Отдел первый. Общество 5 страница

Приведенные выписки типично передают отношение Н.К. Михайловского к вопросу о причинности социальных явлений; отношение это, хотя и не в столь определенной форме, неоднократно сказывается в его сочинениях[46][2]. Пропитывая принцип причинности элементами относительности и превращая его таким образом в послушное орудие для доказательства того, что социальный процесс слагается из осуществления различных возможностей, Н.К. Михайловский создает, конечно, этим путем широкий простор для исповедуемой им веры в роль личности в историческом процессе. Роль эта в том виде, в каком он ее отстаивает, сводится, согласно с общими предпосылками его мышления, к известному ряду предоставленных отдельному лицу возможностей. Эти намечаемые самой его точкой зрения пределы для деятельности выдающихся личностей он формулирует в виде следующих вопросов: «когда нам указывают на какую-нибудь энергическую, влиятельную личность как на кандидата в великие люди, надлежит рассмотреть, во-первых, какие элементы в окружающей среде дали личности точку опоры, с которой она получила возможность влиять на ход событий? Во-вторых, что может принести за собой влияние этой личности на такие стороны жизни, которые в настоящую минуту отступают почему-нибудь на задний план, но составляют, быть может, стороны наиболее существенные? В-третьих, каковы цели и средства личности»[47][3]. На так поставленные вопросы мы находим у Н.К. Михайловского вполне соответственные ответы. По его мнению: «для того чтобы личность могла давать тон истории, набросить свой личный колорит на эпоху, требуется, разумеется, чтобы она сама попала в тон, чтобы было нечто общее между ее задачами и средой, в которой ей приходится действовать. Но это "нечто", за которое энергическая личность должна ухватиться, чтобы затем быть в состоянии затоптать и вырвать из почвы все, что в данной среде не гармонирует с ее нравственной и умственной физиономией, это нечто может быть очень различно

45

и по объему, и по своему достоинству. Это общее должно существовать непременно, иначе личность израсходуется без остатка на донкихотство». «Великие люди – люди будущего. Но давать тон истории могут и люди прошедшего. Если бы личность могла действовать только на почве лучших сил среды, то в истории не было бы никаких зигзагов, никаких попятных движений. История копит в недрах общества массу самых разнообразных инстинктов, интересов, стремлений, идей, расположенных в весьма сложном, запутанном порядке, так что в данную минуту на поверхность могут всплыть элементы и побочные, и отнюдь не представляющие собой лучших сил среды, отнюдь не соответствующие тому, что мы называем "требованиями времени". И, однако, ловкая личность может, ухватившись за них, иметь успех, окрасить своим цветом известный, более или менее продолжительный период времени. Такая ролъ может иногда придтись по плечу даже совсем дюжинной личности».

Высказанные в этих отрывках положения не оставляют сомнения относительно настоящего взгляда Н.К. Михайловского на сущность социального процесса. Тем не менее невольно является желание получить от него более точную и определенную формулу, которая в немногих словах выражала бы то же, что он так часто очень пространно излагает на целых страницах своих сочинений. Такие формулы, однако, не в характере литературной деятельности Н.К. Михайловского, так как литературная фраза и стилистически законченный в своей внешней красоте оборот всегда перевешивают у него точность и определенность выражения. Только в одном месте мы находим у него некоторое приближение к такой формуле. Но она не может удовлетворить уже потому, что ей недостает цельности и законченного содержания. Кроме того, она даже высказана Н.К. Михайловским не от собственного лица, а от лица его героя Григория Темкина. Мы, однако, считаем себя вправе привести здесь эти слова, так как Н.К. Михайловский отрицает только тождество своей личности с личностью Григория Темкина, но не тождество своего настроения и своих теоретических взглядов. Это тождество настроения и взглядов не может подлежать даже сомнению, в чем всякий легко убедится путем сравнения их; да оно отчасти засвидетельствовано и самим Н.К. Михайловским в его признании, что чувство, с которым он писал свои очерки «Вперемежку», не сочинено. Изложение своих взглядов на социальный процесс герой Н.К. Михайловского Григорий Темкин начинает с характеристики современной ему общественной жизни по сравнению с жизнью предшествовавшего ему поколения. По его словам, жизнь его поколения «глубже по той простой причине, что история идет вперед и вопросы, некогда только намеченные, ставит перед сознанием и совестью во всей их наготе, так что увертываться от них или нет возможности, или не является желания. Обратите, пожалуйста, внимание на оба эти пункта: возможность и желание. Это очень важно. В моей жизни был один довольно-таки тягостный период, когда я мог только размышлять. Это время я употребил на соображение разных исторических параллелей и сравнений и пришел, между прочим, к такому результату, что всякий общественно-психологический процесс, имеющий будущность, производится двумя силами: чисто материальной, непреоборимою невозможностью для людей не поступать известным образом, и силою духовною, сознанием правоты, справедливости такого образа действия». Таким образом, Н.К. Михайловский, согласно с общими

