Маршрут экспедиции

«Комплексная морская арктическая экспедиция» на Яндекс.Картах

Карта

Мой научный интерес связан с поиском подходов к исследованию психологического и биологического обеспечения контакта “человек – среда обитания”.

Маршрут путешествия пролегал через моря, острова и архипелаги Северного Ледовитого Океана в природно-климатической зоне арктической пустыни и тундры. Считается, что это область с крайне неблагоприятными условиями для жизни.

Мне было известно о ряде парадоксальных переживаний, с которыми сталкивается человек в Арктике и в других зонах, которые можно было бы назвать экстремальными. К этим зонам относятся пустыни, высокогорья, глубокие пещеры, орбитальные станции и т.д.

Один из малообъяснимых феноменов, с которыми нередко имеет дело арктический путешественник это так называемая арктическая болезнь, которая выражается в необъяснимой тяге вернуться в Арктику. Я предполагаю, что это указывает на важность и ценность переживаний, с которыми сталкивается человек в Арктике, быть может не всегда понимая их содержание и значение. Собственно тяга вернуться туда, где было получено важное переживание, не дает покоя ни мореплавателю, ни альпинисту, ни космонавту, ни пустыннику. Мне показалось, что расшифровка содержания этих переживаний имеет большое значение.

Контакт человека с непривычной средой обитания сопровождается дестабилизацией привычных сенсорных стереотипов, которые поддерживают интерфейс в системе “человек и окружающая среда”.

Интерфейс понимается как способ или устройство, при помощи которого две системы (в данном случае человек и окружающая среда) общаются друг с другом. Интерфейс возникает в области контакта человека с окружающей средой как совокупность реакций образующих сигнальную среду, обеспечивающую возможность осуществления транзакций. Будучи однажды созданным, интерфейс не нуждается ни в управлении, ни в администрировании, и функционирует в автономном от создателя режиме. Создавая возможности и удобства в общении между системами интерфейс ограничивает их информационное взаимодействие выделяя и усиливая полезный сигнал. Нередко эти ограничения становятся препятствием для создания инструментария необходимого для решения задач определенного класса.

Понятие интерфейса в этом случае не сводимо к понятиям мироощущение, мировосприятие, мировоззрение и т.п. Во-первых, потому, что интерфейс включает в себя, неосознаваемую область контакта, помимо осознаваемой, а значит, событие в этой области не может “ощущаться”, “пониматься”, во-вторых, потому что на границе контакта Человек – Окружающая среда коммуникативные процессы протекают в интерактивном режиме.

Следует отметить, что интерфейс в системе “человек – окружающая среда” является продуктом ее эволюции.

Он поддерживается с одной стороны сущностно, духовно, с другой стороны он поддерживается физическими процессами, в том числе протекающими на квантовом уровне, информационными процессами, физиологическими процессами, биохимическими процессами, психологическими процессами, социально-культурными процессами, технологическими процессами.

Человека можно представить как пользователя интерфейсом, который является продуктом как онто-, так и филогенеза, а стало быть основанного на конвенциональном представлении о том, что есть мир. Процесс онтогенеза подразумевает возникновение, способа обмена управляющей информацией, уже на стадии эмбриогенеза в системе “плод-мать-среда обитания” и его развитие в системе “ребенок – мать – окружающая среда” в процессе перехода от рождения к фазе нормального аутизма, затем к нормальной симбиотической фазе, и затем к процессу “сепарации-индивидуации”.

На стадии эмбриогенеза интерфейс в системе “плод – мать – среда обитания” обеспечен биологическими программами, сопровождающими течение беременности и согласовывающими состояние эмбриона, состояние организма матери, с состоянием окружающей среды, и моделью потребного результата.

После рождения система “ребенок-мать-среда обитания” нуждается в новом интерфейсе. Его формирование осуществляется поэтапно, по мере того как ребенок переходит от фазы аутизма, к симбиотической фазе, и затем к процессу “сепарации-индивидуации”.

Не смотря на то, что в стадии нормального аутизма, которая длиться от рождения до полутора месяцев ребенок живет, по большей части в мире внутренних стимулов, контакт с внешней средой осуществляется и управляется на инстинктивном уровне.

