О коллективизации и голоде

'/2 11-1682

ОБРАЗ СТАЛИНА В ДЕРЕВЕНСКОЙ МОЛВЕ

Трудно выяснить, что на самом деле думали крестьяне — вер­нее, что они говорили между собой, а не лицам, облеченным влас­тью, посторонним или образованным людям. Само собой разуме­ется, большинство наших источников — это либо сообщения по­сторонних лиц о крестьянах, либо сведения об общении крестьян с посторонними. Слухи представляют собой исключение из этого правила. К счастью для историков, советские органы внутренних дел собирали слухи как показатель настроений в народе и обще­ственной реакции на правительственные меры. Подбор несомнен­но осуществлялся тенденциозно, поскольку НКВД и его предше­ственников всегда в первую очередь интересовала та часть разго­воров среди крестьян, которая имела отношение к политике и го­сударству; и в 1930-е гг. слухи и мнения, о которых они доноси­ли, почти всегда носили крамольный характер.

Вопрос о том, насколько при этом искажалось реальное поло­жение дел, остается открытым. У финского коммуниста Арво Ту-оминена, повидавшего советскую деревню в 1934 г. в качестве члена хлебозаготовительного отряда, сложилось убеждение, будто крестьяне говорят о существующем строе не иначе как в бунтар­ском духе:

«По первому моему впечатлению, оказавшемуся прочным, все были настроены контрреволюционно и вся деревня восставала против Москвы и Сталина»².

Возможно, столь единодушное антисоветское настроение, по крайней мере частично, являлось следствием прибытия в деревню отряда Туоминена. Но равным образом возможно, как полагал Туоминен, что обычаи общения крестьян между собой требовали безоговорочно негативной оценки существующего строя и всех его действий. Это характерно для разговоров подчиненных лиц в армии, школах, тюрьмах и других закрытых учреждениях во всем мире, при этом для тех же самых подчиненных лиц столь же ха­рактерно проявление позитивного, гражданственного отношения в разговорах с вышестоящими. Таким образом, даже если мы вслу­шаемся, благодаря НКВД, в частные разговоры советских крес­тьян, вопрос о том, что же на самом деле они думали, останется до некоторой степени нерешенным.

Принимая во внимание это предостережение, мы все-таки можем узнать, какие мысли поверяли друг другу советские крес­тьяне посредством слухов в 1930-е гг. В области политики и пра­вительства их излюбленными темами были вероятность междуна­родного краха или свержения существующего строя, а также воз­можность и вероятные последствия войны. Уделялось внимание и признакам инакомыслия в партийном руководстве, и влиянию иностранных держав на советскую политику. Что касается пар­тийных лидеров, крестьяне выказывали стойкое враждебное и по­дозрительное отношение к Сталину — даже более враждебное и подозрительное, нежели к советскому строю в целом. В деревне, как замечал Туоминен, «не услышать было гимнов великому Ста­лину, какие слышишь в городах»³, в слухах господствовало мне­ние, что Сталин, как организатор коллективизации, — закорене­лый враг крестьян, и крестьяне желали его смерти, свержения его режима и провала коллективизации даже ценой войны и ино­странной оккупации.

Сталин дебютировал в роли главного героя деревенской молвы в марте 1930 г., после своего письма «Головокружение от успе­хов», возлагавшего на местных руководителей вину за перегибы, сопровождавшие коллективизацию. Эта лицемерная уловка яви­лась, как можно было ожидать, глубоко оскорбительной для ком­мунистов местного уровня, изо всех сил старавшихся выполнить партийные указания. Сталин и Политбюро, публикуя письмо, по-видимому, строили политический расчет на том, что выгода от благодарности крестьянства перевесит цену, которую придется при этом заплатить. Почти наверняка они пытались пробудить в крестьянстве «наивно-монархический» дух.

Крестьяне несомненно поняли, что послание обращено именно к ним. Со всей страны приходили сообщения о том, как в деревне старались раздобыть экземпляр газеты со статьей «Головокруже-

ние от успехов», переплачивая за нее по ценам черного рынка и расстраивая усилия некоторых местных коммунистов остановить ее распространение (в одном районе Северного края «у крестьян, читавших статью Сталина, отбирали газеты, вырывали их из рук»; где-то еще были конфискованы все экземпляры газет, по­ступившие в деревни по персональной подписке). На Урале крес­тьяне специально посылали в город ходоков, чтобы те купили «Правду» со статьей Сталина, «и именно "Правду", а не местную газету, так как последним совершенно не доверяли, причем за номер газеты платили до 10 рублей». Когда газету удавалось до­стать, она ходила по рукам и перечитьшалась снова и снова⁴.

