Житие ЮлианииЛазаревской

древнерусской литературе вообще, человек, личность не занимали большого места. Личность обычно растворялась в калейдоскопе событий, которые автор старался передать с протокольной точностью, при этом он преследовал в первую очередь информационные цели. События складывались из поступков тех или иных людей. Эти поступки и были в центре внимания автора. Человек сам по себе, его внутренний мир, его образ мыслей редко становился объектом изображения, а если и становился, то только в том случае, когда это было необходимо для более полного и всестороннего изложения событий, при этом это делалось попутно, наряду с другими фактами и событиями. Центральной фигурой повествования человек становился только тогда, когда он нужен был автору для осуществления основной художественной задачи: т.е. необходимо было сделать человека носителем своего авторского идеала. И только в этом случае, в мире идеала, человек приобретал все характерные черты художественного образа. Но следует отметить, что строя свой образ, древнерусский писатель больше сочинял, изобретал, чем передавал действительность.

Говоря о древней литературе, О.Бальзак заметил, что писатели античности и средневековья «забыли» изобразить частную жизнь. Но дело, конечно, не в забывчивости, а в том, что сама по себе структура античного и феодального общества не дает почвы для частной жизни. «Всякая частная сфера, - гворилК.Маркс, - имеет здесь политический характер или является политической сферой».

Точно также и в древнерусской литературе частная жизнь не могла стать объектом изображения писателя. В качестве же основных персонажей выступают «представители стихий государственности: цари, герои, военачальники, правители, жрецы», причем и они прежде всего характеризовались с точки зрения их политического, официального бытия. Как отмечает Д.С.Лихачев, древнерусская литература в своей официальной и торжественной линии стремилась абстрагировать явления действительности. Древнерусские авторы старались извлекать из явлений «вечный» смысл, видеть во всем окружающем символы «вечных» истин, богоустановленного порядка. Писатель в обыденных явлениях видит вечный смысл, поэтому обыденное, материальное не интересует древнерусских писателей и они всегда стремятся к изображению величественного, пышного, значительного, что по их предствалению является идеальным. Это и является причиной того, что литература в древней Руси преимущественно строится на условных формах, эта литература медленно меняется и состоит преимущественно в комбинировании некоторых приемов, традиционных формул, мотивов, сюжетов, повторяющихся положений. Именно это видно при рассмотрении житийной литературы, написанной по определенной агиографической формуле. Иногда у того или иного автора можно видеть кой-какие отклонения от канона, но эти отклонения не существенны, не выходят за рамки «агиографической формулы».

Но, называя древнерусскую литературу «абстрагирующей, идеализирующей действительность и создающей композиции часто на идеальные темы» (Д.С.Лихачев), нельзя не отметить, что древнерусской литературе свойственны отклонения от канона и исключения в характере того или иного жанра. Эти отклонения и исключения можно заметить уже в литературе XVII века, хотя бы в том же жанре житийной литературы.

К XVII веку жития отступают от установившегося трафарета, стремятся к заполнению изложения реальными биографическими фактами. К числу таких житий относится «Житие ЮлианииЛазаревской», написанное в 20-30-ые годы XVII века ее сыном, муромским дворянином КалистратомОсорьиным. Это вернее повесть, а не житие, даже своего рода семейная хроника. Житие это, в отличие от всех предшествующих житий, написано светским автором, хорошо знающим подробности биографии героя. Произведение написано с любовью, без холодной, трафаретной риторики. В нем мы сталкиваемся с отражением быта и исторической эпохи, в которую жила ЮлианияЛазаревская. Житие не лишено традиционных элементов, здесь мы встречаемся с бесом, который выступает в качестве активно действующей силы. Именно бес причиняет тяжелые бедствия семье Юлиании – убивает сыновей, преследует и пугает Юлианию, и отступает лишь после вмешательства святого Николы. Некоторую роль в произведении играют элементы чуда. Юлиания отказывается от соблазнов мирской жизни и выбирает путь аскета (отказывается от близости с мужем, усиливает пост, увеличивает пребывание в молитве и труде, спит на острых поленьях, кладет в сапоги ореховую скорлупу и острые черепки, после смерти мужа перестает ходить в баню). Всю свою жизнь она проводит в труде, вечно опекает крепостных, покровительствует своим подданным. Юлиания отказывается от обычных услуг, отличается деликатностью и душевной чуткостью. Самое существенное в этом образе, как образе жития, то, что она ведет благочестивую жизнь будучи в миру, а не в монастыре, живет в обстановке бытовых забот и житейских хлопот. Она жена, мать, госпожа. Ей не характерна традиционная биография святого. Через все житие проводится мысль, что возможно достичь спасения и даже святости, не затворяясь в монастыре, а благочестиво, в труде и самоотверженной любви к людям, живя жизнью мирянина.