Симбиотическая фаза продолжается примерно от полутора до 5-6 месяцев. В начале симбиотической фазы материнский уход и старания самого ребенка снять напряжение сосредоточены вокруг попыток достижения и поддержания гомеостаза. Ребенок в это время начинает проводить различие между «приятным», «хорошим» качеством и «болевым», «плохим» качеством переживания (Малер и Гослинер, 1955). Такая дифференциация оказывается первой квази-онтогенетической основой более позднего механизма расщепления. Энграммы этих двух примордиальных качеств стимулов возникают внутри первичной неразделенной матрицы, которую Э.Якобсон (1964) назвала «первичным психофизиологическим Я». [1]

В начальной стадии процесса сепарации-индивидуации индикатором внимания, направленного на внешний мир, оказывается прототипический двухфазный зрительный паттерн, состоящий в обращении к внешним стимулам, а затем их перепроверка на целостном образе (гештальте) матери, в особенности – ее лица. Из такого считывания появляются первые элементы характерных реакций на неизвестное. Обращенная вовне чувствительная деятельность постепенно заменяет направленный внутрь катексис внимания, который лишь недавно почти исключительно был направлен на симбиотически дезориентирующие внутренние ощущения. Теперь начинается этот процесс, который справедливо может быть назван «вылупливанием» (hatching). [1]

На этой стадии интерфейс в системе “ребенок – мать – среда обитания” оказывается под значительным влиянием образа матери, который становится проводником информации об опыте совершенно различного свойства. В некотором смысле мать становится одним из программистов интерфейса в системе “ребенок – мать – среда обитания”, при этом лишь в определенных пределах совмещая функцию программирования с функцией проектирования. Мать не может быть свободна в проектировании интерфейса своего ребенка, не только вследствие его и своей биологической обусловленности, но и потому, что она функционально обязана согласовать интерфейс ребенка с определенной культурной традицией. Культурная традиция, в свою очередь возникает в практике освоения сообществом, которому принадлежит мать, некоторой географической области, обладающей определенными ландшафтными, природными, климатическими условиями. Культура матери предопределяется наличием социо-природной системы которую человек идентифицирует как родину (motherland). Эта социоприродная система стремиться сохранить собственную идентичность и целостность своих границ. Она и является основным заинтересованным лицом, выполняющим функцию как заказчикака, так и основного проектировщика интерфейса в системе “ребенок-мать-среда обитания”. Проектировщик имеет свои интересы и свой собственный взгляд на то – как должен развиваться ребенок. Этот взгляд, как правило, не может учесть его индивидуальность. А между тем индивидуальность человека это что-то вроде правды о нем. Родина, не редко с досадой относится к этой правде, создавая систему дезориентирующих воздействий на человека, которые могут быть объединены под общим названием “морок”. Человек с одной стороны оказывается его жертвой, а с другой стороны иждивенцем, так как он поддерживает стратегию адаптации и выживания в определенной социо-природной среде. Он не редко готов жертвовать своей подлинностью и достоинством ради безопасности, и в конце концов становится персонажем в чужой пьесе автоматически следуя предписаниям “морока”. Понимание, чем он жертвует ради своей безопасности приходит слишком поздно, а иногда совсем не приходит. Человек с возрастом просто погружается в слабость, болезнь и бессмысленность, постепенно обременяя своими проблемами социо-природную систему, породившую его.

Между тем развитие социо-природной системы осуществляется в результате усилий людей, которые смогли стать если не авторами, то по крайней мере соавторами своей собственной судьбы. Авторство предполагает творчество, а значит и возможность выхода за пределы жесткой биологической, социальной и культурной обусловленности. Как правило, интерфейс созданный “по заказу” родины ограничивает доступ человека к ресурсам собственной самости (self), что в результате приводит к образованию либо ригидной, либо неустойчивой, но в любом случае ложной и не творческой идентичности, препятствующей самоактуализации человека.

В творческом поиске своей подлинной судьбы, человек обращается к своей трансцендентной сущности, так как безотчетно знает, что дефицитарность, которая сопровождает его в этом мире преодолевается, где-то там, за пределами пространства-времени, где-то в вечности, где нет ни будущего, ни прошлого, а значит и нет удручающей необратимости.

Он не всегда осознает, но в глубине души всегда знает, что его достоинство не связанно, а действует вопреки пристрастиям к временному, земному, ограниченному.

Контакт с непривычной природной средой, в которой он не может опираться ни на образцы, усвоенные в процессе социализации, ни на филогенетический опыт, закрепленный в инстинктивных побуждениях может вывести человека за пределы конвенционального социально и биологически обусловленного интерфейса и познакомить его с вечностью и с тем кем он в ней является.

Это может происходить не только в Арктике, но и в любой экстремальной зоне. Одно из самых удачных описаний этого опыта принадлежит перу Антуана де Сент Экзюпери.

