Русская историческая и бытовая повесть преимущественно второй половины XVII в

XVII век — особенно вторая его половина — в истории рус­ской литературы отмечен значительным развитием повествователь­ной литературы. Тут частично звучат ещё старые, обжившиеся мотивы и разрабатываются уже знакомые из прошлого темы и сю­жеты, окрашенные часто в христианские благочестивые тона, про­никнутые элементами чуда и легенды и сплошь и рядом не обходя­щиеся без непременного участия нечистой бесовской силы как ис­точника всякого зла. В других случаях традиционная тематика осложняется привнесением нового, ранее не фигурировавшего мо­тива — чувственной любви, объясняемой пока ещё по-старому демоническим наваждением, но не по-старому занимающей очень большое место в жизни героя и в его судьбе.

Историческая повесть, отправляясь от издавна выработанных тем воинской повести, с присущими ей чертами сверхъестественно­сти и гиперболизма, включает в себя, как и многие другие повести иных жанров, очень заметные элементы реализма как в языке, так и в самом изложении. Тогда же появляется повесть, совершенно свободная от всякого налёта благочестия, чуда и связанного с ни­ми церковного воззрения на вещи и проникнутая чисто светской трактовкой событий и фактов, очень далёкой от веками установ­ленной морали. Мало того, в то же время нарождаются сатира и пародия, затрагивающие не только практику государственных установлений, но и поведение и быт служителей церкви и — более того — самоё церковную службу.

Все эти разновидности в характере развития повести находятся в прямой зависимости от того, в какой социальной среде она воз­никала и интересы какого класса обслуживала. Чисто светская по­весть, свободная от церковной окраски, сатира и пародия являются продуктом творчества посадских «низов», мелкого служилого дво­рянства, передового крестьянства и порой даже околоцерковного люда, ущемлённого так или иначе церковными порядками. Эти со­циальные слои в очень большой мере привносят в повествователь­ную литературу устнопоэтическую стилистику и фольклорные де­тали, присутствующие часто даже в таких произведениях, которые характеризуются ещё всеми особенностями литературной старины '.

Всецело в духе неизжитой традиции, если не считать широкого проникновения во многих случаях фольклорной стихии, написан ряд повестей, в которых изобличается «злая жена», излюбленный объект нападок книжников ещё в древнейшую пору. Так, в «Сказа­нии и беседе премудра и чадолюбива отца... к сыну... о женстей злобе» ², написанном, судя по многочисленным ссылкам на «свя­щенное писание», каким-то церковником в духе средневековых «слов» против «злых жён», очень красочно и образно, хотя и черес­чур пространно, излагаются многообразные пороки женщин. Сын пытается ссылками на то же «священное писание», говорящее и о добрых жёнах, ослабить гневные выпады отца против женского по­ла, но отец непоколебим и всячески отговаривает сына от женитьбы. До выхода замуж девушка притворяется любящей своего будуще­го мужа, но, став женой, она его обманывает: «Аще в дому его не прилучится, и она близ оконца приседит, семо и овамо колеблюще-ся, а со смирением не седит: скачет и пляшет и всем телом движет­ся, сандалиями стучит, руками плещет и пляшет, яко прельстив­шаяся блудница Иродиада, бедрами трясет, хрептом вихляет, головой кивает, гласом поет, языком глаголет, бесовски ризы многи пременяет и в оконце часто призирает, подобна Иродиаде чинитца, и многим юным угодит и всякого к себе льстит».

Та же, в сущности, «злая жена», которую так сурово обличает фанатический женоненавистник-церковник, выступает в двух эро­тических повестях — в «Притче о старом муже» и в «Сказании о молодце и девице» '. Обе эти повести, очень сильно проникнутые фольклорной стихией, вышли из-под пера светских грамотеев, и в них женщина, нисколько не превосходящая по своим нравствен­ным качествам «злую жену», изображённую в «Беседе отца к сы­ну», не только не осуждается, но, по замыслу авторов, должна вызвать в читателе полное к себе расположение.