Повесть – яркое свидетельство нарастания в обществе и литературе интереса к частной жизни человека, его поведению в быту. Эти реалистические элементы, проникая в жанр жития, разрушают его и способствуют постепенному его перерастанию в жанр светской биографической повести. «Святость» здесь выступает как утверждение доброты, кротости, самоотверженности реальной человеческой личности, живущей в мирских условиях. Автору удалось воплотить реальный человеческий характер своей эпохи. Он не стремится сделать его типическим, он добивался портретного сходства и цель эта им достигнута. «Сыновнее чувство» помогло автору преодолеть узость житийных традиций и создать правдивую в основе биографию матери, ее портрет, а не икону.

К художественным достоинствам относится и то, что героиня изображена в реальной бытовой обстановке помещичьей семьи XVII века, отражены взаимоотношения между членами семьи, некоторые правовые нормы эпохи. Процесс разрушения традиционной религиозной идеализации сказался в том, что автор соединил быт с церковным идеалом.

 Повесть эта подготавливала литературное направление совершенно нового жанра – автобиографии, герой которой еще теснее связан с бытом и историческими обстоятельствами, а конфликт его с официальной церковью достигает небывалой остроты.

34-36 ЛИТЕРАТУРА ВТОРОЙ ПОЛОВИНЫ XVII ВЕКА

Укрепление централизованной самодержавной власти, опиравшейся на служилое дворянство, привело к дальнейшему росту эксплуатации и окончательному закрепощению крестьян. Усиливающийся экономический гнет вызывал возникновение массовых крестьянских волнений, вылившихся в широкое народное движение – крестьянскую войну под руководством Ивана Болотникова. Со смертью царя Федора Ивановича прекращает свое существование династия Ивана Калиты. В стране возникает оппозиция со стороны боярства, которая получает поддержку извне, со стороны польских магнатов. Бурные события начала XVII века – Смуты нашли широкое отражение в литературе. Литература этого периода приобретает исключительно злободневный характер, оперативно откликаясь на запросы времени, отражая интересы различных социальных групп, участвующих в борьбе. Произведения этого периода, продолжая развивать традиции исторической повествовательной литературы XVI века, ярко отражали рост национального самосознания. Это проявилось в изменении взгляда на исторический процесс: ход истории определяется не божьим изволением, а деятельностью человека. И повести начала XVII века уже не могут не говорить о народе, об его участии в борьбе за национальную независимость своей родины. Проявляется повышенный интерес к человеческой личности. Впервые появляется стремление изобразить внутренние противоречия характера и вскрыть те причины, которыми эти противоречия порождены. Прямолинейные характеристики человека литературы XVI века начинают заменяться более глубоким изображением противоречивых свойств человеческой души. При этом, как указывает Д.С.Лихачев, характеры исторических лиц в произведениях начала века показаны на фоне народных толков о них. Деятельность человека дается в исторической перспективе, и впервые начинает оцениваться в его «социальной функции». Событиями периода Смуты был нанесен сокрушительный удар религиозной идеологии, безраздельному господству церкви во всех сферах жизни: не божья воля, а деятельность людей определяет исторические судьбы страны. Усилилась роль торгово-ремесленного посадского населения в общественной, политической и культурной жизни, а это, в свою очередь, влечет за собой демократизацию литературы. В книжный риторический стиль все шире проникают различные формы деловой письменности, все шире начинает использоваться устное народное творчество. Все это приводит к «обмирщению» культуры и литературы XVII столетия, т.е. к постепенному освобождению от опеки церкви, к постепенному вытеснению церковных жанров и появлению новых, чисто светских жанров литературы, в частности, возникают бытовые и сатирические повести.