“Когда-то я прожил три года в Сахаре. И я, как многие другие, пытался постичь, чем же она завораживает и покоряет. Казалось бы, там только и есть что одиночество и лишения – но всякий, кому случилось побывать в пустыне, тоскует по тем временам, как по самой счастливой поре своей жизни. «Тоска по бескрайним пескам, тоска по одиночеству, тоска по простору» – все это лишь слова, литературные штампы, и ничего они не объясняют. А вот здесь, на борту парохода, битком набитого пассажирами, я, кажется, понял, что же такое пустыня.

Да, конечно, в Сахаре, сколько хватает глаз, видишь все тот же песок, вернее, обкатанную временем гальку (песчаные дюны там редкость). Там ты вечно погружен в неизменное однообразие скуки. И однако, незримые божества создают вокруг тебя сеть притяжений, путей и примет – потаенную живую мускулатуру. И уже нет однообразия. Явственно определяются знаки и вехи. И даже тишина всякий раз иная.

Бывает тишина мирная, когда утихает вражда племен и вечер приносит прохладу, и кажется – ты остановился в безмятежной гавани и спустил паруса. Бывает полуденная тишина, когда под давящим солнцем – ни мысли, ни движения. Бывает тишина обманчивая, когда замирает северный ветер, когда мотыльки и стрекозы – цветочная пыльца, взметенная из глубинных оазисов, – предвещают песчаную бурю с востока. И тишина недобрая, когда узнаешь, что в шатрах дальнего племени зреет заговор. И тишина загадочная, когда между арабами завязываются тайные переговоры. И напряженная тишина, когда ждешь гонца, а он все не возвращается. И пронзительная ночная тишина, в которую вслушиваешься, затаив дыхание. И тишина, полная грусти, когда вспоминаешь тех, кого любишь.

Все тяготеет к полюсам. Каждая звезда указывает верный путь. Все они – звезды волхвов. Каждая служит своему богу. Вон та указывает путь к далекому, почти недостижимому роднику. И даль, что отделяет тебя от этого родника, гнетет, точно крепостной вал. А эта указывает на родник, который давно иссяк. И сама эта звезда кажется иссохшей. И в пространстве, отделяющем тебя от пересохшего родника, дороги нет. А вон та звезда привела бы к неведомому оазису, который восхваляли кочевники, но дорога туда заказана: ее преграждают непокорные племена. И пески между тобою и тем оазисом – как заколдованная лужайка из сказки. Еще одна звезда ведет на юг, в белый город, он точно сладостный плод, так и тянет его отведать. А та ведет к морю.

И наконец, магнитное поле пустыни порождают безмерно далекие, почти неправдоподобные полюсы: дом твоего детства, который и сегодня живет в памяти; друг, о котором только и знаешь, что он есть.

И ощущаешь себя в силовом поле: есть силы пронизывающие, животворные, они тебя притягивают или отталкивают, льнут к тебе или сопротивляются. И стоишь на земле твердо, уверенно и надежно, в самом средоточии важнейших путей и направлений.

Пустыня не дарит осязаемых богатств, здесь ничего не видно и не слышно, а меж тем внутренняя жизнь не слабеет, напротив, становится еще насыщенней, и волей-неволей убеждаешься, что человеком движут прежде всего побуждения, которых глазами не увидишь. Человека ведет дух. В пустыне я стою ровно столько, сколько стоят мои божества”. [2].

Путешествие в экстремальной зоне содержит в себе возможность неожиданного выхода за пределы привычной конвенциональной реальности. Контакт с миром за пределами коллективного интерфейса нередко сопровождается пародоксальным чувством успокоения утешения и освобождения, вопреки тому, что человек начинает подвергаться реальной опасности.

Вот эпизод из рассказа Стивена Каллахэна, единственного в истории мореплаваня человека, проведшего в одиночестве на дрейфующем по океану плоту более двух месяцев и сумевшего выжить. “Несчастье может обрушиться на моряка и в бурю и в штиль, но море посылает его вовсе не из ненависти или презрения. Оно не ведает ни ярости, ни гнева. Но оно никогда не протянет вам и дружеской руки помощи. Оно просто существует – огромное, могучее, равнодушное. Его равнодушие не вызывает во мне раздражения, и меня не смущает мысль о собственной ничтожности в сравнении с ним. Скорее наоборот – это одна из главных причин, побуждающих меня поднимать свой парус: благодаря общению с морем как никогда остро воспринимается незначительность в этом мире и меня самого, и всего человечества”. [3]

Я понимаю, как могут прокомментировать эти переживания экзистенциальные психологи. Дескать, тревога, вызванная конкретными обстоятельствами, переживается гораздо легче, чем размытая неопределенность экзистенциальной тревоги.