46

предпосылками своего научного миропонимания, выдвигает и на этот раз, как и во многих других случаях, с которыми мы познакомились, две точки зрения – возможность и желательность. Мы уже выше убедились, что эти две точки зрения сводятся, собственно говоря, к одной и той же, так как представляют собой лишь два различных оттенка, один – более объективный, а другой – более субъективный, которые вкладываются в категорию возможности.

VII

Читатель, вероятно, уже сам сопоставил взгляды Н.К. Михайловского на общественное развитие России, приведенные нами в начале нашего разбора его социологических теорий, с общими воззрениями его на социальный процесс. В таком случае он убедился, что понимание Н.К. Михайловским общественного развития России основано на применении к нему, как к частному случаю, его общей точки зрения, которую мы везде отмечали и подчеркивали. Пришел ли Н.К. Михайловский к этой точке зрения впервые путем анализа общественного развития России, или он уже клал в основание этого анализа свою общую точку зрения, а добыл он ее при решении наиболее общих и основных социологических проблем, – для нас не важно. Генезисом его идей или тем индивидуально-психологическим путем, которым он пришел к ним, мы здесь не интересуемся. Нас занимает исключительно логическая и гносеологическая структура его социологических теорий. Поэтому если мы указываем на то, что взгляд Н.К. Михайловского на процесс развития России основан на применении к этому частному социологическому случаю общей точки зрения его на социальный процесс, то мы имеем в виду их логическое соотношение, которое может совпадать и не совпадать с исторической последовательностью их возникновения.

Вполне своеобразную окраску в социологическом построении Н.К. Михайловского принял вопрос о значении личного начала и о роли личности в социальном процессе в применении к общественному развитию России. В этой специальной сфере он превратился в вопрос об отношении интеллигенции к народу. Последний вопрос распадается для Н.К. Михайловского и примыкающих к нему русских социологов на две основные части: с одной стороны, русские социологи считают нужным доказывать, что русская интеллигенция могла принять только тот характер, который ей свойственен, с другой – они настаивают на том, что единственно возможной основой для деятельности ее, а вместе с тем и единственно возможным материалом для конкретного построения ее идеала является народ. По уверениям Н.К. Михайловского, «для нашей интеллигенции невозможна та беззаветная искренность, с которой европейская интеллигенция времен расцвета либеральной доктрины ожидала водворения чуть не рая на земле от проведения в жизнь буржуазных начал». «Мы не можем призвать к себе буржуазию не то что с энтузиазмом, а даже просто без угрызений совести, ибо знаем, что торжество ее равносильно систематическому отобранию у народа его хозяйственной самостоятельности. Отсюда все эти шатания таких людей, которые, Бог знает по каким побуждениям, не прочь сказать во всеуслышание: я за буржуазию! Стоять за буржуазию можно, но вдохновиться ее идеей, с чистою совестью и уважением к себе отдать ей на службу свое оружие – мысль, знание, творчество, логику – этого интеллигенция наша сделать не может». Далее Н.К. Михайловский доказывает, что «русская интеллигенция и русская буржуазия – не одно

47

и то же и до известной степени даже враждебны и должны быть враждебны друг другу; предоставьте русской интеллигенции свободу мысли и слова – и, может быть, русская буржуазия не съест русского народа; наложите на уста интеллигенции печать молчания – и народ будет наверное съеден»..

