Титусу Войцеховскому в Потужин

Варшава, суббота, с [его] 14.XI.1829

Дражайший Титус!

Твое последнее письмо, в котором Ты позволяешь себя поцеловать, получено мною в Антонине у Радзивилла. Я провел там неделю. Ты не поверишь, как мне у него было хорошо. Я вернулся последней почтой, — мне с трудом удалось отговориться от дальнейшего пребывания. Что касается меня и моего тамошнего времяпрепровождения, то я бы там остался, пока бы меня не прогнали; но мои дела, а в особенности мой Концерт (Концерт f-moll, op. 21.), еще не законченный и с нетерпением ожидающий завершения своего финала, заставили меня покинуть этот рай. Там были две Евы, молодые княжны, необычайно приветливые и добрые, музыкальные и чувствительные создания. Старая княгиня понимает, что достоинства человека зависят не от происхождения, и так привлекает своим обращением, что нельзя ее не любить. А он, Ты знаешь, как он любит музыку. Он показывал мне своего Фауста, и я нашел там много вещей, так хорошо задуманных, даже гениальных, что этого я никак не мог ожидать от наместника. — Среди прочих есть там сцена, в которой Мефистофель искушает Гретхен, играя на гитаре и напевая под ее окном, а одновременно слышно пение хора из близлежащего храма; этот контраст производит большое впечатление в исполнении; в рукописи видно, что вокальная партия сочинена искусно, а еще более — дьявольский аккомпанемент к очень строгому хоралу. Это может Тебе дать представление о его принципах понимания музыки; к тому же он заядлый глюкист. Сценическая музыка имеет для него значение лишь постольку, поскольку она отображает драматические ситуации или чувства — поэтому даже увертюра не имеет финала, а прямо переходит в интродукцию; оркестр же всё время остается за сценой, чтобы не было видно ни движения смычков, ни напряжения, ни усилий [при игре] на духовых инструментах. — Я написал у него alla polacca (Полонез C-dur, op. 3, для фортепиано и виолончели; позже к нему для варшавского виолончелиста Качиньского была дописана Интродукция Adagio (Полонез издан в 1833 г. и посвящен венскому виолончелисту Й. Мерку).) с виолончелью. Но это не более чем блестящий салонный пустяк для дам, — мне, видишь ли, хотелось, чтобы его выучила к[няж]на Ванда. — За время моего пребывания я ей как бы давал уроки. Она еще молода, ей лет 17 (Шопен ошибался: княжне Ванде Радзивилл был 21 год (родилась в 1808 г.).), красива, и, право же, одно удовольствие ставить ей пальчики. Но шутки в сторону, у нее много подлинного музыкального чутья, так что ей не нужно говорить: здесь crescendo, а тут piano, здесь скорее, тут медленнее и так далее. — Я не мог отказать им в присылке моего f-minor’ногo Полонеза (Полонез f-moll, op. 71 № 3, Шопена.), который заинтересовал к[няж]ну Элизу; поэтому прошу Тебя прислать мне его ближайшей почтой, так как я не хочу, чтобы меня сочли невежливым, — а по памяти писать не хочу, дорогой мой, потому что мог бы написать иначе, чем оно есть на самом деле. — О характере к[няж]ны Ты можешь судить по тому, что она заставляла меня каждый день играть ей этот Полонез, и ей больше всего нравилось As-dur’нoe Trio.