Однако на борту НЭС “Михаил Сомов” мы, члены Морской арктической экспедиции, чувствовали себя защищенными как никогда. Это судно ледового класса, оснащенное самым современным оборудованием и технологиями мореплавания в условиях Арктики, уверенно прокладывающее свой путь сквозь шторма и льды. Длинна судна около 120 м, высота от ватерлинии до палубы около 10 м. И даже во время шторма 8-10 баллов корабль идет уверенно настолько, что в столовой на столах посуду никто не закрепляет.

Мы знали, что если даже ледовая обстановка окажется крайне неблагоприятной и мы не сможем пробиться сквозь льды нам придут на помощь. В Диксоне на рейде стоял атомный ледокол “Россия”, готовый выйти в море по первому сигналу тревоги и освободить из ледового плена любое, затертое льдами, судно. Неблагоприятная ледовая обстановка могла перенести сроки нашего возвращения домой максимум на две недели. Мы знали, что запасов воды, продовольствия и горючего достаточно для того, что бы перенести такую задержку спокойно.

Высадки на берег осуществлялись на вертолете, пилотам которого мы очень доверяли. Они настолько мастерски владели машиной, что создавалось впечатление, будто бы перелет с корабля на берег более безопасен, чем поездка на автомобиле по городу.

На берегу реальную опасность представляли белые медведи. Но мы были вооружены ружьями, карабинами, ракетницами. Мало того, перед посадкой вертолет облетал место высадки, распугивая всех хищников. Поэтому ни в коем случае нельзя утверждать, что мы чувствовали себя в опасности.

Однако причины для беспокойства были, и они порождались отнюдь не обстоятельствами путешествия. Каждый из членов экспедиции оставил на материке тяжелый груз очень тревожных проблем. Однако в Арктике у многих членов экспедиции отношение к ним претерпело значительные изменения, и повторяю, отнюдь не потому, что мы подверглись еще большей опасности. А потому, что одухотворенная пустота Арктики, донесла до наших сердец содержание, по сравнению с которыми соображения безопасности, вызывающие тревогу на берегу начали казаться несущественными.

Следует отметить важную деталь. Мы поселились на борту НЭС “Михаил Сомов” за две недели до отправления в путь. Эти две недели мы стояли на рейде в Северной Двине около Архангельска. Было очевидно, что члены экспедиции не могут отключиться от проблем, которые они оставили дома. Относительно высокая тревожность отслеживалась и при помощи психодиагностических тестов. Как ни странно, тревожность начала снижаться на вторые сутки путешествия, после выхода в Баренцево море. То есть после сепарации от материка (в русском языке слово “мать” и “материк” являются однокоренными).

Первые сутки наш путь лежал через Белое Море. Не смотря на то, что оно подарило ощущение могучего простора и вольности, тревожность, которая привычно угнетала большинство членов экспедиции, не утихала. Следует отметить, что Белое море расположено как бы в теле материка, представляя собой некоторое подобие матки.

Чувство успокоения и освобождения начало распространяться в душе после прохода через горло Белого моря, по мере того как участники экспедиции проникались ощущением духовного единства с Мировым Океаном, часть которого была обозначена топонимом Баренцево моря. Сравнения с маткой и соответственно напрашивающаяся метафора с рождением приходит мне в голову только сейчас. Тогда же, просто хотелось плакать от радостного чувства возвращения к чему-то истинному, вечному и мудрому.

Следует отметить, что после сепарации от материка эти чувства тронули сердца только тех членов экспедиции, которые смогли открыться миру арктической природы и построить с ним более или менее глубокий контакт. Разумеется, этот опыт оказался доступен не всем, так как сопровождался дестабилизацией привычного интерфейса в системе “человек – окружающая среда”. Те кто пытался сохранить привычный интерфейс, по прежнему обнаруживали тревожность и нечувствительность к красоте окружающего мира. Они стремились к общению, в котором содержалась возможность воспроизводства привычной структуры личности и коллективного интерфейса. Или старались занять себя просмотром видеофильмов, игрой в компьютер и постепенно их присутствие на корабле превратилось в маету.

Контакт с природной средой Арктики нередко рождает у путешественника ощущение, что он получает реальную возможность коренного преображения. Что в его жизни больше никогда не будет того, что угнетало его в прошлом. Однако после окончания путешествия привычное ощущение материковой тревоги имеет тенденцию к восстановлению как аспект субъективного представления о норме.

