Преступность и насилие

Злоба

Злобы, ненависти и ожесточения в десятилетие, последовавшее за коллективизацией, хватало в деревне с избытком. Государство начало коллективизацию и проводило ее в принудительном поряд­ке, против воли крестьян, и нет сомнений в том, что именно госу­дарство и его уполномоченные служили главными мишенями для их негодования. Но не единственными — значительная доля крес­тьянской злости оказалась направлена на собратьев. Хотя коллек­тивизация нанесла удар крестьянству в целом, это вовсе не зна­чит, что она способствовала солидаризации деревни. Напротив, российское село (колхоз) 30-х гг. кажется местом, где вовсю про­цветали склоки и разброд, а взаимная поддержка и солидарность среди крестьян встречались редко. Разумеется, государство вряд ли могло приветствовать проявления подлинного духа солидар­ности в новых колхозах, поскольку это открывало бы возмож­ность активного коллективного сопротивления и, вероятно, воз­рождало бы общинные традиции, которые государство предпочи­тало похоронить. Но не видно и никаких признаков того, что сами крестьяне стремились к единству и гармонии в деревне, ко­торые пролили бы бальзам на раны, нанесенные коллективиза­цией. Наоборот, на протяжении всех 30-х гг. в российском селе, как кажется, царил дух неудержимой злобы.

Ряд обстоятельств вызывали или усиливали разлад в деревне. Во-первых, насилие и общее беззаконие, порожденные коллекти­визацией и в первой половине десятилетия главным образом нахо­дившие выражение в бандитизме, нападениях на советских работ­ников и селькоров, стычках между коллективизированными и не-коллективизированными крестьянами, а во второй половине — в нападениях на стахановцев. Во-вторых, — неопределенный статус бывших кулаков и раскулаченных, постоянно создававший про­блемы на протяжении всего довоенного периода. В-третьих, — сильнейшие внутрисельские раздоры, часто связанные с обидами и претензиями, возникшими в ходе коллективизации и раскулачи­вания, но подпитывавшиеся и стремлением соперничающих дере­венских группировок захватить в свои руки контроль над ключе­выми постами в колхозе. В-четвертых, — распространенная среди крестьян практика доносов и жалоб властям. Этот обычай имел некоторую историческую традицию, а вдобавок еще и поощрялся советским режимом.

Бандитизм, пышным цветом расцветший во время граждан­ской войны, но в 20-е гг. умерший, в результате коллективизации

возродился с новыми силами. Раскулаченные кулаки часто воз­главляли банды, которые, как говорят, были меньше тех, что дей­ствовали в гражданскую, и насчитывали, как правило, от 2 до 5 человек. Согласно донесению органов внутренних дел Западной области в 1934 г., они были вооружены револьверами, обрезами и охотничьими винтовками, однако в среднем на каждую банду в данном регионе приходилось всего 1 — 2 единицы огнестрельного оружия. Колхозы и колхозные активисты служили главной мише­нью их преступной деятельности, включавшей «зверские убийст­ва» колхозных руководителей, физическую расправу с колхозни­ками, поджоги и прочие формы уничтожения колхозного имуще­ства. Сводка 1931 г. по Сибири, где бандитов было особенно много, показывает, что от их налетов пострадало более 40% кол­хозов. В целом по Союзу, согласно колхозной переписи, прове­денной весной 1931 г., каждый шестой колхоз подвергался бан­дитским нападениям¹.

Хотя бандитизм, как негативное социальное явление, не слиш­ком широко освещался в советской печати, время от времени в ле­нинградской газете «Крестьянская правда» появлялись яркие, живые рассказы на эту тему. Так, в одной деревне Порховского района (Ленинградская область) бандиты убили колхозного пред­седателя и тяжело ранили районного милиционера. Председатель, коммунист-двадцатипятитысячник, услышал о том, что в доме одного из колхозников скрываются подозрительные личности. Придя туда с милиционером, он встретил двух вооруженных го­ловорезов: М.Е.Орехова по кличке «Черт», не имеющего постоян­ных занятий и места жительства, и Филарета Дружинина по кличке «Поп», сына бывшего архиерея этого района. Орехов имел 5 уголовных судимостей, а Дружинин бежал из тюрьмы, куда попал за воровство в колхозе. При появлении председателя и милиционера двое бандитов открыли огонь из винтовок и затем скрылись. Орехова схватили почти сразу же, однако Дружинина задержали не раньше чем через несколько месяцев, на квартире его отца в Ленинграде, где милиция обнаружила 5 револьверов и большое количество боеприпасов².