Возникновение жанра бытовой повести и ее проблематика тесно связаны с теми изменениями, которые произошли в русской жизни XVII века: с общим подъемом русской культуры, тягой к просвещению, протестом против косного домост­роевского быта, интересом к человеческой личности. Бытовая повесть запечатлела существенные стороны частной и общест­венной жизни человека. Впервые героем повести оказывается не исторический деятель, а лицо вымышленное. Автор проявляет большое внимание к частной жизни обычного человека.

Одним из примечательных явлений литературы второй половины XVII века является формирование и развитие сатиры как самостоятельного литературного жанра. Бытовая и сатирическая повесть распространяется в простом народе. Эта литература противостоит литературе официальной, литературе господствующего класса, отчасти продолжающей старые традиции.

Демократическая литература оппозиционна феодальному классу: это литература, подчеркивающая несправедливость, господствующую в мире, отражающая недовольство действительностью, социальными порядками. Союз со средой, столь характерный для личности предшествующего времени, разрушен в ней. Недовольство своей судьбой, своим положением, окружающим – это черта новая, неизвестная предшествующим периодам. Для демократической литературы этого периода характерен конфликт личности со средой, жалобы этой личности на свою долю, вызов общественным порядкам, иногда же – неуверенность в себе, мольба, испуг, страх перед миром, ощущение собственной беззащитности, вера в судьбу, в рок, тема смерти, самоубийства и первые попытки противостоять своей судьбе, исправить несправедливость. В демократической литературе развивается особый стиль изображения человека: стиль резко сниженный, нарочито будничный, утверждавший право всякого человека на общественное сочувствие. Демократическая литература стремится к полному разоблачению и обнажению всех язв действительности. В этом ей помогает грубость – грубость во всем: грубость нового литературного языка, наполовину разговорного, наполовину взятого из деловой письменности, грубость изображаемого быта, грубость эротики, разъедающая ирония по отношению ко всему на свете, в том числе и к самому себе.

Человек, изображенный в произведениях этой литературы, не занимает никакого официального положения, либо его положение очень низкое. Это – просто страдающий человек, страдающий от голода, холода, от общественной несправедливости, от того, что ему некуда приклонить голову. Новый герой окружен горячим сочувствием автора и читателей. Его положение такое же, какое может иметь любой из читателей. Он не поднимается над читателями ни своим официальным положением, ни какой бы то ни было ролью в исторических событиях, ни своей моральной высотой. Он лишен всего того, что отличало и возвышало действующих лиц в предшествующем литературном развитии. Человек этот отнюдь не идеализирован. Напротив! Если во всех предшествующих средневековых стилях изображения человека этот последний чем-то непременно был выше всех своих читателей, представлял собой в известной мере отвлеченный персонаж, витавший в каком-то своем, особом пространстве, куда читатель, в сущности, не проникал, то теперь действующее лицо выступает вполне ему равновеликим, а иногда даже униженным, требующим не восхищения, а жалости и снисхождения. Герой изображен в самых непривлекательных положениях. Это опрощение героя, доведенное до пределов возможного. Именно в этом способе изображения человека больше всего выступает сознание ценности человеческой личности самой по себе: нагой, голодный, босой, грешный, без всяких надежд на будущее, без всяких признаков какого бы то ни было положения в обществе. Взгляните на человека, – как бы приглашают авторы этих произведений, посмотрите, как ему тяжело на этой земле! Он затерян среди нищеты одних и богатств других. Сегодня он богат, завтра беден; сегодня он нажил себе денег, завтра прожил. Он скитается «междвор», питается подаянием от случая к случаю, погряз в пьянстве, играет в кости. Он бессилен побороть себя, выйти на «спасенный путь». И тем не менее он достоин сочувствия.

В этих произведениях есть учительный голос, но это не голос уверенного в себе проповедника, как в произведениях предшествующего времени. Это голос обиженного жизнью автора или голос самой жизни. Действующие лица воспри­нимают уроки действительности, под их влиянием они меняются, принимают решения. Герой принимает решение не под влиянием наития христианских чувств или предписаний и норм феодального поведения, а вследствие ударов жизни, ударов судьбы.