Опыт полученного в результате Арктического путешествия позволяет предполагать, что то, что нередко называется экзистенциальной тревогой является продуктом материкового “морока”, который пытается пугать путешественника, удерживая его в рамках конвенциональной реальности, поддерживаемой коллективным интерфейсом и препятствуя свободному развитию видения собственной идентичности и ее отношения с мирозданием.

“Материковый морок” поддерживает ощущение, что социально-природная система воспринимаемая как Родина отзывчива к капризам человека возбужденного чувством собственной важности. Утрата этого чувства воспринимается человеком как поражение, а не редко и как катастрофа. Угроза этой катастрофы держит человека в постоянном напряжении. Очевидно, что это чувство лежит в основе одной из базовых защитных иллюзий, которая помогает младенцу сформировать необходимое для его нормального развития чувство собственной ценности для тех, от кого он зависим.

Путешествие через экстремальные зоны, это путешествие через мир абсолютно безразличный к капризам гордеца. Это мир, который не оставляет ни единого шанса для поддержания чувства собственной важности. И не странно, что человек в этом мире начинает испытывать облегчение. Потому что, при всей своей видимой суровости, он открывает страннику путь к обители вечной любви, которая, судя по всему, и есть подлинная реальность.

Контакт человека и окружающей среды имеет сложную многоуровневую структуру. Он осуществляется, как на осознанном, так и на бессознательном уровне. При этом осознание контакта вторично. Прежде всего, контакт возникает, на бессознательном уровне и поддерживается даже тогда, когда способность осознавать ограничена или полностью угнетена (сон, обморочные состояния и т.д.).

Граница осознаваемого контакта чаще всего не совпадает с границей контакта на бессознательном уровне. Пространство и время на осознанном и бессознательном уровне воспринимается по-разному. Если расширение пространственно-временного масштаба восприятия реальности является результатом расширения области осознания, то бессознательное обладает заведомо большей широтой, протяженностью и длительностью контакта с реальностью, чем сознание.

Кроме того, контакт человека с окружающей средой имеет еще и сущностное измерение.

Сущностное измерение характеризуется глубиной контакта.

Мерой глубины контакта с окружающей средой является образованное в его процессе количество информации за единицу времени.

Глубина контакта человека с реальностью не находится в его полном произволении. Однако в определенных пределах человек может развить в себе способность к произвольному углублению контакта при помощи специальных практик. Теоретически он может углублять его неограниченно до исторических и пространственных пределов антропной вселенной, однако реально он сталкивается с несколькими типами ограничений этого контакта. Типология этих ограничений и возможность их преодоления является темой отдельного исследования.

Практика произвольного углубления контакта с окружающей средой показывает, что при правильных усилиях глубина контакта скачкообразно меняется, по мере того как созерцатель концентрирует внимание на том или ином фрагменте реальности.

Глубина контакта человека и окружающей среды на осознанном уровне зависит от его отношений с собственным бессознательным.

Разобщенность с собственным бессознательным, приводит к утрате переживания реальности контакта с окружающим миром “здесь и теперь”. В то же время, избыточный контакт с бессознательным сопровождается инфляцией эго и угрозой распада личности.

Разобщенность с собственным бессознательным, как и “затопление” сознания содержанием бессознательного является следствием снижения способности к гармонизации фундаментального антропологического конфликта. (Конфликт между речевым, рефлексивным и непосредственно-чувственным способом образования (в данном случае создания образа) реальности.

Граница контакта между человеком и окружающей средой, а так же характер происходящих на этой границе событий зависит от процессов поддерживающих идентичность человека. Процесс выделения человека из окружающей среды происходит под семантическим влиянием идентичности и осуществляется по сущностным критериям. Сущностные критерии, поддерживающие идентичность человека образуют его достоинство, которое обеспечивает устойчивость развития человекоразмерной системы. Идентичность человека (Кто есть Я?), как и его достоинство, проявляется через отношения с миром (Что есть не Я?).

При этом суть достоинства остается атрибутом области максимальной неопределенности в этой системе. Попытки полностью устранить неопределенность и “уконкретить” критерии отличающие “Я” от “не Я” сопровождаются тенденциями к тривиальной динамики, т.е. к упрощению структуры системы и в конечном итоге вырождению.

Отказ от попыток внести определенность создает угрозу “растворения” структуры личности в недифференцированном материале бессознательного к регрессу и в конце концов к той же тривиальной динамике.

Развитие личности осуществляется в муках, на острие фундаментального антропологического конфликта, который во многом предопределяет характер отношения человека с миром.

Структура интерфейса в системе Человек – Окружающая среда обеспечивается опытом.

Можно выделить следующие виды опыта существенным образом влияющего на структуру интерфейса в системе “Человек-Окружающая среда”: