Предпочтения людей относительно политического устройства зависят от их представления о собственном благе, а также от того устройства, которое полагается предпочитаемым

Насилие, подчинение, предпочтение

Глава I КАПИТАЛИСТИЧЕСКОЕ ГОСУДАРСТВО

Государства обычно начинаются с чьего-нибудь поражения.

Утверждения о том, что «исток государства — завоевание» и что «исток государства — общественный договор», не являются взаимоисключающими. Первое относится к тому, как государства возникали в реальности, а второе — это логическое умозаключение, причем оба они могут быть верными одновременно. Историческое исследование может установить, что, насколько мы можем знать, большинство государств возводит свое происхождение к поражению, нанесенному одному народу другим; реже — к возвышению победоносного вождя и его войска над собственным народом; и почти всегда — к переселению. В то же время общепринятые аксиомы помогут «установить» (в другом смысле этого слова), что рациональные люди ради своего же блага считают выгодным подчиниться монарху, государству. Поскольку эти два типа объяснений выражены в не связанных друг с другом понятиях, бесполезно пытаться соотнести их или отдать одному приоритет над другим. Не имеет смысла и вывод о том, что поскольку государства возникли и стали процветать, то отдать себя под их власть должно было быть рациональным решением для людей, заинтересованных в собственном благе, — в противном случае им пришлось бы гораздо больше повоевать, прежде чем они пришли бы к тому же решению.

Рассмотрим в этом свете одну из достойных попыток согласовать происхождение государства путем насилия (о чем свидетельствует история) с рациональным волеизъявлением подданного, которое лежит в основе онтологии аналитического типа, таких как общественный договор¹. В этой работе говорится, что любой индивид, живущий в естественном состоянии, формирует оценку всех будущих доходов, которые он, вероятно, получит в этом состоянии, и всех будущих доходов, которые он мог бы получить в гражданском обществе, наделенном государством. Полагается, что вторая оценка больше, чем первая. Обе оценки приводятся к текущей ценности*. Для того чтобы все вокруг заключили общественный договор, обеспечивающий переход от естественного состояния к гражданскому обществу, требуется время. По этой причине высокие доходы, появляющиеся в результате возникновения государства, относятся к будущим периодам, а текущая ценность их превышения над доходами в естественном состоянии невелика. Это может стать недостаточно сильным стимулом для того, чтобы убедить всех согласиться на общественный договор. С другой стороны, государство можно быстро создать насильственным путем. Высокие доходы, порожденные его возникновением, начнут поступать быстро и уменьшатся не так сильно, если их привести к текущей ценности. Сравнение текущей ценности доходов в случае государства, которое формируется медленно, путем мирного обсуждения условий общественного договора, и в случае государства, которое создается быстрым насильственным путем, оказывается в пользу насилия. Тогда можно предположить, что рациональный индивид, стремящийся к максимизации своего дохода, положительно воспримет насилие по отношению к себе со стороны того, кто приносит с собой государство, либо сам обратится к насилию, чтобы организовать государство. Читатель может воспринимать это либо как объяснение причины того, что большинство госу-

¹ Robert L. Carneiro, "A Theory of the Origin of the State", in J. D. Jennings and E. A. Hoebel (eds), Readings in Anthropology, 3rd edn, 1970.

^* Во многих современных переводах англоязычный термин present value, следуя советской марксистской традиции, переводится как «текущая стоимость». Этот перевод неточен и может вводить в заблуждение. В настоящем издании слово value в большинстве случаев переводится как «ценность». — Прим. науч. ред.

дарств было создано путем насилия, а не путем мирных переговоров (что, впрочем, не могло входить в намерения автора), или же как утверждение, что, какова бы ни была историческая причина в каждом конкретном случае, данная теория рациональной мотивации ей по крайней мере не противоречит.