Особенно подробно обсуждает этот вопрос г. В.В. По его словам, «благодаря тому обстоятельству, что развитие прогрессивных идей в русском обществе началось в такое время, когда у нас царили крепостные порядки, русская интеллигенция не могла заимствовать с Запада идеи в той оболочке, в какой они оказывались наиболее соответствующими интересам господствовавшего там буржуазного класса, хотя в этой именно форме они пользовались наибольшим распространением в Европе. Еще менее она могла дать этим идеям облачение в интересах господствовавшего у себя сословия, так как основные принципы соответствующего строя уже давно были лишены авторитета, каким они пользовались в Средние века, и находились в непримиримом противоречии с элементарными положениями социальной этики. Таким образом, наша интеллигенция могла принимать с Запада прогрессивные идеи во всей их общечеловеческой чистоте, а переводя в практические формулы, могла дать им выражение, обнимающее всю массу народа, а не какой-либо привилегированный и полупривилегированный класс. Она не только могла, но и должна была поступать таким образом». Далее г. В.В. утверждает, что «единственный слой, какой она (т.е. наша интеллигенция) видела перед собой живым и сильным, по крайней мере в возможности, была народная трудящаяся масса, и если только интеллигенция не отворачивалась от самостоятельной переработки общечеловеческих идей правды и справедливости, если она хотела думать о светлом социальном будущем России, она не только могла, но и должна была в своем социальном миросозерцании дать первое место народу и его интересам». Ту же мысль г. В.В. высказывает в предисловии к книге, из которой мы взяли две предыдущие выдержки, как бы указывая на программное значение этой мысли. «В России, – говорит он, – буржуазия обречена на второстепенную роль, фабрично-заводской пролетариат не имеет шансов на более или менее значительное развитие, и потому главнейшей возможной социальной основой нашего будущего, как это было в прошедшем, является крестьянство».

Мы принуждены были привести эти длинные выписки, даже рискуя утомить читателя однообразием их, ввиду чрезвычайной теоретической и практической важности разбираемых в них вопросов. Вопросы эти в последние десятилетия XIX столетия сыграли громадную роль в общественном развитии России. Поколение русской интеллигенции, приурочиваемое к 70-м годам, как к наиболее характерным в этой эпохе, имеет полное право гордиться своей постановкой и решением этих вопросов. Тогда по-новому заговорили о социальных задачах русской интеллигенции, об отношении ее к народу, о культурно-историческом значении русского народа, об его экономических интересах и о некоторых чертах его социально-этического миросозерцания, чрезвычайно важных для будущности России. Эта эпоха, поистине, составляет один из славнейших периодов в истории русской интеллигенции. Понятно, что и представители «русской социологической школы», принадлежавшие по возрасту к этому же поколению русской интеллигенции, не только прониклись взглядами своего времени, но и стремились дать им более прочное социологическое обоснование. Читатель теперь уже знает, что это

48

социологическое обоснование заключается в том, что русские социологи доказывали «теоретическую возможность» осуществления идеалов русской интеллигенции. При этом они признавали, что эта возможность «с каждым годом» подвергается «беспощадной урезке». Далее, они считали, что даже если русская интеллигенция получит полную свободу действия, то, «может быть», русская буржуазия и «не съест русского народа», а следовательно, «может быть», и осуществятся идеалы русской интеллигенции, в противном же случае «народ будет наверное съеден», и идеалы русской интеллигенции «наверное» потерпят крушение.