Древняя русская литература не знала открыто вымышленного героя. Все действующие лица произведений XI – начала XVII в. – исторические или претендующие на историчность. Писатели ищут для своих произведений значительных лиц, значительных событий – при этом не в литературном, а в чисто исторческом смысле. Они стремятся писать о реально существующих лицах, о событиях, имевших место в конкретной исторической и географической обстановке, прибегают к ссылке на свидетельства современников, на материальные следы деятельности своих героев. Если в древнерусских произведениях и встречаются вымышленные лица, то древнерусский писатель стремится уверить своего читателя в том, что эти лица все же были. Вымысел – чудеса, видения, сбывающиеся пророчества – писатель выдает за реальные факты и сам верит в их реальность.

В XVII веке историческое имя героя стало явным препятствием в развитии литературы, в ее движении к реалистическому вымыслу. Писатели стремятся избавиться от исторического имени действующего лица, однако преодолеть веками сложившееся убеждение, что в литературном произведении интересно только подлинное, реально происшедшее и исторически значительное, было не так-то легко. Еще труднее было вступить на путь открытого вымысла. Начинается полоса поисков выхода из затруднительного положения, поисков, которые, в конце концов, привели к созданию воображаемого героя литературы нового времени, героя с вымышленным именем, с вымышленной биографией. Это средний, не исторический, «бытовой» человек, о котором можно писать все, подчиняясь лишь внутренней логике самого образа, воссоздавая этот образ в наиболее тиничныхдля него положениях. Как отмечает Д.С.Лихачев, о нем уже не надо было рассуждать со стороны, публицистически рекомендуя его читателю отнюдь не образными характеристиками.

Одним из самых значительных переходных явлений было появление безымянности действующих лиц. Героями становятся безымянные люди – люди, которых называют просто «молодец» или «бедный», «богатый», «голый и небогатый человек», «бражник», «крестьянский сын», «девица», «купец некий», «ревнивый муж» и т.д. Безымянность героя уже сама по себе означала, что произошло открытие новых, совсем иных, чем прежде, путей художественного обобщения. Но следует отметить, что безымянность героя облегчала путь вымыслу, путь к созданию типических, вовсе не идеализированных героев.

Средством типизации жизненных явлений в этот период служит пародия и форма «открытой лжи» – небылица. Возникновение пародии связано с тем, что в вымысле средневекового читателя пугала ложь: все, что не «исторично», чего не было в действительности, – обман, а обман – от дьявола. Но открыто признанный вымысел – не ложь, тем более, если этот вымысел прикрыт шуткой. Помимо того, пародия давала выход народному недовольству – недовольству не отдельными историческими лицами, а самим социальным укладом. Она позволяла широко обобщать жизненные явления, в чем особенно нуждались представители посада и крестьянства. Небылица, в свою очередь, излагала как обычное то, что как раз было необычным в жизни, и тем самым подчеркивала ненормальность обычного положения вещей. Наряду с пародией и небылицей в литературу XVII века из фольклора проникает животный эпос. Это – откровенно признанный вымысел, о котором читатель как бы заранее предупреждается.

В XVII веке с развитием индивидуализма судьба человека оказывается его «личной» судьбой. Судьба человека воспринимается как нечто навеянное со стороны, «приставшее» к человеку, как его второе бытие и часто отделяется от самого человека, персонифицируется. Это персонификация происходит тогда, когда внутренний конфликт в человеке – конфликт между страстью и разумом – достигает наивысшей силы. Судьба отнюдь «не прирождена» человеку. Например, в «Повести о Савве Грудцыне» судьба Саввы предстает в образе Беса, соблазняющего его на разные губительные поступки; в «Повести о Горе – Злочастии» судьба молодца воплощается в образе Горя, неотвязно его преследующего.

Для литературы XVII века характерен принцип широкого обобщения жизненных явлений. Широты обобщения авторы достигают тем, что лишают свои произведения и своих героев всех исторических упоминаний, имен и названий. Безымянность действующих лиц находится в связи еще с одной чертой, характерной для демократической литературы XVII века – с элементами своеобразного автобиографизма, в той или иной мере присущего многим произведениям этого времени (Житие Аввакума и Житие Епифания, повести о «Смуте»). Автобиографизм позволяет избавиться от тормозившего развитие художественного обобщения исторического имени действующего лица, ввести в литературу простого, обычного «неисторического» героя. Как отмечает Д.С.Лихачев, слабость этого автобиографизма в том, что явления собственной биографии бывает нелегко обобщить, усмотреть в ней факты, характерные для какой-то определенной среды. Автобиографы пытаются обобщить явления своей жизни, описывая их в житийных трафаретах или снабжая их собственными размышлениями и поучениями, как это делали в своих житиях Аввакум и его «соузник» Епифаний.