В подобных теориях, как и в предшествующих им теориях общественного договора, напрашивается поспешный вывод о том, что поскольку государства возникали путем насилия и процветали и поскольку людям имеет смысл без колебаний покориться насилию, ведущему к созданию государства, к которому они стремятся, но не могут достичь, то люди с радостью восприняли насилие, направленное на создание государства, после того как оно было создано. Здесь предполагается, что государство независимо от своего мирного или насильственного происхождения помогает людям в их стремлении к своему благу.

К удивлению, это предположение практически никогда не формулируют в более общем виде, например таком, который позволяет использовать алгебраический знак. Тогда оно звучало бы как «государство помогает/препятствует», а итоговое соотношение зависело бы от эмпирического содержания терминов «помогать» и «препятствовать». Его можно было бы сформулировать более информативно: «государство помогает/препятствует одним людям, препятствует/помогает другим и не влияет на остальных». Тем, на кого оно влияет, государство помогает и препятствует по-разному и в разной степени. Алгебраическая сумма определяется сопоставлением между теми, кому оно помогает, и теми, кому оно препятствует, за исключением того случая, когда по счастливой случайности множество последних не окажется пустым (т.е. каждому государство либо помогает, либо оставляет его в покое). То, что мы натолкнулись на межличностные сравнения на столь раннем этапе, свидетельствует о том, что наши размышления по крайней мере движутся в правильном направлении, к центральным вопросам политической теории.

Если когда-нибудь и существовали люди, находящиеся в естественном состоянии — а навязывание им государства насильственным путем является регулярно повторяющимся историческим фактом, — то уместно задаться вопросом: почему стандартная политическая теория считает фундаментальной истиной утверждение, что они предпочли государст-

во? На самом деле этот вопрос распадается на два, один ех ante*, а другой ex post**: (i) Предпочитают ли люди в естественном состоянии это состояние государству? (и) Будучи в государстве, предпочитают ли люди ему естественное состояние? Эти вопросы совершенно обоснованно учитывают определенную связь предпочтений с политическим окружением, в котором люди реально живут². Однако когда вопросы

* До события (лат.). — Прим. науч. ред.

** После события (лат.). — Прим. науч. ред.

² В более сжатом виде та же самая мысль содержится в прекрасной книге Майкла Тейлора «Анархия и кооперация» (Michael Taylor. Anarchy and Cooperation, 1976, p. 130): «...если предпочтения изменяются в результате наличия самого государства, тогда неясно даже, что означает желательность государства». См. также в работе Брайана Барри «Либеральная теория справедливости» (Brian Barry, The Liberal Theory of Justice, 1973, p. 123—124) близкие рассуждения о том, что, поскольку в результате социализации люди адаптируются к окружающей среде, маловероятно, чтобы неоднородное или плюралистическое общество стало однородным и наоборот, хотя «только одному поколению придется пострадать, чтобы создать ортодоксию (как показывает отсутствие альбигойцев во Франции и евреев в Испании)». Однако, на мой взгляд, Барри несколько однобоко использует аргумент о социализации. Нужно ли нам исключать вероятность того, что окружающая среда может порождать не только положительные, но и отрицательные предпочтения по отношению к самой себе? Имеется достаточно примеров, свидетельствующих о яростном отвращении к тоталитаризму и о стремлении к разнообразию со стороны некоторой неизвестной, но, вероятно, немалой части населения социалистических стран, принадлежащего ко второму социалистическому поколению, и даже среди населения Советской России, принадлежащего к третьему поколению. На плюралистическом Западе одновременно существует стремление к большему единству целей, к моралистическим установкам, неприязнь к массовости, к тому, что Даниел Белл называет «порно-поп-культурой» и «психоделическим базаром». Возможно, все это говорит только о том, что в любом обществе есть скрытые коррозийные элементы (хотя лишь в некоторых обществах правители подавляют их). В то же время если признать, что социальные состояния могут порождать положительные и отрицательные предпочтения, то обобщение аргумента об «эндогенных предпочтениях» оказывается далеко не тривиальным. В противном случае эндогенное формирование предпочтений будет постоянно закреплять любой статус-кво и историчес-