Лишь робко у русских социологов прорывалась иногда мысль, что для того, чтобы обосновать идеал, нужно доказать его принадлежность к сфере долженствующего быть. Но и это долженствование было лишено у них непререкаемости, так как оно всегда опиралось на возможность. Если Фихте, отстаивая принцип свободы и непреложное значение категорического императива, выдвинул положение – «ты должен, следовательно, ты и можешь [У Фихте: «То, что человек должен, то он может» (Цит. по: Гегель. Философия права. М., 1990. С. 419). Эта формула, в тех или иных вариациях, часто встречается в сочинениях Фихте. Например, в «Нескольких лекциях о назначении ученого» Фихте утверждает: «Свобода воли должна и может стремиться все более приблизиться к этой цели <полному равенству всех членов общества>». (Фихте И. Г. Сочинения в 2-х тт. СПб., 1993. Т. II. С. 33). Подробнее см.:Гайденко П. П. Парадоксы свободы в учении Фихте. М., 1990; Вышеславцев Б. П. Этика Фихте. М., 1914.], то представители русской социологической школы, защищая свои идеалы, обращались к русской интеллигенции с призывом, формулированным навыворот; они говорили ей— «ты можешь, следовательно, ты и должна». В отстаивании всяких «возможностей» заключается вся оригинальность русской социологической школы, так как содержание ее идеалов и понимание ею смысла социального процесса были даны ей целиком стихийным общественным движением 70-х годов и самой русской жизнью. Они не были вожаками русской интеллигенции в современном им общественном движении, а только шли за нею. Даже как-то не верится, что такое грандиозное движение практического свойства, имевшее такие героические проявления в жизни, получило столь жалкое выражение в социологических теориях. Не верить этому, однако, мы не имеем теперь никакого основания, так как мы уже знаем, что русские социологи не случайно доказывали лишь возможность идеалов русской интеллигенции, а, наоборот, построили всю свою социологическую систему на категории возможности.

VIII

С вопросом о роли интеллигенции в русском общественном развитии тесно связан логически, а еще больше исторически вопрос об экономическом развитии России. Вопрос этот считается окончательно решенным по существу в пользу того теоретического направления, которое основывало свои выводы на научных взглядах К. Маркса и его школы. Победа этого нового направления, несомненно, принадлежит к наиболее блестящим страницам в истории теоретических битв вообще, так как редко теоретический спор заканчивался с такою быстротою и с таким поразительным успехом. Ведь в этом случае недавние противники всецело проникались первоначально враждебною им точкою зрения и до того усваивали многие положения своих врагов, что потом считали их своими собственными. В самом деле, теперь уже никто не сомневается в существовании капиталистического производства на Руси и не опровергает того, что развитие капитализма в России быстро идет вперед. Если иногда и возникают попытки подвергнуть сомнению относящиеся сюда факты и опровергнуть опирающийся на них прогноз дальнейшего развития уже упрочившихся капиталистических форм производства, то эти отдельные голоса тонут в дружном хоре тех, для кого капиталистическое развитие России стало очевидной и даже избитой истиной.

Но именно потому, что сам спор о капиталистическом развитии России по существу решен, и содержание теоретических положений, раньше противопо-

