Повесть о Новгородском посаднике щиле

ПОВЕСТЬ О ПУТЕШЕСТВИИ ИОАННА НОВГОРОДСКОГО НА БЕСЕ В ИЕРУСАЛИМ

В повести рассказывается о том, что Иоанн однажды заключил беса в сосуд с водой. Когда бес стал умолять выпустить его из заключения, Иоанн согласился это сделать, но лишь при условии, что бес в течение ночи свезёт его в Иерусалим, к гробу господню, и обратно. Превратившись в коня, бес отвозит Иоанна в Иеруса­лим и, после того как архиепископ помолился у гроба господня, доставляет его, утомлённый и опозоренный, обратно в ту же ночь в Новгород, предупредив при этом, чтобы он никому не рассказы­вал о происшедшем, под страхом, что бес наведёт на него «искуше­ние»: он будет осуждён как блудник, много поруган и посажен на плот на Волхове. Однако Иоанн однажды в беседе «со честными игумены и со искуснейшими иереи и с богобоязнивыми мужи» рас­сказал о поездке на бесе в Иерусалим, но так, как будто это случи­лось не с ним, а с неким другим, известным Иоанну человеком. И с того времени «попущениим божиим нача бес искушение на свя­того навадити». Жители города неоднократно стали замечать, что из кельи архиепископа выходит блудница; городские же начальни­ки, приходившие в келью к Иоанну за благословением, видели там женское монисто, сандалии и женскую одежду. И народ и началь­ники, смущённые и оскорблённые всем виденным, подумали, что неприлично быть блуднику на святительском престоле, и уговори­лись изгнать Иоанна из Новгорода. Когда народ направился к его келье, бес вышел оттуда в образе девушки. Напрасно гнались за ней — поймать её не удалось. Иоанна, недоумевавшего о причине шума у его кельи, собравшийся народ всячески оскорблял и, не слушая его оправданий, решил посадить на плот и пустить вниз по Волхову. Дьявол стал радоваться, но «божья благодать» и мо­литва святого превозмогли дьявольское ухищрение: плот, никем не подталкиваемый, поплыл не вниз, а вверх по реке, и бес был по­срамлён. Раскаявшийся народ в сопровождении духовенства отправляется вверх по Волхову и, прося прощения у Иоанна, угова­ривает его вернуться. Иоанн возвращается в Новгород '.

Повесть использовала легендарные мотивы о поимке в сосуде беса и о езде на бесе. Оба мотива получили довольно значитель­ное распространение в литературе Востока и Запада. Первый мо­тив, видимо, восходит к сказанию о Соломоне, запечатавшем бесов в сосуде. Он нашёл отражение и в византийской житийной литературе, в частности в патериковой, в повести об авве Лонгине, вошед­шей в «Скитский патерик». В русской оригинальной литературе он присутствует, кроме повести об Иоанне Новгородском, также в жи­тии Авраамия Ростовского и в повести о старце, просившем руки царской дочери, откуда он перешёл в народную сказку². Второй мотив — езда на бесе — встречается чаще всего в западных леген­дах, хотя близкие параллели к нему находим и в византийской па­териковой литературе. Его мы находим в повести Гоголя «Ночь перед Рождеством». В знакомой уже нам сказке о Борме рассказы­вается о том, что лев, в благодарность Борме за то, что он спас его от змея, домчал его на себе в три часа в родной город, притом, так же как и бес в повести об Иоанне, заклиная его никому не го­ворить об этой поездке. Но Борма похвастался поездкой на льве и только благодаря хитрости избежал мести со стороны разгневан­ного льва.

Легенды об Иоанне Новгородском возникли, нужно думать, по­сле открытия его мощей (1439 г.). В виде отдельных эпизодов они вошли в житие Иоанна Новгородского, составленное в конце 70-х или в начале 80-х годов XV в., видимо, Пахомием Лого­фетом ³.