сформулированы таким образом, они приобретают некоторые очевидные особенности. Когда ученые, занимающиеся общественными науками, утверждают, что они знают, что Смит предпочитает чай кофе, потому что он так сказал или потому что он выявил свои предпочтения, выбрав чай там, где он мог выбрать кофе, они имеют дело с объектами, которые Смиту знакомы и доступны. Трудности начинают возникать, когда Смит говорит о своих предпочтениях относительно вещей, о которых он в лучшем случае что-то слышал. Эти трудности усугубляются, когда он не может транслировать заявленные предпочтения в реальный выбор, потому что некоторые альтернативы попросту недоступны. Люди, живущие в государствах, как правило, никогда не сталкивались с естественным состоянием, и наоборот, и не имеют реальной возможности переместиться из первых во второе. Предположение о возможности такого перемещения зачастую является анахро -низмом с исторической точки зрения и абсурдом — с антропологической. На каком же основании тогда строятся гипотезы о сравнительных достоинствах государства и естественного состояния?³

кие изменения станут еще более загадочными, необъяснимыми и произвольными, чем они есть на самом деле.

³ В литературе, которая расцвела вокруг «Теории справедливости» Джона Ролза (John Rawls, Theory of Justice (1972) [русск. пер.: Ролз Дж. Теория справедливости. Новосибирск: Изд-во Ново-сиб. ун-та, 1995. Здесь и далее ссылки даются, как правило, на это издание. — Науч. ред.], по-видимому, не возникло никаких возражений против «исходного положения» на этом основании. Участники исходного положения лишены всех знаний о своей личности. Они не знают, являются ли они представителями англосаксонских мужчин или индейских женщин, штатных университетских философов или получателей пособий. Они даже не знают, в каком веке они живут (хотя это трудно согласовать с их знанием «политических вопросов и принципов экономики»). Они вынуждены искать «кооперативное решение» (в терминах теории игр) для своего существования — решение, которое можно упрощенно интерпретировать как соглашение по поводу общественного договора для справедливого государства.

Не достигнув согласия и покинув исходное положение, они окажутся в естественном состоянии. Такого исхода они стремятся избежать, потому что знают о себе и о государстве достаточно, чтобы предпочитать последнее естественному состоянию. Они знают

По-видимому, у некоторых племен индейцев в Южной Америке (и, вполне возможно, в других местах) увеличение размера демографической единицы повышает вероятность создания государства, возможно, вследствие изменения масштаба и типов войн, к которым ведет такое увеличение. Вождь при поддержке своих квазипрофессиональных воинов может принудить остальных жителей к подчинению на продолжительный срок. В книге Пьера Кластра, которая должна занимать заметное место в любой библиографии по общественному

свои «жизненные планы», осуществление которых зависит от обладания материальными и нематериальными «первичными благами». Им также известно, что в государстве благодаря «преимуществам социальной кооперации» им доступно больше первичных благ, чем в естественном состоянии. Т.е., говоря техническим языком, участники знают, что, торгуясь по поводу общественного договора (который является справедливым в том и только в том смысле, что все стремятся выполнять его условия), они играют в «игру с положительной суммой». Это означает, что если кооперативное решение найдено, то можно будет распределить больше первичных благ, чем в противном случае. Однако сравнение двух наборов первичных благ требует при -менения индексов, а веса, принятые для вычисления индекса (например, относительная ценность свободного времени по сравнению с реальным доходом), не могут не отражать логически предшествующие предпочтения относительно типа общества. Другими словами, люди в исходном положении не могут сказать, что набор первичных благ, доступный в естественном состоянии (и содержащий, например, много досуга), меньше, чем набор, доступный в государстве (и содержащий, например, много материальных потребительских благ), если только они не знают заранее, что предпочитают жить в гражданском обществе. Сопоставление набора благ в естественном состоянии и набора благ в государстве предполагает наличие тех самых предпочтений, которые используются при таком сопоставлении и которые требуется объяснить.