49

ставлявшихся друг другу, теперь уже не только не возбуждает прежде бушевавших страстей, но даже никого особенно не волнует, именно потому пора, наконец, проанализировать формальные принципы, на которые опирались противники в своем теоретическом споре. В пылу спора все настолько были увлечены самим содержанием его, что почти совсем не обращали внимания на то, что спорящие стороны исходят из противоположных и взаимно исключающих друг друга точек зрения; а наиболее рациональное решение такого спора – формальное. Действительно, если присмотреться к формальным принципам теоретических положений двух враждовавших направлений, то становится сразу понятным, почему спор так быстро окончился в пользу марксистов, доказывавших, что развитие капитализма в России с необходимостью будет подвигаться вперед и притом все более и более ускоренным темпом. Уже сама постановка вопроса марксистами заключала в себе и решение его. Марксисты, настаивали главным образом на определении необходимых причинных соотношений, между экономическими явлениями. В частности, они доказывали, что известные причинные соотношения «с естественной необходимостью» привели к созданию в России целого ряда ясно выраженных капиталистических форм производства и также необходимо влекут за собой дальнейшее возникновение и развитие их. В противоположность им русские народники, которые по отношению к формальным приемам исследования вполне солидарны с русскими социологами, с одной стороны, указывали лишь на возможность известного пути развития, а с другой – и притом главным образом, отрицали возможность другого несимпатичного им направления в экономическом развитии России. Но, как было уже отмечено выше, всякое установление одной возможности заключает в себе вместе с тем и допущение при известных условиях всех остальных возможностей. Ввиду именно этого крайне относительного характера точки зрения русских социологов-народников было бы странно ожидать от них особенной принципиальной стойкости. Для них было сравнительно легко отказаться от некоторых своих теоретических положений, и не только признать тот путь развития, на который указывали марксисты, но и настолько проникнуться некоторыми их положениями, чтобы даже не замечать своих заимствований.

Чтобы не быть голословными, мы должны привести факты, доказывающие, что точка зрения русских социологов-народников действительно заключает в себе все эти формальные элементы и прежде всего отличается крайней относительностью. Сделать это мы можем не иначе как снова проанализировав ряд отрывков из их сочинений. На этот раз мы должны ссылаться прежде всего на экономические и публицистические труды г. В.В., так как в экономических вопросах русские социологи с Н.К. Михайловским во главе примыкают преимущественно к нему. Во вступительной статье к своему основному экономическому труду – «Судьбы капитализма в России» – г. В.В. вполне определенно указывал на то, что мотивы, которыми он руководился, предпринимая свое исследование, заключались в намерении поддержать русскую интеллигенцию в ее стремлениях и что наиболее основательную поддержку, по его мнению, русская интеллигенция может найти в убеждении в невозможности развития капитализма в России; убеждение же это может быть внушено его экономическими выводами. По его словам, «народная партия много бы выиграла в практическом отношении, если бы двойственность, раздирающая ее миросозерцание, была уничтожена, если бы к ее вере в живучесть народных устоев присоединилось убеждение в исторической невозможности развития капиталистического производства в России. Такое убеждение способны дать наши обобщения (если они только истинны). В самом деле, коль скоро по особенностям современного исторического момента России невоз-

50

можно достичь высшей ступени промышленного развития капиталистическим путем, если все меры в пользу этого последнего способны только разрушить благосостояние народа, но не привести к организации производства, если поэтому замеченные явления разрушения исконных форм народной жизни происходят не в силу экономической борьбы мелкого производства с крупным и победы последнего, а суть результат неудачного вмешательства правящих классов, следовательно, произведены политическими мерами, то лица, желающие кобра народу и имеющие возможность помочь ему, смелее выступят в борьбу с угнетающими его влияниями, так как они могут не опасаться, что все их успехи в общественно-политической сфере будут разбиты неумолимыми и неподдающимися никакой политике законами промышленного прогресса»[48][4]. Этот теоретический план поддержать русскую интеллигенцию в ее стремлениях, доказав невозможность развития капитализма в России, несомненно, составляет вполне оригинальную черту г. В.В., впервые введенную им в русскую социологическую литературу. В свое время ее тотчас же отметил Н.К. Михайловский. Дав характеристики того общественного направления, к которому принадлежал сам Н.К. Михайловский, он указывал на то, что и г. В.В. «совсем в него входит, с тем единственным, по-видимому, чрезвычайно важным отличием, которое определяется его убеждением в невозможности для России капиталистического строя на европейский лад. По мнению г. В.В., все надежды и опасения на этот счет одинаково тщетны. Ни бояться нам капитализма не приходится, ни надеяться на его торжество, ибо самая возможность его господства на Руси есть химера. Напрасно мы, в близоруком увлечении примером Запада, со страшными пожертвованиями, пытаемся водворить у себя крупную промышленность, организованную на европейский лад: ничего из этого не выходит и выйти не может. Но столь же напрасны и опасения относительно того факта, что капитализм заполнит нашу родину: капитализм наш фатально вял, неповоротлив, не имеет корней и напоминает своими проявлениями анекдот о том мужике, который, получив власть, рассчитывал украсть сто целковых и убежать»[49][5].

