Хожение за три моря Афанасия Никитина

Автор «Хожения за три моря» Афанасий Никитин был твери-чом, но в своём сочинении он ни разу не обнаруживает своих областных интересов, вовсе даже не упоминает о Твери. Вспоми­ная на чужбине свою родину, он вспоминал Русь в целом, Рус­скую землю. Интересы его были общерусские, и он мыслил себя прежде всего русским человеком. В этом отношении он разделял взгляды и чувства, которые больше всего характеризовали москов­скую литературу и московскую политическую мысль его времени. Сочинение Афанасия Никитина было доставлено в Москву и вошло не в тверские, а в московские летописные своды. Оно помещено под 1475 г. во II Софийской летописи².

В отличие от традиционного типа паломника, набожного цер­ковника, отправляющегося в «святую землю» с религиозными целми, Афанасий Никитин — человек светский, предприимчивый, энергичный купец—задумывает путешествие на неведомый Во­сток с чисто практическими торговыми намерениями — выгодно продать там свои товары и на вырученные деньги привезти на Русь товары заморские. Вероятно, им руководила при этом и его природная любознательность. Первоначально он задумал было ехать в Персию, присоединившись с несколькими москвичами и тве-ричами к свите шемахинского посла к Ивану III, возвращавшегося обратно в Шемаху. По дороге, не доезжая до Астрахани, одно судно Афанасия было взято в плен татарами, другое разбилось. Свой путь до Каспийского моря он вынужден был продолжать на судне шемахинского посла, а затем сухим путём, через Дербент и Баку, отправился в Персию и потом в Индию. На обратном пути, не доезжая Смоленска, Афанасий умер. Путешествие его продолжалось с 1466 по 1472 г.

Больше всего в своём сочинении путешественник говорит об Индии, быт, обычаи, хозяйственную жизнь и природу которой он рисует очень подробно, сообщая много реальных сведений, но иногда, впрочем, привнося в своё описание и элементы фантастики. Столь же подробно он перечисляет все места, которые посетил, точно указывая время пребывания в них и определяя расстояние между ними по количеству дней, затраченных на передвижение от одного пункта к другому. Изложение Афанасия не отличается стройностью композиции; в этом изложении, кроме того, нередки повторения. Стиль «Хожения» — стиль дневниковых записей, кото­рые автор, человек, не получивший специальной выучки, не сумел или не успел упорядочить. Язык Афанасия безыскусственный; фраза очень проста по своему синтаксическому строению. Церков­нославянские слова и обороты в ней почти отсутствуют, но зато в значительном количестве вводятся слова персидские, арабские, тюркские—признак своеобразной национальной терпимости Афа­насия, совмещающейся у него с сильной любовью к родине. Речь его фактична и деловита и лишь изредка перебивается лирическими отступлениями, в которых находит себе выражение скорбь автора по поводу его оторванности от родного ему религиозного уклада и от родной земли. В своём «Хожении» он говорил не только о том, что он наблюдал во время своего путешествия, но и о самом себе, привнося, таким образом, в своё описание элементы автобио­графии.

Вот один из образчиков описания Индии у Афанасия:

«И тут есть Индейская страна, и люди ходят нагы все, а голова не покрыта, а груди голы, а волосы в одну косу плетены, а все ходят брюхаты, дети родять на всякый год, а детей у них много, а мужи и жены все черны: яз хожу куды, ино за мною людей много, дивятся белому человеку. А князь их — фота на голове, а другая на бедрах. А бояре у них ходят — фота на плеще, а другая на бедрах, а княгини ходят — фота на плече обогнута, а другая на бедрах, а слуги княжия и боярьскыя — фота на бедрах обогнута, да щит да мечь в руках, а иныя с сулицами (копьями), а ины с ножи, а иныя с саблями, а иныи с лукы и стрелами, а все нагы, да босы, да болкаты (чёрные), и жонки ходят голова не покрыта, а груди голы, а паропкы да девочкы ходят нагы до 7 лет, а сором не покрыт».

Афанасию Никитину казалось необычным, что женщины ходят с непокрытой головой. Это считалось в то время и позже на Руси грехом и позором.