Тема «злой жены» занимает значительное место и в поздней­ших повестях о Соломоне, уже фигурировавшем в известных нам старых апокрифах о нём. В повествовательных обработках XVII в. ², также отразивших в сильной степени устнопоэтическую стихию, он обличает свою распутную мать Вирсавию, а затем свою жену, которую, по одной версии, похищает Китоврас, а по другой — ин­дийский царь Пор. Там же он ещё мальчиком удивляет окружаю­щих своей мудростью, творит суды и становится царём над кресть­янскими детьми. В последнем случае повести о Соломоне сближают­ся с повестью о купце Димитрии Басарге и сыне его Добросмысле (или Борзосмысле) ³, где также выступает мудрый мальчик, искус­ством отгадывания загадок выручающий из беды своего отца и его спутников, отсекающий голову нечестивому царю Несмеяну Гор-дяевичу и сам вместо него становящийся царём.

Однако наряду с произведениями, в которых фигурирует «злая жена», от XVII в. дошла до нас повесть, рассказывающая о двух «добрых жёнах», притом не святых, не монахинях, которых выделя­ла и предшествующая русская литература, а обыкновенных мирян­ках. Таково муромское «Сказание о явлении Унженского креста», в котором идёт речь о двух любящих сестрах, разлучённых благо­даря вражде их мужей и вновь соединившихся после того, как у той и у другой мужья умерли. В основу его, судя по предисловию, положено было сказание более древнее, «на малей харатийце просторечием, яко же поселяне, написано». Эта просторечная повесть, по поручению церковных властей, была литературно («благохит-рестне») обработана каким-то книжником и в этой обработке до­шла до нас '.

Были — рассказывается в повести — две сестры, Марфа и Ма­рия, дочери одного знатного человека, вышедшие замуж — одна за некоего мужа Иоанна из Муромской области, другая за Логина из области Рязанской. Иоанн был знатен, но небогат, Логин же родом уступал Иоанну, но зато был богат. На пиру у родных мужья по­ссорились из-за местничества, перестали встречаться и жёнам сво­им запретили видеться друг с другом и даже переписываться. Про­шло много времени, и Иоанн и Логин умерли в один и тот же день и час. Между тем тосковавшие в разлуке сестры не знали одна от­носительно другой, что обе лишились мужей, и каждая из них од­новременно подумала о том, чтобы поселиться теперь вместе с оставшимся в живых, как думала та и другая, зятем. И как за­мыслили, так и сделали. Одновременно они со слугами своими вы­ехали одна к другой и, встретившись, сначала не узнали друг дру­га, а потом, узнав, расцеловались со слезами и с радостью, скорбя в то же самое время о вражде своих мужей, которая развела сестёр на такое долгое время. Далее рассказывается о чудесном появлении во сне Марфе и Марии ангела, от которого они получают золото и серебро. Пробудившись, сестры отдают то и другое трём «по по­велению божию» явившимся из Царьграда старцам, сделавшим из золота крест, а из серебра ковчег. Крест поставлен был в муром­ской церкви архангела Михаила и стал творить многие чудеса.

Как указал Буслаев, «Сказание» написано в соответствии с то­гдашним иконописным стилем, в котором господствовали символизм и строгая, но наивная симметрия. Героинями «Сказания» являются две женщины, через всю жизнь которых проходит ряд симметриче­ских событий. Обе они выходят одновременно замуж, у обеих в один и тот же час умирают мужья, одновременно сестры задумывают по­селиться вместе, одновременно выезжают и, наконец, в одно и то же время видят одинаковый сон, и затем каждая у себя за рука­вом находит: одна — золото, другая — серебро.

Традиционными по своим темам являются и две повести о ви­зантийском царе Михаиле III², сложившиеся, судя по языку, во многих случаях близкому к языку устнопоэтических произведений, в той же «низовой» социальной среде, что и отмеченные выше позд­нейшие повести о Соломоне.