Читая сперва горячие уверения самого г. В.В., а затем характеристику его взглядов, даваемую Н.К. Михайловским, можно подумать, что экономические теории г. В.В. наконец освободили русскую интеллигенцию от всяких сомнений и колебаний. Если судить о г. В.В. по его обещаниям, то надо предположить, что он стремился внушить русской интеллигенции непоколебимую уверенность хоть в чем-нибудь научно безусловном, будь это безусловное даже только отрицательное положение. Иными словами, он хотел в своих научных построениях дать то, что решительно отсутствовало в социологических теориях Н.К. Михайловского и даже в принципе отрицалось им. Но своеобразные научные положения, выработанные г. В.В., в действительности далеко не соответствуют его намерениям, и это несоответствие приходится объяснить исключительно специфическими свойствами его точки зрения. Не кто иной, как Н.К. Михайловский, поспешил разоблачить эту сторону взглядов г. В.В. и лишить их ореола безусловности. По его словам, «взгляд г. В.В. может показаться с первого раза чрезвычайно оптимистическим. Отрицая возможность капиталистического строя на Руси, он тем самым как бы удаляет из нашего будущего и все теневые стороны процесса. На самом деле это, однако, вовсе не так, и даже очень поверхностный читатель не может обличать нашего автора в излишнем оптимизме, хотя бы ввиду одной следующей его фразы (из предисловия к «Судьбам капитализма в России»): "От-

51

рицая возможность господства в России капитализма как формы производства, я ничего не предрешаю относительно его будущего как формы и степени эксплуатации народных сил". Более внимательный читатель знает, что во всей работе г. В.В. эта оговорка постоянно имеется в виду и, понятное дело, процесс обезземеления подчеркивается при этом с особенной выразительностью. Другими словами, капитализм, по мнению г. В.В., не может у нас достигнуть тех законченных форм и той напряженности производства, которых он достиг в Европе, но процедуру отлучения производителей от сил природы и орудий производства он совершать может и теперь уже с успехом совершает». Далее Н.К. Михайловский приводит отрывок из одной полемической статьи г. В.В., в которой г. В.В. еще дальше простирает свои уступки, выражающиеся в допущении возможности частичных успехов капитализма в России. «Весьма вероятно,— сознается он, – что Россия, как и другие страны, имеет некоторые естественные преимущесства, благодаря которым она может явиться поставщиком на внешние рынки известного рода товаров; очень может быть, что этим воспользуется капитал и захватит в свои руки соответствующие отрасли производства, т.е. международное разделение труда действительно поможет нашему капитализму укрепиться в некоторых отраслях производства; но ведь у нас идет речь не об этом; мы говорим не о случайном участии капитала в промышленной организации страны, а о вероятности построения всего производства в России на капиталистическом принципе». Ввиду таких признаний, которые г. В.В. высказывает мимоходом, как бы не замечая их противоречия с первоначально поставленными им себе научными задачами, Н.К. Михайловский совершенно прав, когда считает нужным более точно формулировать все допускаемые г. В.В. отступления от безусловного отрицания возможности развития капитализма в России. «У нас, значит, – говорит он, – возможно в обширных размерах и уже практикуется: отлучение производителей от сил природы и орудий производства, каковое отлучение есть неизбежный спутник и даже фундамент капиталистического строя; возможно то, что сейчас казалось невозможным, – законченные формы капитализма; только они бессильны охватить все производство страны. Этого они не могут». Подводя, наконец, итог своему анализу того, насколько безусловно г. В.В. отрицает возможность развития капитализма в России, Н.К. Михайловский приходит к заключению, что «для истинного понимания его оригинального тезиса о невозможности у нас капиталистического строя, в противоположность Европе, где он имеет свои raisons d'etre [Разумные основания (фр.). ], для правильного понимания этого тезиса надо иметь в виду, что капиталистический строй в Европе не так уж господствует, как обыкновенно думают, а у нас не так уж отсутствует, чтобы даже для отдаленного будущего можно было противополагать наши экономические порядки европейским. Без сомнения, наш капитализм находится еще в зачаточном состоянии и в данный исторический момент мы можем со сравнительно большим удобством выбирать характер своей экономической политики. Но положение о невозможности, химеричности нашего капитализма надо понимать с теми ограничениями, которые я сейчас заимствовал у самого г. В.В.: эта невозможность далеко не абсолютная, и, может быть, даже не совсем правильно называть ее невозможностью».