Месяц спустя та же газета рассказывала еще об одном случае бандитизма, на этот раз в Крестецком районе. Здесь бандитами были Алексей Столбнев, лицо без постоянных занятий и места жительства, и Васильев-Лаврентьев, названный «твердозадан-цем», т.е. в глазах советской власти почти кулак. Оба сидели в тюрьме, вероятно, за какие-то прегрешения, связанные с коллек­тивизацией, но бежали и нашли укрытие у родственников Столб-нева, Петра и Марии Столбневых, подделав удостоверения лич­ности на официальных бланках, которыми их снабдил бывший председатель сельсовета. Получив револьверы и обрез от Петра Столбнева, тоже имевшего в прошлом судимости за поджог и ху­лиганство, и боеприпасы от другого твердозаданца, они начали терроризировать местные колхозные кадры:

«С некоторых пор активистам-колхозникам Кушневеровского сельсовета Крестецкого района стало опасно выходить вечером на улицу и особенно проходить мимо леса. Из леса стреляли. Стре­ляли по тем людям, которые разоблачали классовых врагов, очи­щали деревню от хулиганов. Нападению подвергся коммунист На­умов, дважды стреляли в заведующего школой Бюнгера, случайно спаслись от смерти секретарь сельсовета Гаврилов и ветеринарный техник Ульянов...»³

Столбнев и Васильев-Лаврентьев одними из первых получили смертный приговор за бандитизм, введенный в РСФСР в марте 1935 г. и широко применявшийся, по крайней мере вначале. В Московской области 63% осужденных за бандитизм в течение ме­сяца после принятия соответствующего постановления были при­говорены к смерти. Применение смертного приговора за банди­тизм, по-видимому, смущало юристов, однако, по всем признакам, пользовалось большой популярностью среди населения — цент­ральный юридический журнал даже рекомендовал судьям не слишком идти в этом вопросе на поводу у настроений обществен­ности⁴.

В 1937 г. органы внутренних дел Горьковского края рапорто­вали о ликвидации действовавшей долгое время банды Романова, прославившейся не только вооруженными грабежами в Воскресен­ском районе, но также поджогами и убийствами сельских активис­тов. По словам чекистов, банда возглавлялась кулаками и состоя­ла из молодых уголовников, родители которых были «социально чуждыми» (по-видимому, кулаками, священниками, нэпманами и т.п. — все они занимали положение отщепенцев в советском об­ществе). Это одно из последних сообщений о бандитизме такого типа, с участием экспроприированных кулаков, мстящих колхо­зам, охватившем страну в первые годы после коллективизации. Впоследствии бандитизм еще продолжал мучить деревню, но при­нял более традиционную форму налетов и грабежей крестьянских селений, совершаемых разбойниками, скрывающимися в лесах^.

После коллективизации в деревне пышным цветом расцвело также «хулиганство». Это была новая форма антиобщественного поведения, разительно отличавшаяся от хвастливого иконоборчества, попрания родительской власти хулиганами-подростками в 20-е гг. Новое деревенское хулиганство имело мрачную, мстительную, антисоветскую окраску, и взрослые оказывались повинны в нем столь же часто, как и подростки. Как говорил в середине 30-х гг. один советский правовед, данный тип хулиганства, как правило, имел связь с протестом против хлебозаготовок или государствен­ных посевных планов, в число его проявлений входили срыв кол­хозных собраний и физическая расправа с должностными лицами⁶. Крестьяне часто совершали хулиганские действия в состоянии опьянения, придававшем им смелость и позволявшем впоследствии отрицать наличие антисоветского умысла. В отличие от прежнего

деревенского хулиганства, представлявшего по сути вызов тради­ционным крестьянским ценностям и связывавшегося в сознании ок­ружающих с комсомолом и просоветской ориентацией, новое хули­ганство, по всей видимости, стало формой сопротивления крестьян государству, порожденной возмущением против коллективизации.