Они там все хорошие. — На обратном пути я был в Калише на одном вечере, где была пани Лончиньская и панна Бернацкая (Вероятно, дочь Алоизия Бернацкого, помещика Калишского воеводства.). Последняя потащила меня танцевать, и мне пришлось танцевать мазурку с еще более красивой панной, чем она, или, по меньшей мере, такой же красивой, как она, — с панной Паулиной Нешковской, которая отвергает Мецельского (Мецельский — генерал Игнаций Мыцельский (1784—1831).), настойчиво ее домогающегося. — Панна Бернацкая много говорила со мной о Тебе и Твоем брате, и было видно, какие нежные чувства пробудила в ней прошлая зима, проведенная в Варшаве, — весь вечер напролет я с ней проболтал или, вернее, должен был рассказывать ей и расспрашивать ее, и никогда еще она не казалась мне такой милой, как в этот вечер, в особенности когда говорила о мягкости характера пана Кароля. Я не шучу. Я сказал ей, что Ты будешь знать всё об этом вечере, что я буду Тебе жаловаться, что она соблазнила меня танцами; но она не испугалась Тебя. — Я познакомился с ее отцом, у которого вблизи Антонина имение Сулиславице. — Между прочим, достоин был внимания танец Якса Марцинковского (Каетан Якса Марцинковский (ум. в 1832 г.) — известный в свое время, но заурядный поэт; был предметом насмешек и шуток современников.), который на этом вечере в грязных сапогах вертелся до упаду. В Калише я пробыл только один день. — Костусь писал мне, но я ему еще не ответил. — К[няги]ня Радзивилл желает, чтобы я в мае был в Берлине, поэтому ничто не мешает мне поехать на зиму в Вену. Думаю, что раньше декабря я не поеду, — 6-го Папины именины, следовательно, я смогу уехать только к концу декабря, поэтому и надеюсь увидеться с Тобой, но планов пока не делаю; если бы я уехал до Твоего прибытия, чего, по всей вероятности, не может случиться, то я написал бы Тебе, потому что я ничего так не жажду, как повидать Тебя, и особенно за границей. Ты не поверишь, как мне теперь чего-то недостает в Варшаве. Мне и двух слов не с кем сказать, некому довериться. — Ты хотел иметь мой портрет, и я, разумеется, послал бы Тебе его, если бы мог украсть один у княжны Элизы (Оба карандашных портрета Шопена, сделанных Элизой Радзивилл (1803—1834), сохранились и находятся в Неборове. На одном из них (вероятно, рукой автора) написано: «Frederic Chopin 7 Novembre 1829».), она два раза нарисовала меня в своем альбоме и, как мне говорили, очень похоже. — У Мирошевского сейчас нет времени. Ты, жизнь моя, так хорош — и поверь мне, что я почти всегда с Тобой, что я Тебя не покину, и так будет до самой смерти. Твой преданнейший

Ф. Ш.

Еще раз напоминаю Тебе о f-minor’ном Полонезе: пришли мне его, жизнь моя, первой почтой.

Я написал несколько exercice’oв [этюдов] — в Твоем присутствии я бы их хорошо сыграл.

Тебе кланяются Папа, Мама, дети, Живный. — Енджеевич написал из Вены; он возвращается. Давали Дворец Люцифера Курпиньского, но неудачно.

В прошлую субботу Кесслер играл в Ресурсе Е-dur’ный Концерт Гуммеля. Сервачиньский тоже играл. — В будущую субботу, может быть, я буду играть, — в этом случае я сыграл бы Твои Вариации (Вариации op. 2 Шопена.). — Пани Буржуа-Широли, прекрасный альт, два раза пела на музыкальных вечерах у Соливы; мне говорил об этом Тейхман. Панна Волкова (Анна Волкова (род. в 1811 г.) — певица, ученица К. Соливы, подруга К. Гладковской.) в трауре по матери, а панна Гладковская с завязанным глазом. Даже Жилиньский пел с пани Щироли, но говорят, что рядом с ней он был похож на крысу. Вот и все известные мне новости. — Макса я давно не видел, но он, наверно, здоров. Гашиньский (Константин Гашиньский (1809—1866) — польский публицист и драматург, лицейский товарищ Шопена, участник ноябрьского восстания; в 1831 г. эмигрировал во Францию и поселился в Эксе, где редактировал «Memorial d’Aix». Друг Шопена и 3. Красиньского.) написал для театра «Rozmaitosci» — пьеску в стихах, на которую ломится теперь весь свет. Она называется Прихожая врача. Гонсё здоров, Ринальди всякий раз при встрече со мною спрашивает о Тебе. В будущее воскресенье пойдет маленькая комическая опера Дрекслера Крестьянин-миллионер (Bauer als Milionair) (Йозеф Дрекслер (1782—1852) — австрийский композитор и театральный капельмейстер; его комическая опера «Крестьянин-миллионер» пользовалась большим успехом в Варшаве в канун ноябрьского восстания, главным образом из-за куплетов на злободневные темы. 19 декабря 1829 г. Шопен, выступая в сборном концерте в Ресурсе — его первом концерте в Варшаве после возвращения из Вены, импровизировал на тему из этой оперы.). Не знаю, зачем дают у нас эту немецкую чепуху, разве что ради декораций и разных комических метаморфоз, интересных одним детям. А всё-таки будут туда стремиться. — Писать декорации должен был Сакетти. — Вот и всё, что мне попало под перо. Мне не хочется писать о новостях, а лишь ласковые слова. — Позволь еще раз Тебя обнять.