Взяв на вооружение сталинскую статью, крестьяне, как могли, старались использовать ее против местного руководства. В одной уральской деревне группа крестьян в сопровождении сельского священника устроила шествие, потрясая газетными вырезками со статьей и угрожая привлечь местные власти к суду за «"незакон­ную" организацию колхозов». Быстро распространялись слухи: «Сталин сказал, рано еще строить колхозы» или «Сталин прика­зывает разогнать все коммуны и колхозы». В Мишкино на юге Урала даже прошел слух, будто Сталин приедет лично, чтобы за­щитить кулаков и наказать бедняков и колхозников, в результате целые группы кулаков сидели на железнодорожной станции в ожидании прибытия Сталина⁵.

Эти последние, несомненно, являлись крестьянами знаменито­го «наивно-монархического» толка. Но они были из отдаленной местности и в культурном отношении далеко отстали от крестьян, думавших о возбуждении судебного дела; сообщения о подобного рода поведении крайне редки. Большинство донесений о реакции крестьян гласит, что они стремятся воспользоваться сталинским письмом, но свое мнение о его авторе и намерениях последнего держат при себе. Следующий бум крестьянских разговоров о по­литике пришелся на годы голода, 1932 — 1933. Согласно донесени­ям ОГПУ по Западной области, крестьяне с тревогой комментиро­вали весной 1932 г. слухи о голоде на Украине, говоря о возмож­ности войны и революции (были слухи, будто революция начнет­ся 1 мая) и выражая надежду, что в случае войны советский строй падет. По их мнению, советская власть скрывала от них важную информацию (которая, конечно, была), а газеты и пропа­гандисты все врали. Среди высказываний, о которых доносило ОГПУ, встречались следующие:

«Я думаю, скоро будет война, тогда колхозы развалятся, я первый уйду с колхоза. Сейчас говорят, что уже поляк и японец идут войной, только от нас скрывают».

«Объясните мне такой вопрос, какое это будет на 1-е мая "кро­вавое воскресенье", по деревне идут разговоры, что на 1-е мая пойдет война, везде и всюду большевиков будут резать».

«Думаю, если будет война, ни один не пойдет в защиту совет­ской власти»⁶.

■л... ³²³

Мнение крестьян о Сталине, по сообщениям ОГПУ, было еди­нодушно отрицательным. Один колхозник сравнивал его с Лени­ным, отнюдь не в пользу Сталина:

«...т. Сталин слишком большим темпом стал зажимать по этой части... Иначе обстояло дело, если бы был жив Ленин, [нрзб.] че­ловек с высоким образованием и имел много жизненного опыта, а у Сталина, к сожалению, этого нет»⁷.

Среди крестьян Западной области ходил загадочный анекдот по поводу сталинского лозунга «Социализм в одной стране». Ста­лин поехал на Кавказ в отпуск и, пока был там, работал пасту­хом, потому что некому было пасти овец (намек на отток населе­ния из деревень вследствие коллективизации). С горы спустился Карл Маркс и услышал, как Сталин поет: «Мы социализм в одной стране построим». Маркс спрашивает, кому он поет. Ста­лин отвечает: «Пою песню своим баранам, т.е. партии»⁸.

Недоверия крестьян к Сталину и его песням не смягчил ста­линский призыв к колхозникам становиться зажиточными на Пер­вом съезде колхозников-ударников в январе 1933 г. Как отметило ОГПУ, реакция была мрачной и подозрительной, боялись ловуш­ки. Станешь зажиточным, говорили крестьяне, тебя тут же раску­лачат⁹.

О существовании еще большей враждебности, направленной лично на Сталина и М.И.Калинина, председателя ЦИК СССР, сообщалось из охваченного голодом Поволжья в 1932 — 1933 гг. (на Калинина, единственного высокопоставленного партийного руководителя крестьянского происхождения, прежде смотрели как на защитника крестьянства; однако за время голода его акции упали, и с этих пор он стал мишенью особой злобы и насмешек в деревне). В ходе хлебозаготовок 1932 г. деревню наводнили слухи, будто хлеб предназначался не для того, чтобы кормить го­рода и Красную Армию (как заявляло советское руководство), а на экспорт. Появились частушки и прибаутки по поводу государ­ственных экспортных планов. Вину за голод возлагали на Стали­на, «заварившего все это» в 1932 г., и жизнь при Сталине срав­нивалась с жизнью при Ленине, отнюдь не в пользу первой:

Когда Ленин был жив, нас кормили.

Когда Сталин поступил, нас голодом морили¹⁰.