Угрозы колхозным руководителям, вспышки неповиновения при проведении хлебозаготовок, избиение активистов, срыв собра­ний — вот характерные проступки, преследовавшиеся в то время по закону как хулиганство. Юридический журнал приводит в пример случай в одном сельсовете, где администрация созвала со­брание, чтобы организовать среди крестьян «добровольную» под­писку на государственный заем. «Группа хулиганов», узнав об этом, «...ворвались на заседание, подняли дебош, разбили лампу и всех разогнали»; затем принялись громить здание правления. В другом случае хулиганские действия были совершены во время проведения хлебозаготовок: пьяный колхозник ворвался в амбар, где молотили зерно, «открыл стрельбу в колхозников, работав­ших на молотьбе, двоих ранил и сорвал молотьбу»⁷.

Особенно ярким примером хулиганства в знак неповиновения может служить поведение одного колхозника по фамилии Щед-ров, «...во время заготовок явившегося на работу пьяным»:

«Проезжая пьяным верхом на лошади, Щедров увидел комис­сию по заготовкам картофеля, стал оскорблять ее и хулиганить, уселся на лошади лицом к хвосту и, проезжая по деревне, дергал лошадь за хвост, крича: "Вот как надо сдавать заготовки"»⁸.

Страдала деревня и от обычных форм хулиганства, являвших­ся показателем упадка нравов среди населения. В деревне Арши-ница Западной области 14-летний мальчик, сын твердозаданца, не вступившего в колхоз, застрелил 15-летнюю девочку во внезапном приступе злобы, без всякого определенного мотива. Расследова­ние, проведенное обкомом, показало, что Аршиница и соседняя деревня печально прославились многочисленными случаями хули­ганства. По словам 60-летней женщины из аршиницкого колхоза, «с наступлением вечера мы уже привыкли закрывать двери и окна. На огородах нельзя ничего садить. Нельзя слова сказать против хулиганов...»⁹.

Как ни странно, по-видимому, в 30-е гг., как и в 20-е, в дерев­нях не было регулярной милиции (или отделов НКВД), и не­многочисленная районная милиция выбивалась из сил, пытаясь поддерживать порядок в окружающей сельской местности¹⁰. Не­удивительно, что крестьяне то и дело жаловались: «Преступления у нас... остаются безнаказанными», — и предлагали различные способы, чтобы исправить положение дел, например, говорили, что самосуд, старую форму сельского народного правосудия, «нужно просто разрешить законом». В ходе обсуждения новой Конституции 1936 г. некоторые предлагали также дать работни­кам сельсоветов право арестовывать хулиганов и воров на месте, «а иначе они скроются и их больше не поймаешь»¹¹. На практи-

ке, как явствует из многочисленных донесений и замечаний, адми­нистрация колхоза и сельсовета зачастую присваивала себе это право без всякой легальной санкции. Одним из последствий недо­статочного внимания властей к поддержанию правопорядка в де­ревне было то, что каждому административному работнику прихо­дилось исполнять обязанности милиционера.

В первой половине 30-х гг. вражда между колхозниками и единоличниками, не вступившими в колхоз, нередко вела к наси­лию и беспорядкам. Поступали сообщения о деревнях, где едино­личники наклеивали колхозникам на окна листовки с угрозами убить их всех. В некоторых местах колхозники, вернувшись с поля, обнаруживали, что их личное имущество украдено, причем это были не обыкновенные кражи, а «более демонстративного по­рядка хищения, когда неподалеку находят похищенные предметы уничтоженными» *².

Обычным делом в начале 30-х гг. были акты насилия в отно­шении колхозных руководителей и активистов. Особенно часто подвергались им председатели колхозов и сельсоветов, но учителя и прочие представители местной «интеллигенции» тоже рискова­ли. В одном уральском селе «группа пьяных колхозников с кри­ками "кровопийцы" ворвались в Правление и пытались избить счетовода», а один разъяренный колхозник, явившись к председа­телю и не найдя его дома, в отместку избил его жену. В Киров­ской области в 1934 г. учительница была серьезно ранена, когда взорвали ее дом, якобы чтобы покарать ее как советскую акти­вистку¹³.

