горами конец света. В ежеднев­ных сообщениях советских газет о нарастающей угрозе войны и разоблачении все новых и новых предателей, шпионов, актов са­ботажа и заговоров крестьяне видели обещание еще больших мы­тарств и беспорядков в будущем.

«Слух шел от избы к избе. Две юркие старухи быстро про­скальзывали в дом, таинственно оглядывались и как бы нехотя присаживались на лавку. Затем они испускали тяжелые вздохи и в ответ на расспросы говорили: "Беда, бабыньки, висит над нами! Близок день кары божией. Началась война, голод... Молитесь".

И, перекрестившись, спешили дальше...

Этот пример вражеской деятельности церковников не едини­чен в Мгинском районе... Церковники все чаще стали заходить в избы колхозников и вести там антисоветские разговоры, угрожая при этом "страшным судом" тем, кто не ходит в церковь»³⁶.

Ширились пророчества о голоде, слухи о скорой войне и про­чие неуточненные «антисоветские» слухи (по-видимому, предска­зания падения советской власти). Странствующие богомольцы и богомолки распространяли таинственные «письма из Царствия Небесного» и «письма из Иерусалима», предрекающие грядущий конец света. В Псковской области, пограничной зоне, где паспор­та выдавались всем гражданам, включая колхозников, крестьяне несколько месяцев кряду отказывались получать паспорта и под­писывать какие-либо официальные документы. По их словам, странствующие монахи и «блаженные» говорили им, что скоро

конец света и пришествие Антихриста, и советовали прервать все контакты с государством³⁷.

Как часто бывало в России, религиозный язык в деревне отли­чался заметной антиправительственной окраской38. Антихрист и государство оставались неразрывно связанными в представлении российского крестьянина, как и двумя столетиями раньше, после великого раскола. Стремление коммунистического режима припи­сывать политическое значение любому проявлению религиозных чувств в народе являлось не только результатом навязчивых идей, свойственных партии, но и отражало некоторые черты реальнос­ти, характерные для российской деревни.