Набор первичных благ в естественном состоянии содержит больше тех вещей, к которым люди, живущие в этом состоянии, привыкли и которые научились ценить. Для них этот набор больше. Обратное верно для набора, доступного в условиях социальной кооперации. Этот набор больше для людей, которые научились любить то, что он содержит, и не обращать внимания на его ограничения. Но могут ли люди в исходном положении сказать, какой из наборов больше?

договору⁴, сообщается, что народности тупи-гуарани удавалось останавливать этот процесс. Ведомые своими пророками, тупи-гуарани толпами откалывались от государства, которое они отождествляли со злом, и уходили в отдаленные и жутковатые места ради того, чтобы избежать еще большей угрозы в виде подчинения ему. Племена американских индейцев, которые изучал Кластр, как правило, живут в естественном состоя -нии, слабо связанном с уровнем технического развития и сильно — с политической властью. Их вожди могут убеждать, но не приказывать, и, чтобы добиться своего, должны полагаться на риторику, авторитет и щедрое гостеприимство. Их авторитет отчасти определяется тем, что они редко рискуют вмешиваться в дела, где их призывы не будут приняты во внимание. У них нет аппарата, который обеспечил бы подчинение, и индейцы не стремятся добровольно договориться о подчинении вождю, хотя и могут соглашаться с ним в конкретных ситуациях.

Их общества, по мнению Кластра, — настоящие общества изобилия, которые легко могут произвести излишки, но не делают этого, считая двухчасовой рабочий день достаточным для того, чтобы полностью обеспечить им то, что они считают адекватными средствами к существованию. Хотя практически ничего не производится с целью обмена, существует частная собственность; без нее было бы невозможно частное гостеприимство или приглашения на пиры. Очевидных препятствий к разделению труда, а тем самым и к капитализму нет, но блага, возникающие в результате разделения труда, не ценятся. Работа является объектом презрения. Охота, сражения, рассказывание историй и посещение праздников предпочитаются тем благам, которые могут быть созданы с помощью труда. Немедленно напрашивается вопрос: означает ли это, что индейцы ненавидят свойственные государству отношения власти-подчинения и живут в естественном состоянии из-за своих предпочтений? Или же именно жизнь в естественном состоянии предопределяет то, что превыше всего они ценят материальные и нематериальные блага, которые этому состоянию обычно сопутствуют?

Маркс, без сомнения, не одобрил бы ту роль, которая отводится вкусам и предпочтениям в такой постановке вопроса, и,

⁴ Pierre Clastres, La societe centre l'etat, 1974; англ. пер.: Society against the State, 1977.

вероятно, решил бы, что сельское хозяйство, обеспечивающее минимальное пропитание, собирательство и охота есть феномены бытия, «базиса», а государственные институты — феномены сознания, «надстройки», и поэтому первые определяют вторые. Кластр, со своей стороны, утверждает обратное⁵. Аналитически (а не исторически) оба взгляда верны в том же смысле, что и утверждения «курица породила яйцо» и «яйцо породило курицу». Мое мнение в данном случае заключается в том, что предпочтения относительно политического устройства общества в значительной степени являются продуктом самого этого устройства. Политические институты вызывают либо привыкание, как некоторые лекарства, либо аллергию, как некоторые другие, либо и то и другое, поскольку у одних людей может возникать одна реакция, у других — другая. Если это так, то к теориям о том, что люди в целом (Гоббс, Локк, Руссо) или правящий класс (Маркс, Энгельс) формируют подходящее для них политическое устройство, следует относиться с большим недоверием. Напротив, позиция, заключающаяся в том, что исторические результаты получаются, в сущности, непреднамеренно (Макс Вебер), заслуживает предпочтения как более многообещающая аппроксимация многих взаимосвязей между государством и его подданными.