Афанасий сообщает, что, прибыв в город Алянд, он увидел птицу гукук, которая летает ночью и кличет «гукук», и на кото­рой хоромине она сядет, тот человек непременно умрёт, а если кто захочет её убить, у неё изо рта выходит огонь. А обезьяны тут ходят ночью и крадут кур. Живут обезьяны на горах или на кам­нях, а некоторые живут в лесу, и у них есть князь обезьянский. Ходят они со своей ратью, и если кто их обидит, они жалуются своему князю обезьянскому, и он посылает на того человека свою рать, и, придя в город, эта рать разрушает дворы, а людей уби­вает. А рать у этих обезьян очень велика, и есть у них свой язык, а детей родят они много, и которые дети родятся ни в отца, ни в мать, тех бросают они по дорогам, и люди берут их, обучают всякому рукоделью, а некоторых продают, но ночью, чтобы не знали, как убежать обратно; некоторых же учат «базы миканет» (т. е. танцевать).

Афанасий Никитин приезжает в один из главных городов Ин­дии— Бедерь (Бидар), и тут ему бросается в глаза разница между бедным и богатым людом. Земля там очень людная, но «сельскыя люди голы велми, а бояре сильны добре и пышны велми». Носят бояр на серебряных кроватях. Перед ними ведут коней в золотой сбруе. На конях за ними следуют 300 человек, да пеших 500 чело­век, да трубников 10, да свирельников 10; султан же выезжает на потеху с матерью, с женой и с ним 10 тысяч конных, 50 тысяч пеших, а слонов ведут 200, наряженных в золочёные доспехи. Перед султаном 100 человек трубников, да 100 человек танцоров, Да простых коней 300 в золотой сбруе, да обезьян 100.

В какой мере эта пышная картина султанского выезда соответ­ствовала действительности, сказать трудно. По всей вероятности, Афанасий очень приблизительно изображает это торжественное шествие, округляя цифры и иногда увеличивая их.

То же нужно сказать и относительно описания султанского двора. В нём 7 ворот, в воротах сидят 100 сторожей да 100 писцов. Кто пройдёт, тех записывают, кто выйдет, тех тоже записы­вают. Чужеземцев в город не пускают, а двор султана «велми чюден, всё на вырезе да на золоте, и последний камень вырезан да золотом описан велми чюдно». Во дворе у него различные сосуды. Город стерегут ночью тысяча человек; ездят они на конях в доспе­хах, и у всех по факелу.

Афанасий насчитывает в Индии 84 веры. Все веруют в идолов (кроме султана и его приближённых, которые являются магоме­танами). А вера с верою не пьёт, не ест и не женится, а иные бара­нину, кур, рыбу и яйца едят, а воловины не ест никакая вера.

В другом месте, в результате других наблюдений, Афанасий утверждает, что индусы «не едят никоторого мяса, ни яловичины, ни боранины, ни курятины, ни рыбы, ни свинины, а свиней же у них велми много». Едят они днём дважды, а ночью не едят. Ни вина не пьют, ни сыты, ни мёда. С басурманами не едят и не пьют. Яства у них плохие. Кушают они всё правой рукою, а в левую не берут ни за что; ножа не держат, ложки не знают. Кому при­ходится быть в дороге, тот варит себе в пути кашу, и поэтому каждый, отправляющийся куда-нибудь в путешествие, берёт с со­бой горшок.

С места на место Афанасий странствует по Индии в торговых заботах. Но торговля идёт плохо, товаров, нужных для русских, нет: «Мене залгали псы бесермена,— жалуется он,— а сказывали всего много нашего товару, ано нет ничего на нашу землю... перець да краска—то дешево: ино возят аче морем, иныи пошлины не дають, а люди иные нам провезти пошлины не дадут, и пошлины много, а разбойников на море много».

Приезжает он однажды в город Чюнейрь (Джунейр), чтобы продать жеребца, которого купил за сто рублей, но с этим жереб­цом было у него немало хлопот: хан взял у него жеребца и, узнав, что он не басурманин, а русский, говорит: «И жеребца дам да тысячю золотых дам, а стань в веру нашу в Махмет дени, а не станешь в веру нашу в Махмет дени, и жеребца возму и тысячю золотых на главе твой (т. е. за голову твою) возму».

Для размышления хан даёт Афанасию четыре дня. Произошло это в пост перед спасовым днём, и господь, по словам Афанасия, смилостивился над ним ради своего праздника, не допустил его погибнуть в Чюнейре вместе с «нечестивыми». Как раз в канун спасова дня приехал хоросанин (человек, принадлежавший к гос­подствующему в Индии племени), и Афанасий бьёт ему челом, - прося его заступиться, чтобы не обращали его в магометанскую веру и не отнимали у него жеребца.