Повесть была написана каким-то церковником на основе уст­ной легенды, сложившейся не без влияния патериковых и пролож-ных сказаний, возникшей, видимо, в начале XIV в. и связанной с построением Щилом в 1310 г. в окрестностях Новгорода церкви в честь Покрова. Будучи создана в середине XV в., повесть неод­нократно перерабатывалась вплоть до конца XVII в., пройдя через шесть редакций и в XVIII в. проникнув в лубочную литературу, а затем в народную сказку. Повесть начинается с сообщения об отказе архиепископа Иоанна освятить построенную Щилом церковь на том основании, что он был ростовщиком. По повелению Иоанна Щил ложится в горб, который проваливается в землю; на церков­ной стене Иоанн велит изобразить Щила пребывающим в аду. Освобождение Щила из ада и освящение построенной им церкви совершаются лишь после троекратных «сорокоустов», отслуженных сыном Щила в течение сорока дней в сорока новгородских церк­вах. Щил был, очевидно, ростовщиком-монахом. Посадничество Щила — вымысел скорее всего составителя повести, которому не­выгодно было выставлять монаха в качестве ростовщика. Не соот­ветствующим исторической действительности является и присут­ствие в повести архиепископа Иоанна, якобы освящавшего церковь, построенную Щилом: это очень популярное в Новгороде имя заме­нило собой имя значительно менее популярное — архиепископа Да­вида, при котором в действительности Щилом была построена цер­ковь. Написание повести стоит в прямой связи с энергичной защи­той новгородской церковью своего права на обогащение путём «вкладов по душе». Пропаганда спасительности молитв по умершим была тем более настоятельна для новгородской церкви, что ей ещё и в XV в. приходилось бороться с отголосками ереси «стригольни­ков», отрицавших необходимость как таких молитв, так и всяких приношений в пользу церкви в связи с поминаниями умерших '.

Наряду с Иоанном в новгородских преданиях фигурировало и другое популярное имя — архиепископа Моисея, дважды зани­мавшего архиерейскую кафедру — в 1325—1329 и в 1352—1359 гг. Второй период управления Моисеем новгородской кафедрой харак­теризовался очень натянутыми его отношениями с Москвой, стре­мившейся ущемить церковную самостоятельность Новгорода. В жи­тии Моисея, написанном Пахомием Логофетом в тоне, угодном новгородцам, рассказывается о том, что назначенный Иваном III на новгородскую кафедру москвич Сергий, прибыв в Новгород и войдя в церковь, где был погребён Моисей, распорядился от­крыть гроб, чтобы видеть мощи Моисея. Стоявший при гробе свя­щенник отказался это сделать, сказав, что этот гроб может от­крыть только архиерей. «Слышав то,— говорится далее,— Сергий вознёсся умом высоты ради сана своего и яко от Москвы прииде и рече дерзновенно: «Кого сего свердия сына и смотрити!» После этого он вышел из церкви и с того часа стал слабеть умом и «изум-неватися» (т. е. вовсе лишился ума) и до того дошёл, что впал в конечное исступление. Выходил он из келий «безлепотно», не во­время, без архиерейского одеяния и садился у церкви, где погре­бён был Евфимий, иногда же у врат св. Софии. И в таком состоя­нии пробыв в Новгороде девять месяцев, он был возвращён в Мо­скву. Такое с ним приключилось, наставляет житие, за то, что божьего угодника, равного ему саном, не почтил, но, напротив, уко­рил. Рассказ заканчивается словами: «Такова суть воздаяния гор­деливым зде видимо, в будущем же веце бесконечно» '. По народ­ному новгородскому преданию, вошедшему в летопись, Сергия на­казал архиепископ Иоанн, «что на бесе ездил». Псковский вариант сообщает, что Сергий наказан был покоившимися в Софийском соборе новгородскими святителями за то, что он вошёл на новгород­скую кафедру при живом новгородском архиепископе Феофиле, отвезённом в Москву. Совершенно иначе о судьбе Сергия повест­вует московский вариант: по этому варианту, новгородцы волшеб­ством отняли у Сергия ум, потому что он прекословил им ².

Сходство с новгородским преданием о Моисее имеет занесённое в летопись под 1462 г. новгородское же предание о посещении Ива­ном III, перед покорением Новгорода, церкви Преображения в Ху-тынском монастыре, где лежали мощи новгородского святого Вар-лаама. Когда великий князь хотел открыть гроб Варлаама, оттуда внезапно поднялся пламень и едва не сжёг князя, в ужасе после этого бежавшего из церкви. Следами этого события — по преда­нию — до сих пор остаются обожжённые пламенем деревянная дверь и трость Ивана III.