Итак, Н.К. Михайловский приходит к заключению, что то понятие невозможности, при помощи которого оперирует г. В.В., – не абсолютное, а потому оно не

52

может быть даже признано настоящим понятием невозможности в его строгом значении. Мы должны сознаться, что чрезвычайно удивились, когда впервые познакомились с этим мнением Н.К. Михайловского, так как, насколько нам известно, это единственный случай, когда он вполне определенно и прямо признает преимущество абсолютного понятия перед относительным. Притом он делает это далеко не случайно, ибо его предпочтение абсолютной невозможности в данном случае является выводом из целого ряда доказательств, тщательно подобранных и искусно сгруппированных. Все это стоит в полном противоречии со всей научной и литературной деятельностью Н.К. Михайловского. С его точки зрения, «наука покончила с абсолютами»; по его словам, «мы запутываемся в непосильной нам безусловной истине», «и единственно доступные нам истины» суть истины «условные». Поэтому он везде, где только может, спешит отметить и подчеркнуть свое презрение ко всему абсолютному или безусловному[50][6].

Мы считаем совершенно безнадежными попытки определять значение того или другого понятия невозможности, встречающегося в сочинениях Н.К. Михайловского, с точки зрения понимания этого понятия им самим, так как он сам не отдавал себе отчета в том, что, употребляя одно и то же слово «невозможность», он оперирует с различными понятиями. Но именно потому, что мы устраняем эту первую задачу как не подлежащую решению, мы должны признать для себя тем более обязательной другую задачу. Эта вторая задача заключается в том, чтобы, при суждении о всевозможных ссылках Н.К. Михайловского на невозможность, постоянно иметь в виду те различные понятия невозможности, которые находятся в обращении в различных отраслях современного знания и смысл которых анализируется и устанавливается в современной гносеологии, логике и методологии. Только опираясь на этот прочный фундамент, можно правильно указывать, какими из понятий невозможности пользовались, хотя бы и не вполне сознательно, Н.К. Михайловский и следовавшие за ним социологи, какой смысл приобретают известные понятия в их применении и какую ценность они имеют в том или другом случае. Только тогда можно судить, по какому праву пользуются названные социологи известным понятием и насколько это понятие действительно служит опорой для их утверждений, или же, наоборот, насколько оно применено без достаточного основания, так как оно не только не поддерживает, а даже подрывает отстаиваемые ими положения.

IX

Итак, приступим к логическому анализу тех понятий, которые представители русской социологической школы имеют в виду, когда говорят о невозможности.

Наиболее настойчивые ссылки на невозможность мы находим у Н.К. Михайловского в его обосновании субъективного метода. В этом случае, как мы видели, невозможность исключительно объективного метода в общественных науках, по учению сторонников социологической школы, равнозначаща действительному отсутствию в них этого исключительно объективного метода. Н.К. Михайловский, не вполне отдавая себе отчет в том, к чему приводит избранный им способ доказательств, настаивал, по-видимому, «начисто фактическом характере этого отсут-