Просьба Афанасия была удовлетворена. Он был освобождён от принятия магометанской веры, и жеребец ему был возвращён. В конце концов он продал его с выгодой, но пришёл к печальному Для себя и своих соотечественников заключению: «Ино, братья русьстии християне, кто хочет пойти в Ындейскую землю, и ты остави веру свою на Руси, да вскликнув Махмета, да пойди в Гун-дустаньскую землю».

Будучи в чужой земле, Афанасий не раз испытывает искуше­ние. Трудно ему, христианину, ладить с «бесерменами». Иногда Афанасий даже не прочь предаться скептическим размышлениям, обнаруживая при этом большую веротерпимость. Он, например, говорит: «А правую веру бог ведаеть, а правая вера — бога еди­ного знати и имя его призывати на всяком месте чисте чисту». Но он стойко держится православной веры, потому что она тесно связана у него с чувством родины, и Афанасий испытывает боль­шое стеснение оттого, что не имеет возможности выполнять хри­стианские обряды: «О, благоверный християне! —восклицает он,— иже кто по многым землям много плавает, в многыя грехи впа-даеть и веры ся да лишает христианскые. Аз же, рабище божие Афонасие, сжалихся по вере: уже проидоша четыре великыя говей-на (поста) и четыре проидоша великыя дни, аз же, грешный, не ведаю, что есть великый день или говейно, ни рожества христова не ведаю, ни иных праздников не ведаю, ни среды, ни пятницы не ведаю: а книг у меня нет: коли мя пограбили, ино книгы взяли у мене».

Печаль Афанасия тем сильнее, что он любит свою землю и не знает другой, которая была бы лучше её, несмотря на то, что власть имущие чинят в ней несправедливость: «Да сохранит бог землю Русскую,— молится он,— боже, сохрани её. В сем мире нет подоб­ной ей земли, хотя вельможи Русской земли несправедливы. Да устроится Русская земля и да водворится в ней правда».

«Путешествие» заканчивается лирическим размышлением авто­ра: «После многих помышлений я опечалился и сказал себе: горе мне, окаянному. Я сбился с истинного пути и не знаю, куда пойду. Господи боже, вседержитель, творец и неба и земли, не отврати лица от раба твоего, так как я твоё создание. Не отврати меня от истинного пути и наставь на правый путь» и т. д.

Любопытно, что молитва, написанная Афанасием в подлиннике на традиционном церковнославянском языке, прерывается у него магометанской молитвой на арабском языке, и такой же молитвой и заканчивается «Хожение».

«Путешествие» Афанасия Никитина, будучи произведением очень ценным с точки зрения историко-археологической, представ­ляет и немалую ценность историко-литературную как своего рода предвестник очерковой литературы и в то же время как показа­тель высокого культурного уровня русского человека.

Интересно «Хожение» и тем, что в нём очень отчётливо прояв­ляется незаурядная индивидуальность автора. Он выступает перед нами прежде всего как смелый, настойчивый, очень предприимчи­вый, любознательный и наблюдательный человек. Пускается он в трудное и рискованное путешествие, имея в виду главным обра­зом торговые выгоды. Серьёзные неудачи, постигшие Афанасия почти в самом же начале путешествия, не заставили его тотчас вернуться на родину: его волевая и упорная натура не позво­ляет ему отступать от намеченной цели; ему не по душе участь неудачника, не добившегося никаких результатов своего предприя­тия, и он, преодолевая большие трудности и лишения, ищет новых удач на новых местах. Попутно он внимательно присматривается к неведомой стране и неведомым людям, к их нравам, обычаям, к их культуре и записывает то, что видит и слышит.

Человек, устоявшийся в своих традициях и в преданности своей вере и своей земле, не отступающий от этих традиций, не­смотря на искушения, он в то же время умом способен понять и чужую веру и признать её правоту, лишь бы она учила одного бога знать и призывать. Такая широта инициативы и воззрений Афанасия Никитина, уживающаяся с его природным, хотя и уме­ренным консерватизмом, сама по себе представляет для его вре­мени и для его среды явление далеко не обычное и потому оста­навливающее на себе наше внимание.