Селькоры — внештатные корреспонденты газет, чьи разобла­чения местных правонарушений вызывали сильное раздражение в деревне, — в начале 30-х гг. часто становились жертвами наси­лия. Приобретшее широкую известность дело такого рода — убийство Стригунова, колхозного бригадира и селькора из Воро­нежской области, находившегося в затяжном конфликте с верхо­водившей в деревне группировкой, пришедшей к власти и в кол­хозе. Безуспешные покушения на его жизнь имели место и зимой 1931 г., и осенью 1932 г. (тогда в него выстрелили через окно и промахнулись), наконец, летом 1933 г. он был убит. После этого газеты и органы правосудия развернули широкую кампанию по защите селькоров и ужесточению наказаний для тех, кто нападал на них. В 1932 г. в судах РСФСР рассматривались 462 таких дела; в 1933 г. только в первой его половине их было зарегистри­ровано 313¹⁴.

Во второй половине 30-х гг. колхозные стахановцы стали по­стоянными жертвами нападений со стороны остальных крестьян, завидовавших их привилегиям или возмущенных их сотрудниче­ством с советской властью. Стахановское движение, начавшееся в 1935 г. в промышленности и быстро распространившееся на сель­ское хозяйство, объединяло отдельных рабочих или колхозников, добровольно перевыполнявших нормы и повышавших производи-

тельность своего труда, и участники его публично прославлялись и вознаграждались государством. По идее, повышение производи­тельности труда должно было достигаться с помощью усовершен­ствования или рационализации методов производства, но в колхо­зе это зачастую означало просто выполнение большего количества работы. Стахановцы-мужчины в сельском хозяйстве обычно были трактористами или комбайнерами, а женщины — игравшие в сельском стахановском движении куда большую роль, нежели в городском, — часто работали доярками или скотницами.

Стахановцев везде не любили, как штрейкбрехеров и виновни­ков повышения норм, но в деревне подобное отношение проявля­лось чаще и принимало более насильственные формы. Односель­чане часто избивали и угрожали смертью известным стахановцам, когда те возвращались с областных или всесоюзных совещаний, где отмечались их достижения. На одного стахановца, не назван­ного по имени, другой колхозник набросился «за то, что он в конце рабочего дня предложил докосить оставшиеся 2 га семенни­ков клевера». Женщины-стахановки нередко подвергались поно­шению и прямым нападениям как со стороны других женщин, так и со стороны мужчин. В Сычевском районе Западной области летом 1937 г. были отмечены 19 криминальных инцидентов, свя­занных со стахановским движением в сельском хозяйстве. Типич­ные преступления против стахановцев — побои, оскорбления, все­возможные издевательства, порча льна, выращенного стаханов­скими отрядами. Жертвами главным образом становились женщи­ны, нападавшими были мужчины!⁵.

Во время Большого Террора на селе появилась особая катего­рия преступлений — преступления против жертв НКВД и членов их семей либо преступления, совершаемые лицами, заявляющими о своих связях с НКВД. Примером может служить попытка изна­силования колхозницы из Краснодарского края Елены Сусловой, муж которой незадолго до того был арестован как «враг народа». Как описывается в полуграмотном письме в «Крестьянскую газе­ту», насильник, бывший председатель станичного совета Пантелей Павленко, «напился пьяный, часов в 8 вечера пришел на кварти­ру к Сусловой Елене и говорит: "Иди в стан, совет, вызывает тебя НКВД". Женщина испугалась, спрашивает зачем. Он отвечает, оттуда не вернешься, а на пути, говорит, все в моих руках, могу спасти тебя. Суслова стала просить его, он набрасывается на нее и начинает безобразничать. Суслова стала защищаться и стала просить его. Если ты упираешься, говорит Павленко, то будет хуже, посадим. Ты знаешь, сейчас сажают ни за что»¹⁶.

В другом случае, тоже описанном в жалобе, направленной в «Крестьянскую газету», банда молодых крестьян — по крайней мере один из них имел уголовное прошлое — в 1937 — 1938 гг. терроризировала деревню Малиновка Саратовской области более года, заявляя, что им ничего не будет, потому что у них связи в

районном отделе НКВД. Однажды они при свете дня вломились к колхознику Арсентию By ко лову, требуя у него водку и закуску. «"В противном случае, — говорили они Вуколову, — мы дадим на вас материал, по которому вас выселят из Саратовской области". Причем Конюхов, Сапрыженков и Мельников говори­ли, что они в почете у руководителей района, особенно у одного работника следственного органа Аркадакского района»¹⁷.