Для литературы XVII века характерен способ составления произведений от лица многих лиц, где выступает как бы коллективный автор, произведение составлено от лица целой группы людей, описываются злоключения всей этой группы. Появляются также произведения, действующие лица которых выступают уже под вымышленными именами: Фома, Ерема, Сава и др., которые, как указывает В.П.Адрианова-Перетц, как и названия некоторых повестей, например «Сказание о попе Саве и о великой славе», заимствованы из русских пословиц: «Был Сава, была и слава», «От Савы слава», «От Савы хочешь славы» и т.д. Пословичные имена – это прозвища, ими наделяются конкретные живые лица, к которым пословица применима.

В развитии художественных методов изображения человека большое значение имело воздействие деловой письменности на художественную литературу. Оно сближало это изображение с фактами действительности, сближало его с окружающим бытом, вносило особую отстраненность в изображении, умеряло авторский субъективизм, столь типичный для средних веков. В древнерусских литературных произведениях предшествующего времени всегда и во всем проявлялась авторская точка зрения, всегда был слышен голос автора, интерпретировавшего события и явления. Мнение автора всегда было на виду, его отношение к изображаемому было всегда отчетливым. Действующие лица произведений были подчинены идеологической схеме автора, они являлись иллюстрацией к его общей мысли. То обстоятельство, что автор подчинял мир своей идеологии, своей схеме, своему нормативному идеалу, вело к утрате героем литературного произведения своей самостоятельности, той самостоятельности, которая удивляла иногда самих писателей-реалистов XIX века, не знавших иногда в процессе создания своего произведения, как поведут себя в дальнейшем их герои. Поэтому голос автора в произведениях XI-XVI вв. не умолкает даже тогда, когда говорят его действующие лица. По существу, прямая речь действующих лиц в произведениях этого периода очень часто является разновидностью косвенной речи. Речи действующих лиц не передаются авторами, а пересказываются ими. Они вводятся с помощью предлога «яко», служат придаточным предложением.

С развитием чисто литературных жанров в XVII веке, литературное произведение перестает быть монологом автора. Появляются драматические прозведения, типичной особен­ностюкоторых становится полная отдаленность изображения от изображающего. В литературе появляются симпатичные читателю авантюристы, ловкие люди (Фрол Скобеев), люди «пропащие» (герой «Повести о Горе – Злочастии»), продавшие душу дьяволу (Савва Грудцын), обиженные судьбой, неприз­нанные, предавшиеся какой-либо страсти и т.д. Появление всех этих героев стало возможным, так как авторская точка зрения на них перестала проявляться открыто. Это была секуляризация литературы, в процессе которой сближение с деловой письменностью было чрезвычайно существенным моментом, давшим ей необходимую объективность.

В литературе XVII века развивается особый стиль изображения человека: стиль резко сниженный, нарочито будничный, утверждавший право всякого человека на общественное сочувствие. Отделение авторской точки зрения от преподносимых в произведении нравоучений, оправдание человека, который с церковной точки зрения был «грешником», означало гибель средневекового нормативного идеала и постепенный выход литературы на новый путь индуктивного художественного обобщения – обобщения, опирающегося на действительность, а не на нормативный идеал. Происходит открытие ценности человеческой личности самой по себе, открытие ценности авторской личности. Так появляется новый тип профессионального писателя, происходит осознание ценности авторского текста, появляется понятие авторской собственности, не допускающее простого заимствования текста у предшественников, проявляется интерес к автобиографиям, к личным запискам.

В изобразительном искусстве открытие ценности человеческой личности проявляется весьма разнообразно: появляются парсуны (портреты), развивается линейная перспектива, предусматривающая единую индивидуальную точку зрения на изображение, появляются иллюстрации к произведениям демократической литературы с изображением «среднего» человека, зарождается лубок.